Текст книги "Маленькие боги"

Курточка с капюшоном

Каждому из нас, наверное, хочется жить долго и счастливо (про умереть в один день – не будем). Другое дело, что «долго и счастливо» бывает очень редко. Но иногда встречаются люди, которые, кажется, это умеют.

Шел дождь, противный, мелкий, холодный, сентябрьский дождь. У меня не было зонта, я бежала по мосту и очень хотела успеть на электричку.

Передо мной торопливо шли Он и Она.

Она осторожно спускалась по лестнице, держась левой рукой за мокрые перила, а в правой – палка, на которую она опиралась. Зонт лежал на левом плече и мог вот-вот упасть.

Он шел на пару шагов впереди, через несколько ступенек обернулся, и поднялся обратно, подошел к ней, выхватил зонт, открыл его, взял ее под руку. Понимаю: торопятся, как и я, на электричку.

Я пошла за ними, чувствуя, что здесь должна быть какая-то история, и мы сели в один вагон. Успели.

Устроившись на твердых скамейках из синего потасканного кожзама, они то и дело заводили разговоры, которые, как рельсы, то шли параллельно друг другу, то сходились в какой-то точке.

– Прислонись ко мне, – ласково попросила она. – Холодно.

– Неприлично, – сказал он и оглянулся. В вагоне, кроме меня, было человек пять. Я сделала вид, что читаю что-то в телефоне.

– Ну и что, что неприлично. Прислонись! – хитро улыбалась она и подталкивала его локоточком.

Он не реагировал, ему было неловко от ее «прислонись» на людях.

В вагоне было холодно.

– Ты чуть парня палкой не огрела, пока мы заходили в вагон, – зашебуршал он. – Кого-нибудь двинешь однажды автоматически!

Она засмеялась и прижалась к нему сильнее. Он хохлился как петух в холодную ночь, и куртка у него тоже хохлилась, поднимаясь в плечах.

– Рельсы не туда идут, – бурчал недовольно он, как будто выискивая тему для разговора в окне.

– Смотри: то электричка удалялась, а то приближается вроде, – искренне удивлялся он.

А она – опять льнет:

– Можешь обнять меня рукой?

– Тебя – рукой? – он как будто удивился, но обнял ее.

– Рука тё-о-плая, – любовно заметила она и продолжила уже деловито, – Сейчас зайдем в магазин… Хлеб надо купить, картошечку.

– Смотри, какой домик хороший. Почему строят у дороги? – он все еще петух.

– Удобно потому что, – пожала плечами она.

– Но, представь, из окна – все время поезда… Ты мне зонтиком, кстати, штаны намочила, – заворчал он, снова войдя в образ.

– Извини, – виновата сказала она, а сама стала его осматривать, – чего уж там намочила… капелька…

Электричка раскачивалась из стороны в сторону, где-то в тамбуре что-то тарахтело, и ухала сломанная дверь, впуская осенний холод.

– Листья желтеют, – констатировал с грустью он, продолжая смотреть в окно.

Но она не обращала внимания на листья. Она смотрела перед собой и причитала:

– Что же я наделала?.. Если бы я была в рыжей курточке с капюшоном, мне было бы тепло, – и снова прижалась к нему.

– Какой дом большой, смотри! – он показал на пролетающую мимо многоэтажку.

– Ремонт телевизора тысяч 10 будет, – рассуждала она.

– Да-а-а… Домик, я тебе скажу, – продолжал он о своем, сворачивая голову, чтобы еще раз посмотреть на дом, пока тот не скроется за деревьями.

– Слышишь? – говорит она. – Ремонт телевизора тысяч в 10 обойдется!

– Да ну нет! Не больше 3—5 тысяч, я уверен.

– Тогда малина, – засияла она.

– Никогда не будет ремонт в стоимость телевизора! – чеканя каждое слово, произнес он. – Могла бы зонтик, кстати, посушить. Пока едем, высох бы!

– Тише, лап, тише! – сказала она, почти баюкая.

И вдруг суетно подскочила:

– Ой, Кратово! Может, мы от Москвы едем? Мы ж вроде Кратово проезжали…

– Кратово… – он был спокоен и мечтательно добавил, – Тут был лагерь, озеро должно быть…

– Я согрелась, – сказала она и сняла его руку с себя.

– Видишь, там брызги на окне, а тут – нет, – он наблюдатель, ему нравится, что происходит и за окном, и на окне, да и хохлится перестал, успокоился. – Смотрю вон, люди по погоде одеваются, а ты…

Потом обнял ее, заулыбался и оттаял:

– А ты не надела курточку с капюшоном…

И мне стало так тепло. От этих разговоров про желтые листья, про дома за окном, про непочиненный телевизор, про хлеб и картошечку. От того, что он такой мнимый суровец и от того, что она называет его «лапой» и не скрывает своих чувств.

Они вышли на Отдыхе. Подскочили – зонт, палка, все на месте – и устремились в уличную осень.

Им было, наверное, лет 70—75.

Бездна, пучина и хлябь: кое-что про районные библиотеки

Районные библиотеки – бездна, пучина и хлябь.

Сначала тебя засасывают автоматические двери, и ты такой удивленный, заходишь и думаешь: я быстро, мне только книжки сдать, а бдительность, между тем, теряешь.

Не успеваешь опомниться, на тебя гардеробщица-ундина из недр выплывает и говорит: «Вы разденьтесь, а то там людей много – в очереди придется стоять, вспотеете», – заманивает, заманивает в глубины.

Я путник покорный: снимаю пальто, сдаю, получаю номерок. Вроде правила есть правила, а чувство почему-то такое, как будто меня обманом будут держать здесь до самой турецкой пасхи.

Осторожно прохожу внутрь.

Тишина.

Ищу много людей, заглядываю за стеллажи, под ковер, за цветы.

Нет людей в библиотеке. Нет очереди. Стоять не за кем. Потеть некогда.

Один только мужичок весь с концами утонул в российском шансоне – криминал, бандиты, разборки.

И всё.

В библиотеке за стоечками – три библиотекаря как три богатыря.

Налево пойдешь – жену найдешь.

Направо пойдешь – коня потеряешь.

Без коня иду к той, что справа.

Стою. Книжки демонстративно кладу наверх. В глаза пытаюсь заглянуть.

– Здравствуйте, – говорю вежливая я, – хочу книжки сдать.

– А взять? – не поднимая глаз, говорит правая библиотекарша.

– А взять – нет.

Голова правой библиотекарши тут же недовольно запокачивалась, как у болванчика. Через пять секунд к ней присоединилась голова левой библиотекарши.

– Идите во-о-он туда, прямо! – и правая показывает правой же рукой направление, за стеллажи…

Прямо пойдешь – ой, мама…

Стоп. Почему туда? Зачем туда, если никого нет и если мне просто сдать?..

Мысли свои вслух не озвучиваю – это ж библиотека – тишина в библиотеке – и просто послушно иду вперёд. Там стол с компьютером. И они там не одни, с ними – третья библиотекарша, которую я не заметила, когда вошла. Я ж людей искала.

– Здравствуйте! Я только сдать.

– Минутку, – говорит эта третья библиотекарша, не отрываясь от журнала.

Она делает вид, что сильно работает, пишет какие-то цифры и как бы намекает всем своим видом, что мне надо подождать.

А я жду.

Жду, жду.

У меня же дел по воскресеньям ни капельки нет, да и пальто спрятано в недра гардероба.

Сжимаю красный номерок в руке и нащупываю на нем цифры: два и два.

Жду.

Тут библиотекарша в очках словно просыпается, зовёт коллегу и небрежно так говорит:

– Прими тут, – и на меня показывает, – книги сдать хочет.

– Здрав-ствуй-те, – снова говорю я, как будто больше ничего и говорить не умею.

На меня не смотрят, со мной не здороваются, меня не существует.

У них тут работы – выше крыши, я для них помеха, толпу создаю, понимаете?..

Воображаемый народ уж вспотел небось.

Коллега той, что в очках, мигом нашла меня в компьютере, и вычеркнула одну книжку.

– А вторая не на вас записана! – уткнувшись в компьютер, говорит она.

А я все в глаза заглядываю, неуёмная.

– Ну, конечно, вторую записали на сына! – а про себя думаю: это для того, чтобы в библиотеке была видимость круговорота читателей, как будто все читают и книги берут.

Нашли. Вычеркнули.

Народа так и не прибавилось.

Я скорей к гардеробщице – работу давать, без меня у нее работы не будет.

Достаю красный номерок, она медленно идёт к цифре 22, медленно снимает пальто, медленно идёт ко мне и отдает.

А потом стоит и пристально смотрит, как я одеваюсь.

Аж пальто соскальзывает от ее взгляда. А у меня вообще-то пальто никогда не бывает скользким.

Наскоро застегнув молнию и не застегнув кнопки, выскакиваю из библиотеки, как растревоженный Чацкий.

Несусь куда-то, а воспалённое воображение рисует в голове шабаш библиотекарш, которые обговаривают, как бы побольнее меня сжечь на костре за то, что я просто сдала книги, а новые почитать не взяла…

Декабрьский, значит

Мы, взрослые, иногда удивляемся детям, когда они из всей поездки по какому-нибудь яркому городу, в который многие мечтают попасть, но не могут (в Рим или Париж, например), запоминают только сильный дождь, который настиг внезапно, или невыносимую жару, или какой-нибудь чупа-чупс из магазина, которого в наших магазинах нет. Или, чтоб еще понятнее, мы, взрослые, удивляемся, что дети из похода в театр, приходя домой, рассказывают про антракт и самые вкусные в мире бутерброды с колбасой.

Короче, поехали мы с подругой в Суздаль, и землю почти ели и клялись друг другу, что обязательно про поездку надо написать, чтоб уж наверняка запомнилась, ну, чтобы потом перечитывать спустя годы, вздыхать и говорить «вот время-то было, ездили же мы куда-то», слезу ронять и погружаться в атмосферу былого путешествия.

То есть намерения были самые что ни на есть праведные, в головах зрели фразы (нет) о том, какой Суздаль распрекрасный и святой город, как в нем хорошо дышится, что на каждом шагу история и бла-бла.

Прошло уже немало времени, и ни одна из нас так ни слова не написала про ту поездку.

Но, созваниваясь, почему-то все время вспоминаем один эпизод, который даже не в Суздале случился.

К тому эпизоду мы с подругой уже приехали из Суздаля во Владимир, прошли больше 24000 шагов, устали как черти и решили зайти в привокзальное кафе.

Взяли еду.

Сидим.

Едим.

Молча.

Не шевелимся почти.

Ну реально устали. Устали так, что ни на движения, ни на эмоции сил нет никаких.

Сидим, значит, водим глазами по помещению, жуем.

И было в этом во всем какое-то равнодушие, что ли, отрешенность, безразличие. Как будто и не мы это вовсе: что воля, что неволя – всё равно, всё равно.

Подруга сидит, ест задумчиво и смотрит в одну точку перед собой.

Тут, надо сказать, мог бы произойти любой бытовой диалог: про погоду или про то, что на улице темнеет. Или что в кафе нет посетителей и очень тихо. А произошел следующий.

Подруга вдруг ни с того ни с сего задает вопрос, безучастно:

– А у сына твоего когда день рождения?

Главное ведь даже не смотрит на меня, не моргает. И ест.

– 3 декабря, – отвечаю я, слегка внутренне удивляясь, но сил на удивление нет, и я как бы внутри пожимаю плечами и внутри лицом удивляюсь, опуская уголки губ, и обводя глазами помещение: мол, чего это она вдруг про день рождения моего сына, когда мы сидим во Владимире. И только что посетили жемчужину, простигосподи, золотого кольца. Нет, спасибо, конечно, что вопрос не о смысле жизни, да.

Подруга прерывает мои размышления своим умозаключением, достойным какого-нибудь философа, и отсутствующе так говорит:

– Декабрьский, значит, – а сама в точку продолжает смотреть.

Тут мне стало очень смешно, я стала объяснять почему (читайте выше описание ситуации и нашего состояния), и мы стали смеяться вместе, и как будто даже сил набрались от этого смеха, и успели за 40 минут до поезда очень быстро погулять по Владимиру.

Но, как вспомню ее взгляд и вот эту фразу «декабрьский, значит», до сих пор смешно.

А потом оказалось, что всё было совсем не так, как увиделось мне тогда. Но это и не важно.

Важно, что из поездки в Суздаль в памяти отпечатался, казалось бы, очень неприметный эпизод.

А это значит, что хоть мы и взрослые, детское в нас еще живет, и рассказывать про бутерброды из антракта и быть детьми – круто.

Эмоциональное закрепление

Я уже писала про Суздаль, точнее про то, что сопровождало эту поездку, какие эмоции.

Так вот еще вам один эпизод.

Не знаю, как бы помягче сказать, но мы с подругой… с придурью, что ли, потому что с какого-то перепугу решили, что в Суздале непременно надо курить.

Что? Вы ездите в Суздаль не за этим? Ну вы ханжи, господа, потому что я считаю так: в Суздаль любой человек волен ездить за чем угодно: хоть на голове постоять на кремлевском валу, хоть ворон посчитать возле дома Бальзаминова, хоть заглянуть в окна к актрисе Яне Трояновой, которая живёт там напротив цветной церкви, хоть чехонь понюхать в торговых лавках или даже, к примеру, не подняться на колокольню – хорошему человеку дозволено всё, даже частица не.

А мы с подругой, несмотря на то что с придурью, всё-таки хорошие люди.

Некоторые вводные: я не курю, подруга тоже, а пачка сигарет в моем доме образовалась еще во времена плюшек и первой самоизоляции. Тогда я вышла в магазин за дрожжами, и приволокла вместе с ними шоколадные сигареты: нашло.

Но курить не стала: не сложилось, да и потом как-то случай не представился.

А тут – теплый сентябрь, из дома ещё можно выйти более, чем на 500 метров, – и поездка в Суздаль замаячила на горизонте.

Но мы-то знаем эти путешествия – доктор Курпатов, голубчик, подтверждает – они требуют эмоционального подкрепления, чтоб уж наверняка в память врезаться. И вот таким подкреплением должны были стать сигареты.

Упущу момент с дорогой, тем более что дорога туда в целом состоялась так, как и планировали. Поезд до Владимира, автобус, – и мы уже в Суздале на автостанции, откуда до центра города с его церквями еще идти сколько-то километров, но людей на подъеме и в предвкушении не пугают расстояния.

И вот мы идём, все равно что ёжики с узелками-рюкзаками за плечами. Идём по тропинке, и вдруг слева – поле. Ахнули. А на поле – лошадь. Белая. А мы – ёжики. Ахнули дважды. Я про себя вспомнила Норштейна, и с радостным криком «Лоша-а-а-адь», понеслась сквозь бурьян и колючки к ней. Человек городской считай дикий, нам ведь этих лошадей только в памятниках показывают или на картинках. А тут – живая.

К тому ж вокруг поле, небо, счастье, красота… лошадь опять же.

Мы неминуемо решили: быть пикнику на обочине зачеркнуто на поле. Расстелили плед (подруга у меня предусмотрительная), сели трапезничать: лошадь пасётся, мы едим – всё по совести.

Едим и удивляемся: как же все-таки ладно получается – и день погожий, и Суздаль вот-вот откроется во всей красе, и мы. Хорошие, говорю подруге, мы люди.

И достаю сигареты – мол, давай курить, пора эмоционально Суздаль закреплять.

Подруга согласилась и жидко потрясла коробком спичек.

Тут должна быть мхатовская пауза, потому что спичек предусмотрительная и очень оптимистичная подруга взяла штук 10.

То есть, конечно, для продвинутых пользователей – за глаза, а для «чайников», которые никогда не курили и не знают, что значит «дать прикурить» в прямом, так сказать, смысле, затея могла накрыться медным тазом.

Лошадь жевала траву и, кажется, закатывала глаза, то ли от удовольствия, то ли от недоумения, глядя на нас.

А подруга входила в раж: рьяно зажигала одну спичку за другой, но каждый раз вмешивался ветер. Зажигала снова – и снова безрезультатно.

Пробовала и я – всё впустую.

10 спичек были истрачены в пару минут, а скилы так и не прокачены и компетенции не освоены.

Если бы это была сцена из фильма, лошадь непременно должна была бы на последней, десятой, спичке заржать. Ну, чтобы как по Чехову: только у него про ружье на стене, а у нас – про лошадь, и раз уж она появилась в тексте, то могла бы и заржать.

Но ржали мы. Можно даже добавить – как кони, чтобы до конца отыграть появление лошади.

А потом, успокоившись, подумали, что «если есть в кармане пачка (бом!) сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день».

В том смысле, что целая пачка – всяко лучше, чем пустая.

Тем более, что у нас ещё много необъезженных городов, а значит, и шансы покурить тоже теоретически есть.

В следующий раз подруга грозится даже взять спичек побольше.

Мешок картошки

Мама на днях звонит и говорит: занесите, мол, картошку с балкона, иначе она там замёрзнет и пропадет. Я, говорит, смотрела прогноз погоды, у вас будет -13 ночью. И повторяет: за-не-си-те.

Я закатила глаза как подросток (хорошо, что мама этого не видела) и дала задание сыну: зря я его нарожала, что ли.

Пошел, занес.

Мешок встал довольно под стол, обмяк, как пьяница, который в тепло попал после мороза, и стал преть в квартирно-батарейном раю. Вот-вот станет глупости нести.

Мама позвонила на следующий день. Проконтролировать,

Спросить про мешок.

Говорю, занесли, конечно. Вон, лежит, под столом. И, проходя мимо, пнула его для убедительности.

Мешок нехотя подвинулся, раздался вширь, расплылся, теряя форму, и сделал вид, что картошки в нем больше, чем есть на самом деле – пускал, шельма, пыль в глаза, причем натурально.

Два дня я продержала мешок дома. Почти привыкла к нему. А что, думаю, у кого-то собачки, а у меня мешок с картошкой, который ни кормить, ни выгуливать не надо. Знай себе, заноси с балкона и терпи его несовершенство в интерьере.

Мама тем временем держала в курсе погодных изменений. Градусник за окном у меня есть.

Но

мама

знает

лучше.

На улице стало -5, и я снова попросила сына выдворить мешок на балкон, чтоб не привыкал.

«Ну и развлечения у тебя», – подумал сын, но вслух не сказал. Хороший сын, хоть снова рожай.

Вечером по традиции звонит мама с метеорологическими сводками.

Начинает издалека: как мол, у вас дела, что делаете, чем ужинали, гуляли ли, как на работе, что в холодильнике. А потом выдает: у вас морозы обещают, вы картошку занесли?

Да занесли, говорю, но потом опять вынесли. (Закатываю глаза, вздыхаю и неслышно хлопаю себя по лбу.)

Она говорит: заносите обратно, пропадет.

Всё повторяется: я зову сына, сын заносит мешок, я наблюдаю это безобразие в комнате, мама довольна, мешок намекает на прописку.

И вдруг

слу-

чай-

но

в одном забытом ящичке

на кухне

я нахожу электронный градусник, проводок которого обычно за окно выкидывают, а экранчик оставляют в комнате, чтоб наблюдать.

Я несу градусник на балкон, и через какое-то время вижу, что на балконе температура +5. То есть мешку вместе с картошкой там самое прямо купе и лимпопо, как говорит мой брат.

Радостно зову сына. Он послушно выносит мешок на балкон.

Мешок упирается, выворачиваясь, картошку предлагает качестве взятки.

– Место! – кричу я ему, – плохой, плохой мешок, сидеть!

И он присмирел,

затих,

перестал сопротивляться.

Живёт теперь на балконе и радостно встречает, когда я прихожу к нему за картошкой. Тапочки вот только не приносит.

Мама, конечно, все равно переживает: а вдруг градусник врёт и не то показывает, а вдруг света много, и надо б прикрыть, иначе картошка позеленеет, но заставить затащить мешок в комнату не может. Ну как заставить на расстоянии 600 км? Как проконтролировать взрослую дочь?

Мне даже кажется, что она успокоилась и отпустила ситуацию. Иногда, правда, спросит для проформы: на балконе все так же тепло? не сели ли батарейки в градуснике? а ты проверяла?

Или как будто невзначай заведет тему про вчерашний ужин: и какое ж милое дело эта вареная картошка в мундире с селедочкой, а пюре какое рассыпчатое получается! а пожарить если?!.

А между строк: как там мешок с картошкой на балконе, не замерз ли?..

Хэппи нюь иэр

Предновогодние магазины многолюдны. А многие люди в магазинах в преддверии праздника озабочены и сосредоточены на списках: салаты и подарки.

Сегодня в «Пятерочке» наблюдала, как две женщины на расстоянии 1,5 м застыли в раздумьях у стеллажа с кофе – словно они в Третьяковке, а там дают Репина, например.

Одна женщина выгуливала шубу и держала в руках два пучках укропа и переводила взгляд с одного на другой: сравнивала, какой лучше, больше, свежее.

Другая остервенело рвала пакеты возле фруктов и овощей (надо ж еще немного домой взять!). А потом пыталась их открыть, чтоб им пусто было: палец слюнявить нельзя из-за эпидемиологической обстановки, маску снять, чтоб плюнуть на палец, тоже. Драма – не меньше!

Бабушка в шапке из облезлой и видавшей виды ондатры напряженно, наклонившись под углом 80 градусов, вглядывалась в ценники. «Они ж обмануть могут: поставят одну цену, а на кассе вдруг окажется другая», – бормотала она.

Из динамиков, между тем, сыпался и звенел хэппи нюь иэр.

«Хэппи нюь иэр, хэппи нью иэр, мэй уи ол эве вижнс нау энд вен ов ве уорлд уэа эври нейбориз э фрээээнд».

Только мужики качались у алкогольных полок, изучая ассортимент и скрестив за спиной руки: как будто в этот новый год нельзя войти трезвым.

Я пошла к кассе, и мне вдруг стало невыносимо грустно от того, что лежало на ленте передо мной от предыдущего покупателя.

5 банок скумбрии, томатная паста и пакет со свеклой.

Как поехать в Суздаль, попасть в Ковров и чуть не уехать в Красноярск

Сколько, по-вашему, стоит приключение?..

Нам обошлось в 1200 рублей на человека – столько стоил билет на поезд в Москву, на который мы не сели.

Но обо всем по порядку.

Так получилось, что поездка в Суздаль оказалась богатой на разные приключения.

И, наконец, дошли руки написать про самое главное.

Нагулявшись по Суздалю, мы четко рассчитали время до поезда и успели быстрым шагом пройтись по ночному Владимиру.

На вокзал пришли без опозданий, с билетами на руках и с паспортами наготове, и заняли выжидательную и весьма ответственную позицию на правильной платформе.

Тут подъезжает поезд. По времени – наш. Из поезда выходит кондуктор и начинает у всех проверять билеты. Очередь выстроилась длинная, и я как человек, с трудом переносящий любые ожидания, вдруг запрыгиваю в вагон, минуя людей и кондуктора и рассуждая примерно так: мы не зайцы, мы с билетами, сядем себе спокойно, а билеты – потом проверят.

В общем, я вперед – а подруга за мной без лишних слов.

Нашли свои места, сели, откинулись на спинку кресла, выдохнули. Поезд дернулся. Слышим по громкой связи: «Следующая остановка – Ковров».

Мы с подругой посмотрели друг на друга сначала с некоторым сомнением. Ну, мало ли, ошиблись они там в объявлении, такое бывает, когда кассету на другую сторону переставить забыли. Но, на всякий случай, стали интересоваться робко у соседей – мол, куда поезд-то едет. А они все как один уверенно: до Нижнего Новгорода. Через Ковров.

В этом самом моменте у нас сделались глаза побольше имеющихся, но верить до конца мы все равно отказывались. «Точно?» – переспрашивали мы, как будто целый вагон людей решил нас разыграть. Нам-то надо в Москву!

Стали прокручивать, проговаривая вслух, как же так получилось. Я, понятно, виню себя, это я заскочила в вагон и сбила подругу с толку. А если билеты проверят? У нас же не на этот поезд билеты! Продуманная тетка слева тут же предложила занять позицию нападающего и винить во всем кондуктора, если тот подойдет: мол, это он нас пропустил в вагон, а если б не пропустил, мы бы точно в него не сели!

Что самое интересное – места ведь наши оказались свободны. А если бы они все-таки были заняты и на них плотненько сидели бы люди, мы бы, конечно, заподозрили неладное, достали бы билеты и обнаружили, что сели не в тот поезд, и вполне вероятно, даже успели бы выскочить из вагона.

Полчаса до Коврова казались невероятно долгими. Мы по-прежнему сидели друг напротив друга, пучили глаза и качали головами, удивляясь тому, что произошло. Я судорожно мониторила, как нам уехать из Коврова в Москву. Нашла, что ближайший поезд в 21.12, но едет он три с лишним часа до Москвы, и у нас не так много времени в Коврове, чтобы купить билеты.

Пока ехали, вспомнили, как на вокзале во Владимире увидели автобус до Коврова и подруга в шутку спросила: «А нам в Ковров случайно не надо?»

Словом, Ковров был неизбежен.

Время, между тем, было около 9 вечера. Как только поезд остановился, мы ринулись в здание вокзала. Кассы на втором этаже – хорошенькое такое препятствие для тех, кто прошел 27 тысяч шагов.

Касса – одна. Перед нами семейная пара берет билеты на какое-то там дальнее число, а кассир-ленивец по форме, как ее учили, медленно по три раза рассказывает про места, номер вагона и время отправления.

Можно было уже вспотеть от ожидания – так она долго и тягуче говорила. Или просто мы волновались и очень хотели успеть на поезд до Москвы.

Наконец, оформили билеты. Кассир опять три раза повторила про места, номер вагона и время отправления, как будто испытывала наше терпение, а может, хотела упорядочить нас, а заодно разложить наши мысли и тела по полочкам плацкартного вагона.

Получив билеты на руки, довольные, мы вышли на улицу. Мол, теперь точно сядем в ту сторону.

Подходит поезд. Мы пулей к нему – какая разница, на какой он стоит платформе. Ну и что, что наш на первую подойти должен. У нас рефлекс: видим поезд, надо сесть. Хорошо хоть близко подошли табличку посмотреть.

Поезд ехал в Красноярск.

Дождались нашего по расписанию, загрузились в вагон, заняли свои законные верхние полки у туалета, упираясь головами в потолок, посмеялись в кулачок, потому что пассажиры спали, и я, приняв горизонтальное положение, вырубилась и уснула сном праведника.

Сбитой с толку подруге не спалось.