Текст книги "Медальон Таньки-пулеметчицы"

Глава 11

Лесогорск, наши дни

Ровно в десять часов утра старенький автобус привез его в деревню Березки, и Виталий, поминутно проваливаясь в вязкие коричневые и черные лужи (наверное, дождь в этих краях не прекращался никогда), добрел до избы Пахомова. Со смертью хозяина – или ему это показалось? – она еще больше покосилась и почернела. Он только сейчас заметил, что маленький огород зарос жирным зеленым бурьяном в палец толщиной – кому его было вскапывать? Везде стояла могильная тишина, и лишь белые куры с лапами, выпачканными в грязи, искали в траве какую-нибудь еду.

– Цып-цып-цып, – раздался за его спиной тоненький женский голос, и, обернувшись, Рубанов увидел женщину, которая вчера копалась в огороде возле дома, стоявшего у дороги. Сегодня на ней был тот же черный платок, повязанный по-монашески и мешавший разглядеть ее как следует.

– Здравствуйте, – журналист шагнул к ней.

– День добрый, – откликнулась та и прищурилась. Никак вчерась тебя уже видала. Ты про избу Пахомовых спрашивал.

– Спрашивал, – согласился Виталий. – Нашел ее и поговорил с хозяином. А сегодня приехал поговорить о его смерти. Не знаете, кто обнаружил тело? – Он отметил про себя, что говорит, как следователь, допрашивавший для протокола.

– Тело я и обнаружила, – призналась женщина. – Как супруга его слегла, они корову продали. Оно и понятно, за животным уход требуется. Где уж тут ее потянуть, если на мужике жена парализованная? Только птицу и оставили, – она кивнула в сторону кур. – Себе забирать придется, не бегать же им, бесхозным, по деревне.

– И поэтому вы приносили им молоко… – продолжил за нее Виталий. Она с готовностью закивала, и платок немного сбился набок, обнажив морщинистую щеку.

– Не только молочко, но и творожок со сметанкой. А еще Вася сыр адыгейский любил, он у меня вкусный получается.

Виталий глотнул слюну, подумав, что, если бы она предложила кусочек, он бы не отказался. Вроде бы не так давно завтракал – и на тебе, уже в животе урчит. Вот что значит свежий воздух…

– А ты, извини, зачем к нему пожаловал? – Она словно пробуравила его зелеными узкими глазами. Рубанов вытащил журналистское удостоверение и помахал перед ее лицом:

– Я из лесогорской газеты, приехал к Пахомову, потому что собирался писать о нем статью.

Соседка всплеснула натруженными руками с узловатыми пальцами:

– Статью? Неужели Петрович был Героем труда али подвиг какой совершил?

– Скорее, Герой труда, – замявшись, ответил Виталий.

Женщина прищурилась, и журналист заметил, какие пушистые у нее ресницы.

– Надо же, а я никогда не спрашивала, где он работал. Да и вообще мы с ним мало разговаривали… – Она обернулась, мельком взглянула на свой дом. – С моим алкоголиком-муженьком возни, как с парализованным. Ежели тверезый – еще куда ни шло, хотя и бездельник, каких свет не видывал. А когда пьяный… Уж лучше на глаза ему не попадаться. Только и уйти из дома надолго тоже нельзя, – с горечью призналась она. – Он с пьяных глаз хатенку нашу разнесет, без жилья оставит.

– А вы его оставьте, а сами… – Рубанов не успел договорить. Соседка схватилась за щеку, будто страдая от зубной боли, и запричитала:

– Да куда же я поеду-то? У сыночка – он в Выборге живет – трое мал мала меньше. Сами еле концы с концами сводят. Я все думаю: придет время, продам дом – тогда и переехать к ним можно, все не на шее сидеть. – Она заморгала, прогоняя непрошеную слезу. – Совсем тебя заговорила. Сегодня ты тоже хотел его увидеть?

Виталий выпалил первое, что пришло ему в голову:

– Зажигалку я вчера забыл в его кабинете – подарок матери. Пришлось сегодня вернуться. Да только вот… – Он грустно улыбнулся. – Не ожидал таких новостей.

– Да, жалко Петровича, – вздохнула женщина и толкнула его локтем. – Но зажигалку тебе вернем. До приезда сына наш участковый ключики мне оставил. Я прибраться хотела. Пойдем, проведу.

Она по-хозяйски взяла его под руку:

– Идем, идем. А кур я потом отловлю.

Они поднялись на расшатанное крыльцо, и соседка сунула ключ в ржавый замок. Впрочем, он открылся довольно легко, пропустив гостей в осиротевший дом. Рубанов заметил про себя: раз участковый разрешил прибрать в доме, значит, не предполагает убийство, не боится, что затопчут улики.

– Фаю в больницу увезли, – пояснила соседка, скидывая в прихожей резиновые сапоги. – Сынок-то потом ее заберет, чай, уже в пути из Питера. – Она взяла жестяное ведро и веник, которые стояли у стены вместе с вычищенной обувью. – Полы помою. Да ты проходи в кабинет, не стесняйся, ищи свою зажигалку.

Виталий тоже разулся и с каким-то трепетом прошел в маленькую комнатку, много лет служившую хозяину местом для размышлений. Почему он так решил? Да потому что здесь стояли книги, старые общие тетрадки хранили какие-то записи, которые, может быть, прочитает когда-нибудь сын покойного, а, возможно, просто выбросит их на помойку вместе со старыми альбомами. На всякий случай выглянув в коридор, он не увидел соседки и, подбежав к столу, бегло прочитал разбросанные по нему листки бумаги. На трех красивым округлым почерком были выведены названия лекарств, а на четвертом – название то ли города, то ли поселка – Новоозерск. Рубанов что-то слышал о таком населенном пункте, который, если он не ошибался, находился недалеко от Березок. В написании названия не было бы ничего удивительного, если бы твердая рука хозяина не подчеркнула это слово тремя жирными линиями. Интересно, зачем Новоозерск понадобился Пахомову? Не зная, что еще хочет найти, Рубанов открыл дверцу шкафа. Ингаляторы, как солдатики, стояли на второй полке, ниже, чем вчера. Что-то показалось Виталию странным, но он отмахнулся от этой мысли и продолжил поиски. Наверху должна была лежать маленькая коробочка с медальоном Таньки-пулеметчицы. Старик поставил ее сюда привычным движением, значит, она всегда там и находилась. Виталий пошарил по всем полкам, посмотрел между книг, но ничего не нашел. Черт возьми, куда она делась?

Он вышел в коридор, застав соседку за мытьем гостиной. Кровать, на которой много лет пролежала больная, была аккуратно заправлена.

– Нашел? – Женщина скинула платок, раскраснелась, и Рубанов подумал, что она еще не такая старая, как можно подумать при первой встрече. В толстой косе серебрилось не так много седины, глаза блестели, как у молодой девушки, но тяжелая жизнь с мужем-алкоголиком наложила свой отпечаток. Лоб и щеки, едва тронутые загаром, прорезали глубокие, как трещины в асфальте, морщины, кожа собиралась в гармошку под глазами, когда она улыбалась. Виталий покачал головой, как бы невзначай спросив:

– В кабинет после смерти хозяина кто-нибудь заходил?

Она посмотрела на него с недоумением и покачала головой:

– Да кто мог зайти-то? Участковый и другие в гостиной топтались… В кабинете-то искать им нечего.

– Вы уверены? – уточнил Рубанов.

– Конечно. – Соседка уставилась на него в недоумении. – Меня тоже пригласили как понятую. Не помню, чтобы кто-нибудь по дому ходил. А что касается зажигалки… Знаешь, народ у нас честный, добрый. Если бы она лежала на столе, к ней бы и пальцем никто не притронулся. Так что, мил человек, ищи ее в другом месте, не у Петровича ты ее оставил.

Журналист дернул плечом и печально сказал:

– Наверное, вы правы. Ладно, тогда мне тут нечего делать, пошел я.

Женщина вызвалась его проводить. На крыльце она по-мужски пожала его руку.

– На похороны не приедешь?

Виталий ничего не ответил, и она не стала уточнять. Улыбнувшись на прощание, Рубанов зашагал по старой знакомой тропинке, стараясь как можно осторожнее наступать на набухшую землю, но это не помогало. Дождь шел сильнее, чем утром, словно оплакивая смерть человека, с которым Виталию довелось познакомиться, и парень подумал о медальоне. Куда же он делся? Если соседка права и в кабинет никто не заходил, выходит, хозяин сам перепрятал его. Но зачем? Не мог же он знать, что умрет? Нашел занятной вещице другое место? Вряд ли, это нелогично, нелепо. Напрашивалось только одно объяснение: кто-то побывал в доме раньше, чем пришла соседка. Но почему этот кто-то не сообщил о смерти пожилого мужчины? На этот вопрос тоже существовал один ответ – и тоже нелепый и нелогичный. Или… Рубанов увидел автобус, притормозивший у остановки, побежал к нему, хлюпая по лужам так, что грязные брызги разлетались во все стороны.

Глава 12

1941-й, под Вязьмой

Суп с «глазками», как говорила мама, и каша с тушенкой, подёрнутая плёночкой жира, действительно были готовы и соблазняли вкусными запахами. Больше десятка солдат и офицеров, постукивая алюминиевыми ложками, с жадностью опустошали миски. Увидев девчат, ватага заулыбалась:

– Главные едоки пришли! – констатировал коренастый солдат лет тридцати, с кудрявым чубом пшеничного цвета, вырывавшимся из-под пилотки. – Айда за стол, иначе ничего не достанется.

– Не глупи, – отозвался старший лейтенант, наказавший Марковой быть зачем-то вечером возле орехового куста. – Мы свои порции отдадим, а наших медсестер без еды не оставим. – Он сверкнул голубыми глазами, словно напоминая Татьяне о ее обещании. Маркова подумала: стоит ли говорить об этом новой подруге. Может быть, офицер хочет дать ей какие-нибудь инструкции? Она оглянулась в поисках Раисы, но та уже щебетала с высоким худым солдатом, поглаживавшим роскошный чуб. Усевшись на скамейку рядом, девушка прижалась к мужчине и что-то шептала ему на ухо. Солдат кивал, свободной рукой обнимая ее за тонкую, туго перетянутую черным ремнем талию, и Таня поняла, что у них не обычные отношения. Быстро опустошив тарелку, она снова поискала глазами Раису, однако та уже успела куда-то исчезнуть. Сполоснув свою миску, Татьяна побрела к землянке. На узенькой тропинке ее нагнал старшина Зотов.

– Райка тебя, должно быть, проинструктировала, – начал он, обдавая ее запахом махорки. Казалось, ею пропиталась вся его одежда и даже кожа коричневого оттенка. – Впрочем, инструкции инструкциями, а… – он махнул смуглой жилистой рукой, напоминавшей кору столетнего дерева. – В общем, бой есть бой, деточка. По нашим подсчетам, фрицы сегодня ночью в атаку собираются. Если это так, будет тебе проверка на прочность. Но ты, главное, не тушуйся и под пули не лезь. – Он шумно высморкался. – Раненого перевяжи и санитаров покличь. Тяжелых сама не тащи, зови санитаров. Впрочем, они сами тебя увидят. Лишний раз не геройствуй, пулю схлопочешь – кому от этого легче? Ни армии нашей, ни родным твоим… – Зотов крякнул и кинул папиросу в кусты. – Мамка-то есть?

Таня опустила голову:

– Есть.

– А любимый?

Девушка покачала головой:

– Не успела еще…

– Не успела, значит. – Старшина вздохнул. – Кто теперь знает, хорошо это или плохо. Наверное, лучше, если бы ребятеночек был. Сколько мужчин с войны вернется – никому не ведомо.

– И верно, – эхом отозвалась Маркова. Зотов по-отечески обнял ее:

– Иди, дочка, отдыхай пока. Был бы Бог на свете, ему бы молились, чтобы наша разведка ошиблась и завтра наступления не было. Да только не на Бога надо надеяться, а на свои силы… Ты иди, родная, набирайся сил… Завтра они тебе пригодятся.

Опустив голову, Таня зашагала в землянку. От волнения она спотыкалась на каждом шагу, хотя заботливые руки бойцов очистили ее от веток и сучьев. Остановившись у обгорелого пня, напоминавшего голову сраженного богатыря, она опустилась на колени и зарыдала. Слова старшины проникли в глубину души, и девушке стало страшно, как никогда. Бравада, желание показать себя куда-то исчезли. Она наконец почувствовала, где находится. Да, на войне. Если завтра бой, ее могут убить. А это значит, что она никогда больше не увидит свою мать, братьев, Люду, которая тоже где-то вытаскивала раненых с поля боя. Маркова боялась подумать, что, возможно, подруги уже нет в живых… Но это несправедливо, когда девчонки и парни умирают совсем молодыми, не успев оставить потомство…

– Что ты тут делаешь? – Рая, незаметно подошедшая к новой подруге, опустилась рядом с ней и отняла руки от лица, залитого слезами. – Ты плачешь? Что случилось?

– Я тут подумала, – рыдания душили Татьяну, спазмы сотрясали тело, – я тут подумала – мы не должны погибнуть… Мы должны выполнить наше предназначение.

– Наше предназначение. – Девушка села на усыпанную иголками траву, смахнув бойкую букашку, сразу забравшуюся ей на колено. – Скажешь тоже… Ты еще пороху не нюхала, милая. В такие дни о другом думать надо, так, по крайней мере, наш командир говорит… Знаешь, почему я с Николаем встречаюсь? – вдруг резко спросила она.

– С каким Николаем? – Тоня удивленно посмотрела на нее. Завтра обещают бой, а ее товарка думает черт знает о чем…

– Да с Федорчуком, – пояснила Рая. – Ты видела его на обеде. Чуб у него такой шикарный…

Таня кивнула:

– Вспомнила… Красивый парень. Все у вас сложится, живы останетесь – поженитесь.

– Поженимся, – усмехнулась Рая. – Забудь об этом. Женат мой Николай. Жена и двое детишек у него в селе Красный Колодезь, неподалеку отсюда, письма вот пишут. Ждут.

– Негодяй, – брякнула подруга. – Пока жена у окошка сидит, слезы проливает, он на фронте девок портит.

– Не говори так, никого он не портит, – парировала Раиса. – Он мне в первую нашу ночь признался, что семью не оставит. А я… Так, походно-полевой романчик.

Таня закусила губу.

– В первую ночь… А до ночи молчал, гад. И не нужно утверждать, что порядочный. Сволочь самая настоящая. Небось до него ты девкой была.

– Ну, была, – нехотя призналась подруга.

– И ты не обиделась после слов его гадких? – удивилась Маркова, смахнув непрошеную слезу. – Уж я бы ему сказала, уж я бы его по земле размазала…

– Размазала она, – буркнула подруга. – А я вот по-другому рассудила. Пусть несколько дней, месяцев, да мои. Если получится, вообще отсюда ноги сделаю.

Рот Тани округлился от удивления:

– Как?

– Очень просто, – заявила Рая и сорвала тонкий прутик, прогоняя им назойливую муху с зеленой, отливавшей радугой спинкой, норовившую сесть ей на потную конопатую щеку. – Нам с тобой, подруга, один выход. Хочешь остаться в живых – забеременей. Тогда в тыл отправят и пару лет не тронут. Одна наша медсестричка так и поступила.

– Забеременеть, – тупо повторила Маркова. – Вот так просто, лишь бы от кого?

– Да хотя бы, – подтвердила товарка. Татьяна закрыла лицо руками:

– Как это мерзко – ложиться с нелюбимым, чтобы от него забеременеть. Это мерзко и грязно, Рая.

Подруга встала и отряхнула брюки.

– Ну-ну. – Она сплюнула в кусты. – Значит, грязно, говоришь. Точно ты пороху не нюхала, милая. В бой тебе нужно, самый настоящий, кровавый. Вот тогда я на тебя посмотрю.

Таня ничего не ответила. Она сидела, словно каменное изваяние, и лишь худенькие плечи вздрагивали.

– Ладно, пойдем немного подремлем. – Рая решительно взяла ее за руку. – Вечером я к Коле на свиданку побегу. А ты лежи, готовься к завтрему.

Маркова покорно пошла за подругой. Она не думала, что быстро заснет на жестком сером матрасе, однако пережитое волнение сказалось на состоянии, и через десять минут девушку сморил крепкий сон. Ей снилась лихая Анка-пулеметчица, которая строчила из «максима», только не по белякам, а по немцам, улыбалась и подмигивала ей.

Глава 13

1941-й, под Вязьмой

Проснувшись будто от толчка, Таня выглянула из землянки.

Полная луна освещала лес, делая траву и тропинки серебристыми, словно в волшебной сказке. Раи нигде не было. Наверное, побежала на свидание к Николаю. Возле высокой ели стояли, покуривая, два незнакомых ей солдата с посеребренными лунным светом лицами, о чем-то тихо разговаривали, и Таня поняла, что бойцы обсуждают будущее наступление, если оно состоится, и не ждут от него ничего хорошего.

«Патронов не хватит», – долетело до ее уха, однако девушка не придала этому значения. В конце концов, какое ей дело до патронов, если пулемет не доверили? Мельком взглянув на маленькие часы, подарок старшего брата, девушка вздрогнула. Маленькая стрелка уютно расположилась между девятью и десятью, а большая упрямо лезла к двенадцати. Это означало: старший лейтенант, назначивший ей встречу, уже стоял на месте в ожидании. Даже не подумав пригладить растрепавшиеся волосы, давно не укладываемые волнами, Таня побежала к кустам, стараясь в сумерках не напороться на пенек и не упасть. Она не сомневалась, что офицер хочет дать ей особые инструкции перед боем. Наверное, тут так принято. Ох, только бы не опоздать! Кажется, это он стоит у старого дерева. Девушка не ошиблась. Стройная фигура офицера маячила на фоне серебристой сосны. Впрочем, в свете луны все казалось серебристым, даже бледное лицо лейтенанта. Увидев ее, мужчина как-то судорожно выдохнул:

– Пришла…

Какие-то новые, вовсе не командные нотки в его задрожавшем голосе насторожили. Руки с тонкими изящными пальцами тоже подергивались. Она не видела его глаз, на которые падала тень от еловой лапы, еле различала черты на казавшемся серебристом лице, и ей почему-то стало не по себе. Что-то подсказывало: никаких инструкций не будет. Тогда зачем она здесь?

– Боец Маркова по вашей команде прибыла! – крикнула Таня, и он второпях зажал ей рот ладонью:

– Тише ты…

Холодная, как болотная лягушка, рука пахла махоркой и тушенкой. Девушку затошнило.

Она оттолкнула его руку, дивясь своей смелости, и бойко продолжала:

– Готова выслушать инструктаж!

– Дура, какой инструктаж. – Он дернул ее за локоть, гимнастерка хрустнула под мышкой, и девушка не заметила, как оказалась на земле. Еловые иголки больно кололи незащищенную шею, от земли исходил грибной запах, и ей почему-то вспомнилось, как они с братом копали дождевых червей для рыбалки. Свежевыкопанные ямы пахли так же.

– Дура, ну что ты орешь, услышат.

Внезапно он впился в ее губы холодным мокрым ртом, правой рукой стараясь расстегнуть пуговицы на ее гимнастерке. Материя снова затрещала, поддаваясь. Его пальцы ловко проникли внутрь, к нежной коже, и от этих прикосновений ей стало противно.

– Что вы делаете, товарищ старший лейтенант? – Она старалась высвободиться, однако офицер все крепче сжимал ее в объятиях. Жадные руки уже не расстегивали, а рвали одежду, цепляли лямки лифчика. Слюнявый рот скользил по лицу. Маркову затошнило. Собрав все силы, она оттолкнула его и отвесила пощечину, которую мальчишки в ее деревне называли «лещом».

– Обалдела, что ли? – Старший лейтенант присел от удивления и потер щеку. Его лицо, уже не серебристое, приняло суровое выражение, которое в свете луны казалось зловещим. По щеке расползлось пятно, наверное, от удара. – Ты поняла, что сейчас сделала?

Девушка молчала, приводя в порядок попорченную гимнастерку.

– Я тебя спрашиваю, ты поняла, что сделала? – Его голос зазвучал угрожающе. – Сгною!

Он рывком поднялся, размахнулся, словно собираясь ударить беззащитную девушку, но потом, передумав, ступил на тропинку, в лунный столб, разбив его на мелкие кусочки:

– Еще сама прибежишь, да поздно будет.

Таня по-прежнему молчала. Она не думала, как лейтенант отомстит ей, ее это не тревожило. Больше всего хотелось, чтобы он ушел, оставил ее в покое, и тогда можно будет убежать в землянку и посоветоваться с Райкой, что делать дальше. Зажмурив глаза, девушка призывала на помощь все силы и вздохнула с облегчением, когда шаги его сапог затихли в чаще. Опираясь на ствол сосны, она заставила себя встать и помчалась в землянку по протоптанной дорожке, уже не боясь упасть, перепрыгивая через сухие ветки. Рая, Раечка, хоть бы ты оказалась на месте… На ее удивление, Рая была дома и готовилась ко сну, расчесывая короткие золотистые волосы. Увидев новую подругу, лицо которой в свете оплывшей свечи казалось белее полотна, она отбросила расческу с застрявшими в ней волосами:

– Что случилось?

Маркова тяжело опустилась на матрас:

– Он пытался меня изнасиловать…. Вот гад…

Девушка заморгала:

– Кто? О ком ты говоришь?

– Этот слюнявый старший лейтенант. – Она провела рукой по горевшему лбу, смахнув каплю пота и прилипшую иголку сосны, казавшуюся черной точкой. – Я даже не знаю его имени… Но по виду – судак мороженый…

Рая сначала прыснула, а потом сделала серьезное лицо:

– Это ты верно окрестила Глушко судаком. Рыба бесчувственная – вот кто он. Может быть, я бы тоже его огрела… – Она снова взяла расческу и провела по волосам, блеснувшим золотом в пламени свечи. – Хотя, если здраво рассудить, Яшка – парень не из последних. Вес у начальства имеет, с командиром на дружеской ноге. Если бы ты ему приглянулась, он бы уж постарался, чтобы ты осталась в живых.

– Каким же образом? – Таня начинала закипать. Таких слов от подруги она не ожидала. Надо же, пришла за поддержкой! А что получила? Да, возможно, на войне притупляются чувства, возможно, на многое начинаешь смотреть по-другому, но черное остается черным, а белое – белым.

– Каким же образом? – повторила Маркова, заметив, что Рая, будто угадав ее мысли, раздумывает, прежде чем ответить.

– Он бы тебя в тыл определил, – пояснила девушка. – Я уже такое видала. Ежели ты начальнику какому приглянешься – считай, повезло. Так что подумай хорошенько, ежели Яшка к тебе еще раз подкатит. Мужиками расшвыриваться в наше время опасно. Может, потом криком кричать будешь, да не услышат.

– Как-нибудь сама справлюсь. – Таня стянула сапог. – Что, спать будем? Ты-то нагулялась со своим?

– Нагулялась. – Рая сразу помрачнела. – Николай говорит: сон плохой видел. Будто ждет нас бой, после которого мы уж не увидимся.

– Я в сновидения не верю, – буркнула Татьяна. – Ерунда это все.

– Посмотрим. – Подруга принялась расстегивать гимнастерку. – Ой, Танька, – она коснулась обнаженной груди, круглой и сочной, как наливное яблочко, – как Колька меня целовал! Жаль, ежели в последний раз…

– Не говори глупостей, – отрезала Маркова. – И вообще, давай спать. Постараюсь забыть о чертовом свидании. Надо же – судак мороженый, а туда же. Любовь ему подавай.

Рая прыснула:

– Ну даешь, подруга.

Обе заснули сразу, как только коснулись матрасов, но долго отдыхать им не пришлось. Немцы начали атаку ровно в четыре, и командиры, офицеры и старшины заметались, как пойманные в силки птицы, выкрикивая команды. Девушки быстро оделись, схватили санитарные сумки и выбежали на улицу. Лес гудел, разбуженный минометным огнем. Таня не помнила, как из леса ее вытащили на огромное поле, и в первые секунды она стояла как вкопанная, наблюдая, как падают бойцы, словно срубленные деревья. Потом, преодолев оцепенение, девушка упала на горячую землю и, уклоняясь от свистевших пуль, поползла к раненому, который находился ближе всех. Остановившись возле него, она замерла. У молодого парня осколком был разворочен живот, фиолетовые кишки свисали гроздьями, но он почему-то не умирал, а хрипел, и в его небесных глазах Таня увидела отблеск зари.

– Подожди, миленький, я тебя вытащу. – Она, как смогла, перевязала живот и приготовилась волочить его, однако Рая, заметившая подругу, слегка ударила ее по руке.

– Оставь его.

Ее громкий голос в гуле канонады казался шепотом.

– Как оставить? – не поняла Таня. – Его надо спасать.

– Кончается он, – буркнула подруга. – Иди ищи других…

Татьяна бросила взгляд на парня. Он несколько раз дернулся и затих, по лицу разлилась синева. Зарыдав, она бросилась к следующему бойцу, державшемуся за ногу и громко стонавшему.

– Потерпи, милый…

Девушка не заметила, как испачкалась в крови, перевязывая рану, а потом, стараясь не причинить ему боль, помогала отползти с поля боя. У леса его подхватили санитары. Один, дюжий парень с круглыми щеками, подмигнул Тане, присевшей на пригорке:

– Давай, работай, детка…

Татьяна сделала шаг вперед и замешкалась. Ей не хотелось снова идти туда, где лилась кровь, слышались стоны и свистели пули. Санитар подтолкнул ее:

– Иди, делай свое дело.

В это время солдаты с криками побежали в атаку. Таня ползла сзади, делала перевязки, закрывала глаза убитым, оттаскивала раненых в овраги. Она постоянно наталкивалась на оторванные конечности, кишки, трупы и, подавляя тошноту, прыгая из воронки в воронку, старалась не отрываться от работы. Это была страшная работа, но делать ее было необходимо. Лишь когда смолкла канонада и бойцы отступили в лес, Таня перевела дух. Ей захотелось немедленно вымыть руки, липкие от запекшейся чужой крови, переодеться и выплакаться под разбитым деревом. Там ее, рыдающую в голос, как маленькую девочку, застал Зотов. Лоб старшины, грязный и потный, рассекала ссадина, из которой сочилась бурая кровь, однако он не обращал на это никакого внимания.

– Что, тяжело, дочка? – Он присел с Татьяной и погладил ее по вздрагивающей спине. – С боевым крещением тебя. Потом легче будет, вот увидишь.

– Трупы, оторванные руки, ноги – к этому можно привыкнуть? – простонала Таня. – Неужели вы сами привыкли к такому?

Старшина покачал головой:

– Да, ты права, это страшное зрелище. Однако кто, ежели не мы, встанет на защиту нашей Родины? Ежели все бояться станут, фрицы быстро нас захватят. Так что терпи, малышка. Терпи – и все перемелется. Помни, что тебе лучше, чем твоей подруге.

– Раисе? – Маркова вскочила на ноги. – Что с ней? Она жива?

Зотов сжал кулаки. На щеках заходили желваки.

– Осколком ее… Прямо в сонную артерию… Кровью истекла, пока санитары до нее добирались. Троих сегодня с поля боя вынесла, а сама…

– Где она? – прошептала девушка. – Я хочу ее видеть.

– Иди на полянку, там наших к похоронам готовят, – объяснил старшина. – Там и Раечка…

Татьяна сразу забыла об усталости и переживаниях. Она рванула вперед, словно боясь опоздать и не попрощаться с единственной подругой. Она успела. Живые не торопились погребать мертвых, которым уже некуда было торопиться. Они лежали на круглой поляне, усыпанной еловыми иголками. Таня сразу узнала парня с небесными глазами, которого не удалось спасти, и пожилого солдата. Как, разве он тоже умер? Ей ведь удалось дотащить его до воронки и передать в руки санитаров… Почему же его не спасли? Почему? Рая покоилась посередине. Маркова подошла ближе и не узнала подругу. Это была и она, и не она, что-то похожее на Раису, но неживое, с тусклыми, испачканными запекшейся кровью волосами, уже не отливавшими золотом. Круглое мраморное личико покойницы вытянулось, рот приоткрылся, словно бедняжка хотела что-то сказать в последний раз. Таня бросилась на труп девушки, отчаянно рыдая. Командир полка, пожилой, усатый, с желтым морщинистым лицом, оттащил ее от тела и недовольно посмотрел на бойцов, торопливо рывших братскую могилу.

– Быстрее, быстрее…

– А мертвым спешить некуда, – буркнул один из солдат.

– Зато у живых дел по горло… – отозвался командир. Таня не заметила, как рядом с ней снова появился Зотов, лишь почувствовала дружескую руку на своем дрожащем плече.

– Иди, девочка, отдохни. Думаю, похороны будут не раньше, чем через полчаса. Могилы еще не готовы.

Маркова кивнула, но в землянку не пошла. Она углубилась в чащу леса, чтобы нарвать зеленых еловых веток и цветов. Могилы принято украшать цветами. Это не дело, если над ее подругой поднимется голый коричневый холмик, который будет постепенно оседать, пока не сровняется с землей. Ей удалось найти огромные ромашки с золотой серединкой и нежными белыми лепестками, на которых блестели капельки росы. Словно боясь их сломать, она прикоснулась к ним губами, слизнула капельку и вытерла желтую пыльцу. Цветы были живыми, вопреки смертям, вопреки крови, страданиям, и они так не вязались с тем, что происходило на поле. Девушка сломала две еловые ветви, пушистые, с серебристыми иголками, оставившие на ее руках липкие следы, и медленно пошла назад. Она чуть не опоздала. Командир уже произносил речь, поминая каждого усопшего добрым словом, потом тела завернули в простыни и торжественно опустили в глубокую и широкую могилу. Татьяна, как сомнамбула, подошла к краю почти последняя и кинула горсть земли вниз. Оторвавшаяся голова ромашки упала на чье-то тело, уже присыпанное землей, и забелела снежинкой, так одиноко и нелепо смотревшейся на коричневой глине. Командир кивнул бойцам, и они с каким-то остервенением стали швырять землю в могилу. Когда вырос внушительный холм, Маркова положила цветы и украсила подножие маленькой глиняной горки еловыми ветками. Холм увенчали деревянным столбом с прикрепленной к нему табличкой, перечислявшей имена и фамилии погибших. Девушка подумала: когда еще им поставят настоящий памятник? В лучшем случае через полгода, раньше немцев не прогонят. Да и полгода слишком хлипкий срок. Пока фрицы уверенно продвигались в глубь страны, а растерянная Красная Армия отступала с большими потерями. Об этом шептались однополчане, почему-то боясь сказать правду вслух. Именно в тот печальный день Таня поняла, что ей ужасно не хочется умирать. Жить, любить, рожать детей – вот в чем она видела свое призвание. Рая была права. Бедная подруженька не успела насладиться всеми радостями жизни. Короткие встречи с чубатым Николаем – вот и все удовольствия, которые ей удалось познать. Как это горько, как это больно! Как это несправедливо – умереть в девятнадцать лет.

После этого ужасного события в жизни Тани было еще два боя. Она поняла, что никогда не привыкнет к оторванным конечностям, предсмертным стонам, лужам крови и грохоту орудий. И сейчас, прислонившись к стволу расщепленной сосны, она лихорадочно думала, как выжить в этой мясорубке. Маркова была готова стать любовницей Глушко, так называемой походно-полевой женой, но, к сожалению, он был ранен и его отправили в тыл. Больше к ней никто не приставал со скабрезными предложениями. Может быть, боялись старшину Зотова, который по-отечески приглядывал за девушкой? А может, мысли бойцов были заняты другим? Кое-кто поговаривал о новом большом наступлении немцев, но надеялись, что они пройдут между шестнадцатой и девятнадцатой армиями, где были сосредоточены основные силы. Таня подставила лицо ярким лучам солнца, с нежностью наблюдая за маленькой букашкой, которая ползла по желтоватому стебельку уже начавшей сохнуть травы. Девушка позавидовала бессловесному, беспомощному существу, даже не подозревавшему, какие события разворачивались в этом лесу, и, сорвав былинку, поднесла ее к глазам. Черная букашка заволновалась, ее глянцевая спинка качнулась вправо, потом влево, и насекомое полетело в ворох сосновых иголок. Пухлые губы Тани тронула легкая улыбка, на бледных щеках заиграл румянец. Она встала, глубоко вздохнув, и пошла по знакомой тропинке к лагерю. У деревянных, наспех сделанных столов ее встретил Зотов.

– Гуляла? – поинтересовался он. Таня кивнула.

– Хорошо, когда над головой пули не свистят, – проговорил старшина. – Надолго ли – кто знает. Что-то подсказывает мне, что ненадолго. – Он положил на плечо Марковой тяжелую рабочую руку. – Жалко мне тебя, деточка, до боли жалко. Мне сороковник, я в этой жизни хоть что-то успел сделать, детей родил. А ты и мужчины небось не знала.