Текст книги "Тиара скифского царя"

Глава 8

Дивногорск, наши дни

Время продолжало бежать, с каждым годом все быстрее. В компании братков постоянно убывало, почти каждые полгода кого-нибудь хоронили.

А потом разом кончилась их власть, и у тех, кто остался в живых, судьба сложилась по-разному. Одни поднакопили денег и рванули за границу, а газеты запестрели статьями об их богатой жизни и бесславной кончине. Другие остались на родине и стали доедать то, что накопили, в результате пропив и проев все и превратившись в агрессивных алкоголиков. Третьи оделись с иголочки и принялись думать, каким бизнесом заняться. Бизнес обещал деньги и власть.

Сергей относился к третьим. Ему неожиданно повезло, вместе с парочкой друзей они отжали доходный бизнес, и их жизнь стала еще сытнее и богаче.

Жизнь Лизы изменилась в один прекрасный день.

– Собирай вещи и катись из моего дома, – сказал ей Сергей. – Я не какой-нибудь подонок, я тебя без гроша не оставлю. Мне, если хочешь знать, даже тебя жаль. Но я теперь известный в городе предприниматель. Вдруг кто-нибудь узнает, что я живу с проституткой?

– Но почему кто-то должен узнать? – Да, ее жизнь с Сергеем была нелегкой, но она цеплялась за возможность остаться с этим человеком, в тепле, как могла. – И почему я проститутка? Тебе же известно, что до тебя…

Он усмехнулся:

– Да кому это интересно? В газетах напишут, что ты стояла на вокзале в ожидании клиентов. Это будет такая бомба… Ты сломаешь мою карьеру. Да и вообще… Какая мы пара? Тебе известно, что на днях я поступил в институт? У меня большое будущее, и жена мне нужна другая. Жена… Теперь со мной будет любая. А ты была так, на время, поэтому я на тебе и не женился. Так что, будь добра, иди и собирай вещи.

Лиза подошла к нему и попыталась обнять грузное, пахнувшее дорогим парфюмом тело:

– Сережа, что люди будут говорить обо мне, зависит только от тебя. Я тоже могу поступить в институт, когда-то я хорошо училась в школе. У тебя есть деньги, почему бы тебе не помочь? Ты сам поступил за деньги, в этом я уверена. Ты же давно забыл школьную программу.

Он побагровел и оттолкнул ее:

– Давай быстрее. С такими, как ты, я не собираюсь разговаривать. И сказал же, что на улице тебя не брошу. Сейчас я подвезу тебя в твою новую хату. Я подумал, что ты все же была рядом в самое трудное для меня время и негоже тебе побираться на улице. Начнешь новую жизнь в трешке.

Он посмотрел на Лизу, пытаясь отыскать радость в синих глазах, но ее не было – лишь пустота.

– Давай. – Сергей взял ее за локоть и подвел к шкафу, где висела ее одежда. – Быстрее, быстрее.

Она принялась бросать вещи в чемодан, который сожитель заботливо раскрыл, ни о чем не думая и ни на что не реагируя, как робот.

Всю дорогу до новой квартиры Лиза сидела молча на заднем сиденье новой машины, тупо глядя на пробегающие улицы, потом, когда они остановились и вышли из машины, как сомнамбула, пошла за Сергеем на второй этаж и очнулась от оцепенения только тогда, когда за сожителем захлопнулась дверь. Наверное, навсегда.

Глава 9

Парутино, 1891 г.

Прошел год, братья копали каждый день и в жару, и в холод. Кожа на их лицах задубела, их не пугал ни снег, ни дождь, они упрямо шли к мечте, к своей Трое, воображая себя новоявленными Шлиманами, но Троя не показывалась.

Однажды, перегревшись на солнце, тихий и всегда покорный Лейба не выдержал. Он сжал кулаки с кровавыми мозолями, швырнул лопату в кусты и, оскалившись, как шакал, пошел на брата, которого всегда почитал и слушался.

Шепсель, увидев безумный блеск в черных глазах Лейбы, тоже перестал копать и напрягся, готовый к худшему. Он ждал, что бедняга в конце концов взорвется. Год бесплодной работы – многовато для любого одессита, тем более для его старшего брата.

– Ты говорил, что мы разбогатеем. – Лейба шипел угрожающе, как змея, пот, как кровь из раны, сочился из пор его лица, уголок его рта, покрытого серой пылью, дергался, на губах пузырилась белая пена. – А еще ты говорил, что мы станем известными археологами и антикварами. – Он стукнул себя по выпуклому лбу, оставив след грязных пальцев. – И я был идиотом, потому что верил тебе. Как называется это место, братец? Сто могил? Еще год такой работы – и его окрестят местом Сто одной могилы, моей, понимаешь? – Лейба поднял голову, посмотрел в небо, безмятежно голубое, по которому проплывало одинокое облачко, похожее на старую монету, и расхохотался, размазывая соленый, как морской ветер, мутный пот. – О, я идиот. Только идиот упрямо продолжает идти к своей цели, хотя каждая вещь, каждый камешек, каждая пылинка говорит ему, что это бесполезно. Здесь ничего нет. Нет – и все.

– Ты действительно идиот. – Шепсель сплюнул в серую пыль и растоптал слюну, превратившуюся в комок грязи. – Тебе прекрасно известно, сколько археологов обогатились в Ольвии.

– Сейчас мне на это глубоко наплевать, – отозвался брат. В его глазах по-прежнему горел недобрый огонек. – Кончено, братишка. Я не собираюсь больше ишачить. Я знаю, что дурак, но поговорка «Работа дураков любит» не про меня. По мне, лучше иметь дело с проходимкой тетей Лесей и торговать лавровым листом, чем дышать грязью и грезить о мифических сокровищах. – Он прижал руку к бешено бьющемуся сердцу. – Представляю, как смеялась бы над нами Молдаванка.

– Ты хочешь соскочить, когда у нас только-только пошли дела? – поинтересовался Шепсель, поддевая носком мелкий белый камень. – Когда мы уже продали несколько монет, кучу черепков и пару мраморных могильных плит? Чем же ты собираешься заняться? Только не нужно заливать, что ты готов снова таскать мешки с капустой. Насколько я тебя знаю, ты никогда не радел ни к какой работе.

Лейба скривился:

– В гробокопатели я точно не нанимался. Так что прощай, братишка. Я возвращаюсь в Одессу. Там, по крайней мере, у меня есть братья, которые помогут первое время, не давая мне в руки лопату. Богатей сам, если хочешь.

Он круто развернулся и пошел, оставляя в пыли следы больших ступней.

Шепсель хотел громко послать его к черту, но его хитрый мозг работал, как всегда, безукоризненно, и он сразу сообразил, что в одиночку ему не выжить. Его тут же выдавят местные и приезжие. Дармоглот урядник позаботится о том, чтобы он не заработал и ломаного гроша.

– Лейба, подожди. – Он кинулся вслед и схватил брата за плечо. – Лейба, прошу тебя, потерпи еще немного. Если в течение еще одного года мы не разбогатеем, даю слово, мы вернемся в Одессу. Я придумаю, чем нам заняться.

Старший брат лишь презрительно усмехнулся:

– Таки да, ты даешь слово, только я тебе уже не верю. На этой проклятой земле я потерял последние силы. Дай мне уйти, Шепсель, дай уйти по-хорошему.

– А если не дам? – В вопросе младшего Гойдмана прозвучала угроза, и Лейба, почувствовав это, сжал кулачищи.

– Тогда я уйду сам. Мне не хотелось бы драться с тобой, как с местной босотой.

Он с силой толкнул брата в грудь, и щуплый Шепсель еле удержался на ногах.

– Ах, вот ты как? – Он заскрипел зубами, смуглое лицо налилось кровью. – Слушай, недаром наши родители считали тебя недоноском.

Лейба глотал раскаленный воздух, как вытащенная на берег рыба.

– Как ты меня назвал?

– Недоносок. – Кулак Шепселя опередил кулак старшего брата лишь на долю секунды и успел впечататься в длинный нос с горбинкой. Брызнувшая кровь, как жидкость из раздавленного гнилого томата, сразу охладила Лейбу.

– Больно, дурак. – Он достал грязную тряпку, служившую ему платком, и приложил к носу.

– Прости, братишка, но ты не оставил мне выбора. – Шепсель подошел к котомке и вынул бутылку с водой. – Держи, умойся. Нам нужно быть вместе, неужели ты это еще не понял?

– Я понял только то, что мы здесь ничего не найдем, – вздохнул Лейба, и недобрый огонек в его глазах погас, словно его затушили водой. – Не всем быть Шлиманами. Тебе ли не знать, сколько археологов до него пытались найти эту проклятую Трою… Мы сгнием здесь, но счастье нам не улыбнется.

Шепсель вздохнул, вспомнив слова отца о еврейском счастье, которое переменчиво, как погода, и, чтобы сменить тему разговора, указал брату на могильную мраморную плиту, выкопанную утром:

– Как думаешь, за нее сколько удастся выручить?

– Не больше, чем за предыдущую. – Лейба подошел к куску мрамора и осмотрел его еще раз с видом знатока. – Хватит на еду и оплату жилья.

– И все же побольше, чем за черепки… – Шепсель вдруг осекся и странно посмотрел на брата. Губы его задрожали, глаза заблестели. – Послушай меня, Лейба. Ты видел, что счастливчики гребут за эти плиты большие деньги.

– Счастливчики – это те, кто напал на мраморную жилу и выкапывает их по пять штук в день, – буркнул брат.

Младший Гойдман кивнул. Его тонкие артистические пальцы прошлись по куску мрамора, потрогали древнегреческие надписи.

– Скажи, можно ли отличить этот мрамор от современного? – вдруг спросил он, слегка побледнев.

Лейба пожал плечами:

– По мне, так не очень. Этот выглядит старее.

– Наверное, и кусок современного мрамора можно сделать старее. – Шепсель провел грязной рукой по лицу, оставив серую полосу на потной щеке.

Брат насторожился:

– Зачем ты спрашиваешь?

Младший Гойдман придвинулся к нему и прошептал:

– Раз так, нам ничего не стоит подделать несколько плит.

Туповатый Лейба сразу понял, чем хочет заняться его братишка.

– Ты понимаешь, к чему это может привести? – спросил он.

Шепсель махнул рукой:

– Таки да, понимаю. Ни к чему такому, что позволит полиции посадить нас в тюрьму.

– Где ты возьмешь мрамор, как будешь делать плиты? – не отставал старший брат. – Ты немного изучил древнегреческий, но этого мало, чтобы делать надписи.

Шепсель усмехнулся:

– Дорогой, мы недаром обзавелись многими знакомыми в Очакове. Помнишь, совсем недавно мы пили с Яшей Нахумовичем? Он, правда, стоил мне больше, чем я рассчитывал, – выпил две бутылки водки вместо одной, – но это неважно. Ты помнишь, чем он занимается?

Лейба наморщил большой лоб, на котором тяжелая работа гробокопателя уже оставила свои следы в виде глубоких морщин.

– Он много лет делает памятники для очаковского кладбища.

– И, заметь, лучшие памятники! – Шепсель дернул себя за пыльный рыжеватый тараканий ус. – Ну, скажи, что ему стоит соорудить могильную плиту или обломок колонны, имея в распоряжении куски мрамора? Для него это плевое дело.

Лейба открыл рот и стал похож на недоразвитого мальчишку.

– Ты хочешь сказать, на этом можно заработать?

– Вот в чем вопрос. – Младший брат деловито потер руки. – Ты прав, современный мрамор заметно отличается от старого. Это говорит только о том, что нам нужен еще один специалист. Наверняка есть технологии, которые позволят состарить кусок камня. Ну и, напоследок, мы обзаведемся человеком, знающим древнегреческий. Он и сделает надписи.

Лейба закусил полную нижнюю губу и отогнал муху, норовившую усесться на его горбатый материнский нос.

– А ведь может выгореть! – Он шлепнул себя по колену. – Может, может, братишка. Ты голова!

Шепсель отряхнул запыленные брюки и поднял котомку и лопаты.

– На сегодня работа окончена. Мы немедленно отправляемся к Нахумовичу. Думаю, старик согласится, если мы посулим ему хорошие деньги. От них, как известно, еще никто не отказывался.

Они медленно пошли по дороге в город, и младший Гойдман подумал: как правильно он делал, пытаясь прослыть известным антикваром в Очакове. День и ночь, не ленясь, он штудировал учебник Штерна, находил другие книги по археологии, и вскоре о нем заговорили как о грамотном специалисте.

Молва всегда бежит впереди паровоза, к нему шли люди, чтобы он оценил антикварные вещи, и Шепсель старался не ударить лицом в грязь. И таки да, пока ему это удавалось.

Глава 10

Дивногорск, наши дни

А потом потянулась унылая, серая жизнь.

Когда закончились деньги, которые оставил сожитель, Лиза поняла, что нужно искать работу. Она не представляла, куда отправиться, потому что умела только готовить, убирать и ублажать в постели. Готовить… Братки говорили, что это у нее неплохо получается.

Может быть, попробовать устроиться в ресторан или кафе? Однако везде требовали диплом кулинарного училища.

Ей казалось это странным: кто-то с дипломом, может быть, готовил гораздо хуже ее, однако администрация не желала проверить ее способности, просто чеканила металлическим голосом:

– Вы нам не подходите.

Помотавшись по городу и отчаявшись устроиться поваром, она вспомнила о втором достоинстве – ее квартира всегда сверкала чистотой.

Здесь повезло больше: ее взяли в клининговую компанию, и она смогла сносно зарабатывать на жизнь.

В это время в ее серой жизни и появился он… Игорь. Она познакомилась с ним в кафе, в которое иногда заходила выпить кофе после трудной работы.

Он сидел за столиком у входа, опустив голову, а рядом стояла бутылка водки, опустошенная наполовину.

Проходя мимо, Лиза нечаянно задела его, и мужчина вскинул голову. В его взгляде было что-то жалкое, детское, беззащитное, и женщина остановилась и наклонилась к нему:

– У вас что-то произошло?

– А вам до этого есть дело? – не очень любезно откликнулся он и оскалился. – Когда мне понадобится помощь психолога, я дам вам знать.

Лиза не привыкла навязываться, наоборот, она всегда избегала этого.

– Ну, извините.

Мужчина неожиданно схватил ее за руку:

– Подождите… У меня действительно случилось несчастье, и мне нужно выговориться. Садитесь. Будете водку?

Лиза замотала головой:

– Я не пью. Только кофе.

– Окей. – Он кликнул официантку, полную, рыжеволосую, довольно аппетитную девицу, и заказал мясное ассорти и кофе с пирожным.

– Как вас зовут? – Когда она увидела его лицо совсем близко от своего, ей показалось, что он намного моложе ее – ей к тому времени перевалило за сорок, слегка, но все-таки. А ему лет тридцать, не больше. Но какой красивый, как похож на Тома Круза! Черные волосы, высокий лоб, орлиный нос… Наверное, он воспринимает ее как прохожую тетку, которой, как матери или старшей сестре, можно излить душу. Ну и пусть…

– Меня зовут Игорь, – мужчина улыбнулся тепло, по-дружески, – а вас?

– Лиза.

Он снова улыбнулся:

– Мое любимое имя. Такое красивое, нежное, как и вы сами.

– Зачем вы мне льстите? – удивилась Лиза. – Это необязательно. Как и необязательно платить за меня. У меня есть деньги.

– Да? Как интересно. – Игорь щелкнул пальцами. – А у меня, знаете, с ними негусто. Скоро будет совсем плохо. И все потому, что сегодня меня уволили.

– Вас уволили? – Лиза заморгала, не зная, какой реакции он ждал от нее. – Но это же поправимо. Вы устроитесь на другую работу – и все.

На его красивом лице появилось злое выражение.

– Лезете в психологи, а ничего не понимаете. Такой работы я больше не найду. Никогда.

– Кем же вы работали? – удивилась она, рассматривая маленькую корзиночку – пирожное, которое принесла официантка. Эти пирожные она очень любила, и бабушка часто покупала ей их в далеком детстве.

– Летчиком, – отозвался он неохотно. – Сегодня меня выгнали из компании. За пьянство.

Она взглянула на него, не зная, что говорить, и Игорь поправился:

– Не думайте, я не алкоголик. Но в тот день у друга родился сын, и я выпил с утра – так получилось. В рейс меня отправляли как первого пилота. А тут проверка – и все. Вы слышали, на днях упал самолет? Вот проверка и нагрянула, совершенно неожиданно.

Она промолчала, что летчик – это тот же водитель, который обязан быть трезвым.

Он разгадал ее мысли: наверное, об этом подумал бы любой на ее месте.

– Да никто бы от этого не пострадал, поверьте. Но они меня уволили и сказали, что я им обязан за то, что не по статье, а по собственному.

– Видите, как хорошо, – тут же подхватила Лиза. – Это значит, что вы можете устроиться в другую компанию.

– Это значит, что я уже никуда не устроюсь, – буркнул Игорь. – Слышали такое выражение – сарафанное радио? Мои коллеги разнесут эту весть по всему летному миру. С самолетами завязано, понимаете?

Она промолчала.

– Это значит, что завязано и со мной, – продолжал он, – ибо больше я ничего не умею, да и не хочу уметь. Я летчик – и точка. Либо летать, либо… Другого варианта для меня нет.

– Может быть, просто нужно подождать? – спросила она деликатно. – Просто подождать – и все. История забудется, и вы сможете летать.

Он посмотрел на нее и усмехнулся:

– А жить на что? Слава богу, у меня нет детей, и жена сбежала три года назад. Но и я что-то должен есть и пить. Да и оплачивать квартиру тоже.

Лизе стало его нестерпимо жалко, хотя она зарекалась не жалеть мужчин.

– Вы можете пожить у меня. – Женщина не заметила, как слова сорвались с ее языка. – У меня целых три комнаты. А вашу квартиру будете сдавать. На вырученные деньги можете покупать продукты. И учтите, что я на вас не претендую. Я тоже совершенно одна, но это не значит, что вы должны оказывать мне услуги сексуального характера.

– А для меня это было бы приятно. – Он поправил волосы. – Вы что, пустите в квартиру незнакомого мужчину? Что, если вся моя история – жалкая выдумка?

Лиза покачала головой.

– Я не психолог, но чувствую людей, – ответила она серьезно. – Но паспорт у вас проверю, если вы не возражаете. Да и красть у меня особо нечего. Когда-то были драгоценности, но я проела их в нелегкое время. Так что живу я более чем скромно. Впрочем, сами увидите. Ну что, идемте?

Он широко улыбнулся, и возле серых глаз собрались морщинки.

– Давайте сначала доедим. За это придется платить, а я не люблю выбрасывать деньги на ветер.

– Давайте, – согласилась она. – Не знала, что в этом кафе такие вкусные пирожные. Кофе здесь пью часто, а сладкое никогда не заказывала.

– Если вы бережете фигуру, напрасно теряете время. – Он подмигнул. – У вас она идеальная.

«Игорь не добавил: «Для вашего возраста», – отметила про себя Лиза.

Может быть, она не казалась ему такой старой? Или на безрыбье и рак – рыба? Впрочем, какое безрыбье, она сама предложила ему пожить в ее квартире.

– Нет, дело не в фигуре, просто так получилось. – Лиза покраснела и быстро доела маленькое, пахнувшее детством пирожное.

Игорь не встал, пока не опустошил блюдо с нарезкой.

Лиза заметила, что он помедлил, прежде чем бросить в плетеную корзинку, в которой официантка принесла счет, деньги, и она подошла к стойке бармена, где всегда расплачивалась картой.

Мужчина не сказал ни слова, будто бы и не заметил этого.

– Ну, показывайте ваши хоромы. – Он предложил ей руку, и женщина с благодарностью оперлась на нее.

Она почувствовала: в ее жизни наконец снова появился мужчина. Может быть, ненадолго, может быть, как квартирант, но зато она не будет такой одинокой, какой была все эти годы.

Глава 11

Очаков, 1891 г.

Яков Нахумович, считавшийся в Очакове лучшим камнерезом и скульптором в одном лице, маленький, шарообразный, с короткими кривыми ножками, с выпученными рачьими грязно-зелеными глазками и толстой короткой шеей с выпуклым затылком, заросшим курчавыми седыми волосами, в то время как круглая голова с каждым годом становилась все более и более гладкой, колдовал над памятником жене одного очаковского чиновника. Убитый горем муж требовал мраморный постамент и ангела, скорбно восседавшего на этом постаменте в позе Роденовского мыслителя.

Все это было под силу опытному мастеру, однако вдовец хотел, чтобы у ангела было лицо его обожаемой Церцилии, и вот тут Нахумовичу приходилось дергать себя за остатки волос, чтобы придумать, как выкрутиться из щекотливого положения.

Дело в том, что покойная Циля была далеко не красавица, точнее, она была уродлива, как тысяча чертей, и если несчастному ангелу вылепить ее нос, то памятник увидят со всех концов кладбища. Ко всему прочему, Господь дал ей острый подбородок, выпуклые глаза, толстые негритянские губы и жесткие курчавые волосы.

Яков никогда не видел, чтобы ангелов изображали с таким лицом, недаром же существует выражение: «Ангельская внешность, ангельское личико». Но как сказать об этом чиновнику?

Хитрый Нахумович деликатно поинтересовался: что, если ангел будет не совсем с лицом покойницы, однако вдовец оставался непреклонным. Только лицо его обожаемой жены! Тут он пускался в воспоминания, рассказывая мастеру о том, каким ангелом была его благоверная, хотя весь Очаков знал мужеподобную чиновницу, иногда поколачивавшую своего муженька.

Когда братья Гойдманы вошли в небольшую мастерскую Нахумовича, сплошь уставленную заготовками и кусками мрамора и гранита, Яков в который раз отбрасывал в сторону рисунок ангела.

– Яша, мое тебе почтение. – Шепсель снял котелок и шутливо поклонился. – Вижу, ты занят очень важным делом. Не окажешь ли нам честь, приняв нас? – Он поднял с пола листок с рисунком и расхохотался: – Никогда не видел ангела с чисто еврейским лицом. Он пришел к тебе во сне? Предупреждаю тебя как хороший друг: эта картина не будет иметь успеха. – Младший Гойдман прищурился. – И, сдается мне, этот ангел сильно смахивает на покойницу Козолупенко. Сознайся, она была твоей музой?

– Скорее проклятый Козолупенко хочет, чтобы она стала моей музой, – буркнул старик. – В его пустую голову влезла мысль, что ненаглядная Циля должна быть увековечена в образе ангела.

Братья переглянулись и расхохотались.

– Насколько я помню эту особу, она не отличалась ни ангельской внешностью, ни ангельским поведением, – встрял Лейба.

Нахумович вздохнул:

– Теперь вы представляете, как тяжела моя работа?

– Держу пари, он заплатит сущие гроши, – усмехнулся Шепсель. – Этот хохол известен всему Очакову как скупердяй.

Нахумович поднял на него миндалевидные глаза, в которых читалась вся скорбь его народа:

– Таки да, он уже заплатил гроши, но при этом желает, чтобы я на месяц стал Микеланджело.

Шепсель хлопнул в ладоши. Яков вздрогнул и поморщился:

– И чего ты хулиганишь?

– Знаешь, мы к тебе почти с аналогичным предложением. – Младший Гойдман засмеялся. – Только мы хотим предложить тебе лавры не итальянца, а грека. По-моему, их скульптуры не хуже. Впрочем, тебе известно, что в эпоху Возрождения все черпали из античности.

– Тебе нужен памятник в виде храма Артемиды? – поинтересовался старик, снова пытаясь сделать набросок ангела.

Шепсель покачал головой:

– Если я окажусь на небесах раньше тебя, позаботься о том, чтобы на моей могиле не было вот этого. – Он ткнул пальцем в рисунок. – Нет, уважаемый, мы к тебе с другим предложением. Нам нужно, чтобы ты на время стал древнегреческим скульптором и делал для нас могильные мраморные плиты и колонны. Впрочем, последние сойдут и в разбитом виде. На их обломки тоже есть спрос.

Нахумович замотал головой:

– Я ничего не понимаю. Какие могильные плиты, зачем?

Шепсель заметил в стороне табурет и, придвинув его к столу мастера, уселся, закинув ногу на ногу. Лейба примостился на обломок гранита.

– Все зависит от того, хочешь ли ты хорошо заработать. – Шепсель приблизил губы к уху скульптора, морщась от крепкого старческого запаха, и жесткие седые волосы, выраставшие прямо из ушной раковины, кольнули его в нос. – Мы предлагаем тебе начать изготовлять подделки. Видишь ли, спрос на антиквариат не падает, зато в этой земле самого антиквариата становится все меньше и меньше.

Старик шумно вдохнул воздух через тонкие ноздри длинного хрящеватого носа.

– Хотите попасть в полицию? – спросил он. – Да, да, вы, ребята, хотите сесть в тюрьму, я это чувствую. Мало того, вы потащите туда несчастного Нахумовича, обремененного огромной семьей.

Шепсель усмехнулся:

– Обремененный семьей Нахумович не желает облегчить ее положение, – сказал он весело. – Что, если у меня есть план и я знаю, как выкрутиться, если уж нам и придется оказаться в полиции?

Яков был непреклонен:

– Старый Нахумович не пойдет на мошенничество. Оно мине не надо.

Шепсель щелкнул пальцами:

– Да ты хотя бы выслушай меня. Твоя роль в нашем деле будет совсем незначительной. Ты делаешь плиту или колонну из мрамора. Далее в игру вступает специалист по древнегреческому языку. Он помогает нам выбить надписи, потом мы состариваем мрамор – и коллекционеры хватают его за милую душу. Я думаю, за одну плиту можно заработать рублей двести-триста. Барыш делим на четверых. Если мы наладим производство, через полгода станем очень состоятельными людьми.

Скульптор молчал, не зная, что ответить. Воображение рисовало радужные картины. Если Шепсель в своем уме, действительно за полгода можно сделать целое состояние. И тогда его обожаемые дети и жена наконец купят себе дорогие обновки, а он сможет приобрести дом у моря, который давно присмотрел.

Шепсель почувствовал, что мастер колеблется, и продолжил атаку:

– Все дело в том, где найти подходящего человека, знатока древнегреческого языка? В этом городе мы мало кого знаем. У тебя никого нет на примете?

Яков наморщил лоб, сделавшись похожим на Бабу-ягу, и вдруг кивнул:

– Допустим, я знаю такого человека. Только предупреждаю, что это большой пройдоха.

Шепсель усмехнулся:

– Для такого дела нам не нужен честный человек. Кто он?

– Один столичный студент – историк Семен Колтунович, – пояснил мастер, вспомнив молодого человека, часто наведывавшегося к нему в дни своих приездов. – Он ежегодно бывает здесь и так же, как и вы, гоняется за археологическим материалом, но не потому, что это интересно ему как историку. Он хочет заработать так же, как и вы.

Шепсель потер подбородок, заросший двухдневной щетиной.

– Историк, Яша, это очень хорошо. Как думаешь, он сумеет состарить мрамор?

Старик пожал круглыми плечами:

– Этого я сказать не могу. Но думаю, ему известны такие технологии. Впрочем, скоро можете спросить у него сами. Завтра он собирался ко мне заскочить. Заходите утром, часиков в девять, и вы найдете его в моей мастерской.

– Вот дела! – подал голос Лейба, до этого внимательно слушавший диалог мастера и своего пройдохи-братца. – Мне начинает казаться, что еврейское счастье поворачивается к нам лицом.

Шепсель взглянул на рисунок ангела, и все трое расхохотались.

Семен Колтунович оказался молодым человеком лет двадцати с лишним, очень высоким и худым, как колодезный журавель, с длинными грязными иссиня-черными волосами, длинным тонким носом, массивный кончик которого был загнут книзу, чуть раскосыми глазами цвета вороньего крыла и бледным лицом затворника.

Услышав, что хотят от него Гойдманы, он расхохотался, показав желтые зубы с прорехой между выпиравшими передними.

– Вы собираетесь таким образом дурить народ? – Историк щелкнул длинными пальцами артиста или скрипача, продемонстрировав траурную кайму под ногтями. – Смею вас уверить, вы не первые в этом бизнесе. Многие делали то же, но зарабатывали меньше, чем рассчитывали.

– Это почему же? – Шепселю было неприятно, что тщательно выверенный план начинает рушиться. Выходит, в нише, которую они облюбовали для себя, уже есть народ?

– Вы предложите мне старить ваш якобы антиквариат и делать на нем надписи на древнегреческом, – продолжал Семен, проведя рукой по давно не мытым волосам, с которых посыпалась перхоть. – Но хочу сразу предупредить, что это чревато последствиями. Видите ли, господа, я не знаю древнегреческий в совершенстве. В гимназии я не особо ретиво относился к этому предмету, а в институте мы мало им занимаемся. Если сказать короче, у меня большие пробелы в грамматике. Ну, скажем, не такие большие, как у гимназиста Саши, которого парочка мошен… – Он осекся, посмотрев на враз окаменевшее лицо Шепселя, взгляд которого не сулил ничего хорошего, и продолжил, поправив себя: – Парочка якобы археологов наняла для подобной работы. Однажды какой-то черепок вызвал подозрение у их клиентов, и они, не будь дураками, отправились к антикварам. Те посоветовали обратиться к профессору, знатоку древнегреческого, и светило не только нашел множество ошибок в грамматике, но и точно определил, в каком классе гимназии учился Саша. В общем, бизнес этих так называемых археологов рухнул, а репутация пострадала. Им пришлось покинуть Очаков, потому что никто во всей округе больше не хотел иметь с ними дел.

Лейба и Нахумович посмотрели на Шепселя, восседавшего на старом табурете. К их удивлению, на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Что вы скажете о подлинных знатоках древнегреческого в Очакове или, может быть, в Одессе? – спокойно спросил он.

Семен покачал головой:

– К сожалению, их мало, и каждый дорожит своей репутацией. Они получают хорошие деньги за консультации, поэтому никогда не согласятся участвовать в аферах.

Младший Гойдман встал и положил на тощее плечо Семена свою тяжелую ладонь:

– Тогда этим придется заняться тебе, мой мальчик. Первое время мы будем очень хорошо платить тебе, чтобы ты купил учебники и совершенствовал древнегреческий.

Семен фыркнул, как недовольный конь:

– Не получится. Я все равно буду делать ошибки. Зачем мне этот гембель?

Последняя фраза окончательно убедила Гойдмана-младшего, что перед ним одессит, изо всех сил пытавшийся продемонстрировать говор второй столицы России.

Но разве можно спрятать Одессу за пазуху? Нет, никому это еще не удавалось, потому что Одесса – это не просто приморский город, это целая страна, живут в ней одесситы – целая национальность.

Встреча с земляком очень обрадовала Шепселя. Он знал: обычно, если два одесссита собирались вместе, афера складывалась сама собой. Во всяком случае, так бывало у них на Молдаванке.

– Если человек говорит: «Не получится», у него действительно ничего не получается, – назидательно ответил Гойдман. – Вот что я скажу тебе, мой мальчик. Идея настолько хороша, хотя и не нова, что я не собираюсь от нее отказываться. Мне нужно подумать, как внести новизну в этот бизнес и как выкрутиться без ущерба для репутации, если кто-то из недоверчивых клиентов пожелает обратиться к знатоку древнегреческого. Пока у меня… – Он вдруг осекся и посмотрел на внезапно распахнувшуюся дверь.

На пороге стояла девушка, идеал еврейской красоты, тонкая, стройная, длинноногая, с огромными черными глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц. Будто выведенные углем, красиво очерченные брови дугами выделялись на матовом лбу, густые черные волнистые волосы («Наверное, мягкие и шелковистые на ощупь», – подумал Шепсель, испытывая желание прикоснуться к ним) падали на плечи, как меховая накидка. Полные красные губы улыбались, приоткрывая белые ровные зубки.

Шепсель подумал, что он никогда еще не видел таких красавиц, хотя в Одессе было немало привлекательных девушек, широкобедрых и грудастых.

Смутившись при виде незнакомцев, красотка, так легко и быстро поразившая его сердце, подошла к Якову и положила перед ним сверток:

– Дядя, это просила передать тетя Сарра. А еще она сказала, чтобы ты обязательно выпил чаю с хворостом. Нельзя так много работать и сидеть голодным.

– Передай тете, что я обязательно съем то, что она мне прислала. – Старик повернулся к гостям: – Знакомьтесь, господа. Моя племянница Малка. Не правда ли, красавица? Счастье тому парню, за которого она согласится выйти замуж. А вам нечего пялиться на ее тухес.