Текст книги "Последний Кот в сапогах"

– Ой…

Дурочка вдруг спрятала свое лицо в ладонях. Отняв их, опять посмотрела на грузовик с куклами. Ее рот исказило горе.

– Ой… Страшно, как страшно… – запричитала она. – Ой, мамочки мои, что делается… Мертвые живым из кузова руками машут. Живые землю едят… Земля – еда, вода – молоко!

Испугавшись Люсиных криков, дети отбежали подальше. Сергей Иванович спрятался за сестру. А Сахарная Головка побрела в сторону подворотни, громко переживая свое страшное видение.

– Люди добрые… Беда, беда-то какая! Не хочу туда!

Дурочка ушла, остался только брошенный ею цветок. Но девочкам расхотелось играть в кукольные путешествия. И Сергей Иванович застыл с оттопыренной губой и полными слез глазами. Майя обняла брата.

– Не бойся, Люся всегда глупости говорит.

– Конечно, глупости! – Таня решила отвлечь мальчика. – Сережа, а давай весы проверим, точно ли они взвешивают.

Сразу передумав плакать, Сергей Иванович принялся грузить разнокалиберные гири в чашки весов. Таня присела рядом, объясняя мальчику, как их уравновесить.

Ей тоже было не по себе после Люсиной выходки: и что такое дурочке привиделось? Но она умела не расстраиваться из-за ерунды. Этому ее научила мама: «Если унываешь, подумай о трех вещах, которые могут тебя прямо сейчас обрадовать. Пусть это даже будут совсем маленькие вещи. Они перед тобой, просто ты их не ценишь, потому что привыкла к ним».

И Таня постаралась смотреть только на хорошее. Ведь его полно вокруг. Вот прямо сейчас: лето, родной двор, Майка рядом, игра. Считать можно и дальше!

Вокруг стало очень тихо, даже ветер замер в макушке тополя. Такая тишина случается в театре. Короткая пауза нужна, чтобы подготовить внимание зрителей для следующего действия. Мгновение прошло, и двор ожил: снова стали слышны музыка, разговоры, стук костяшек домино, крики мальчишек, смех. Но к привычным звукам добавился новый: из-за сарая раздавался слабый писк.

Майка толкнула Таню:

– Слышала? Ребеночек плачет.

Муркин сын

Ребенка за сараем не было. На высокой поленнице жалобно мяукал рыжий котенок. Что за злой человек посадил его туда? Увидев детей, котенок заплакал еще громче. Он не мог слезть с этой высокой горы. Таня была повыше ростом, ей удалось снять малыша. Девочки и Сергей Иванович по очереди осторожно гладили жалкого кошачьего младенца, и он успокоился, заурчал. Даже прикрыл глаза от удовольствия, когда Таня почесала у него за ухом.

– Урчит как тр-рактор, – заметил Сергей Иванович.

– Это из благодарности. Я ему сейчас молока вынесу.

– Ой… – Майка испуганно зажала свой рот рукой. – Мне же домой давно пора!

Девочки торопливо собрали кукол, завязали узлом покрывало с игрушечным имуществом, сунули счеты в руки Сергею Ивановичу – пусть помогает – и поспешили к крыльцу. Котенок побежал за ними.

– Ты куда, рыженький? – остановилась Таня.

Он посмотрел ей прямо в лицо, снизу вверх прижался к ее ноге и мяукнул. Не нужно быть знатоком кошачьего языка, чтобы догадаться, о чем просит этот котенок: «Возьми меня с собой. Я стану тебе лучшим другом. Мне голодно и страшно одному! Ведь каждому коту нужен человек».

Говорят, что кошки между собой не мяукают, что этот их язык только для людей. Но не всякая взрослая кошка умеет обращаться к человеку так проникновенно, глаза в глаза, как сделал этот малыш.

– У родителей было праздничное застолье. Конечно, когда мы заявились с котенком, все начали расспрашивать, где мы подобрали его. Потом спорили, чем его накормить. Народа в небольшой комнате было много, все шумели, каждый хотел высказать свое мнение и погладить маленького. Рыжик испугался.

Длинный стол был поставлен вот так, от стены до стены. Чтобы соорудить его, отец снял дверь с петель и положил ее на два других небольших стола. А соседи пришли со своими стульями…

Самые красивые стулья, с гнутыми ножками и резными спинками, принесли Богдановичи. На одном была вырезана корона.

А на других еще интереснее: там то ли две змеи извивались, то ли лебеди переплетались своими длинными шеями.

У Богдановичей все было необыкновенным: от мебели до безделушек. Коля рос среди этой красоты и должен был унаследовать ее. Его бабушка Ксения Кирилловна до революции хозяйничала во всей квартире, теперь же она ютилась в одной комнате с семьей сына. Но иногда по старой памяти называла соседские комнаты детской, людской, кабинетом.

– Какой же ты хороший!

Коля погладил котенка. Пальцы мальчика случайно коснулись Таниной руки, и она смутилась. Что-то новое появилось недавно в ее отношении к нему, что заставляло избегать задумчивого взгляда его темно-синих глаз. Девчонки в школе сказали бы, что Коля ей нравится. Таня не любила это слово, но как еще описать неожиданное чувство?

– Дайте котенку крабов, – скорее приказала, чем предложила, Ксения Кирилловна.

Салат с экзотическими крабами стоял нетронутым, хотя другие закуски были почти съедены.

– Да, мама, всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы! – пошутил дядя Саша.

Таня знала этот стишок. Он был с плаката, где женщина с очень белыми зубами и таким же ослепительным воротничком нахваливала консервы, поднося ко рту наколотый на вилку кусок краба. И еще там было написано внизу: «Наркомпищепром СССР. Главрыба». Эти плакаты висели во многих магазинах, но крабы все равно плохо продавались.

Дядя Саша от души расхохотался над собственной шуткой, снял и протер свои очки в роговой оправе. Потом его широкий рот вдруг снова растянулся в лукавой ухмылке, и сосед, повернувшись к детям, состроил невероятную гримасу.

Девчонки сразу залились тихим смехом, их заглушил хрипловатый хохоток Сергея Ивановича. Ни у кого на свете не получались такие жуткие и смешные физиономии, как у дяди Саши Богдановича. Он мог бы с большим успехом играть в комедиях или развлекать народ с эстрады. Но вместо этого каждый день ходил работать в какой-то скучный «Леноблстроматпромсоюз». Дети помнили это название только потому, что раньше долго соревновались, кто первым выговорит его без ошибок.

Гладкое, очень подвижное лицо дяди Саши казалось сделанным из мягкой резины, и Таня вдруг поняла, кого он ей сейчас напоминает – резинового пупса! Она представила, что у соседа спрятаны на спине пищалка и треугольник фабричного клейма с буковками. Это ее еще больше развеселило.

Колин отец был добрым, большим, радостно шумным. Именно за его любовь боролись между собой Ксения Кирилловна и тетя Шура.

– Смотрите, какой замечательный котенок, – сказала тетя Шура, деловито оценивая Рыжика. – Усы, ну очень богатые. И челюсти крупные. А лапы-то, лапы какие знатные! Этими лапами много чего можно поймать. Хороший крысолов будет… Лучше курятины порубленной ему дать, мы в деревне так делали. А крабов никаких не надо.

Она улыбнулась, и все увидели милую щербинку между ее верхними зубами.

– Разумеется! – своим серебряным голоском съехидничала Ксения Кирилловна.

На фарфоровом лице старушки проступил румянец обиды: ну вот никогда невестка с нею не соглашается. И ведь ничего особенного из себя не представляет! Ксения Кирилловна так и не привыкла к мысли, что ее Сашенька, сын инженера, женился на простой тете Шуре.

– Я в деревне не жила, откуда мне знать! Родилась в Петербурге, потом жила в Петрограде, теперь вот доживаю свои дни в городе… Ленина.

Стул с короной, на котором восседала Ксения Кирилловна, добавлял ее словам трагической значительности. Ни дать ни взять – королева в изгнании.

– Да накорми его хоть чем, – бросила Манана, глядя на котенка. – Худой такой. Жалко.

– Курить есть? – спросила она своего сына дядю Георгия.

Тот немного подумал и без всякой охоты вынул из кармана полупустую пачку «Беломорканала», потряс ею, молча подавая матери папиросу. Он всегда уважал ее просьбы, но сейчас его взгляд и жесты выражали неодобрение.

Манана сделалась заядлой курильщицей после ареста старшего сына и невестки. Она дымила как паровоз и утверждала, что это помогает ей успокоиться. Родным не нравилась ее новая привычка. Майкины платья пропахли табаком. Дядя Георгий сказал как-то, что поцеловать курящую женщину – это то же, что понюхать пепельницу с окурками. Манана на него тогда обиделась. Хотя, подумала

Таня, глядя на Майкину бабушку, кто вообще будет ее целовать такую толстую и старую? – Только маленький Сергей Иванович. А он Манану любую обожает.

Рыжику наконец дали курятины. Подали на красивой фарфоровой тарелке, поставив ее прямо на пол. Наверное, котенок не пробовал такую еду, прежде он пил одно только материнское молоко.

Он жадно схватил угощение, начал старательно мусолить его, тряся крошечной головой, роняя кусочки на пол. И так увлекся, что всеми четырьмя лапами залез в тарелку – маленькому несложно в ней уместиться. Съев все мясо, он аккуратно облизал мордочку и лапы – ну, прямо, как взрослый, знающий порядок кот.

Таня снова взяла его на руки. Он какое-то время забавно мял ее колени своими передними лапами, слегка выпуская коготки и устраиваясь поудобнее. И вскоре заснул, довольный. За столом тоже наступил мир. Ксения Кирилловна снова вспоминала молодость, Манана молча курила.

И тогда мама, решив, что на ее дне рождения стало слишком тихо, захотела растормошить гостей. Она достала из шкафа свою модную шляпку, надела ее, дурашливо сдвинув на одну сторону. Подошла к пианино, вдохнула аромат стоящих на нем красных роз.

– Как они пахнут медом… А знаете что, дорогие товарищи? Давайте-ка танцевать!

И она присела к своему инструменту, чтобы исполнить совершенно несерьезную песенку из варьете:

 
Забудем, забудем неудачи,
Мой мальчик-пай!
Поедем, поедем поскорей, милый,
В Парагвай!
 

Таня привыкла, что мама играет классику, а тут – «Парагвай». Видели бы ее сейчас ученики!

И у мамы здорово получалось, она была такая озорная в этой сдвинутой набок шляпке. Ее стройная нога в модной туфле нажимала на педаль, локон пружинил на щеке, и в тонком профиле с длинными ресницами совсем не проглядывала обычная серьезность. У Тани даже мурашки пробежали: неужели эта прекрасная женщина, которая дурачится сейчас за пианино, на самом деле ее мама?

Дядя Саша отплясывал со своей женой. У него ловко получалось несмотря на то, что он был грузным мужчиной. А папа саму

Манану вытащил из-за стола, и они неуклюже и весело потоптались на свободном пространстве возле двери.

– Браво, Лидочка! – закричал запыхавшийся дядя Саша. – Давно я так славно не прыгал.

– Да уж, именинница, – восхищенно и с гордостью рассмеялся папа. – Ты всех сегодня удивила!

Этот летний день будет долгим. Ночью солнце лишь слегка спрячется за горизонтом. Оно не позволит темноте сгуститься. После коротеньких сумерек солнце покажется снова, и начнется новый бесконечный летний день.

Наверное, счастье именно так и выглядит: дорогие тебе люди просто сидят рядом с тобой за столом. Их маленькие ссоры ничего не значат. Главное, все они здоровы и живы. На столе – еда, в окне – голубое небо, в котором хозяйничают только птицы и морской ветер. К причалам подходят только мирные корабли. В доме звучит музыка. А на коленях у тебя доверчиво спит рыжий котенок.

Таня пока не знала, что каждую минуту этой обычной жизни следовало ценить как самый дорогой подарок. Даже старенькая Ксения Кирилловна, похоже, не знала этого.

– Ах, милые мои, вам бы так повеселиться, как мы раньше веселились, – вздохнула старушка. – Театр, гости каждую неделю… И танцы, танцы! Помню, как мчались по морозу с подругами и кузенами в экипажах на бал, нарядные, счастливые! Все прохожие нам улыбались… На балу начинали с полонеза, а дальше понеслось – галоп, полька, лансье! Я больше всего мазурку любила. Летишь вперед, плечо так приподнимешь и через него смотришь на кавалера.

Глаза Ксении Кирилловны по-молодому сверкнули, когда она изобразила, как кокетничала в те годы, и Таня увидела ее юной и стройной, в длинном платье, порхающей в разукрашенном светлом зале.

– А кавалер тебе не уступает: то на колено упадет и заставляет вокруг него кружиться, то шпорами щелкнет и мчит тебя дальше. Это был такой праздник!

– Веселая молодость у Вас получилась, Ксения Кирилловна, – произнес Танин папа. Его лицо вдруг стало очень серьезным. – Только вот одна беда… Праздника этого на всех не хватало… Но теперь праздников каждому будет хватать. Для этого мы революцию и сделали!

– Да, наверное, для этого и сделали, – грустно согласилась старушка. – Но хочу вас заверить, что праздники долгими не бывают…

Все молодые люди, с которыми я так весело отплясывала, вскоре уехали на турецкую войну. Вернулись оттуда калеками или того хуже…

Она не успела договорить, потому что в комнату вошла соседка Рая.

– А ну-ка, товарищи, здравствуйте!

В одной ее руке была табуретка, в другой – тарелка с пирожными. Рая работала в столовой, у нее всегда было много еды.

– С днем рождения вас, Лидуся.

Наверняка Рая перед этим постояла в коридоре подслушивая. Она всегда так делала.

Соседка заметила котенка.

– Я знаю, он из-под сарая. Там бездомная беременная мурка раньше крутилась. Два раза я ее прогоняла, но потом она сама пропала. Жалко…

Рая сделала паузу, отпивая из предложенного ей бокала.

– Да, жалко кошечку, – успели согласиться сидевшие за столом.

– Да нет же! Я говорю, жалко, что дворник этих котят сразу не утопил! Вот вы мне скажите, – Рая строго показала пальцем на сладко спавшего котенка, – такое нужно нашему образцовому домохозяйству? И вдобавок рыжий, – неодобрительно скривилась она. – Рыжие злопамятны, они не мяукают и не ласкаются. Это всем известно. Не приручайте вы его, гоните в шею!

Но тетя Шура не согласилась с ней.

– Вот и неправда. У меня жили и рыжие, и трехцветные, и серые. Животные от рождения все разные по характеру, как люди.

Рая смерила тетю Шуру снисходительным взглядом: она-то все равно знает, что права!

За столом стало неуютно. Всего пять минут прошло после появления соседки, а улыбки погасли, взгляды стали настороженными. Даже цветы в вазе как будто опустили свои головки.

Ксения Кирилловна поднялась из-за стола.

– Пожалуй, пойду. Благодарю вас за гостеприимство, Лидочка… Да, знаете что? Я вот как раз полагаю, что этот котенок – подарок на ваш день рождения.

Мама рассмеялась.

– От кого же?

– Наверное, от судьбы… Рыжий кот – предвестник счастья в доме. Он сам решает, у кого поселиться. Если рыжий пришел к человеку, значит, есть в этом какой-то важный смысл, пусть пока и скрытый. Так что поздравляю, вас выбрали! Вы не отказывайтесь от своей удачи, – торжественно предупредила старушка и повернулась к сыну. – Александр, посчитай мне потом пульс, пожалуйста.

Это была обычная просьба. Дядя Саша или Коля ежедневно проверяли частоту ее сердцебиений. Одна рука – на тонком сморщенном запястье Ксении Кирилловны, в другой зажаты серебряные круглые часы с секундной стрелкой: тик-ток, тик-ток…

– Мама, да я без секундомера вижу, что у Вас шестьдесят два удара в минуту! – пошутил дядя Саша.

Но он тоже засобирался уходить. И вслед за ним остальное семейство Богдановичей поднялось из-за стола. Ну не вызывала соседка Рая у них симпатии.

Когда они выносили от Смирновых свои красивые стулья, дядя Саша весело напевал, подмигивая то тете Шуре, то маме Лиде:

 
Она была бы в музыке «каприччио»,
В скульптуре – статуэтка «ренессанс»,
От всех в ней есть какое-то отличие.
Мадам Люлю, бульвар де Франс…
 

– Давно кончилась их власть, так нет, все по старым временам тоскуют. Буржуи недобитые, – недобро бросила вслед Богдановичам Рая, устроившись на своей табуретке.

Рот у соседки был маленький, губы плотно сжаты. Хотя у нее была модная стрижка, шелковая блузка с воланами и длинные бусы, Таня не считала эту молодую женщину красивой. Ее круглые глаза блестели пустым блеском, как две большие пуговицы. Рая любила возмущенно таращить их, повод для возмущения у нее всегда находился…

Вечером, когда гости ушли, отец тихо сказал маме:

– Линечка, что делать? Я кошек совсем не люблю. Я знаю, Танюша расстроится…

– Расстроится, конечно. Ох, слез будет… Ведь так просит оставить котеночка. За это она и по дому все начнет делать, и музыкой будет как следует заниматься. Что она нам еще не пообещала? – спросила мама.

– Что отличницей по немецкому языку станет. Это не пообещала пока, – в тон ей ответил папа и продолжил серьезным голосом. – Нам бы объявление повесить. Может, возьмет кто рыжего?

– Да, – устало согласилась мама. – Завтра и напишем…

Прошел день, другой, объявление все еще не было написано. А потом папа неожиданно заявил, что с кошками жить не так уж трудно. И что они совсем неприхотливы: для хорошей жизни им и нужны-то всего миска еды, теплое место и… любовь хозяина.

– Баб Тань, почему же ваши родители разрешили оставить котенка? – удивился Петька.

– Да потому что Рыжик был замечательным! Он сразу почувствовал себя дома. Не стал прятаться под шкафом, согласился спать в старой корзинке, которую для него поставили. Он очень хотел разговаривать с нами, такой урчун и игрун оказался. Забавный был. Набегавшись, засыпал раскинув лапы, лежа на спине, или на рядах натянутых бельевых веревок, или на подоконнике, в совершенно человеческой позе: полусидя, уронив передние лапы и вытянув задние, как ноги – так папа обычно засыпал в кресле…

Первое время Рыжик очень удивлялся отцовскому храпу.

Он смотрел на полуоткрытый папин рот, откуда вырывались непонятные звуки, и протягивал лапку, словно хотел поймать их.

А еще Рыжика испугал будильник. Когда котенок впервые услышал его, он соскочил на пол и пополз к двери, широко растопырив онемевшие от страха лапы. Будильник, действительно, был неумолимым: он в один момент прогонял утренний сон и заставлял без лишних раздумий вскакивать с кровати.

Чтобы не слышать его настырный звон, Рыжик стал будить отца на минуту или две пораньше. Втянув коготки, он нежно трогал папин подбородок: «Давай, просыпайся, хозяин, пока твоя страшная железяка не начала дребезжать».

С появлением Рыжика наш дом стал уютнее и теплее, в нем словно поселилось маленькое солнце. Отец окончательно оттаял и однажды признался, что не подозревал, какие кошки умные создания: «Как такой прекрасный зверь мог сидеть на улице и быть никому не нужным?» А Рыжик в этот момент лежал, свернувшись крендельком на его груди, и отец боялся пошевелиться, чтобы не побеспокоить котенка. В тот момент он меньше всего был похож на человека, который не любит кошек.

* * *

Наступила осень. Танин класс с учительницей Людмилой Михайловной отправился на экскурсию во Дворец культуры имени Кирова.

Самый большой в Ленинграде, он был похож на корабль, плывущий по пустырю к Финскому заливу.

– В старое время на этом месте была свалка, обитали бродяги и бандиты. Но революция все изменила. Пришли молодые рабочие, комсомольцы и сказали: «А построим-ка мы дворец! Не для буржуев – для себя. Пусть наши дети приобщаются здесь к красоте…» Строители на славу потрудились. Одной бригаде надо было поставить конструкцию в театральном зале – так они оттуда сорок часов не уходили, пока все не сделали! – увлеченно рассказывала детям учительница по дороге к дворцу. – В здании могут разместиться – вы только вдумайтесь – десять тысяч человек… Посмотрите, вон в той башне с куполом планируется обсерватория. Но и сейчас столько всего работает! Театр, библиотека, физкультурные секции. Сами выбирайте, ребята, кому что по душе.

Учительница говорила не как на уроке, а взволнованно, то и дело поправляя свои разлетающиеся на ветру светлые волосы. Было заметно, что Людмила Михайловна очень гордится и дворцом культуры, и построившими его ударниками-рабочими, и революцией, которая дала такие возможности простым людям.

Слушая ее, Таня представляла дворец плавно взмывающим с пустыря в небо. Он, подобно летающему кораблю в «Золотом ключике», со всеми своими многочисленными пассажирами: музыкантами, учеными, спортсменами, танцорами, другими увлеченными людьми – держал курс прямо в будущее.

– А давайте помечтаем и увидим здесь парк! Как будто мы с вами идем сейчас по тенистой аллее под высокими вязами и липами.

Людмила Михайловна запрокинула голову. В ее ярко-голубых глазах отразилось только небо. Но она улыбнулась, словно разглядела наверху густые кроны воображаемых деревьев.

– Замечательно было бы, правда? Когда станете взрослыми, обязательно увидите все здесь зеленым… Кстати, у меня есть для вас хорошая новость. Уже очень скоро вы сможете играть в новом общественном саду!

Обрадованные дети сразу засыпали ее вопросами: что это за сад такой появился по соседству? И почему они прежде не слышали о нем?

– Потому что его пока не открыли. Он будет на месте нашего Смоленского кладбища, – объяснила Людмила Михайловна.

– А могилы?

– Их перенесут на другие кладбища. Если родственники объявятся… Но все перезахоронить невозможно. Поэтому безродные могилы будут разровнены. И часовню кладбищенскую уберут. Как раз только что вышло постановление о ее сносе.

Таня поежилась от этих слов. Захочется ли ей там играть? Ведь она все равно будет вспоминать и часовню, и гроб со звериными лапами, и крылатую фигуру возле склепа. Даже если все кладбищенские знаки исчезнут, само место не перестанет быть печальным. Взгляды невидимых глаз и беззвучные шепоты будут преследовать веселящихся людей.

Другие дети тоже растерянно примолкли, но учительница сказала, что в первую очередь надо думать о живых.

– Кладбище давно беспризорное. И нашему району очень нужна эта территория. Да что я вас уговариваю! Вы сами скоро убедитесь.

Во дворце Людмила Михайловна провела учеников через зал с колоннами из красноватого мрамора, мимо плаката на стене: «Вспыхнуло пламя Октябрьской грозы, сделало нас всех свободными». Здесь только что закончился урок танцев.

Детские кружки и секции находились наверху. Их было такое множество, что у детей жадно загорелись глаза, едва они поднялись по лестнице. Девчонки потянулись к кройке и шитью, мальчишки – в радиотехнический, судомодельный кружки. Там были еще шахматно-шашечный клуб, драмтеатр, секция хореографии. И в окна можно было рассмотреть помещение, где занимались любители ботаники. Это была настоящая оранжерея, полная цветов.

Таня заглянула в кружок художественного слова. Там девочка с длинными тяжелыми косами воодушевленно декламировала:

 
Зацвели ряды улыбкой,
Флаги заревом зажглись,
Скажем Сталину спасибо
Мы за радостную жизнь!
 

В другом просторном зале сидели со своими мольбертами и красками художники. Таня удивилась, заметив среди них своего соседа Колю. Художникам позировала натурщица в спортивном костюме и кепке. Но Коля почему-то рисовал не ее, а быстрый дождик в окне. Как опытный мастер, он смело наносил мазки акварели на бумагу, и краски расползались по ней, волшебным образом превращаясь

в очертания дальних домов и голубя, который пристроился на оконном отливе рядом с мокрым кленовым листом. Прямо на глазах рождалась картинка сентябрьского дня, полная легкой осенней грусти.

Коля обернулся, сразу узнал Таню. А она смутилась оттого, что не успела спрятаться. Ее поймали за подглядыванием.

– Ты записываться сюда пришла? – спросил он.

– Да, – соврала Таня и сразу разозлилась на себя, что сказала неправду. Ну почему она так глупит, когда Коля рядом?

– Уже набрали группу, запись закончена.

– Ничего, – лихо махнула рукой Таня, – в следующем году приду.

Она кивнула на девушку-натурщицу.

– Ты не рисуешь ее?

– Сейчас начну. Захотелось набросок акварельный сделать, пока настроение не прошло.

– А меня нарисуешь когда-нибудь? – как можно небрежнее спросила Таня. Она-то раньше думала, что Коля не гулял с ними во дворе, потому что слегка хромал и носил ортопедический ботинок. Оказалось, у него просто были дела поважнее. Эти краски, художественная студия и… талант.

Коля внимательно посмотрел на нее, как будто уже начиная набросок портрета.

– Нарисую. Вместе с Рыжиком.

Прошло три с лишним месяца. Портрет с котом так и не был начат. Зато дети из квартиры номер пять придумали театральное представление. К нему долго готовились и устроили его прямо в прихожей в первый после новогодних праздников выходной.

Действие происходило вокруг Обиженного Сундука. Штора на двери Смирновых стала кулисой. Рыжик заранее притаился за ней на своем любимом наблюдательном посту над вешалкой. Ему хотелось быть в курсе событий, оставаясь при этом незамеченным.

В просторной прихожей стояла наряженная елка – кот на днях уже повалил ее, вскарабкавшись до самой макушки. На стене висела самодельная гирлянда, и ажурные снежинки обрамляли нарисованный Колей плакат с Дедом Морозом в санях. Санки везла игрушечная лошадка в крупную белую крапинку. Перед санями бежал такой же игрушечный щенок. Он нес в зубах картонку с цифрами «1941». А вверху плаката была надпись: «С Новым годом!!! С новым счастьем!!!» Посмотреть спектакль пришли все соседи по квартире. Долго двигали стулья, пересаживались. Наконец устроились.

Из-за кулисы вышел Коля.

– «Карамболь»! Спектакль в двух действиях. Роли исполняют жильцы квартиры номер пять. Котенок – Сергей Татоев. Мама-кошка – Таня Смирнова. Крыса Бука – Майя Татоева. За автора читает Николай Богданович.

– «Карамболь»! Хотя, это я уже говорил… Итак, начинаем!

 
В домике с окошком
И большой периной
Говорила кошка
Непоседе-сыну:
 
 
Будь хорошим, Кискин,
Мебель не царапай,
Ешь всегда из миски,
Умывайся лапой.
 

К игре присоединилась Таня. Она вкрадчивым голоском мамы-кошки принялась наставлять Сергея Ивановича, который изображал котенка, и ласково грозила ему пальцем.

 
Не пугай в потемках
Девочку Татьяну
Ты же не тигренок
Дикий из саванны!
 

На Тане, Майе и Сергее Ивановиче были звериные маски с ушками. Дети сами вырезали их из картона и приклеили в ним черные усики из полосок плотной бумаги. У Майи вдобавок болтался сзади длинный крысиный хвост – пояс от необъятного халата Мананы.

Наступил черед Сергея Ивановича играть свою роль, но оробевший мальчик замер, глядя в одну точку.

– Ну давай, ты же помнишь, – толкнула его сестра, выразительно тараща глаза. – Я хожу тихонько… Ну?

 
Я хожу тихонько,
Очень… осторожно…
 

– еле произнес он. С каждым словом его голос становился тише, но Майя подбадривала братика.

 
Мам! – сказал котенок…
Погулять мне можно?
 

Наконец-то были произнесены долгожданные строчки – скорее Майей, чем самим Сергеем Ивановичем, который лишь приоткрывал рот вслед за сестрой. Его котенок оказался совсем робким, без суфлера артисту не обойтись. Но ничего. Спасибо и на том, что он не убежал со сцены.

Вперед опять выступил Коля. У него недавно сломался голос, временами он звучал низко, как у взрослого парня:

 
Но о странном звере
Мама не сказала,
Он сидит за дверью
Темного подвала.
 
 
Вид у зверя гордый.
«Что дрожишь с испугу?
С длинной хищной мордой
Не встречал ты Буку?»
 
 
С когтями, как вилки,
И с зубом, как ножик,
С кривою ухмылкой —
«Спасайся, кто может!»
 

Майя, поджав руки и поводя по сторонам своим веснушчатым носом, изобразила коварную крысу:

 
Я – сразу объявлю —
Строга, но не ко всем.
А кошек не люблю
В том смысле, что не ем.
 

На этом месте смешливый дядя Саша громко расхохотался. Ему так понравились последние две строчки, что он повторил их, одобрительно кивая своей большой головой:

– А кошек не люблю, в том смысле, что не ем! Ха-ха-ха! Ну, загнули, ребята.

После Буки должен был говорить котенок, и действие опять замедлилось. Бедный маленький Сергей Иванович! Ему нелегко пришлось на сцене. А в зрительном зале Манана не находила себе места, переживая за внука.

– Не волнуйся, тебе сейчас помогут, – успокаивали мальчика взрослые, и Майя с Таней произносили роль за малыша. Все, что требовалось от внезапно онемевшего Сергея Ивановича, это лишь поддакивать и кивать головой.

 
Котенок покивал:
«Простите, но, мур-мур,
Я вас бы не назвал
Огромной чересчур.
 
 
Можно ли проверить
Ваш рассказ о том,
Что опасны звери
с тоненьким хвостом?».
 
 
Испуга не тая,
Он выслушал ответ:
«Не веришь ты, что я
Большой авторитет?
 
 
Умерь кошачью прыть —
Три дня твоим усам!
Ну ладно, так и быть,
Увидеть сможешь сам.
 
 
Уффф… Глубокий выдох…
Сейчас войду я в роль,
И – вперед, на выход,
Устроим карамболь!»
 
 
Дроби барабанной
Раздаются звуки…
 

– Почтеннейшая публика, попрошу вашего внимания! Смер-р-ртельный номер! – войдя в раж, закричала Майка.

 
Сальто у дивана
В исполненье Буки!
 

Майка почти перевоплотилась в нахальную крысу. Она отбежала в дальний конец коридора, сделала несколько быстрых шагов, подпрыгнула и кувыркнувшись в воздухе, приземлилась на обе ноги:

– Опа!

Сальто стало сюрпризом для всех, особенно для ее бабушки.

Манана схватилась за сердце:

– Ис шешлилиа![7]7
  Она сошла с ума (груз.)


[Закрыть]

Но зрители продолжали улыбаться, а чувствительная Ксения Кирилловна даже захлопала в ладоши и радостно сообщила своему сыну дяде Саше:

– Определенно, у этой девочки талант! Запомните мои слова.

Услышав ее, Манана начала усиленно рыться в своих карманах в поисках папирос и спичек, другой рукой быстро вытирая при этом нос и глаза – только бы никто не заметил ее слезы.

 
И… под столом – зиг-заг!!
Под стулом – ах! И – oxi
Ужасный кавардак,
Большой переполох!
 

Майя с притворной угрозой прыгала перед зрителями и, довольная, что так напугала их, кокетливо вертела в руке свой длинный хвост. Все уже забыли, что это лишь пояс от халата.

 
Девочка Татьяна
Спряталась за книгой,
В уголке дивана
Оказавшись мигом.
 
 
Девочкина мама
Выронила чашку —
Чай пролился прямо
Папе на рубашку.
 
 
Видел представленье?
Что скажешь мне теперь?
Все еще в сомнениях,
Какой я страшный зверь?
 

Но концовка у этого спектакля получилась совсем нестрашной. Котенок побежал к маме-кошке с рассказом о неведомом звере и узнал, что она ничуть не боится Буку:

 
Мур, – сказала кошка, —
Нам надо поточить
Когти о рогожку —
Мы крыс пойдем ловить.
 
 
Чтоб стали закрома
От всяких бук чисты,
Мы этим хвастунам
Наступим на хвосты!
Все!!
 

Зазвучали аплодисменты, и актеры – впереди всех опять ставший бойким Сергей Иванович – с удовольствием раскланялись.

– Вполне профессиональный текст. Кто сочинил? – тоном опытной ценительницы поинтересовалась Ксения Кирилловна.

Коля показал на автора, и все лица повернулись к сконфузившемуся Таниному папе. Ведь это он написал стихи впервые в своей жизни.

– Неужели сам? Небось, взял из журнала? – недоверчиво спросила у Тани соседка Рая. Получив ответ, она пожала плечами и вдруг произнесла куда-то в сторону. – Заняться больше нечем: про крыс стихи выдумывать… А еще бухгалтер.

Танин папа очень долго сочинял, он замучил родных. Он рифмовал, даже работая за своими счетами. Сидевший перед ним котенок спешил воспользовался паузой и ударял лапой по нанизанным на спицы костяшкам. Они так замечательно скользили.

– Ты что наделал? Все расчеты мне сбросил! – хватался папа за голову, но Рыжика не прогонял и сочинять не переставал.

По утрам за бритьем он опять что-то сосредоточенно бормотал себе под нос. Рыжик снова сидел рядом. Его завораживали папины бритвенные принадлежности: блестящая хромированная чашка со взбитой пеной и красивый помазок, сделанный из барсучьей шерсти. Котенок не мигая внимательно следил, как отец намыливает лицо, как плавно и осторожно ведет по нему бритвой, оставляя чистые полоски.