Текст книги "В моей голове"

– Я понимаю и абсолютно готова к нему. Я ценю уровень доверия, который мне был оказан, когда вы пригласили меня сегодня сюда, и я обещаю, что оправдаю ваше доверие. Я сделаю все возможное, чтобы каждый из вас гордился тем, что приняли меня на работу.

– Вы хотите сказать, в том случае, если мы примем вас. У нас много кандидатов.

– Ну конечно. Именно это я и хочу сказать.

Отпустите меня уже домой, не будем ломать комедию.

В разговор вмешался Главный. Взрослая думала, вероятно, о давлении и смотрела в другую сторону, ей было явно не до того, что происходило в кабинете.

– Расскажите, чем вы увлекаетесь в свободное время.

У меня нет свободного времени, я трачу на свою текущую работу по десять часов в день, а оставшиеся четырнадцать часов, кроме сна, провожу в размышлениях о дне грядущем и об объеме ответственности, который на меня был возложен там такой же авторитетной комиссией.

– Я выращиваю орхидеи. И люблю классическую зарубежную литературу.

Молодец, этот прием работает везде, не только на свиданиях.

– Что читаете сейчас?

– Историю про парня, которого тошнило от обыденности. Постоянно тошнило. Сартр, отец французского экзистенциализма. Удачное произведение.

Главный удивленно поднял бровь. Смотрел на нее пятнадцать секунд. Опустил.

– Чего вы хотите добиться через год?

Найти себе уже нормального парня, пока мои морщины еще не приходится маскировать. С которым я буду встречаться не только в лифте с мусором в руках.

– Стать профессионалом в своем деле, наработать те навыки, которые мне необходимы, чтобы закрепиться на предложенной мне вами позиции.

– Кем вы видите себя через три года?

Сбросившей, наконец, эти набранные на текущем месте работы из-за поедания эклеров за компьютером ненавистные мне три килограмма. И счастливой. Возможно, беременной. Надо не забыть сказать этой честной компании, что я не планирую иметь детей. Говорят, из-за этого часто отказывают молодым симпатичным девушкам. Хотя мне и без этого откажут.

– Руководителем отдела. Это было бы потрясающе передавать свой опыт таким же новичкам, как я сейчас, которые, как и я, в команде, стремились бы улучшить позиции компании на рынке.

Главный не сдавался. И даже ей уже становилось интересно узнать, что будет дальше. Хоть повеселиться напоследок. Все равно больше не увидятся.

– А через пять лет? Мне, возможно, стоит опасаться?

Он засмеялся. Она тоже. Подтянулись остальные. Искренний такой, добрый смех. Абсурд на фоне показной наивности. Лучшие десять секунд собеседования.

Нет, вам не стоит опасаться, к тому времени меня уже заметит наконец какой-нибудь продюсер и я буду собирать стадионы в разных уголках планеты. С неизвестным мне до настоящего момента, случайно открывшимся талантом. И летать частным самолетом и дружить с Бейонсе. Если она не сильно состарится к тому времени. Я-то, конечно, открою секрет вечной молодости и ни с кем не поделюсь, особенно с ней. Зачем мне это?

– Время покажет. Я еще очень молода…

Взрослая в этот момент злобно посмотрела на нее и что-то пробормотала сквозь зубы. Скорее всего, это была порча. Надо будет зайти в церковь после этого цирка.

– … И я уверена также, что о многих возможностях я еще даже не подозреваю, так как они мне пока не открылись. Поэтому я не хочу загадывать так далеко вперед.

Иди уже домой. Не забудь, кстати, полить свою единственную орхидею, она почти погибла. Когда ты ее в последний раз поливала? Вроде бы в конце апреля. В каком-то сериале говорили, что орхидеи не любят, когда вокруг много влаги. Это очень даже кстати. Тогда почему они все время у тебя засыхают?

Она вышла во двор и перевела дух. Надо позвонить Гравировщице, подумала она, и спросить, не хочет ли она нарисовать картину в память о ее растоптанной репутации. Слава Богу, это кончилось. И еще лучше, что она сюда больше не придет.

Сейчас они над тобой смеются. Уходи и не оборачивайся.

***

Что она могла ему предложить?

Продюсеру, который по мановению волшебной палочки вдруг возник бы сейчас перед ней. Как волшебник перед Незнайкой. Она отчетливо представила этот момент. Как пухлый воображаемый продюсер в галстуке от Версаче и с блестящей на весеннем солнце лысиной вышагивает ей навстречу. Как предлагает от широты души организовать ей концерт. Ей же достаточно лишь намекнуть, в какой именно области она желает засветиться. Для подбора соответствующей аудитории, декораций и не затмевающей ее таланты малоизвестной звезды для разогрева.

Она шла и размышляла, пряча взгляд от прохожих. То ли от яркого майского солнца, то ли от чувства неловкости за неудачное собеседование. Пусть все думают, что от солнца.

В ее голове, с детства наблюдающей за жизненными невзгодами, сложилось твердое убеждение, что творчество – для души, а деньги приходят только через неприятный труд. По практике, чем больше неприятностей сваливалось на ее голову, тем выше становился ее доход, тем острее было ощущение пользы, приносимой миру и сильнее чувство того, что долго она так не протянет. Заработать творчеством, по ее убеждению, можно было либо а) через попытки использовать собственное тело в пирамиде власти, либо б) при наличии огромного таланта. Первое со вторым никак не связано, но во втором случае твои шансы снижаются ровно до вероятности встретиться с влиятельными медийными представителями в твоем жилом квартале.

Но взять, к примеру Гравировщицу. Она зарабатывала творчеством. И ей даже не нужен был продюсер, потому что она создавала и сбывала свои работы сама. Явно в ее блондинистой голове исторически сложились другие убеждения. Хотя воспитывалась она в такой же среднестатистической советской семье. Или просто руки из нужного места выросли? Она говорила, что любит сам процесс. Как можно возлюбить процесс? Всем ведь известно, что конечная цель любого труда – это избавление от него, перекладывание его на других, более молодых и менее опытных, и наслаждение накопленным за долгую и трудную жизнь капиталом где-нибудь на берегу Средиземного моря! Или в худшем случае – перебиваться на честно заработанную пенсию.

У нее талантов не было. Ну или она про них пока не знала. Однажды в начальных классах она выиграла конкурс рисунков среди параллели, но она почти не обратила на это внимания по причине подготовки к олимпиаде по математике. Наверное, остальные более талантливые юные художники тоже к ней готовились и выбирать было особенно не из кого. Примерно в те же годы она написала небольшой сборник сказок для малышей, но это было так наивно, что она постыдилась его кому-либо показать. И закопала его во дворе. А на своем выпускном в четвертом классе ее почему-то выбрали среди одноклассниц и она спела знаменитую песню про то, как все скучают по школе, когда ее покидают. Наверное, потому что она была единственной, кто хорошо знал текст. И потом она выступила с этой песней еще на трех выпускных, причем два из них были даже не в ее школе. Она до сих пор помнит, как было страшно. Но она справилась. И все четыре раза ей сильно хлопали. Наверное, потому что она была милым и застенчивым ребенком с большими глазами. И платьишко для того случая у нее было красивое. И песня хорошая.

И да. Еще же были стихи в подростковом возрасте. Ну эти мини-поэмы. Из серой коробочки. Но разве можно это назвать талантом? Никто и никогда не станет за это платить деньги.

Посмотри правде в глаза, ты бесталанна. Кто ты вообще? На этот вопрос никто никогда не сможет ответить, кроме горстки знавших тебя людей.

Ну и ладно. Она и не против. Ей не нужны были слава и миллионы. А чего она вообще хотела? Этот вопрос она всегда боялась себе задать. Он очень страшный. Он заставляет думать о глобальном, а это всегда страшно. Это заставляет ее признаваться, что то, чем она обладает сейчас, не приносит ей счастья, и нужно от всего отказаться и все начать сначала. А что начать? А потом ведь может все повториться, ведь ты никогда не знаешь, что тебе понравится или не понравится, пока не попробуешь. А что если она никогда не найдет? Замкнутый круг. Это провоцировало у нее новые страхи и приступы паники. Вот как сейчас. Надо бы спросить у доктора Вайса, что ее ожидает, если она никогда не найдет свое призвание.

Она присела на лавочку. Огляделась. Все хорошо. Мир стоит на месте. Город казался даже не таким серым в этот солнечный весенний день. Ее ладони вспотели и голова закружилась. И мороженого вдруг захотелось.

Он не рекомендует ей заниматься самокопанием в его отсутствие. Как будто это можно контролировать. Глупый доктор Вайс. И имя у него какое-то странное.

В этот раз она справилась сама. Она знала, что тоже хочет делать что-то просто ради процесса. Чтобы это приносило радость и возможность покупать себе иногда вещи ради удовольствия, а не вследствие острой необходимости. И ещё парня. Разве это много? Разве для этого нужен большой талант?

Как несправедлив мир.

Он справедлив. Ты просто имеешь то, что заслуживаешь. Это всем известно.

IX

Господи. Только не это. Только не сегодня.

Она стояла и смотрела на свое отражение в зеркале. Это было на нижней губе. Занимало примерно ее треть. Противное даже ей самой. Простуда. Огромная безобразная лепешка.

Сегодня был ее первый рабочий день в лучшей юридической конторе города. То ли снова по ошибке, то ли из-за тотального отсутствия хороших кандидатов на рынке труда, о котором говорят все кадровики, ей все-таки перезвонили. Она подумала сначала, что их звонок явился жестом вежливости и они просто хотят ей рассказать, как удачно приняли на её вакантное место грудастую брюнетку в очках со стильной оправой, имеющей четыре высших образования и проходившую стажировку в Соединенных Штатах на протяжение последних десяти лет. И еще раз посмеяться над ее наивностью.

Но она ошиблась. Они действительно предложили ей это место. Таким извиняющимся тоном, как будто им очень неудобно оттого, что всем, конечно, очевидно, что ее блузка не совсем подходит к оттенкам их офиса, и вряд ли когда-нибудь в будущем она будет способна вписаться, но так сложились звёзды, и противоречить им было бы плохо для их кармы. Карма – дело святое. Она от удивления не знала, что им ответить.

“Отказаться всегда успею”, подумала она.

Ты никогда не откажешь этим людям. Это твой единственный шанс стать чуть больше чем “никем” в этой жизни. Соглашайся.

И она согласилась на все их условия.

Когда она принесла заявление об увольнении на своей действующей работе, три подписывающих его руководителя по очереди сказали ей, что она переоценила свои возможности. Что она пожалеет о принятом решении, так как она не представляет, что ее там ждет. Что любая девушка на ее месте, будь она хоть капельку умнее, осталась бы здесь и ощущала радость жизни до последнего предпенсионного звонка. А потом бы закатила прощальный пир с пиццей со своими коллегами, и ушла небодрой походкой в закат тратить государственные деньги.

Она побоялась им признаться, что радость жизни она здесь не ощущала. Но промолчав, она сама для себя решила, что таким образом оставила для себя тут запасной выход в случае неудачи. Или запасный. До сих пор не знала, как правильно.

Они сговорились? Или это обычный текст для увольняющихся и не особо выдающихся сотрудников? А может, наоборот, для выдающихся, просто они не хотят ее потерять и удерживают через манипуляции?

Ха. Надейся, да. Приползёшь к ним через месяц в слезах, попросишься обратно, и там увидишь, какая ты выдающаяся. Забери заявление, пока не поздно, еще можно все отменить. Через пару недель добровольной сверхурочной работы они, может быть, простят тебе твою мимолетную глупость.

И вот сейчас предательская простуда на самом видном месте убила остатки уверенности в себе и в том, что она приняла правильное решение. До этого момента она еще как-то держалась. Говорила всем, что точно знает, чего хочет от жизни. А сейчас у нее проступил пот и вспотели ладони. Комок собрался в горле. Ей хотелось плакать. И забиться в угол. Ничего не выйдет. Она не справится.

Я же тебе говорил.

Может, прикинуться больной? Она ведь и вправду больная. Посмотрите на ее лицо, оно же отражает всю боль ее существования. Доктор Вайс мог бы подписать ей справку о недееспособности на пару-тройку дней. Но если они узнают, что она находится под наблюдением психотерапевта, они стопроцентно расторгнут с ней еще не заключенный договор даже до выяснения причин заболевания. А другой доктор, обратись она к нему, узнав о том, что она хочет больничный по причине простуды на губе, отправит ее в клинику к доктору Вайсу понаблюдаться. Это замкнутый круг. У нее нет выбора.

Она должна выйти из дома и пойти по направлению к новой работе.

Ты должна.

В конце концов, всегда остается шанс, что ее на каком-нибудь перекрестке слегка заденет проезжающий автомобиль. Без страшных травм, но так, чтобы ее могли увезти в больницу и оставить там на пару дней. А водитель, конечно, испытывая чувство вины, приходил бы к ней по утрам с белыми цветами и рассказывал бы ей, что происходит за окном, так как ей пока рано вставать. А к концу третьего дня ее пребывания в больнице, оказалось бы, что он – наследный принц Британии, восемнадцатый в очереди на престол, и потому не сильно обремененный обязательствами, и он влюблен в нее по уши и хочет забрать ее с собой во дворец. А простуду он просто не видел по причине близорукости. Но красоту ее разглядел сразу, еще из машины в момент аварии. Поэтому-то авария и случилась, для него это было слишком яркой вспышкой. Ах, как это было бы прекрасно!

Она улыбалась в ожидании лифта. Она почти поверила в то, что сегодня с ней все это случится, и ей даже захотелось скорее оказаться на улице. Но лифт где-то застрял и не хотел ускорять ее приближение к волшебной сказке. Может, лифт злится на нее за то, что она вчера обронила там трамвайный билет и не захотела поднимать, так как он упал в какую-то подозрительную лужицу?

Двери наконец открылись. Электронный голос надменно оповестил “двадцать третий этаж”. Ехать надо было примерно половину минуты, и она приготовилась в это время помечтать, как рожает своему принцу красивую кудрявую малышку, и как телевидение транслирует растяжки на главных мостах в городах по всему миру “У них девочка!”

Чудесное утро.

Лифт немного дернулся и электронный голос сообщил об остановке на пятнадцатом этаже. Это был его этаж. Черт. Только не сегодня. Пожалуйста. Она вспомнила о своем обезображенном лице. Там еще двенадцать квартир, это может быть кто угодно. А с ним она встретится когда-нибудь потом, когда на ее лице не будет противных лепешек. И может быть, она даже назначит ему свидание. Правда, он вроде бы живет с какой-то девушкой. Она его видела однажды с ней. Не в ее правилах встречаться с женатыми. Но он ей так нравится, еще с прошлой осени. Вдруг он все же свободен? Их редкие встречи в лифте и у мусорных баков были лучшими моментами на протяжении всего этого времени. Однажды он спросил ее “Вам какой этаж нажать?” в тот момент, когда они вместе поднимались на лифте и ее руки были заняты пакетами с продуктами. Она засмущалась тогда, вспомнила, что у нее в прозрачном пакете лежит бутылка вина как раз с его стороны, и он обязательно подумает сейчас, что у нее проблемы с алкоголем. Она почему-то тогда покраснела, и ответила как-то глупо и с паузой, что ей нужно на двадцать второй. А она жила на двадцать третьем. Зачем она это сказала? Подумала, наверное, что наврав про этаж, она снизила свои шансы прослыть алкоголичкой? В голове пронеслись голоса старушек-соседок: “..Вы знаете, на двадцать втором этаже живет одинокая пьющая девушка. Такая молодая и красивая, и уже с дефектом. Такая печаль ..Серьезно? Не видела, одну знаю, но она на двадцать третьем, значит не она.” А вдруг он потом часами караулил ее на двадцать втором, желая признаться, как она его в тот день очаровала? Идиотка. Упустила свой последний шанс.

Вселенная, давай договоримся. Она назначит ему свидание, только пусть сейчас это будет не он. Если у него есть девушка, он ей просто откажет, и всем будет легче. Она начнет мечтать о ком-нибудь другом.

Это был он.

Впервые в жизни, находясь в лифте, ей захотелось провалиться под землю. Лифт был одним из ее самых больших фобий. Ей всегда казалось, что она будет той самой, кто провалится в шахту с высоты ее двадцать третьего этажа и о ком потом будут писать в газетах в колонке о чрезвычайных происшествиях. Она часто представляла, как летит вниз и готовится к столкновению с землей. На каждом этаже уменьшала или увеличивала в зависимости от направления поездки количество потенциально переломанных костей. Представляла, что если подпрыгнуть в нужный момент, сработает антигравитация и ей, может быть, даже удастся спастись. У нее всегда было плохо с физикой, и она даже не была уверена, что есть такое слово “антигравитация”, но какие у тебя шансы, когда ты летишь вниз в железном ящике? Попробовать она была обязана.

Она потупила взгляд, разглядывая узоры от грязных подошв на полу лифта и размышляла, аннулируется ли ее договоренность с Вселенной о том, что она должна назначить ему свидание. Ведь вроде как Вселенная не выполнила ее просьбу. Какая теперь разница, он сейчас стоит и смотрит на ее лицо, и она прямо кожей чувствовала, как его губы расползаются в ехидной усмешке.

Может, прикрыть нижнюю часть лица ладошкой, как будто зеваешь? Даже как-то сразу захотелось зевнуть. Но она не сможет держать рот открытым до первого этажа, это вызовет у него подозрения. А у нее и так немного баллов. Надо придумать что-то другое. Срочно, думай. Ты же была отличницей в школе. Интересно, а демонстративно отвернуться к задней стенке лифта считается приемлемым в обществе? Лифт был грузовой, огромный, и места хватило бы еще десятерым. Ну почему больше никто не заходит? Встань между ними толстый сосед с десятого со своей лохматой собакой, она была бы спасена.

Она украдкой посмотрела на него. Именно в этот момент он тоже к ней повернулся. Он не ухмылялся. Она отрывисто закусила губу и в этот же момент попыталась улыбнуться и наверное, ее лицо в этот момент выдало такую странную физиономию, что он поспешил отвернуться. Ну и хорошо, она теперь может спокойно его разглядывать, мысленно прощаясь с ним как с частью своего счастливого будущего.

Он был высоким. Очень. У него были умные глаза, как у большой доброй собаки, и широкие брови. Его нельзя было назвать ни блондином, ни брюнетом, растительность на лице тоже не выражала определенного оттенка. Может, у нее плюсом ко всему примешивался еще и дальтонизм? Он не был типично красивым молодым человеком. В ее мечтах о принцах они все имели смазливые черты, густую волнистую челку и в целом напоминали богатырей из народных мультфильмов. Этот был другой. Меньше пафоса в движениях и полное отсутствие доспехов. Но в его взгляде, выражении лица и образе держаться чувствовалась мощная харизма и скрытая мужественность. Казалось, что в том уголочке лифта, за его широкой спиной, она чувствовала бы себя спокойно и защищенно. И никакие беды земные ее бы не коснулись. И голос в голове бы заткнулся. А вдруг у них все-таки есть будущее? Мечты о наследном принце, сбившем ее на перекрестке, как-то сразу потускнели.

Ничего у тебя с ним не будет. Смирись и думай о работе.

Работа. Точно.

“Первый этаж”. Электронный голос был все таким же надменным.

Прощай, ненаступившее счастье. Уверенной походкой оно ушло по направлению крыла с почтовыми ящиками и задержалось там по непонятным причинам.

Ей оставалось надеяться, что в первый день ее обложат папками с инструкциями по технике безопасности на рабочем месте высотой, превышающей ее рост, и все будут проходить мимо, и никто ее и не заметит.

Она снова ошиблась. Ее взяли под руку и провели по всем четырем этажам пафосного здания и познакомили с каждым сотрудником, работавшим в офисе в тот день, включая всех заместителей директоров и охранников. Зеркальными было не только наружные стены здания, но и кабинеты сотрудников с хитроумной системой одностороннего обзора. В них ее недостатки приумножались многократно. Проходя через примерно тринадцатый кабинет, она успокоилась и решила, что пусть это будет ее фишкой. Должна же у нее быть хоть какая-то фишка. Она широко улыбалась и приветливо кивала всем головой, уже не стараясь запомнить имена, а только надеясь, что скорость ее кивания превысит скорость света, и ее фишка все-таки хоть для кого-то останется незамеченной. Ну и еще на то, что все четыреста сотрудников фирмы немного близоруки.

А принц ее в тот день так и не сбил. Ни в тот, и ни в какой другой. Зато пока этого не произошло, она могла об этом мечтать. А предвкушение всегда приятнее самого события. Это она за свою недолгую жизнь уже успела усвоить.

X

…

– Мне холодно!

– Терпи. Мы скоро придем.

– Куда мы идем?

– Отсюда.

Зимняя холодная ночь. Снег при порывах ветра летит огромными ледяными хлопьями прямо мне в лицо. Я не успела одеть шарф, точнее, я не нашла его спросонья, и сейчас мои шея и щеки замерзали под этими колючими снежными кусками. Я вообще мало что успела понять. Я не успевала идти так быстро, мы шли по нерасчищенному тротуару, страшно торопились куда-то, я спотыкалась и боялась, что в следующий раз могу упасть открытым лицом прямо в сугроб, и что мне будет очень больно. Но пока было не больно, а просто страшно.

–Почему мы не взяли брата?

–Он спал.

Ты тоже спала, но тебя разбудили.

–Когда мы вернемся домой?

Ответа не последовало. Не стоило, наверное, спрашивать. Я же знаю, от чего это зависит. Мне уже не пять с половиной лет. Как брату. Он такой глупый. Мне постоянно приходится ему все объяснять. И защищать, хотя должно быть наоборот. Ничего сам не понимает. Когда мне было пять с половиной, я была гораздо умнее. Мы тогда жили в синем доме. Однажды залезли с ним по дряхлой деревянной лестнице на чердак, и нашли там сокровища в сундуке. Старые тряпки, чехол от большой лопаты и ржавый топор. Это были наши сокровища. Мне тогда сильно прилетело, потому что брат свалился с лестницы и его нога посинела. Он лежал неделю в кровати и не ходил в садик, и я ему очень завидовала. Но наш секрет мы сохранили и потом часто залезали втихомолку наверх и играли в старых пиратов, ушедших на покой. Я читала об одном таком пирате в старой книге. Мы оборачивались тряпками и кричали «Хо-Хой», негромко, чтобы нас не услышали соседи. А родители всегда были на работе, и их можно было не бояться. А потом мы переехали. Снова. А сокровища остались там. Наверное, там, а может быть, их выкинули. Интересно, они все еще там? Я вдруг ужасно соскучилась по брату, хотя он и был надоедливой занозой. Я почему-то представила, что больше его никогда не увижу. Стало еще страшнее. Куда мы идём? Почему они остались там?

Молчи. Просто иди.

А снег продолжал лететь и колоть лицо. Я почти перестала его чувствовать. Я видела мельком, как под фонарями красиво кружилась закрученным вихрем длинная цепочка из снежинок. Мне захотелось к ним, закружиться по воле ветра и не чувствовать холода. Они ведь сами холодные и поэтому, наверное, не чувствуют холода. Было бы странно, если бы они мёрзли. Почему тогда я мёрзну? Особенно, когда нахожусь в толпе. И даже дома. Я же тоже снежинка.

Я хочу обратно свой шарф.

Терпи. И не вздумай реветь.

XI

– Заткнись!

Это невозможно.

– Ты надоел мне…

Я всегда буду с тобой, и ты это знаешь.

– Доктор Вайс сказал, что от тебя можно избавиться. Нужно только пройти курс терапии. Понять, откуда ты взялся…

Вода стекала струйками по ее коже и смывала остатки дня, который она провела в диком потоке самодовольных клиентов, убежденных в том, что она складывает гонорары фирмы себе в карман и имеет огромное количество желания и времени на то, чтобы потом их с удовольствием на себя тратить. По этой причине у них возникало право уничтожать ее свободу, право голоса и остатки достоинства. Ей хотелось тишины и покоя, хотя бы в оставшиеся два часа этого сумасшедшего дня. Чтобы завтра все началось сначала. Это было невыносимо.

Делай что угодно. Проходи терапии, которые тебе никогда не помогут. Тебе же нечем больше в жизни заняться. У тебя многообещающая работа и идеальные шансы на построение семьи. Твой доктор Вайс пустое место. Где он был, когда тебе было плохо? Почему он появился только сейчас, когда ты сама уже в состоянии распоряжаться своей судьбой? Я всегда был с тобой и буду до конца.

– Почему ты до сих пор со мной?

Я защищаю тебя.

– Мне не нужна твоя защита, я сама хочу принимать решения, а ты… Не помогаешь… Я вынуждена… слушать тебя… Я… устала…

Вода становилась горячее, но она не хотела ее убавлять, она надеялась, что струи душа, обжигая, смогут заглушить звуки голоса.

Не смогут. Не смогут.

Тактильное ощущение не избавляло от слухового, а лишь усиливало.

Уйди, уйди.

Ты не сможешь без меня. Ты слаба. Только я знаю, что тебе нужно. Сейчас особенно. Ты окончательно запуталась. И окончательно сломаешься без моего участия.

– Я не запуталась! Я знаю… что мне нужно…

Тогда почему ты всегда делаешь только то, что тебе не нужно?

Вода становилась кипятком.

Я не уйду.

XII

…

…Родительский день уже завтра …Нужно навести здесь порядок. Они репетировали спектакль с первым отрядом? …Они смогут выступить, я смотрела на них вчера… У них хороший номер. … Все же надо, чтобы все вместе еще раз…

Я сидела на скамейке перед входом в парк и смотрела на приготовления к общему празднику на главном плацу. Двое ребят из моего отряда натирали флагшток. Это были добровольцы. Старшим доверили освежать разметку. Одному из них не хватило краски, и он отчаянно пытался найти себе хоть какое-то полезное занятие. Он похаживал со значительным видом среди только что нанесенной товарищами разметки и проверял, прищурившись, четкость линий. И затирал подошвой случайно оброненные капельки краски. До тех пор, пока не заметил ветку в статуе–символе нашего лагеря, выросшую между правой штаниной мальчика с горном и левой ногой центральной девочки, машущей кому-то платочком. Теперь он безуспешно пытался ее выкорчевать. Старшая вожатая в своем красном блестящем пионерском галстуке и белой косынке сновала туда-сюда и раздавала распоряжения. К чему этот галстук, если пионеров давно уже нет? Зачем поддерживать то, что давно закончилось?

Я сидела и ковыряла носком своего грубоватого ботинка кусок травяного корня. И воображала, что этим занятием тоже вношу вклад в общее дело. И никому при этом не мешаю.

– Привет. Чего тут сидишь?

Это была Бесстрашная. Мы с ней учились в одном классе. Нам очень повезло, что наши родители случайно сговорились и отправили нас в один и тот же лагерь. Мы и в школе с ней дружили. А теперь еще и тут. У меня появлялся реальный шанс обзавестись долгосрочной подругой. Даже если мы снова куда-то переедем, нас с ней будет объединять не только школа, но и воспоминания об общем проведенном в лагере лете. Она ничего не боялась. Она могла назначить малознакомому парню свидание. Она не боялась носить короткие майки, оголяющие живот. Она могла позвать толпу друзей к себе, пока ее мама была на работе. Там же, в собственной квартире, она могла с ними тайно выкурить сигарету на балконе. А ведь она была только в шестом классе. Что будет, когда она вырастет? Она точно станет знаменитой.

Я сидела без цели. Как будто бы.

– Тебе стало лучше?

Бесстрашную вчера увезли в стационар при лагере и она провела там ночь. Надо будет спросить, страшно ли там. Вдруг меня тоже прихватит.

– Да, меня отпустили, и сказали не участвовать в мероприятии, отдыхать. Даже справку дали. Точнее, я выпросила, а то вожатая в жизни бы на слово не поверила. Фуф, удача привалила, и прямо перед праздником! А ты тут как?

Да уж, она была везунчиком. А мне нужно было завтра в образе белой берёзки танцевать перед чужими родителями. Я знала, что ко мне никто не приедет. Им некогда было тратить время на подобную чепуху.

На тебя.

– Я… да нормально. Знаешь, а вчера на дискотеке меня один парень пригласил потанцевать. Из второго отряда. Не то, чтобы он мне сильно нравился, но он популярный, и танцует брэйк-данс. Помнишь, кареглазый такой, в кепке набок ходит? Мы с ним потанцевали, а потом они с друзьями убежали курить вот в эти кусты. На него заглядывается длинная из первого отряда. Вот я и решила, как бы невзначай, посидеть тут, вдруг он еще раз придет, и мы сможем поболтать. Только не говори никому.

– Так зайди к нему в корпус да позови погулять! Можете даже уйти за территорию. Сейчас свободное время, все ушли репетировать с вожатыми.

– Да ну. Вот зачем, и что я скажу. Нее. Да и не очень хочется.

Еще как хочется. Но он, наверное, сейчас с длинной гуляет. Или на голове крутится в актовом зале. А все смотрят и завидуют. Завтра наверняка будет выступать.

– Хочешь, я его позову? Вместе сходим. А потом я сбегу, оставлю вас наедине.

Я внимательно посмотрела на нее. Она красивая. Нос только чуть-чуть большеват. Стройная. Это самое главное. Она занималась танцами. И была смелая. Такая бы наверняка ему понравилась. Ее не было на дискотеке, так бы наверняка он пригласил ее на танец. А мне два года назад в таком же, но другом, детском лагере один парень сказал в лицо – «ты какая-то толстая! Так про тебя девчонки в нашей палате говорили». И ткнул мне пальцем в живот. Чтобы, видимо, убедиться. Палец уткнулся в ребро, а осадок в душе остался до сих пор.

– Пусть лучше с длинной гуляет. Давай вместе посидим. Наплевать на них.

XIII

В дальнем углу кабинета тихо напевало радио.

Настолько тихо, что невозможно было разобрать слов передаваемых по нему песен, зато отчетливо слышалось шипение радиоволн. Стоило кому-нибудь приблизиться к регулятору с намерением добавить громкость музыки и убавить шипение, как со стороны окна доносилось “Я бы тоже хотела погромче, но давайте не будем устраивать дискотеку, вдруг кому-нибудь помешает!”. Это вещала Воздушная. Она сама же и притащила в кабинет этот маленький брюзжащий магнитофон. Сейчас уже непонятно было, зачем. “Позитивная музыка расслабляет и настраивает на продуктивную деятельность”, – сказала она, вытаскивая его из коробки. И настроила позитивное радио. Все были так ей благодарны. Но недолго.

Всего их работало четверо в кабинете. Но с учетом постоянно звонящих телефонов, по два на каждого сотрудника, не считая мобильных, в кабинете всегда стоял шум как на фондовой бирже. Как тогда умудряются люди работать на настоящей бирже? Невозможно же услышать, что пытается сказать тебе клиент в трубку, когда несколько сотен человек пытаются перекричать тебя за твоей спиной? Наверное, приходит с практикой. Как и все в нашей жизни.