Текст книги "Я помню. Маленькая книга для большой семьи"

Я помню
Маленькая книга для большой семьи
Ольга Деменева

© Ольга Деменева, 2024

ISBN 978-5-0062-8673-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Эту книгу я написала по воспоминаниям моего дедушки Валерия Константиновича Деменева к его столетнему юбилею в 2023 году. Благодарю своих родителей, что сохранили его письма и записи. Сейчас так много всего выбрасывается, потому что люди не видят в этом ценности. У нас не так. Дом, в котором история семьи живёт в треснутых чашках с рисунками Ленинграда, в библиотеке русской классики и в красных бархатных фотоальбомах, цел. Дом, где я провожу летние каникулы, поливая огород, собирая малину и красную смородину. На выходных, когда все приезжают, жарим шашлыки, топим баню и делаем разные дела по хозяйству. А зимой большой семьёй мы собираемся на рождество и запекаем гуся с яблоками в русской печке, играем в карты и домино, ходим гулять на Чугайку и просто тепло общаемся.

Для меня это место, где я полюбила профессию учителя, потому что бабушка Ольга Николаевна преподавала в школе и брала меня маленькую на свои уроки. До сих пор помню, как с удовольствием собирала синий пенал в свой первый класс, декламировала таблицу умножения и длинные стихи наизусть.

Я не знаю, кто и когда прочитает эту книгу. Но точно знаю, что могу сохранить для поколений нашей большой семьи кусочек живой, честной человеческой истории. Истории моего дедушки Валеры, с которым мы очень похожи в отношении к жизни, упрямстве, потребности учиться всегда, писать стихи и быть верными выбранному делу.

Все стихи, которые здесь есть, написал мой дед, кроме одного. Это стихотворение посвятил ему его друг Иван Игнатьев. Для меня это ориентир дружбы – быть на одной волне с человеком, который так похож на тебя, поддерживать друг друга, делиться радостями и печалями, размышлениями, быть услышанным и принятым таким, какой ты есть.

Пусть голос дедушки звучит на многие года вперёд здесь, в этой книге. Ведь я помню.

Ольга Деменева

За два часа до…

Смелости без страха не бывает.

Проснусь я завтра живой? Не знаю. Служба в Китае тяжёлая. Каждый офицер и солдат на подозрении. По ночам вызывают в комнату «Смерша» – (смерть шпионам), допрашивают. В соседней Корее три года идёт война. Каждый месяц тревоги, проверки, учения. На дворе 1950 год. Мне 27 лет, я вешу 47 килограмм.

До отбоя два часа. Пишу письмо на Родину:

«Здравствуй, милая Оля. Так как мы лишены света, то спать ложимся рано. А спать ещё не хочется, поэтому даю волю мыслям. И пока не усну, думаю о жизни, о доме, о тебе. Когда жили вместе, наша жизнь и любовь казались обычным явлением. А теперь совсем по-другому.

Почему же я тогда не замечал те тонкости чувства, которые пробудились сейчас, в вынужденной разлуке? Никогда раньше я так остро не чувствовал, какое красивое, изящное, утончённое, прелестное создание – моя Оля. Никогда раньше я не понимал, сколько бывает пленительной красоты в очертании щеки, в изгибе губ, в закруглённой линии маленького ушка, пленительного, чуть загнутого кверху, носика. Какое приятное опьяняющее ощущение, чувство сладострастия, когда вспоминаю, как прикасался щекой к твоим волосам. Да что говорить! Теперь только мечтаю…

Стал записывать воспоминания, мысли и то, что сейчас происходит. Может, когда-то напишу мемуары про свою службу. Кто знает, какая она будет и каким буду я. Главное, успеть, пока я помню…»

Родина

В деревне Головята-славные ребята,

А в деревне Ерши были девки хороши.

Родился я 2 февраля 1923 г. в деревне Головята Завьяловского сельского совета Сивинского района Молотовской (теперь Пермской) области, в семье колхозника. Деревня небольшая, всего 14 домов, а трудоспособных в ней 40 человек. Семьи большие, только в нашей родилось 12 детей, в живых остались 8, я – самый старший. Мать моя – рядовая колхозница, отец – счетовод.

В колхозе не было зарплаты, только трудодни. Каждый такой трудодень невесомый, в конце года давали 200 грамм муки на один трудодень и всё. Работали от зори до зори на одном энтузиазме. Но все твердо верили, что ещё немного потерпеть и заживём в достатке.

Налоги были непосильные. Государству сдавали за бесценок 400 литров молока от каждой коровы, 40 кг. мяса, 2 кг. шерсти и яйца. Себе оставался от молока один обрат (выбой). От нищеты все устали. В деревне то и дело кто-то умирал от голода.

Я окончил семь классов и стал работать простым колхозником, как моя мать. Содержать семью стало трудно, отец не выдержал и ушёл работать в Кизьвинское лесничество. Там ему – леснику дали лошадь, я помогал. Стало полегче.

Начальство обратило внимание на мои старания и назначило бригадиром Головятской бригады. Зимой работали на лесозаготовках, а летом строили шоссейную дорогу Мерзляна – Ромашино.

Но в 1941 году, в июне месяце, 22 числа, ровно в четыре часа утра, как в песне поётся, грянула война. Германия напала на Советский Союз. Всех взрослых мужчин мобилизовали на фронт. В деревне остались старики, женщины и дети. Мне шёл семнадцатый год, я был старшим из подростков. К нашей бригаде присоединили Ершатскую, я стал бригадиром на обе деревни. А 29 июля 1942 призвали на фронт и меня.

Война

Мы радости не знали,

Потому что всё украли:

Детство, юность, тишину.

Зато скоро мы познали

Холод, голод и войну.

Тяжёлы были времена,

Их усилила война.

И на плечи острые

Легли заботы взрослые.

Самым тяжёлым испытанием, какое только может вынести человек, является война. В борьбе за жизнь под знамёна Родины встали стар и млад. Мы, девятнадцатилетние юноши и девушки, в одном ряду со взрослыми шли на войну за право жить на своей земле. Мы шли побеждать врагов и воров, которые украли нашу юность.

Я хотел служить лётчиком в авиации, но в военкомате не прошёл медкомиссию по зрению, – определили в Челябинскую бронетанковую полковую школу. Танки собирали сами под руководством заводских мастеров. Как танк собрал, так на нём и воевал, – приговаривали курсанты между собой. Чего греха таить, некоторые экипажи ещё до переднего края фронта намучались, а кто-то и вовсе погиб в первые дни, не смог выбраться из горящей техники. Сам я чуть не погиб в танке, когда он застрял под водой. Но офицер заметил, что меня нет, нырнул и открыл люк снаружи, – вытащил.

Я выпустился сержантом в должности механика-водителя и получил свой первый танк Т-34. На нём в составе маршевой роты и выехал на фронт.

Нарофоминск – город под Москвой, только что освобождённый от немецко-фашистских захватчиков. Первые три дня мы убирали трупы русских и немецких солдат. Неприятная работа, но нужная. Именно так мы впервые столкнулись с реальной фронтовой жизнью.

В это время московские колхозники собирали деньги на танковую колонну, и на танках нашего полка появилась надпись «Московский колхозник». Состоялся митинг и парад по случаю вручения нам танков, подаренных москвичами. Стоял дым-мороз, температура на улице ниже 40 градусов. Чтобы поддерживать тепло в танках, топили печки-буржуйки.

Прямиком с парада танки выдвигались на передовую позицию. Проехать надо было больше ста километров. Внезапно ударила оттепель и пошёл густой снег с дождём. Залепило все щели. Пришлось одному члену экипажа специально сидеть на броне и чистить смотровые отверстия.

Так мы добрались до Старой Русы в Псковской области. Кругом леса и болота, заваленные снегом. Маневрирование для танков сильно ограничено. Вот тут-то началась солдатская жизнь.

На фронте

Солдат на фронте не столько воин,

сколько труженик войны.

Немец сидел за тремя реками: Ловать, Полесть и Редья. Настроил из леса завалы высотой по три метра и ходы сообщения. Все подступы заминированы и обнесены колючей проволокой. Чтобы взять город Старую Руссу (важный стратегический пункт), нам надо взломать оборону противника.

Перед нашим наступлением уже была попытка окружить немцев, но она провалилась. С учётом поражения танкистов тренировали брать эти преграды. Но и наше наступление оказалось безуспешным. Из тридцати танков «Московского колхозника» половина не вернулась на запасные позиции. Мой танк тоже подбили. От пороховых газов нечем дышать, ничего не видно, всё в дыму, стрелять приходилось по вспышкам, наугад.

Битых отправляли в запасной полк, в котором даже землянки приходилось строить самим. Но вскоре перевели меня в огнемётный отдельный танковый батальон резерва главного командования механиком-водителем.

Добавилась обязанность. Теперь я не только собирал, чинил и управлял танком, но и стрелял из огнемёта. Такие танки выжигали огнём немцев, уцелевших в момент наступления. Горючая жидкость 3000 градусов Цельсия одним плевком выжигала всё живое и мёртвое на сто метров. Горела земля, коробился металл. Мы должны были сделать так, чтобы наша пехота могла пройти дальше.

В феврале 1943 года штаб командования направил меня учиться в Киевское танково-техническое училище.

Но техником-лейтенантом стать не получилось. Команда наша опоздала. Училище эвакуировали в город Курган и укомплектовали солдатами из пехоты. Поэтому нас направили в Сталинградское танковое строевое училище в том же Кургане.

Через 3 месяца мы перебазировались в Харьков. Сильно досталось этому городу. Четыре раза он переходил из рук в руки. Лишь на пятый раз наши навсегда выгнали фашистов.

Учиться приходилось быстро и много, каждый день по 12 часов. В остальное время охраняли училище и город, вылавливали вражеских разведчиков и лазутчиков. Каждое воскресенье совершали облавы на сочувствовавших немцам граждан.

Когда закончилось обучение, меня младшего лейтенанта, командира танка Т-34, в составе маршевой роты отправили в город Омск. Здесь всей командой собрали для себя второй танк и эшелоном выдвинулись на второй Украинский фронт.

По дороге отстал механик-водитель нашей роты. Командование знало, что я умею ремонтировать и водить танк, поэтому забрало моего водителя. Так я вынужден был одновременно вести танк и командовать экипажем.

Впервые после учебки встретили противника в городе Брно (Чехословаеия). Это был уже не тот немец – не победитель, а паникёр. Хотя ещё и огрызался, но при малейшем напоре бежал, всё бросая на пути. На поле боя стоял густой туман. Наши и немецкие танки не отличить. Нужно искать своих и двигаться дальше. Я веду танк, вижу впереди колонна. Догнал, пристроился в конце. Едем километров тридцать. И тут я понимаю, что мы замыкаем вражескую колонну. Стрелять невыгодно, их гораздо больше, да и разведданные важнее боя. Я тихонько притормаживаю и сворачиваю в лес искать своих.

Зато как же поднялся моральный дух у наших солдат. Три месяца непрерывно преследовали мы врага, не давая ему закрепиться. Но крупное сражение произошло под Прагой. И выручили этот золотой город именно наши Т-34. Они не стреляли, а «прочёсывали» все улицы, площади и закоулки, изгоняя немцев, как вшей. Из Пражского леса и города выходили тысячи немецких солдат. Они бросали оружие, сдавались нашим войскам. Но нам было не до них, мы шли дальше, отдавая пленных чехословацким военным.

9 мая 1945 года официально объявили Днём Победы. По факту же ещё неделю шли сражения, гибли люди. Всего в боях за Чехословакию сложили головы 140 тысяч бойцов, ещё столько же – за Венгрию, 102 тысячи – за ГДР, за Австрию 26 тысяч, за Румынию – 70 тысяч и за Польшу – 600 тысяч солдат. А 26,6 миллионов советских людей погибли за 4 года Великой Отечественной Войны. И сейчас мы, русский народ– победители! Ликованию не было предела. На Родине нас ждали родные, знакомые и близкие сердцу люди.

Но приказа на демобилизацию всё не было. Целый месяц мы провели на казарменном положении в городе Быстрица, что в 40 километров от Праги. Квартировали у чешской семьи, в которой были мать и две довольно привлекательных сестры. Они нас кормили и обстирывали. Ещё с нами жил лейтенант нашей роты. И конечно, весь наш паёк уходил на общий стол.

Вместо приказа на демобилизацию пришёл приказ отбыть на Восток – выполнять обещание, которое Сталин дал союзникам – вступить в войну с Японией. А также нам, верным интернациональному долгу, освобождать наших друзей-китайцев. Спустя 45 лет Президиум ВС СССР наградит меня почётной грамотой и нагрудным знаком «Войн-интернационалист СССР».

Наш эшелон с танками уже миновал Урал и Сибирь. Впереди граница с Монголией. Наш седьмой механизированный корпус направили на Восток помогать американцам, застрявшим в войне с японцами за Перл-Харбор.

Непосредственно перед боями с японскими милитаристами в Манчжурии, я вступил в партию ВКП (б) 7 августа 1945 года. А 8 августа Молотов объявил, что с этого дня наша страна находится в состоянии войны с Японией. Тогда в партию вступили 5 человек из нашего полка. Перед строем всего полка произносили короткие речи с бронетанка и как делали многие, заявляли: «Если погибну в этом бою, считайте меня коммунистом».

Идём на Восток

Пустыня всегда

проверяет на прочность.

Не все эту проверку проходят.

К Японии у нас были давние счёты: за поражение в Русско-Японской войне 1905 года и за вторжение на Дальний Восток. Через пустыню Гоби 900 км. по пескам шли наши танки. Днём плюс 40 градусов. Танк накалялся как печка. Спасались сидением на брезенте. 12 человек пехотинцев облепили мой танк как мухи. К двигателю перестал поступать воздух, мотор перегрелся, ещё, как на грех, горючее в одном из баков кончилось. Пока чинил танк, стемнело.

На Востоке ночь приходит мгновенно, густым черным туманом заволакивая всё вокруг. Стоит человек рядом, слышишь его дыхание, но не видишь, кто это.

Мы отстали и трое суток блуждали по степи в поисках своих подразделений. Два раза пришлось заправляться горючим в какой-то чужой части. Еды с собой не было никакой. Иногда удавалось подстрелить дикого барана или козла. Мясо ели без соли, не проваренное, одну небольшую тушку раз в несколько дней делили на 22 человека. А когда не везло на охоте, приходилось варить свои кожаные ремни. Адская неспадающая жара, голод, невозможность спать – многие не выдержали и пристрелили себя.

Я сам продолжал вести перегревшийся танк, потому что моего водителя перевели в другую роту вместо заболевшего механика-водителя. Ехали днём и ночью. Экипаж и десант лишь успевали кимарить под мурчащее тарахтение мотора. Песок застилал глаза, оседал в ушах и скрипел на зубах. Сильные ветры тянули песчаные барханы и поднимали в воздух пыль. Песчаные бури заслоняли даже солнце.

Кремнистый песок засасывало в цилиндры, это выводило из строя двигатели. На каждом привале приходилось промывать воздухоочистители и добавлять в фильтры масло.

Часто на пути попадались солончаки – коварные болотца с редкой растительностью посреди степи, в которые засасывало танки.

Я не спал уже шесть суток подряд. От бессонницы глаза воспалились и налились кровью, напряжение на пределе. Мне мерещились озёра с утками, зелёными растениями и деревянными лодками. Пить хотелось так сильно, что от сухости распухли губы и зык, даже говорить уже не мог. Но надо было ехать, – впереди горы «Большого Хингана».

Форсирование Большого Хингана

Война с Японией

Знаешь физику – выживешь.

Через Хинган была только тропа, по которой в Индию ходили китайские кулИ со своим товаром. Сапёрные подразделения взрывали скалы, раздвигали валуны, делая проходы для танков и другой техники.

Поднялись на 2000 метров. Воздух разряжен, раскалён, жара, нечем дышать. Гимнастёрка не просыхала от пота, на спине выступила соль. Вода в радиаторах закипала и испарялась мгновенно. Как так? Всё оказалось просто, когда знаешь физику. Чем меньше давление воздуха, тем ниже точка кипения. Обычно вода закипает при плюс 100 градусах Цельсия, а в горах – всего при плюс 90 градусах. Помогала нам монгольская конница. Они доставляли воду в кожаных мешках-бурдюках. Вода была вонючей. Но это точно лучше, чем вообще никакой воды.

На форсирование перевала ушло больше дня. Пропустить корпус через узкое ущелье, сделанное сапёрами, – всё равно, что пройти через игольное ушко. Тут требовалось высокое мастерство водителя любой машины, тем более танка. С одной стороны – ущелье, с другой – каменный утёс. Танк бортом прижимался к скале. Малейшая ошибка – и опрокинешься в ущелье.

Японцы не ожидали нас в этом направлении. Они считали Хинган неприступной естественной преградой и думали «отсидеться» за ней.

Но наши войска преодолели этот перевал: рискованно, опасно и очень медленно. Преодолели. Враг запаниковал. Их самолёты вороньём налетели уничтожить нас в большом ущелье. Место удобное: справа и слева скалы. Стоило сделать только два-три бомбовых налёта и передние танки загородят проход, образуют пробку. Бежать некуда. А ещё не торопясь можно перебить всю технику… Возможно так и думало их командование.

Вплотную с японской армией мы встретились во время прорыва Холун-Оршанского укреплённого района. И вскоре с обеих сторон, в голову и хвост колонны начали бомбить самолёты. Но не тут-то было. В воздухе появились наши истребители и разогнали японцев.

Спасались они бегством, бросая бомбы в беспорядке так, что те горели на вершинах гор как туристические костры. Ни одна вражеская бомба не упала в ущелье на наши танки и пехоту. За этот штурм нашу часть удостоили названия «Хинганская», наградили медалями «За победу над Японией» и грамотами от Верховного Главнокомандующего Советского Союза товарища Сталина.

К концу августа 1945 года советские солдаты полностью разгромили миллионную Квантунскую армию. 3 сентября этого же года Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции.

Второй День Победы

Этот день мы приближали

как могли.

После триумфальной победы наши экипажи вошли в долину, где впервые за долгое время мы увидели жильё. Это были войлочные юрты, как в Монголии. Людей не было. Жутко воняло пОтом и псиной, а вши скакали размером с таракана.

Красные звёзды на наших танках успокоили спрятавшийся народ, и они стали спускаться с гор. На них не было одежды, только набедренные повязки из овчины, подвязанные жилами животных вместо верёвок. Они не знали ни одежды, ни денег, не умели читать и писать. Абсолютно оторванные от внешнего мира, поэтому настолько отсталые в развитии от других племён и народов.

На следующий день начались муссонные августовские ливни. Две недели огромные потоки воды заливали долы и суходолы, прорывались в люки танков. Ветер был такой мощный, что срывал крыши, валил столбы и выворачивал с корнем деревья.

На помощь мы не надеялись, просто выживали. Но тут появился китаец, хорошо говорящий по-русски, и стал нашим проводником. Он вывел колонну на Великую Китайскую Стену. Она развалилась, стала низкой и широкой, но не затопленной. Поэтому 13 километров, самое низкое место, мы проехали по ней, как по мосту.

В Туцуане, Китайской провинции, мы узнали об окончании Второй Мировой Войны. Для меня это была вторая Победа. Первую праздновал в Чехословакии, в городе Быстрица. На этот раз закончилась Вторая Мировая Война.

Ликованию не было предела, стреляли в воздух даже из танков и ракетниц. Китайцы не понимали и прятались при выстрелах. А когда поняли, что празднуем победу, радовались вместе с нами. Угощали нас арбузами, дынями, тыквами и ещё какими-то неизвестными нам овощами и фруктами.

На железнодорожной станции погрузились в эшелон и отправились через всю Манчжурию в сторону дома. Позади остались 950 км. перехода через пустыню Гоби и Хинган.

Проезжали города Мухден, Чанчунь, Харбин, Дальний, Порт-Артур, население которых 50—60% составляли русские эмигранты. На каждой станции митинги, приветствия, поцелуи, цветы, объятия и слёзы радости от победы и от горя потерь. Кто-то пляшет, кто-то играет на гармошке, кто-то поёт, а кто-то плачет. Нарушить этот самодеятельный концерт, идущий из глубины исстрадавшихся сердец солдат и офицеров, мог только паровозный свисток.

После войны

Служба в Китае

«Какая ему разведка,

Морда-то рязанская.

За версту видно».

Генерал

Наш полк на несколько дней остановился в небольшом японском городке на берегу Жёлтого моря, у подножья Сапун-Горы. Эту серую, голую, каменистую гору, высотой 600 метров над уровнем моря, хорошо видно из любого конца Квантунского полуострова. Здесь и началась наша по-настоящему мирная жизнь.

За плечами было два года и шесть месяцев войны. За это время я выжил в Чехословакии, Польше и Монголии. Впереди ждала послевоенная служба в Китае.

Когда шла война, о доме думалось меньше всего. Но после победы сильно захотелось увидеть Родину (большую и малую), родителей, школьных товарищей. Но нам, младшим офицерам и солдатам, не давали отпуска. Только майоры и полковники уезжали домой и возвращались со своими семьями.

Демобилизации тоже долго не было, служили по 8—9 лет. Нам говорили: «Будете служить столько, сколько прикажет Родина!» И мы служили, выполняя интернациональный долг – помогали молодой Китайской республике в становлении и одновременно защищали нашу Родину на дальних её подступах. Как бы не был велик дух патриотизма, всё равно тянуло домой.

Кормили плохо. Хлеба давали по одному сухарику в день. Но мы не терялись. Сами ездили в горы, отстреливали коз и баранов, закупали мясо у населения. Почти ежедневно в меню солдата была крупа гаолян, которой местные кормили скот. Два года советские солдаты носили японское обмундирование, своего не хватало.

После трёх лет службы в Китае мне удалось попасть на курсы переподготовки политического состава (служил я тогда комсоргом батальона) и получил отпуск, женился. Привёз жену в Китай. Но жить вместе приходилось очень мало. Все семьи жили в 500 метрах от казармы, а туда нас не пускали. Китайцы жили очень бедно. В их домах, которые называли фанзами, был земляной пол. Нас же поселили в дом с деревянным полом. Это считался дом зажиточного хозяина. Бумаги тоже не было. Чтобы написать письмо, я взял какой-то полупустой лист с иероглифами. «Капитан, низя!» -за кричал китаец. Оказалось, что это их священное писание и он был в шоке от моей неосмотрительности. Но на Советских офицеров они не смели ругаться и всех называли «капитан», потому что только это могли выговорить.

Мы вынуждены жить в постоянной боевой готовности, потому что в Корее шла война. Были начеку – спали в казарме одетые с противогазом под головой.

В это время командование полка мою кандидатуру предложило в разведку. На утверждение приехал генерал из Москвы. Внимательно посмотрел на меня и сказал: «Какая тебе разведка? У тебя же морда рязанская. За версту видно!» Я не стал лётчиком, а теперь я не стал и разведчиком.

Советский Союз восстанавливал разрушенное войной хозяйство. Нам говорили: «Вы, солдаты, ничего не производите, а только потребляете, должны помочь стране денежными средствами». Установили норму – трёхмесячный оклад. Солдатам это было под силу, их кормили и одевали бесплатно. Офицерам, особенно молодым семьям, денег не оставалось вовсе. Получал я в десять раз меньше, чем раньше. 170 рублей в месяц на семью из пяти человек не хватало. По факту, это было ниже черты бедности. Но нам опять же говорили: «Вы – обеспеченный слой населения». Я не понимал, чем я и моя семья обеспечены. Тяжёлой службой впроголодь?

При этом категорически запрещалось покупать урожай у китайцев. Три раза я переболел дизентерией, потому что местные удобряли землю человеческими фекалиями, единственным доступным для них удобрением. И как бы хорошо не обрабатывали мы фрукты и овощи, дизентерийная палочка попадала в наши ослабшие организмы. Нас стали кормить сухим картофелем и луком. Неизбежно у всех появилась цинга. У меня выпала половина зубов, остальные еле держались.

Жену с тремя совсем маленькими детьми, которые родились в Китае и у которых в свидетельстве о рождении записано «Родились в КНР», отправили домой, на Урал. На время. Слишком невыносимые условия жизни здесь стали. Пришлось выбрать разлуку с любимыми вместо смерти от голода и болезней.

В нашем полку столько болело, что некому было нести караул. 70% состава лежало в лазаретах. И при этом постоянно приезжала проверка из Москвы, Владивостока, местное начальство. И каждый раз по тревоге поднимали нас, измотанных, больных, мало похожих на людей, солдат и офицеров…

«Проснусь я завтра живой? Не знаю. Служба в Китае тяжёлая. Каждый офицер и солдат на подозрении. По ночам вызывают в „комнату смерша“ – допрашивают. В соседней Корее три года идёт война. Каждый месяц тревоги, проверки, учения. На дворе 1950 год. Мне 27 лет, я вешу 47 килограмм, хотя раньше 72… Милая Оля, пишу это письмо, надеюсь не последнее… Оля, чем объяснить, я сам себя не узнаю, почему стал слабее. Никак не могу оттолкнуть мысли о тебе; плывут они как облака, низко, густые. Одну за другой читаю книги, думаю о нас, лёг спать – часами уснуть не могу. То грусть нападёт, то подкатит к горлу ком и проглотить не могу… Прости, денег выслать пока не могу, задерживают жалованье. Как только всё исправится, сразу дам знать. Ты уж там держись…»

Офицеры, особенно младшие, начали посещать дома терпимости, пьянствовать, на службу не выходить. Началось разложение армии. И командование, видя это, произвело обмен офицерами. В 1952 году я попал в танковый полк в Барабаше. А ещё через два года наши войска вывели из Китая, и всю технику мы оставили Китайской Народной Армии.

В Барабаше сильно давила тоска от монотонной однообразной жизни. Шум прибоя при отливах и приливах да свист сильного ветра, песок скрежетал на зубах и лез в нос и уши. И так 3 года подряд.

Жизнь держалась на одном энтузиазме и мало чем отличалась от лагерей. Крепостной и всё. Начальство давило на психику солдат и офицеров. Сейчас бы восстал солдат, забастовка не шуточная была бы. Но тогда за сожительство с местными (по любви и глубокой симпатии, а кого это волнует?) увольняли из армии. Эти уволенные поступали в советские ВУЗы и через пять лет учёбы выходили квалифицированными специалистами.

А у меня как было 7 классов общего образования, так и осталось. Добавилась только двухгодичная дивизионная партийная школа. Но она не давала даже среднего образования. Поэтому последовать за моими друзья, я не мог. Совесть не позволяла, да и работал комсоргом батальона, замполитом роты. Я избрал другой путь.