Текст книги "Тихая сапа"
Автор книги: Ольга Елизарович
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Ольга Елизарович
Тихая сапа
© Ольга Елизарович, 2015
© ООО «Написано пером», 2015
Автор о повести «Тихая Сапа».
Главное содержание повести, как и всего моего творчества, – жизнь. Считаю, что самые захватывающие сюжеты, – это те, которые произошли на самом деле. Автору надо только отсечь ненужное и скомпоновать интересное. Поэтому очень важна степень художественности языка повествования. Он должен быть абсолютно литературным. К тому же считаю, что все события должны быть подлинными до малейших деталей, а также своих мыслей в то время и (по возможности) реплик персонажей.
Повесть «Тихая Сапа» описывает жизнь подмосковной школы. Несмотря на детскость темы, произведение отнюдь не предполагает детского читателя: язык не упрощён, проблематика не облегчена. Это – взрослое размышление на детскую тему. Произведения о детях в современной литературе являются преимущественно юмористическими, уважительно подтрунивающими над детскими проблемами. В данной повести ожидать этого не следует, хотя естественный юмор в ней присутствует в необходимом количестве.
Повесть была написана в виде заметок в конце 60-х, а скомпонована в 1976-8 году и представляет события 60-х годов, увиденные глазами ребёнка (школьницы). С течением времени вспоминались другие эпизоды и знаменательные высказывания, которые цепкая детская память хранила не разобранным архивом для будущего осмысления и утилизации, – они вносились в ткань повести по мере вспоминания.
Глава 1. Узурпаторы
Родители скрыли от меня, что теперь я буду учиться в школе для дураков.
Город, в котором маме посчастливилось получить квартиру, был новый, и рос он гораздо быстрее школ. А в 1964 году заселили чуть ли не целый квартал. Директора школ неистовствовали на партсобраниях в Гороно, со слезами доказывая свою полную несостоятельность перед растущей лавиной школьников, и однако, покорно смолкали, слыша в ответ опасную формулу – «партийное задание». Все школы города и так уже перешли на три смены, для некоторых параллелей уже разменяли литеру «Ж», а половодье грозило перекинуться и на следующие буквы алфавита. Количество учеников в классах угрожающе зашкаливало за списочный номер «сорок», и это уже становилось смертельно для учителя, вынужденного теперь проявлять всё хитроумие Али-Бабы. Наконец пришлось вспомнить про пресловутую Тринадцатую школу – для умственно отсталых детей. Решено было организовать там Филиал, растворив состав этой школы среди обыкновенных учеников.
Родители самоотверженно топтались в приёмных всех директоров близлежащих школ и везде встречали искреннее сочувствие и соболезнование. Но особенно ласково принимало всех городское ОНО, указывая единственный неиспользованный выход – школа номер Тринадцать. И родители с ужасом замолкали, понимая, что такой номер просто так не дают.
– Как-нибудь перекантуемся, – мудро улещивало ОНО, – а в будущем году сдадут новую школу на полторы тысячи мест. Так что неграмотными не останетесь.
Школьники шестидесятых годов были последним поколением, которое ещё училось писать вставными пёрышками, макая их в чернильницы-непроливашки. На уроках чистописания старательно выводились каллиграфические буквы с нажимом и волосяными линиями, а прописные – с завитушками в стиле рококо. Это было единственное поколение школьников, захватившее затем писание авторучками, которые ненадолго пришли на смену перьям, – в них поршнем закачивались чернила. Девочкам в те времена полагалось носить коричневое форменное платье с белым воротничком и манжетами. Поверх надевался чёрный (а на торжества – белый) фартук с романтическими оборками и крылышками на плечах – по образцу гимназисток XIX века. Мальчики успели поносить серые гимнастёрки с форменной пряжкой на ремне, а к ним – фуражку с кокардой – тоже как гимназисты. Советским же обязательным атрибутом школьной формы были октябрятские звёздочки с портретом младенца-Ильича – у первоклассников, затем красные пионерские галстуки – «частицы родного знамени», и у старших – комсомольские значки. Восседали же все эти «господа гимназисты» за настоящими партами – специальными столами исторической конструкции – для чтения и письма с прямой осанкой.
Все эти излишки «благородности» отмирали у меня на глазах, год от года интенсивнее преобразовывая «гимназистов» в многоуважаемых хулиганов или будущих административных роботов, проходящих отладку. Однако от особо «свинцовых мерзостей жизни» родители до сих пор ухитрялись меня отгораживать – пока не получили новой квартиры в новом заводском городе, где не хватало школ. И первого сентября, не подозревая подвоха, с обычной своей покорностью, коей требует от нас жизнь в обществе, я появилась с цветами в руке в красивом деревянном здании Тринадцатой школы, располагавшейся в старинной усадьбе. К счастью, мне не грозила унизительная беспомощность новичка, особенно мучительная в детском коллективе, ибо со мной была подмога – Галя Залётко из соседнего барака, тоже ученица пятого «В» класса – а это означало многое. Во-первых, можно было целиком занять подходящую парту, не опасаясь соседства нежелательного субъекта.
Мне сразу понравилась учительница – полная яркая блондинка с модной причёской «бабетта» (или, по-народному, «приходи ко мне в пещеру»), в красной кофте затейливой самовязки, она вызывала ощущение надёжности. Я уже знала со времён детского сада, что воспитатели – это сила прежде всего карательная, но ещё верила в возможность заступничества с их стороны, в чём чрезвычайно нуждалась по весьма прискорбной причине – я носила очки. То есть была причастна к одному из тягчайших детских преступлений того времени (другими являлись «жиртрест», «слабак» и «еврей»). Вероятно, ненависть к очкам исходила из высших инстанций, в связи с чем оправы производились особо уродливых форм и расцветок, а для удержания их на носу требовалась немалая сноровка и слегка запрокинутое положение лица. Прыгать в них почти не представлялось возможным.
Редина Нина Николаевна, мой новый классный руководитель, была молодая учительница математики, только этой весной окончившая вечерний пединститут и защитившая таким образом право перейти в среднюю школу вместе с бывшим своим четвёртым «В». Она являлась человеком самых активных жизненных позиций – иначе бы ей просто не справиться с боевой ролью советского учителя. Жизнь и профессия так отточили в ней пробивные способности, что её, конечно же, мало затронули бы нежелательные перемены в школе. Тем не менее, как «кандидату в члены партии» и как «молодому сознательному товарищу», ей пришлось вместе со своим сильно поразбавленным классом отправиться Первого сентября в злополучный Филиал – «школу для дураков».
Позволив пятиклассникам рассесться кто где хотел (временно, конечно) и самовластно возвышаясь у заваленного букетами учительского стола, Нина Николаевна наблюдала их манёвры сузившимися зелёными глазами, и её пухлые, ярко-алой помады губы чуть-чуть кривились брезгливой усмешкой. Впрочем, когда её взгляд падал не на узурпаторов, как она называла всех этих пришлых, а на родных учеников, её первенцев на педагогическом поприще, она мгновенно теплела, встречая их покорные обожающие глазки. Ах, как она была счастлива в своём маленьком королевстве эти четыре года! С каким мастерством превратила она застенчивых ушастых первоклассников в своих верноподданных. Их матери стали её приятельницами, особенно те, кто работал в магазинах и поликлинике; их отцы с восхищением внимали ей на родительских собраниях, наперебой предлагая помощь в обустройстве класса.
С предпоследней парты в первом ряду ласково блеснул ей синими глазами Данилка Марков – её особенный любимец, истинный ангел с кудрями цвета бледного золота – чем не Сергей Есенин!.. Ишь, стервец, как далеко забрался! Ничего, один денёк пусть попрячется от неё ради праздничка. Зато Валерик Пригорков, примерный мальчик с аккуратно пришитым к форменному пиджачку свежим воротничком, послушно сидит прямо перед ней за первой партой. Будущий медалист. А почему бы и нет? Мама у него зубная протезистка. Рядом с ним прилежно внимает ей председатель совета отряда Галя Мозговая (в этом году опять надо будет её выбрать), отличница, всегда в курсе всех тайных и явных событий в классе, молодец. Мама у неё работает в обувном магазине.
Нина Николаевна перевела взгляд на задние парты, и сердце в ней заныло. Целых шесть дебилов! Почти что взрослые. Одному из них аж восемнадцатый год! Но, кажется, ничего, тихони. Кроме вон того длинного белобрысого. Его фамилия Маньяков, она запомнила на перекличке. Такую фамилию и вкупе с такой физиономией трудно не запомнить. Ишь, упёрся ей в глаза наглыми белесыми зенками! Будущий уголовник, можно не обладать даром ясновидения. Но это мы ещё посмотрим, кто кого переглядит! Уж она-то умеет обращаться с этими волчьими выкормышами. Ноздри у ней затрепетали от предстоящего поединка.
– Маньяков! – резко бросила Редина, одновременно сильно расширив глаза. – Ты почему это без пионерского галстука?
– Забыл… – неопределённо отозвался тот и опустил глаза, видимо, не ожидавший, что математичка уже знает его фамилию.
– Завтра чтоб был одет, как ученик, с галстуком и с белым воротничком, ясно?… Отвечай, когда я спрашиваю.
– Ясно.
В третьем ряду Нина Николаевна заметила Надюшу Дюжеву, спокойную, на редкость самостоятельную девочку с длинной толстой косой, свою в некотором роде соперницу за влияние в классе. Мать Нади, немолодая вдова, работает станочницей на заводе, и девочке с малых лет пришлось впрягаться на равных в домашнее хозяйство. Может, поэтому она так рано повзрослела? Нина Николаевна любила ощущать особый холодок азарта, возникавший в душе при пикировках со строптивыми учениками. Подобные умники придают жизни вкус. Особенно потому, что находятся в полной твоей власти. Дюжева как раз из таких… Но что это! Рядом с Надей сидела Ира Абубекова! Вот так метаморфоза! А где же Галя Залётко, дочка почтарши, неразлей-вода с Дюжевой все прошлые четыре года? Ах вон она где, за второй партой у окна… Тут Нина Николаевна так и подобралась от неожиданности. Рядом с Залётко восседала чужачка! Как, пронырливая очкастая узурпаторша уже успела подлизаться к её кровной ученице? Да и сроду не было у неё в классе очкариков! Нине Николаевне показалось, что её предали. Ревнивое желание «отделить агнцев от козлищ» вызвало вспышку безотчётного гнева. Однако, «пронырливая» незнакомка имела донельзя отрешённый вид. Очки, косо сидевшие на остром носике, были направлены куда-то вверх, но не к портрету Вождя над классной доской, а просто в пустую стену. И это в то время как в классе находится учитель, то есть я! Хорошо, что у Нины Николаевны прекрасная память, и она запомнила на перекличке фамилию этой уродины.
– Долохова! – внезапно выстрелила она и с удовольствием заметила, как вздрогнула девчонка. – Али заскучала, красна девица?
Родные ученики охотно засмеялись. Я поднялась с места, продолжая смотреть мимо Нины Николаевны. Обыкновенная детская внешность: за ушами две коски оловянного цвета, завязанные капроновыми лентами, белый школьный фартук, как у всех, красный галстук. Чем же это так раздражает классную руководительницу?
– Когда разговариваешь с учителем, надо смотреть на меня, – назидательно изрекла Редина и, когда я уставилась ей в подбородок, закончила: – Сядь!.. Завтра всех рассажу как следует. Чтоб в переглядки на уроках не играли. Спрашивать буду – о-го-го!.. – и она погрозила замершему классу пальцем.
Глава 2. Кукольные игры
Галька Залётко оказалась для меня подарком судьбы – она тоже любила играть в куклы. А поскольку пристрастие это считалось постыдным для таких взрослых девочек, то мы с Галькой сразу же оказались повязаны страшной тайной. Кукол у Гальки никогда не было, зато у меня их хватало с избытком, считая и самодельные. И в те дни, когда у меня не было занятий на пианино, а у Гальки – особо крупных дел по хозяйству, мы собирались после школьных уроков вместе, чтобы предаваться своей всепоглощающей страсти, пока родителей не было дома. Самое ценное в Гальке было то, что она могла вести мужскую партию. Я была способна играть только за Принцессу, самозабвенно переливая в куклу всё своё существо. Галька же не только была за Принца. Её воображением оживали также вспомогательные герои: злые родители, которых изображал наряженный для достоверности в жилетку грузовик на задних колёсах, а также Дурак, домогавшийся Принцессы. Второстепенные персонажи постоянно мешали произойти самому важному событию всей игры – объяснению в любви. И каждый раз, когда Принцесса начинала дрожать у меня в руке в ожидании заветных слов, а Принц начинал неподдельно заикаться, и в комнате становилось тихо-тихо, как перед великим свершением, Галька вдруг хватала Дурака, который немедленно попадал в некую дурацкую ситуацию, и обе артистки начинали истошно хохотать и дубасить Дурилу, гоняясь друг за дружкой по квартире.
– И когда только он ей признается? – вздыхая, сетовала я после потасовки.
– Признается, – с сознанием большой ответственности отвечала Галька и зябко ёжилась.
Между тем Галькины школьные успехи резко шли на убыль. Слишком рано ввергнутая в унылую прозу жизни (без отца), подсунувшую ей рабочего ишака вместо розового коня детства, Галька вдруг очнулась от небытия, и небывалые эмоции затопили её. Она грезила наяву дальнейшими кукольными событиями, и это стало единственным источником её существования. Вместо переписывания упражнений по русскому языку, она строчила в тетрадках невообразимые «сценарии» – некие варева из обрывков детских кинофильмов, радиопередач и книжек. Наиболее драматические места получались у неё самыми дурашливыми. Ибо совладать с неистовым волнением в подобные мгновения невозможно, и такие мелочи, как правописание и порядок слов, немедленно выходят из-под контроля. И тогда «дерево» само собой превращается в «дурево», «поскакал» – в «покакал», и это ещё не самые острые камни преткновения, безжалостно перекорёживающие слёзы восторга в гримасу гомерического хохота.
Все эти курьёзы наконец сложились в предгрозовую ситуацию. Галькина мать заявилась в школу на совещание с Ниной Николаевной. Были констатированы «вопиющие факты»: в прошлые годы Галька училась хорошо, а теперь подпала под дурное влияние Долоховой, которая вместо помощи, топит подругу своим разгильдяйством. В результате было вынесено решение: «проработать» Галькино поведение на классном собрании.
Нина Николаевна тоже любила играть в куклы, только буратинами в её инсценировках служили её ученики. Она импровизировала с увлечением, остро вглядываясь в лица своими насмешливо прищуренными ледяного цвета глазами, заставляя гадать, чем всё это кончится, преподнося неожиданные суждения и повороты. Окажись на подобном спектакле случайный слушатель, он пришёл бы по крайней мере в недоумение.
Объявив классное собрание, Редина окинула сразу нахохлившихся пионеров самодовольным взором. Олигофрены, правда, продолжали присутствовать с обычным сознанием важности происходящего.
– Повестка дня, – с выражением, словно стихотворение в прозе, принялась декламировать математичка, ни словом не отступая от обязательной схемы ведения собраний. – Отчёт председателя совета отряда о проделанной работе. Второе. Оценка коллективом работы актива и перевыборы председателя. Третье. Разное… Ну, Галя, начинай.
Галя Мозговая, гладко причёсанная черноволосая девочка с тонкими, всегда строго сжатыми губами, с кружевным воротничком, вышла к доске и зачитала проведённые мероприятия. Из этого перечисления следовало, что активисты класса провели Ленинский субботник, выпускали стенгазеты, организовали сбор металлолома и макулатуры (старых книг). Всё это и называлось «приятием мер». Классная предложила «одобрить работу актива и поставить вопрос на голосование». Класс послушно поднял руки.
– Кто против? – Никто не шелохнулся. Только олигофрен Аркаша Газинпуд звучно начал сморкаться в большой и чистый носовой платок. – Кто воздержался?.. Ты, Марков?
– Нет, у меня просто ухо зачесалось, – хитро улыбнулся Данилка.
Вот ведь паршивец! Знает, что ему многое позволено! Скрыв ласковую улыбку, Нина Николаевна погрозила пальцем:
– Смотри у меня… А то запишу в воздержавшиеся… А теперь нам надо выбрать нового председателя. Выдвигайте кандидатуры. Староста просит слово.
Валерик Пригорков без звука опустил откидную крышку парты, аккуратно поднялся на ноги. В свои двенадцать лет он всё ещё носил «форменную» причёску, полагавшуюся школьнику, – стрижку наголо с чубчиком. На пиджачок были натянуты нарукавники из чёрного сатина – тоже как учили в первом классе.
– Я хочу пор-рекомендовать Галю Мозговую, – чётким звонким голосом начал он. – Она зарь-рекомендовала себя как вдумчивый, ответственный товарищ, готовый всегда прийти на помощь отстающему.
Редина согласно кивала, одобряя рекомендующего за точность выражений и внушительность тона. Затем повела свою часть сценария:
– Кто «за»? Кто против? Кто воздержался?
А когда единогласные выборы состоялись и все напружинились для бешеного взлёта, Нина Николаевна предупреждающе застучала указкой:
– У нас остался ещё один нерешённый вопрос. Это вопрос о поведении члена нашего отряда, – она чуть помедлила, наслаждаясь сразу вставшей мёртвой тишиной и возвестила:
– Пионерки Долоховой.
Сорок пар глаз удивлённо уставились на учительницу и на провинившуюся. Редина наконец-то поймала мой взгляд и пронзила его торжествующим укором. После чего голова моя низко склонилась над партой.
– Представьте себе, – продолжала Редина, играя голосом, – что в нашем классе учились две девочки, которых связывала крепкая пионерская дружба, основанная на взаимопомощи. И вдруг, откуда ни возьмись, явилась Долохова. Безо всякого стеснения она разорвала эту крепкую дружбу. И каков же результат? Одна из подружек превратилась в закоренелую двоечницу! – ораторша помолчала, не позволяя самодовольной улыбке выплыть на лицо. – Ты догадываешься, Залётко, о ком я говорю? Встань, когда с тобой разговаривает учитель.
Галя встала с места и опустила голову.
– А ты чего сидишь, Долохова, будто не ты мясо съела? – возвысила голос Нина Николаевна.
Я тоже поднялась, так и не подняв своей повинной головы.
– Что ж ты молчишь, Залётко, – продолжала представление Редина голосом, полным укоризны. – Расскажи товарищам, как дошла до жизни такой. Чем это Долохова тебя так приворожила, что ты бросила учёбу, бросила подругу? Чем тебя Надюша Дюжева не устроила?
Галька всё ярче краснела, вцепившись в крышку парты дрожащими пальцами.
– Говори, говори. Так и будешь катиться по наклонной плоскости? – не унималась математичка. – Или всё-таки дашь слово исправиться? А то смотри, твоя новая подружка заведёт тебя, куда не надо… Тебе чего, Марков?
– Я только хотел сказать, что Надя Дюжева тоже может завести, да ещё как! Я от неё недавно так завёлся, что целый день не мог в себя прийти.
Кто-то хихикнул, но лицо Нины Николаевны стало каменным: в её присутствии смеются только тогда, когда она укажет…
– Сядь на место. Нечего паясничать, когда твой товарищ в беде.
При этих словах я вдруг подняла голову, и учительница прочла в моих глазах, устремившихся прямо на неё, такое удивление, что ощутила прилив внезапного гнева.
– Да что ты в ней нашла! – взорвалась она, уже без обиняков обращаясь к Залётко. – Ты что, не видишь, что это пустое место, ноль без палочки! От неё в классе никому не холодно и не жарко. Ишь пробралась тихой сапой в чужие отношения!.. – тут она немного осадила, почувствовав перебор, и уже обычным голосом вынесла решение: – Вопрос о поведении Долоховой я предлагаю передать на обсуждение совета дружины школы. Кто «за»?
Класс послушно поднял руки.
Меня не отпускало чувство озадаченности. Всё казалось, что сейчас, вот-вот Нина Николаевна рассмеётся, скажет, что это розыгрыш. И все ребята тоже рассмеются. Однако, всё продолжало идти тем же порядком.
– Сидеть рядом я вам больше не разрешаю. Мне двоечники в классе не нужны. Поди-ка, Залётко, сядь на место Аркаши Газинпуда, а Аркаша быстро сюда. Да-да, Аркаша, иди сюда, молодец. Где твой портфель? Бери-бери с собой, да… Будешь Долохову перевоспитывать. Покажи ей, как надо себя вести. Молодец, молодец…
После этого заседания ко мне приклеилось прозвище Тихая Сапа. Что это такое, никто не знал, но выражение классной оказалось весьма наглядным. Кстати, саму её с тех пор все в школе стали называть Врединой.
Пришлось мне побывать по этому делу и на совете дружины, состоявшемся в Красном Уголке. Дружинников было пятеро. С какой-то нарочитой ленивостью они расселись по столам и подоконнику – чтобы не быть ниже провинившейся, стоящей перед ними. И все картинно скучали.
– Ну что, Долохова, рассказывай, как ты дошла до жизни такой, – вяло, но с притаившейся в голосе угрозой начала одна из них, толстая девица из старшего класса с пионерским галстуком на взрослой, как у тётьки, груди. – Кстати, а почему у тебя галстук засунут за фартук? Это же частица родного знамени, а ты обращаешься с ним, как с… – она брезгливо выпятила губы.
Все они как будто принадлежали к особой породе людей: не дети и не взрослые, и может быть даже вовсе и не люди, а некие неведомые технические культуры. Опасность, исходившая от них, была безотчётной, но живо ощутимой. У них не было лиц, не было различий, они были словно одного пола и говорили одинаковыми фразами, которые складывали из одних и тех же блоков. Даже шутки у них были именно теми, которые употребляются в данной ситуации. Обращаясь ко мне, они обязательно повторяли мою фамилию, словно тыча ею мне в лицо, так что под конец она стала мне отвратительна. После каждого вопроса обязательно добавляли: поняла? Словно считая меня слабоумной или тугой на ухо. Я молчала, надеясь, что им надоест играть свою странную роль. Им надоело.
– Ну, что постановим? – с отвращением спросил один из них.
– Пускай даст обещание, что исправится.
– Даёшь обещание исправиться, Долохова? – с той же ленивой требовательностью обратились ко мне.
Я молчала, боясь пошевелиться, чтобы не вызвать нового камнепада.
– Отвечай, Долохова, когда тебя спрашивают твои товарищи.
Неужели они и вправду считают, что я им после всего сказанного – товарищ?
– Ладно, хватит с неё, ребята, я напишу в протоколе, что ей поставили на вид, она созналась и дала обещание.
– Можешь идти, Долохова. Подумай о своём поведении и сделай соответствующие выводы, поняла? И про свой пионерский галстук не забывай, поняла? – методично закончили своё дело роботы в красных галстуках.
Я вышла, тяжело переставляя ноги, словно робот.
Однако дело о пионерской дружбе тем не закончилось. Мать потребовала с Гальки обещание не только не разговаривать со мной, но даже не подходить близко, и всем знакомым ребятам дала наказ строжайше следить за соблюдением Галькой этого запрета. Такие необычные обязанности вызвали в классе самый горячий интерес, и контроль установился поистине образцовый, особенно со стороны мальчишек. Однажды на перемене я только попробовала сказать Гальке два слова, как отовсюду примчались «обеспокоенные» одноклассники и принялись растаскивать нас врукопашную. Оказаться в центре внимания всего класса было для меня отнюдь не огорчительно, и я, подпустив патетики в голос, стала театрально простирать к ней руки, восклицая и прощаясь навеки. Но вся суть была в другом: сзади, сжимая меня за локти, моим оттаскиванием увлечённо занялся сам Данилка Марков, Маркиз, как его называли все в классе, и это уже напоминало похищение принцессы.
Вскоре Галя Залётко серьёзно заболела и оказалась в больнице вплоть до Нового года. Во втором полугодии мать перевела её в какую-то школу в другом районе – «от греха подальше», и она стала ездить туда на электричке. Но стала ли она в результате лучше учиться, мне ни разу так и не пришло в голову спросить, хотя мы всё равно тайком встречались.
Мы вместе гуляли где-нибудь подальше от своего двора, но зайти ко мне в гости Галька больше не осмелилась никогда: слишком много окон было в новых пятиэтажных домах.
Так бедным кукольным влюблённым и не довелось объясниться.
Вспоминая обо всём этом теперь, я вдруг задумалась – а почему Галька всегда выбирала на роль родителей грузовик?
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
