Текст книги "Правовое государство: теоретическое проектирование и современная политическая практика. Монография"

Раздел 4. Концептуализация представлений о власти и политико-правовых условиях ее функционирования в правовом государстве

Вопрос о сущности власти и государственной власти, пронизывающей собой всю социальную жизнь, вот уже более 200 лет пытаются решить многие обществоведы, политологи, философы, социологи, культурологи, государствоведы и юристы. Для нашего исследования важнейшее значение имеет выявление генезиса представлений о месте и роли власти в системе правового государства. Еще основатель юридической школы государственного права Ц. Ф. Гербер утверждал, что «государственное право есть учение о государственной власти»¹⁷⁷. Даже сам термин «правовое государство», появившийся в первой трети XIX в.¹⁷⁸, стал отправной точкой для обсуждения роли власти в таком государстве. Не случайно, что А. С. Алексеев, исследующий юридическую природу государства и власти, рассматривал их через призму не личного, а общественного господства¹⁷⁹.

Для того чтобы понять феномен власти в правовом государстве, прежде всего следует рассмотреть власть как таковую, как силу, способную организовать, интегрировать, управлять, как средство для достижения поставленных обществом целей и решения важнейших общественных проблем.

Как справедливо отметили А. Тулеев и Ю. Сыроватский, сила власти настолько велика, что она «завораживает и пугает, притягивает и отталкивает, награждает и наказывает, несет добро и жестокость, справедливость и попирание прав, вызывает восторг и ненависть»¹⁸⁰. Ее даже сравнивают с божественным провидением.

Определить понятие власти не просто. На сложность проблемы указывают многие авторы. А М. Фуко говорил о власти как о великом неизвестном¹⁸¹. Не случайно, один из крупнейших специалистов по проблемам социальной власти Т. Бол, отмечал, что «власть – слово, которое слышишь повсюду. Мы часто пользуемся им, не особенно задумываясь над его смыслом. Однако при ближайшем рассмотрении содержание этого понятия оказывается особенно проблематичным»¹⁸². На то, что власть является одним из наиболее дебатируемых и оспариваемых понятий, указывают и современные российские политологи. Более того, трудности концептуализации власти и отсутствие согласия в ее понимании и породили сомнения в необходимости такого понятия, в его научной полезности и пригодности для проведения исследований социальной практики. В связи с этим некоторые авторы считают понятие власти настолько неопределенным, что предлагают от него «отказаться, или по крайней мере всячески избегать»¹⁸³. На наш взгляд, это неправомерный подход, и в рамках нашего исследования представляется важным проследить эволюцию трактовок власти и государственной власти в контексте становления представлений о правовом государстве. Без такого анализа невозможно обосновать системный подход к пониманию сущности и функциональности власти в правовом государстве применительно к современной России.

Еще английский философ, родоначальник английского материализма Ф. Бэкон, учение которого сложилось в атмосфере общего научного и культурного подъема стран Европы, ставших на путь капиталистического развития, освобождения науки от схоластических пут церковной догматики, считал, что истинная власть заключается в познании, в науке. Знаменитая идея Ф. Бэкона, согласно которой «знание есть сила», подчеркивает, что наука – это средство достижения власти, прежде всего власти над природой, но не только над ней. По его мнению, наука развивает и приумножает благосостояние и богатство общества и отдельных лиц, «но власть науки намного выше, чем власть над волей, хотя бы и свободной и ничем не связанной. Ведь она господствует над рассудком, верой и даже над самим разумом, который является важнейшей частью души и управляет самой волей. Ведь на земле, конечно, нет никакой иной силы, кроме науки и знания, которая бы могла утвердить свою верховную власть над духом и душами людей, над их мыслями и представлениями, над их волей и верой… справедливое и законное господство над умами людей, упроченное самой очевидностью и сладостной рекомендаций истины, конечно же, скорее всего, может быть уподоблено божественному могуществу»¹⁸⁴. Ф. Бэкон считал, что «два человеческих стремления – к знанию и могуществу – поистине совпадают в одном и том же»¹⁸⁵. В целом Ф. Бэкон был убежден, что истинная власть заключается в знании, которое способно дать человеку божественное могущество, сделать его не мнимым богом, как лжепророки, а Богом истинным.

Ф. Бэкон создал концепцию государственной власти, исходным импульсом которой стала гуманистическая идея могущественного и просвещенного правителя как гаранта поддержания здоровья в политическом теле, каким представлялось Ф. Бэкону государство. Переведенная на язык политических трактатов, эта идея превращалась в идею сотрудничества королевской власти с советом. «Хотя все короли именуются земными богами, – замечал Ф. Бэкон, – они бренны, как и люди; они могут быть детьми, стариками, больными, рассеянными». Государи не могут видеть все своими глазами, слышать все своими ушами и, следовательно, должны прибегать к содействию совета¹⁸⁶.

Будучи мыслителем и политиком, Ф. Бэкон рассуждал о сильном государстве и сильном правителе, имея в виду не какое-то отвлеченное государство, а свою страну Англию. Его концепция была лишена абстрактного философствования, она исходила из исторической реальности. Идея сильной власти буквально пронизывала всю концепцию Ф. Бэкона. Он был категорически негативно настроен ко всему, что могло угрожать государственному могуществу – сепаратизму феодальной знати, народным восстаниям или религиозным распрям. И напротив, все, что, по его мнению, могло упрочить государственное могущество, находило в его лице решительного сторонника¹⁸⁷.

Иной подход к пониманию сущности власти и государственной власти предложил последователь Ф. Бекона, английский философ-материалист Т. Гоббс¹⁸⁸. Делая акцент на важности методологии в научном познании, он понимал власть как средство достичь Блага в будущем. Т. Гоббс считал, что сама жизнь есть вечное и неустанное стремление к власти, прекращающееся лишь со смертью. Он отвергал известный тезис Аристотеля о том, что человек есть общественное животное и не может жить вне общения, утверждая, что люди не испытывают никакого удовольствия от жизни в обществе. По его мнению, заставить людей жить вместе и в мире друг с другом способна только верховная власть, держащая всех в подчинении: «пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, и именно в состоянии войны всех против всех»¹⁸⁹. Такое функциональное понимание государственной власти как объективно необходимой для сдерживания проявлений порочной природы человека было мало связано с естественной концепцией прав и свобод человека. «Левиафан» и возникал, по Гоббсу, в результате отказа людей от части своих естественных прав в пользу государства для контроля над хаотично проявляющейся человеческой стихией и управления на основе закона.

Т. Гоббс понимает государство как инструмент для достижения мира и безопасности. Цель государства мыслитель видит в обеспечении безопасности¹⁹⁰. «Государство, – пишет он, – есть единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем, чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты»¹⁹¹. Такой вывод он делает исходя из следующих соображений. Люди от природы «любят свободу и господство над другими». Между тем забота человека «о самосохранении и о более благоприятной жизни, т. е. о безопасности, заставляет их накладывать на себя узы, живя в государстве. Им необходимо прийти к согласию, которое строится на соглашении и общей власти (соглашение без власти, без меча лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность). Общая власть способна защищать людей от вторжений чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу. Но для этого она должна быть единой, сосредоточенной в руках одного субъекта (индивидуального или коллективного). Единство власти заключается не только в том, что она персонифицируется в едином субъекте, но и в том, что общая власть как бы учреждается каждым человеком»¹⁹². «Иначе говоря, для установления общей власти необходимо, чтобы люди назначили одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями; чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это; чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица. Это больше чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством»¹⁹³.

Для достижения верховной власти Т. Гоббс видит два пути. «Один – это физическая сила, например, когда кто-нибудь заставляет своих детей подчиниться своей власти под угрозой погубить их в случае отказа или когда путем войны подчиняют своей воле врагов, даруя им на этом условии жизнь. Второй – это добровольное соглашение людей подчиниться человеку или собранию людей в надежде, что этот человек или это собрание сумеет защитить их против всех других. Такое государство может быть названо политическим государством, или государством, основанным на установлении, а государство, основанное первым путем, государством, основанным на приобретении»¹⁹⁴.

Как замечает Л. В. Зотова, «в истории политической мысли Гоббс, наряду с Локком и Руссо, является представителем так называемой договорной теории происхождения государства». Тем не менее у Гоббса мы не найдем напрямую словосочетания «договорная теория происхождения государства», но вместе с тем эту теорию он развивает, когда говорит о «договоре по согласованию»¹⁹⁵.

Употребляя термин «политическое государство», или «государство, основанное на установлении», Т. Гоббс начинает разговор о правах, образующих сущность верховной власти и одновременно являющихся ее признаками. Он представляет двенадцать установлений, являющихся признаками верховной власти в политическом государстве. Так, во-первых, размышляет Т. Гоббс, в таком государстве «подданные не могут изменять форму правления». Он объясняет это следующим образом. «Так как народ заключает соглашение, то следует» понимать, «что он не обязался каким-либо предыдущим соглашением к чему-нибудь противоречащему данному соглашению. Следовательно, те, кто уже установил государство и таким образом обязался соглашением признавать как свои действия и суждения одного, неправомерны без его разрешения заключать между собой новое соглашение, в силу которого они были бы обязаны подчиняться в чем-либо другому человеку»¹⁹⁶.

Во-вторых, по словам Т. Гоббса, в политическом государстве «верховная власть не может быть потеряна» в силу следующих причин. Поскольку, указывает Т. Гоббс, «право представлять всех участвовавших в соглашении дано тому, кого делают сувереном путем соглашения, заключенного лишь друг с другом, а не сувереном с кем-нибудь из участников, то не может иметь место нарушение соглашения со стороны суверена, и, следовательно, никто из его подданных не может быть освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо обязательства. Что тот, кто стал сувереном, не заключает предварительного соглашения со своими подданными – очевидно, ибо он должен был бы заключить соглашение или со всеми (multitude) как одной стороной соглашения или же несколько соглашений с каждым человеком в отдельности». В этом месте Т. Гоббс делает оговорку: «Однако заключить соглашение со всеми людьми как единым целым невозможно», поскольку «до установления государства они не являются единым лицом, а если он заключил много отдельных соглашений соответственно числу людей, то эти соглашения по приобретении им верховной власти становятся недействительными, ибо любое действие, на которое какой-нибудь представитель этой толпы может указать как на нарушение договора, является действием суверена и всех остальных, так как оно совершено от лица и по праву каждого из них в отдельности. Кроме того, если суверен нарушил договор, заключенный им при установлении государства», то «…каждый человек… получает право защищать себя собственной физической силой…». Это противоречит цели, поставленной людьми при установлении государства, а потому «тщетна…» будет «…попытка предоставить кому-либо верховную власть на основе предварительного соглашения. …Соглашения являются лишь словами и сотрясением воздуха и обладают силой обязать, сдерживать, ограничить и защитить человека лишь постольку, поскольку им приходит на помощь меч государства…». Но, замечает Т. Гоббс, в случае, «когда собрание людей стало сувереном, тогда ведь никто не воображает, что такого рода соглашение могло иметь место при этом установлении…»¹⁹⁷.

Кратко говоря, «заключая договор, каждый человек заключает его друг с другом, а не с сувереном, поэтому не может иметь место нарушение соглашения со стороны суверена и, следовательно, никто из его подданных не может быть освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо свои обязательства. Ведь очевидно, что тот, кто стал сувереном, не заключал предварительного соглашения со всеми своими подданными»¹⁹⁸.

В-третьих, пишет Т. Гоббс, «никто не может, не нарушая справедливости, протестовать против установления суверена, провозглашенного большинством». Поскольку, пишет Т. Гоббс, «большинство согласным голосованием объявило кого-нибудь сувереном, то несогласный с этим постановлением должен по выяснении указанного результата … согласиться с остальными…». Несогласный должен «признавать все действия, которые будут совершены сувереном…». В противном случае «он нарушает свой договор и поступает несправедливо»¹⁹⁹.

В-четвертых, рассуждает далее Т. Гоббс, «подданные не могут осуждать действия суверена». Это установление Т. Гоббса приводит к тому, что «каждый подданный является ответственным за все действия и суждения установленного суверена». Отсюда, «что бы последний ни делал, не может быть неправомерным актом по отношению к кому-либо из его подданных, и он не должен быть кем-либо из них обвинен в несправедливости»²⁰⁰.

Пятое установление – «любой суверен наказуем подданным», Т. Гоббс представляет как вывод из четвертого установления. То есть, исходя из четвертого установления, «ни один человек, облеченный верховной властью, не может быть по праву казнен или как-нибудь иначе наказан кем-либо из своих подданных. Ибо каждый подданный, как мы видели, является ответственным за действия своего суверена. Следовательно, наказывая суверена, подданный наказывает другого за действия, совершенные им самим»²⁰¹.

Шестое установление – «суверен – судья в вопросах о том, что необходимо для мира и защиты своих подданных», Т. Гоббс объясняет тем, что «в компетенцию верховной власти входит быть судьей в отношении того, какие мнения и учения препятствуют и какие содействуют водворению мира и, следовательно, в каких случаях, в каких рамках и каким людям может быть предоставлено право обращаться к народной массе и кто должен расследовать доктрины всех книг, прежде чем они будут опубликованы. Ибо действия людей обусловлены их мнениями, и в хорошем управлении мнениями состоит хорошее управление действиями с целью водворения среди них мира и согласия»²⁰².

Седьмое установление Т. Гоббса гласит: «Право предписывать подданным правила, с помощью которых каждый из них столь хорошо знает, что именно является его собственностью, что уже никто другой не может, не нарушив справедливости, отнять ее у него»²⁰³. «К верховной власти, – поясняет это установление Т. Гоббс, – относится вся власть предписывать правила, указывающие каждому человеку, какими благами он может пользоваться и какие действия он может предпринять, не оказываясь стесненным в этом отношении кем-либо из своих сограждан. И именно это люди называют собственностью»²⁰⁴.

Согласно восьмому установлению, «суверену также принадлежат судебная власть и право решать споры». Поскольку, указывает Т. Гоббс, «составной частью верховной власти является право юрисдикции, т. е. право рассмотрения и решения всех споров, могущих возникнуть относительно закона, как гражданского, так и естественного, или относительно того или иного факта», то «без решения споров не может быть защиты подданного от обид со стороны другого. Без такого решения споров» законы «…остаются пустыми звуками… и за всяким человеком в силу его естественного и необходимого стремления к самосохранению остается право защищаться собственной физической силой, т. е. остается состояние войны, противоречащее той цели, ради которой установлено каждое государство»²⁰⁵.

В девятом установлении Т. Гоббс наделяет верховную власть правом «объявления войны и заключения мира в зависимости от того», что она «найдет более полезным», т. е. правом «судить о том, что требуется в данный момент в интересах общего блага и какие силы должны быть для данной цели собраны, вооружены и оплачены, а также какая сумма должна быть собрана с подданных для покрытия расходов». По Т. Гоббсу, «гарантию защиты доставляют каждому народу его вооруженные силы, а сила армии состоит в объединении ее сил под единым командованием, которое поэтому принадлежит суверену, ибо одно право командования над вооруженными силами без всякого другого установления делает того, кто обладает этим правом, сувереном». Поэтому «кто бы ни был генералом армии, лицо, обладающее верховной властью, всегда является генералиссимусом (generalissimo)»²⁰⁶.

В соответствии с десятым установлением верховная власть имеет право «выбора всех советников и министров как гражданских, так и военных». Поскольку целью учреждения верховной власти является осуществление общего мира и защиты, то, по Т. Гоббсу, суверен должен обладать властью использовать те средства, которые он сочтет наиболее подходящими для этого²⁰⁷.

Одиннадцатое установление дает право суверену «награждать и наказывать той мерой, какую он сам сочтет разумной (если более ранний закон ее не определил)». Иначе говоря, Т. Гоббс считает, что верховная власть должна обладать правом награждать богатством и почестями, а также накладывать телесные и денежные наказания, наказание бесчестьем, на всякого подданного в соответствии с ранее изданным сувереном законом. В случае отсутствия такого закона суверен может награждать и наказывать по своему усмотрению, но с целью поощрения людей к служению государству либо удержания их от нанесения вреда этому государству²⁰⁸.

К последнему (двенадцатому) признаку верховной власти в политическом государстве Т. Гоббс относит «право установления почетных титулов и табели о рангах». «Принимая во внимание, – пишет Т. Гоббс, – какую цену люди от природы склонны придавать самим себе, какого уважения они требуют от других и как мало они ценят остальных людей и что из всего этого непрерывно проистекают среди них соперничество, раздоры, заговоры и, наконец, война, ведущая к их взаимному истреблению и к ослаблению их сопротивления общему врагу, необходимо, чтобы существовали законы о почестях и установленная государством градация ценности людей, оказавших или способных оказать услугу государству, и чтобы тот или другой человек был облечен властью претворить эти законы в жизнь». Т. Гоббс, исходя из предыдущих установлений, считает, что именно верховной власти должно принадлежать право раздавать почетные титулы, устанавливать градацию ценности людей, оказавших или способных оказать услугу государству²⁰⁹.

Таким образом, двенадцать указанных установлений образуют сущность верховной власти в политическом государстве и являются признаками, «по которым человек может определить того человека или то собрание людей, которые облечены верховной властью. …Эти права непередаваемы и неделимы»²¹⁰.

Проводившаяся Т. Гоббсом идея всемогущей и нераздельной государственной власти отражала потребности буржуазии в период генезиса капиталистического общества. Когда последнее выработало свой экономический механизм и стало функционировать в силу имманентных законов, буржуазные отношения перестали нуждаться в государственных подпорках. Либеральный лозунг laisser faire стал отводить государству роль «ночного сторожа», обеспечивающего лишь внешний полицейский порядок. В парламентаризме была найдена альтернатива той грубой форме осуществления буржуазной диктатуры, которую рекомендовал Т. Гоббс²¹¹.

Доктрина Т. Гоббса отражала представление о государственной власти в условиях нового, буржуазного государства. Автор выступал за единую централизованную власть буржуазных сил. Абсолютная монархия, которую он предпочитал другим формам правления, была, по его мысли, наилучшим средством обеспечения интересов граждан и других благ, связанных с общественной жизнью²¹². Помимо этого, Т. Гоббс «создал политическое учение, свободное от теологических догматов. Ссылки на святое писание, имеющие целью подтвердить правильность его рационалистических выводов о правах суверена и естественных законах, свидетельствуют лишь о попытке философа найти своеобразный modus vivendi с могущественной тогда религией». Поднимая авторитет «человеческого разума, дискредитированного церковью и схоластикой»²¹³, Т. Гоббс подошел к государственной власти с позиции познания объективной действительности.

В целом учение Т. Гоббса составляет важное звено в поступательном развитии политической мысли. Его сторонниками были Жан Боден и Гуго Гроций, выражавшие потребности буржуазного развития своих стран и считавшие абсолютную монархию единственно приемлемой верховной властью. К сторонникам Т. Гоббса можно отнести и Макиавелли, «выдвигавшего идею всемогущества государственной власти в интересах “первой капиталистической нации”»²¹⁴.

На наш взгляд, данная интерпретация и обоснование доминирующей роли государства в общественном развитии не утратили своей актуальности и сегодня. Не случайно, что после разочарования в либерально-демократических ценностях в 1990-е гг. в результате проведенных радикальных преобразований всех сфер общественной жизни вновь актуализировались различные идеи, обосновывающие системоцентристский вариант развития России. Их сторонники апеллируют к социокультурным особенностям российского населения, склонного к патерналистской модели взаимоотношений общества и власти, к сильному государству, авторитаризму и т. д.

Иной подход предложил Дж. Локк, обосновавший необходимость установления обязательных пределов государственной власти вообще, в какой бы форме она ни выступала²¹⁵. Мыслитель утверждал, что верховная власть имеет свою границу в правах граждан. В противоположность Бодену и Гоббсу, он склонен отрицать само понятие неограниченной власти. «Человек, – писал он, – рождается, имея право на полную свободу и неограниченность пользования всеми правами и привилегиями естественного закона… и по природе своей обладает властью охранять свою собственность, то есть свою жизнь, свободу и имущество»²¹⁶.

Подразумевая под государством «не демократию или какую-либо иную форму правления», а «любое независимое сообщество (any independent community)»²¹⁷, Дж. Локк стремился обосновать чрезвычайно важную задачу – удержать государственную власть в границах, безопасных для развития общества, сконструировать политический механизм, «где бы высшие органы власти лишались возможности сосредоточить в своих руках абсолютную власть и злоупотреблять принадлежащими им полномочиями в ущерб политической свободе, интересам и правам буржуазного индивида»²¹⁸. В духе «юридического мировоззрения» Дж. Локк полагал, что преследуемая цель может быть достигнута исключительно благодаря «правильной» организации государственной власти. Это и стало основой первого развернутого учения Дж. Локка о разделении властей.

Согласно учению Д. Локка, «законодательная власть – это та власть, которая имеет право указывать, как должна быть употреблена сила государства для сохранения сообщества и его членов». Но поскольку «законы, которые создаются один раз и в короткий срок, обладают постоянной и устойчивой силой и нуждаются в непрерывном исполнении или наблюдении за этим исполнением, то необходимо, чтобы все время существовала власть, которая следила бы за исполнением тех законов, которые созданы и остаются в силе. И таким образом, законодательную и исполнительную власть часто надо разделять»²¹⁹.

Говоря о разделении законодательной и исполнительной власти, Дж. Локк отмечал, что «cуществует еще одна власть в каждом государстве, которую можно назвать природной, так как она соответствует той власти, которой по природе обладал каждый человек до того, как он вступил в общество²²⁰… Эту власть, если хотите, можно назвать федеративной»²²¹. Она «включает исполнение муниципальных законов общества внутри его самого по отношению ко всему, что является его частями»²²².

Хотя исполнительная и федеративная власть отличаются друг от друга, отмечает Дж. Локк, они почти всегда объединены, и их не следует «разделять и передавать одновременно в руки различных лиц. Ведь обе эти власти требуют для своего осуществления силы общества, и почти что невыполнимо сосредоточивать силу государства в руках различных и друг другу не подчиненных лиц или же создавать такое положение, когда исполнительная и федеративная власть будут доверены лицам, которые могут действовать независимо, вследствие чего сила общества будет находиться под различным командованием, а это может рано или поздно привести к беспорядку и гибели»²²³.

Рассуждая о соподчиненности властей в конституционном государстве, Дж. Локк настаивает на верховенстве законодательной власти и подзаконном, подчиненном характере исполнительной и федеративной властей. «…В конституционном государстве, – замечает Дж. Локк, – опирающемся на свой собственный базис и действующем в соответствии со своей собственной природой, т. е. действующем ради сохранения сообщества, может быть всего одна верховная власть, а именно законодательная, которой все остальные подчиняются, и должны подчиняться». При этом «законодательная власть представляет собой лишь доверенную власть, которая должна действовать ради определенных целей». Если народ видит, что законодательная власть действует вопреки оказанному ей доверию, то «доверие… должно быть отобрано, и власть возвращается в руки тех, кто ее дал, и они снова могут поместить ее так, как они сочтут лучше для их безопасности и благополучия». Таким образом, «сообщество постоянно сохраняет верховную власть для спасения себя от покушений и замыслов кого угодно, даже своих законодателей, в тех случаях, когда они окажутся настолько глупыми или настолько злонамеренными, чтобы создавать и осуществлять заговоры против свободы и собственности подданного…». Кроме того, «сообщество всегда представляет собой верховную власть…». Однако «его нельзя считать таковой при наличии какой-либо формы правления, так как эта власть народа не может осуществляться до тех пор, пока не распущено правительство»²²⁴.

Рассматривая законодательную власть в различных ее проявлениях, Дж. Локк приходит к выводу, что «во всех случаях, пока существует правление, законодательная власть является верховной»²²⁵. Однако исполнительная власть, по Дж. Локку, обладает правом созывать и распускать законодательный орган. Но это не «дает исполнительной власти верховенства над законодательной, а является просто доверенным полномочием, данным ей в интересах безопасности народа в том случае, когда неопределенность и переменчивость человеческих дел не могут вынести постоянного установленного правила»²²⁶.

Наделяя исполнительную власть указанными полномочиями, Дж. Локк отвечает на вопрос, «что произойдет, если исполнительная власть» попытается «воспрепятствовать созыву и работе законодательного органа, в то время как первоначальная конституция или народные нужды требуют этого? Я утверждаю, – пишет он, – что применение силы в отношении народа без всякого на то права и в противоречие доверию, оказанному тому, кто так поступает, представляет собой состояние войны с народом, который обладает правом восстановить свой законодательный орган, чтобы он осуществлял его власть. Ибо народ создал законодательный орган для того, чтобы он осуществлял его законодательную власть либо в определенное время, либо тогда, когда в этом есть необходимость, а когда ему мешает какая-либо сила делать то, что необходимо для общества и от чего зависит безопасность или сохранение народа, народ вправе устранить эту силу силой же». То есть Дж. Локк считает, что «лучшее средство против силы произвола – это противодействовать ей силой же. Применение силы без полномочий всегда ставит того, кто ее применяет, в состояние войны как агрессора и дает право поступать с ним соответствующим образом»²²⁷.

Учение Дж. Локка о разделении властей отражало специализацию государственной деятельности, исторически складывавшуюся дифференциацию правовых и фактических форм осуществления государственных функций. Он полагал, что во всех правильно организованных правительствах законодательная и исполнительная власти должны находиться в различных руках. Для него это прежде всего «вопрос практического удобства, разделения труда». При этом нельзя сказать, что смысл рассматриваемого учения Дж. Локка сводится лишь к отражению усложняющейся техники государственного управления. Т. Гоббс, например, также заметил увеличивающуюся дифференциацию форм государственной деятельности, но выступал за интеграцию всех государственных полномочий в руках монарха. Дж. Локк, как позже и Ш. Монтескье, руководствовался политическими соображениями²²⁸. В своем учении Дж. Локк видел «метод ограничения каких-либо вымогательств» со стороны тех, кому люди доверили власть, «способ ограничить посягательства и предотвратить злоупотребления той властью, которую они передали в другие руки лишь ради своего блага». Этот способ сводился к тому, чтобы «уравновесить власть правительства, вложив отдельные части ее в различные руки»²²⁹.