Текст книги "Правовое государство: теоретическое проектирование и современная политическая практика. Монография"

Идею разделения властей развивал упомянутый Ш. Монтескье, учение которого возникло в середине XVIII в. В это время во Франции абсолютная монархия начала тормозить развитие буржуазных производственных отношений и производительных сил, страна уже приближалась к политической революции, но власть в стране находилась в руках самодержавного монарха. В этих условиях Ш. Монтескье создает свой труд «О духе законов», вышедший в 1748 г.²³⁰

В главе VI «О конституции Англии» книги ХI сочинения «О духе законов» Ш. Монтескье пытается решить проблему гарантии безопасности граждан от произвола и злоупотреблений властей, обеспечения политической свободы²³¹ на основе совершенствования учения о разделении властей.

Обосновывая идею необходимости разделения властей, Ш. Монтескье исходил из трактовки естественной и политической свободы. Естественная свобода, на его взгляд, существует только в дообщественном состоянии²³². Как и равенство, свобода «есть предмет заботы дикарей»²³³, она обеспечивается справедливостью, нравами, обычаями; ею не обладают лишь племена, не следующие праву и потому обреченные на гибель²³⁴.

Являясь одной из ступеней исторического развития, дообщественное состояние сменяется обществом. В обществе в силу внутренних раздоров, борьбы за власть, войны и т. п. естественные свобода и равенство утрачиваются. Если «в природном состоянии, – пишет Ш. Монтескье, – люди рождаются равными», то в условиях общества «они не могут сохранить этого равенства; общество отнимает его у них, и они вновь становятся равными лишь благодаря законам»²³⁵. Отсюда политическая свобода, по Ш. Монтескье, представляет собой «право делать все, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы», поскольку «то же самое могли бы делать и прочие граждане»²³⁶. Иначе говоря, свобода, по Ш. Монтескье, достижима лишь в таком государстве, «где все отношения опосредованы правом»²³⁷ – в государстве умеренного правления: демократии, аристократии, монархии. Поскольку «всякий человек, обладающий властью, – отмечает Ш. Монтескье, – склонен злоупотреблять ею, и он идет в этом направлении, пока не достигнет положенного ему предела»²³⁸, верховенство права в государстве умеренного правления будет препятствовать этому злоупотреблению.

Вопрос об обеспечении верховенства права Ш. Монтескье решает посредством теории разделения властей. «В государстве, – пишет он, – есть три рода власти: власть законодательная, власть исполнительная и власть судебная. Если власть законодательная и исполнительная будут соединены в одном лице или учреждении, то свободы не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет создавать тиранические законы для того, чтобы также тиранически их применять. Не будет свободы и в том случае, если судебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной. Если она соединена с законодательной, то жизнь и свобода граждан окажется во власти произвола, ибо судья будет законодателем. Если судебная власть соединена с исполнительной, то судья получает возможность стать угнетателем. Все погибло бы, если бы в одном и том же лице или учреждении, составленном из сановников, из дворян или простых людей, были соединены эти три власти: власть создавать законы, власть приводить в исполнение постановления общегосударственного характера и власть судить преступления или тяжбы частных людей»²³⁹.

Законодательная власть, по мнению Ш. Монтескье, должна принадлежать народу через его представителей. Исполнительная власть должна находиться в руках монарха, поскольку данная «сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими»²⁴⁰. «Исполнительную власть могут осуществлять и другие лица, но только не члены законодательного собрания, так как это привело бы к утрате свободы»²⁴¹. Судебная власть должна принадлежать не какому-либо постоянному учреждению, а лицам, избираемым из среды народа на определенное время²⁴².

Основное назначение законодательной власти состоит в том, чтобы «выявить право и сформулировать его в виде положительных законов государства, обязательных для всех граждан»²⁴³. Выступая в качестве органа, реализующего общую волю государства, исполнительная власть лишь исполняет законы, установленные законодательной властью. Поэтому «исполнительная власть ограничена по самой своей природе…»²⁴⁴. Судебная власть «карает преступления и разрешает столкновения частных лиц»²⁴⁵, тогда как законодательная и исполнительная власти регулируют общегосударственные дела. «В силу этого свобода и безопасность граждан зависят прежде всего от четкого функционирования судебной власти»²⁴⁶. «Судебная власть, – отмечает Ш. Монтескье, – в известном смысле не является властью»²⁴⁷, поскольку ее задача состоит в точном применении закона²⁴⁸. «…Судьи народа, – писал он, – не более как уста, произносящие слова закона – безжизненные существа, не могущие ни умерить его силу, ни смягчить его суровость»²⁴⁹. Поэтому судебная власть «не сдерживается никакой другой властью. В отличие от нее законодательная и исполнительная власти, также имея правовой характер, все же могут злоупотреблять властью, допускать произвол, что приводит к ликвидации свободы и безопасности граждан. Чтобы избежать подобных нежелательных последствий, они должны быть не только разделены, но и наделены правом приостанавливать и отменять решения друг друга»²⁵⁰.

Идеи Д. Локка и Ш. Монтескье о разделении властей, существенно повлиявшее на содержание первых французских конституций и на становление американского политического строя, тем не менее встретили и критические замечания. Так, по словам И. Бентама, власти, разъединенные и независимые друг от друга, не могут образовать нечто институционально целое в системе государственного управления. Если необходима «верховная власть, которой подчинены все отрасли администрации, то здесь налицо будет различение функций, а не разделение власти, ибо власть, осуществляемая лишь согласно правилам, предуказанным высшей властью, не является отдельной властью: это часть высшей власти, и носитель последней так же может взять назад эту часть, как он передал ей, так же может изменить правила осуществления ее, как он определил их»²⁵¹.

Ж.-Ж. Руссо, критикуя идею Монтескье о разделении властей с позиции неотчуждаемого, единого и неделимого народного суверенитета, одним из первых признал необходимым разделение только государственных функций. Он считал, что равновесие всех государственных органов может быть достигнуто благодаря преобразованию верховной законодательной власти, воплощающей суверенитет народа²⁵².

Позже якобинцы, для которых, кстати, Ж.-Ж. Руссо был идейным вдохновителем, сочли равновесие властей «химерой»²⁵³. Конвент являлся как законодательным, так и исполнительным органом власти, а в якобинской Конституции 1793 г. прямо отрицался принцип разделения властей. В то же время победившая буржуазия в Конституции Франции 1795 г. определила разделение властей как «первое условие свободного правления», «вечный закон», без которого «общественный порядок не может быть характеризован»²⁵⁴.

В целом первые результаты воплощения либеральных идей в политическую практику в ходе Великой Французской революции и оформления политической системы США оказали определенное влияние на философскую мысль о власти и государственной власти. Среди философов, попытавшихся осмыслить новые реалии общественно-политической жизни, видное место занимает творческое наследие И. Канта²⁵⁵.

Понимание государственной власти И. Кантом складывалась под влиянием трудов Ш. Монтескье и Ж.-Ж. Руссо. Он, так же как и они, признавал идею разделения властей: верховная власть (суверенитет) в лице законодателя; исполнительная власть (основанная на законе) в лице правителя; судебная власть (признающая за каждым Мое и Твое согласно закону) в лице судьи. При этом каждая из властей должна быть автономна и действовать в рамках своей компетенции. И. Кант обращал внимание на то, что все три власти в государстве не что иное, как выражение соединенной воли народа. При этом законодательная власть должна быть безупречна; исполнительная непреодолима; судебная неизменна. Законодательная власть должна принадлежать только общенародной воле, которая выражается в подаче голоса со стороны граждан. Граждане как таковые должны обладать тремя неотъемлемыми свойствами (атрибутами): законною свободою, гражданским равенством и гражданскою самостоятельностью. Законная свобода состоит в праве повиноваться лишь тому закону, в создании которого гражданин участвовал своим голосом. Гражданское равенство дается признанием равных прав за всеми гражданами: в пределах равного подчинения закону допустимо лишь моральное преобладание одного над другим. Наконец, гражданская самостоятельность заключается в том, что своим существованием и самосохранением гражданин обязан своим собственным силам, а не чьему-либо усмотрению. Только при наличии этих атрибутов гражданин может осуществлять свою законодательную волю. С этой точки зрения И. Кант не признает полицейское государство, называя его патриархальным, поскольку оно стремится уподобиться отцу, в отличие от патриотического государства, где каждый чувствует себя в родном лоне²⁵⁶. Он признает наилучшим строем «тот, где власть принадлежит не людям, а законам»²⁵⁷.

В XIX столетии именно эти кантовские принципы были интегрированы в концепцию правового государства. Однако, на наш взгляд, уже в тот период были обозначены противоречия, ставшие следствием неоднозначной трактовки государственной власти в системе правового государства. С одной стороны, в правовом государстве власть организуется и осуществляет свои полномочия в силу правовых норм, а управление осуществляется строго в тех пределах, которые установлены законом. Но, с другой стороны, при таком подходе деятельность государственной власти сводится прежде всего к осуществлению юридических норм. В этом случае государственная власть утрачивает свое имманентно присущее свойство объективно необходимой и общественно востребованной многофункциональности, основано на проявлении политической воли.

Это противоречие пытались разрешить многие исследователи второй половины XIX – начала XX в., прежде всего сторонники так называемой волевой теории. Так, по мнению основателя юридической школы государственного права Гербера, «государственная власть есть волевая сила персонифицированного нравственного организма. Она не есть искусственное и механическое объединение многих единичных воль, а нравственная совокупность силы сознательного народа… Государственная власть есть общая воля народа как этического целого для целей государства, в средствах и формах государства»²⁵⁸.

По М. Зейделю, «государство ни в каком случае не есть господствующая воля; оно и не обладает господствующей волей. Абстракция “государство” не может хотеть, а только конкретное государство может подлежать господству. Господствующая воля находится над государством и подчиненность ей придает стране и людям государственный характер». Поэтому «государствующая воля есть всегда воля над государством, а не воля государства»²⁵⁹. Его идею развивали Э. Линг²⁶⁰ и К. Бернгак²⁶¹, обосновывая господствующую волю не над государством, а в системе самого государства.

Г. Еллинек, утверждая, что «властвовать – значит отдавать безу-словные приказания»²⁶², в своем знаменитом труде «Закон и указ» определил государство как «объединенную полновластной волей господствующую организацию оседлого народа»²⁶³. Эта идея заложена и в его труде «Общее учение о государстве», где он утверждает, что «организация возможна лишь в силу общепризнанных положений о юридическом образовании единой воли, объединяющей множество в единое целое… Всякое состоящее из людей целевое единство нуждается в руководстве единою волею. Волю, имеющую попечение об общих целях союза, повелевающую и руководящую исполнением ее велений, представляет союзная власть»²⁶⁴.

По мнению А. А. Аффольтера, «власть или государство не есть правовое или юридическое понятие, но просто естественное явление, как следствие организации»²⁶⁵. Поэтому «…рассмотрение понятия власти или господства в государственном праве составляет ошибку, вызывающую много невыгодных последствий»²⁶⁶.

Волевой теории придерживался и русский ученый В. В. Ивановский. Он говорил о государственной власти, которая «господствует не по собственному праву, но по собственной силе. Никто право сам для себя создать не может. Право всегда устанавливается кем-либо для других… Для самой юридической власти право юридически не обязательно, здесь можно говорить только об обязанности нравственной»²⁶⁷.

Напротив, Г. Ф. Шершеневич, замечая, что «построить понятие о государственной власти на одной силе также трудно, как и на одной воле…», выдвигал идею, что «государственная власть есть основанная на самостоятельной силе воля одних (властвующих) подчинять себе волю других (подвластных)»²⁶⁸. Отрицая возможность правовой обусловленности и правового ограничения государственной власти, он делает вывод о том, что «только два обстоятельства фактически ограничивают государственную власть: нравственное сознание и благоразумие властвующих, с одной стороны, возможность противодействия подданных – с другой»²⁶⁹.

Отвергал волевую теорию и Н. М. Коркунов. «Власть, – пишет он, – это только условное выражение для обозначения причины явления государственного властвования. Что такое власть, это можно вывести только путем выяснения общих свойств этих явлений, и наукой может быть принята только гипотеза, объясняющая все разнообразие явлений властвования. Волевая теория не удовлетворяет этому основному условию. Она не дает объяснения всех явлений государственного властвования, с некоторыми из них она находится в прямом противоречии, и потому она должны быть отвергнута»²⁷⁰. Свое понимание государственной власти он обосновывает следующим образом. «Властвование, – по его мнению, – предполагает сознание не со стороны властвующего, а только со стороны подвластного. Все, от чего человек сознает себя зависимым, властвует над ним, все равно, имеет ли это властвующее волю или не имеет ее, и даже независимо от того, существует это властвующее или нет. Для властвования требуется только сознание зависимости, а не реальности ее. При таком понимании власти нет надобности олицетворять государство, наделять его волей. Если власть – сила, обусловленная сознанием зависимости подвластного, то государство может властвовать, не обладая ни волей, ни сознанием, лишь бы люди, его составляющие, сознавали себя зависимыми от него»²⁷¹.

Суть марксистского подхода к понятию государственной власти в России наиболее четко была представлена Г. В. Плехановым и В. И. Лениным. По глубокому убеждению марксистов, государственная власть есть не что иное, как воля экономически господствующего класса и средство социального преобразования. По словам Г. В. Плеханова, она «представляет собою ничем не заменимое орудие коренного переустройства производственных отношений. Поэтому всякий данный класс, стремящийся к социальной революции, естественно старается овладеть политической властью»²⁷². Само же государство, – писал В. И. Ленин, – это «есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим»²⁷³.

Либерально-правовую трактовку учения о государственной власти наиболее обоснованно представил Б. А. Кистяковский. Для нашего исследования особенно важно, что он одним из первых предложил своеобразный системный подход к анализу государственной власти, основанный на последовательном изучении ее составных частей. «Мы должны, – пишет он в частности, – строго отличать социально-психические элементы в том процессе, который приводит к подчинению одного человека другим и признанию одного властвующим, а другого подчиненным, от того, что сложилось благодаря историко-политическим условиям, т. е. благодаря долгому процессу исторического развития, приведшего к созданию современного государства, и, наконец, от того, что составляет формально-юридическую сторону власти и что гарантируется современным государственно-правовым порядком»²⁷⁴.

На основе такого подхода, Б. А. Кистяковский обосновывал идею о государстве как о правовой организации народа, обладающей во всей полноте своею собственной, самостоятельной и первичной, т. е. ни от кого не зависимой властью²⁷⁵. В таком государстве верховная власть, даже если она всецело принадлежит народу, не абсолютна, а известным образом ограничена в том смысле, что не может посягать на неотъемлемые права и свободы граждан. Верховное положение в государстве должны занимать органы законодательной власти, подчиняющие и связывающие нормами права правительство и находящиеся в зависимости от него административный аппарат и судебную систему. Народное представительство – проводник осуществления господства права. Строгое и неуклонное соблюдение законов исполнительными и судебными органами – непременное условие успешного функционирования правового порядка. Кроме того, зависимое положение исполнительной власти также достигается в результате строгой министерской ответственности при парламентском режиме. По его мнению, ограничить возможный произвол со стороны административных органов можно путем судебной проверки издаваемых ими актов с точки зрения соответствия их действующему законодательству. Иначе говоря, в данном случае речь идет о контроле над деятельностью администрации с целью подчинения ее законам²⁷⁶.

Своим подходом к государственной власти Б. А. Кистяковский преодолевает ограниченность «волевой» и классовой концепции власти. На наш взгляд, его концепция представляет собой наиболее полное обоснование адаптации юридической трактовки нормативных основ правового государства и его институциональных характеристик к условиям российской действительности в дореволюционной России. Однако практика показала, что данный классический вариант совершенствования существовавшей политической системы оказался не востребованным и в политической практике России был реализован наиболее радикальный вариант преобразования, основанный на сломе монархического государства и его замене на диктатуру пролетариата. Социалистический вариант оказался наиболее удаленным от идей правового государства, верховенства права и закона.

Несколько по-иному подходил к понятию власти немецкий политолог, социолог, историк, экономист и юрист М. Вебер²⁷⁷. Он был одним из первых европейских ученых, который осознал фундаментальность феномена власти. Отождествляя господство с властью, М. Вебер считал, что господство предполагает взаимное ожидание и взаимное признание: того, кто приказывает, что его приказу будут повиноваться, а тех, кто повинуется, что приказ будет исполнен и признан. В этом заключается, согласно М. Веберу, социальная природа господства, т. е. власти. Он вычленяет три типа господства. Первый тип господства – легальное господство, в основе которого лежит целерациональное действие. Оно подчиняется юридическим законам, формально-правовому началу. Данный тип господства осуществляет слой бюрократии, который для М. Вебера является выразителем компетентности руководства и рациональности управления. Второй тип господства – традиционное господство, основанное на вере в священность и законность издревле существующих порядков. Этот тип господства подразделяется им на два вида – патриархальное и сословное. Для патриархального вида господства характерно то, что начальник совпадает с господином, подчиненные с подданными и слугами. Для сословного вида господства характерно то, что господствующий и подчиненный слои представляют собой сословия со своими привилегиями и возможностями. Ведущие характеристики этого типа господства состоят в том, что господствующее сословие обладает привилегией на господство. Третий тип господства – харизматическое господство, которое основывается на экстраординарных способностях человека, пришедшего к власти – его пророческом даре, силе духа и слова²⁷⁸.

Как представляется, отождествление власти с господством в концепции М. Вебера можно считать одним из ведущих, но не единственным ракурсом на проблему власти в государстве. Обусловлено это тем, что мыслитель, обосновывая свою концепцию, исходил их тех характеристик властных отношений в государстве, которые имели место в политической жизни начала ХХ столетия. Последующие глобальные изменения, которые произошли в результате воздействия альтернативных социалистических моделей государства, а также в результате внутрисистемных изменений демократических стран, явили собой важнейшие основания для пересмотра веберовской концепции власти и обусловили необходимость дальнейшего ее концептуального осмысления.

Интересен взгляд на проблему власти представителей теории социального обмена. Известный представитель данного направления П. Блау в труде «Обмен и власть в социальной жизни»²⁷⁹ изложил свою теорию как своеобразный синтез бихевиористического и структурно-функционального подходов. Согласно П. Блау, социальный обмен лежит в основе взаимодействия и возникновения различий статуса и власти в случае неэквивалентного (несимметричного) обмена. Дифференциация статуса и власти ведет к возникновению социальной организации и ее легитимации – признанию всеми участниками обмена, основанному на культурных ценностях. Обмен не лежит в основе ценностей, а следовательно, и не объясняет феномен власти целиком. Легитимация и организация усугубляют неравенство, создавая структурные предпосылки социального изменения. Фактически П. Блау подходил к понятию власть исходя из ее веберовской трактовки как «способность одного индивида или группы осуществлять свою волю в отношении других – либо через страх, либо отказывая в обычных вознаграждениях, либо в форме наказания и вопреки неизбежному сопротивлению»²⁸⁰. Как представляется, в рамках нашей темы данная трактовка власти недостаточна, так как государственная власть в своем многомерном проявлении не ограничивается использованием волевых ресурсов, но в той или иной степени всегда опирается на нормативно-правовой ресурс, а также на информационно-коммуникационные технологии обеспечения своей легитимности, в том числе и в отношении использования ресурсов силового принуждения.

Несколько иначе объяснил феномен власти С. Лукс. В основе идеи власти у С. Лукса лежит весьма простая посылка: один индивид каким-то образом воздействует на другого. Однако не всякое воздействие можно считать применением власти. Мы ежедневно оказываем на кого-нибудь множество видов воздействия, но далеко не все из них можно отнести к проявлению власти. С. Лукс полагает, что власть – не просто обыденное, а морально значимое или нетривиальное действие²⁸¹. Но возникает резонный вопрос: по какому критерию можно различать тривиальное действие от нетривиального? С. Лукс считал, что нетривиальность проявления власти по отношению к кому-то связана с его интересами и состоит в покушении на его автономность и действии против его воли.

После опубликования работ С. Лукса его теория была подвергнута критике. В основном С. Лукса критиковали за его определение власти в той части, где он говорит о покушении на автономность личности. Так, если признать, что проявление власти по отношению к другому лицу – это покушение на его автономность, то нам пришлось бы исключить множество примеров, когда власть применяется для того, чтобы убедить или побудить действовать во имя блага²⁸². Однако сам С. Лукс отмечал, что благая цель требует жертв и может причинять одновременно и определенный вред²⁸³.

Следует отметить, что критики не отвергали «трехмерную» теорию власти, сформулированную С. Луксом, они лишь указывали на несоответствия или противоречия в его доказательствах.

В советский период в нашей стране доминировала трактовка классового подхода к власти, сформировавшегося под воздействием марксистско-ленинской философии. В соответствии с ней власть определяли как авторитет, обладающий возможностью подчинять своей воле, управлять или распоряжаться действиями других людей, как форму социальных отношений, характеризующуюся способностью влиять на характер и направление деятельности и поведения людей, социальных групп и классов посредством экономических, идеологических и организационно-правовых механизмов, а также с помощью авторитета, традиций, насилия²⁸⁴. В целом же классовый подход к анализу власти был общим местом всех теоретических исследований по политической социологии советского этапа²⁸⁵.

О том, что такая трактовка власти и государства стали основой для формирования тоталитаризма в СССР, написано немало монографий и научных сборников политологов, историков, философов в современной России²⁸⁶. Суть их сводится к тому, что отказ от идей правового государства, основанного на механизмах разделения властей и системе сдержек и противовесов, на верховенстве закона и прав человека, неизбежно ведет к установлению тоталитаризма. Декларативное обоснование советского государства как диктатуры пролетариата, реализующей насильственными способами интересы трудящихся, на практике оборачивалось насилием не только по отношению к эксплуататорским классам, но и большинства населения. Самый наглядный тому пример – проведение насильственной коллективизации, затронувшей интересы десятков миллионов российского крестьянства. Игнорирование их прав и свобод обосновывалось необходимостью защиты интересов государства диктатуры пролетариата. Однако на практике была сформирована тоталитарная система, в которой доминирующие позиции занимала партийная номенклатура²⁸⁷, контролирующая советскую, хозяйственную и силовую номенклатуру.

Подводя итог, можно констатировать, что исследование позволило выявить следующие тенденции в эволюции различных трактовок феномена власти и ее места и роли в правовом государстве. Длительное время данная концепция основывалась на либеральных идеях естественных прав и свобод граждан и различных версиях договорной теории происхождения государства. Однако в процессе сложных революционных и реформистских процессов перехода от абсолютизма к конституционным монархиям и республиканским формам правления имели место и различные модели институциализации правового государства. На основе осмысления данных весьма разнообразных практик постепенно выкристаллизовывались и теоретические представления об универсальных свойствах, принципах функционирования и обязательных признаках правового государства.

Соответственно происходило и переосмысление сущности власти в правовом государстве. Исходной стала ее волевая трактовка и понимание в качестве ключевого элемента в системе отношений «господства-подчинения» в обществе, нуждающегося в конституционно закрепленном и институализированном механизме сдержек и противовесов, а также механизмах контроля со стороны общества против возможных злоупотреблений. В результате концептуальным дополнением юридической интерпретации теории правового государства стала теория гражданского общества, независимые институты которого обосновывались в качестве главного сдерживающего начала деятельности властных структур. Правовое государство, инициативно идущее на взаимодействие с институтами гражданского общества, стало трактоваться как «социальное государство», что по факту несколько размыло смысловые границы обоих понятий: в определении природы государственной системы. Критерий, каковым выступал принцип организации и выполнения базовых функций, оказался подменен другим критерием, так сказать, «стилем поведения» государственных институтов и идеологической направленностью этого поведения. У этой теоретической подмены есть положительная сторона: существованию правовых государств в современном мире возвращается та конкретность смысла, которую они отчасти утратили тогда, когда цивилизационным противовесом им перестали быть авторитарные государственные системы, в противостоянии с которыми существование правовых государств обретало смысл. Появилась возможность разработки политической наукой проблематики правового государства в ракурсе тех социальных коммуникаций, в которые оно целенаправленно включается и которые даже пытается ввести в удобные для себя форматы.

Соответственно эволюционировала и трактовка сущности власти в правовом государстве в направлении ее функционального понимания, суть которого сводилась к обоснованию и расширению регулирующих возможностей государства в решении важнейших общественных проблем. Важнейшим принципом такой концепции правового государства стало не только верховенство закона и равенство всех перед законом, но и принцип социальной справедливости.

В рамках данной концепции правового государства государственная власть рассматривается как некое многомерное, синтетическое образование, включающее различные «измерения» и «отношения» на уровне коммуникативности государственных и гражданских институтов, социальных общностей и их лидеров, распределения ресурсов, социальной реализации власти. Политическая власть в этом случае определяется, скорее, как регулятор общественных отношений, всеобщий механизм социального взаимодействия, общественной самоорганизации и саморегулирования, чем как принадлежащие какому-либо субъекту «вещь» или «атрибут», как это трактовалось в классических «силовых» и «волевых» конструкциях.

Среди многих причин проблем и противоречий в деятельности государственных институтов современной России важную роль играет отсутствие четкой и ясной стратегии развития. Развития не только общества, но, что может быть даже важнее на данном историческом этапе, государства. Идея «социальности» государства нравственно легитимирует существование государственного порядка и государственных институтов, но не настолько, чтобы в общественном сознании не рождались вопросы и претензии в отношении этой легитимности. А поскольку рост общественных запросов есть процесс достаточно самостоятельный от возможностей государства прямо влиять на него и имеющий сложную и неровную динамику, то акцент в определении перспектив развития государства на его «социальности» реально сопряжен с такими же рисками, с которыми сегодня в условиях мирового финансового кризиса столкнулись Испания, Греция, Болгария, другие страны Евросоюза с традиционно социально ориентированной государственной политикой. Как бы хорошо государство ни решало социальные проблемы, это не исключает существования высокого уровня социальной неудовлетворенности государственной политикой. Просто потому, что речь идет именно о социальных проблемах, в решении которых общество предпочитает ориентироваться на традиции в той же степени, а может быть и большей, чем государство. Государство в этом случае становится для общества конкурирующим субъектом в решении его собственных проблем. Поскольку российское государство встало на этот рискованный путь, то налицо как ответная реакция социума на рискогенное поведение государства, неудовлетворенность в обществе функциональностью власти в решении важнейших проблем переходного периода, отсутствие эффективной деятельности по упрочнению правового и общественного порядка, регулированию экономической жизни и удовлетворению наиболее важных материальных и духовных нужд своих граждан. Налицо, с другой стороны, и очевидные трудности со способностью самого государства презентовать перед обществом свои правовые признаки. Эти признаки оно постоянно вынуждено микшировать в угоду тренду своей социальности, приверженности принципам справедливости, традициям. Налицо недоверие граждан к важнейшим государственным органам, облеченным властью, которые в соответствии с принципами правового государства должны быть исполнителями предписаний и для которых власть должна быть не столько субъективным правом, сколько их правовой обязанностью, которую они должны нести, осуществляя функции власти как известное общественное служение на благо своего народа. И столь же очевидное недоверие государственных институтов, государственной элиты к самой себе, что выражается в активно развивающейся коррупции, в желании носителей власти при удобном случае обменять свой властный ресурс на материальные блага, которые в сравнении с властью в этом случае выглядят более надежным вложением человеческого капитала элиты. Итогом такой ситуации является отсутствие системной легитимности данной власти, а соответственно и отсутствие прочного фундамента для стабильного общественного развития.