Текст книги "Полдень"

*

На деле она оказалась не злой, а просто шумной и горластой старухой. Спустя неделю Аня с удивлением обнаружила, что начинает к ней привыкать. Со своей стороны, Клавдия Юрьевна также стала проявлять к Ане некоторые признаки симпатии.

В следующий понедельник, когда все гурьбой привычно двинулись в сторону шкафов с ведрами и тряпками, старшая санитарка отозвала ее в сторону, и сказала, что для Ани у нее найдется кое-что поинтересней.

– Ты, я вижу, девка стоящая, с понятием. Поэтому с сегодняшнего дня начнешь у меня обслуживать палаты. Вот, знакомься, Юрик. Тоже будущий врач. Третий год уже у меня, скоро до медбрата подымется. Хороший мальчик, старательный. Такому не страшно уколы доверять ставить, мимо жопы не попадет. Введи ее в кури дела, Юр!

Юрик, худой и щуплый, смотрелся совсем подростком, и казался куда младше своих подопечных. Тем не менее, держался он вполне уверенно. Юрик объяснил, что на них возлагается ответственность за четыре крайних палаты южного крыла.

– В южном крыле у нас вторичный сколиоз помещается. Справа парни, а слева девки. Вставать им нельзя от слова совсем, так что все на санитаров ложится – помыть, переодеть, накормить, судно там подать или утку. Хотя они, конечно, в основном в памперсах. Но поначалу-то человеку трудно от привитых навыков отказываться.

– Они что, парализованы?

– Нет. Но закреплены на щитах так, что не пошевелиться.

– Совсем-совсем?

– Совсем-совсем. Иначе коррекция окажется неполной.

*

Палаты представляли собой светлые залы с окнами во всю стену. Еще одно окно, круглое, куполообразное было в потолке. По ночам в него было видно звезды.

Большие комфортабельные кровати расставлены были в свободном порядке, к тому же они легко менялись местами. У каждого пациента под правой рукой находился пульт, позволяющий управлять кроватью по своему усмотрению – двигать ее вперед, назад или вбок, а также поднимать щит, к которому пациент был намертво прикреплен выше, ниже или даже ставить вертикально.

Самое верхнее из креплений располагалось на уровне подмышек, поэтому ребята могли более-менее свободно двигать головой и руками. Над койками располагались экраны, которые управлялись с помощью тех же всемогущих пультов, включавших в себя также игровые приставки.

Как раз когда Аня с Юриком входили в палату, двое подростков азартно резались в какую-то игру.

– Убил, убил, убил! – вопил смуглый черноглазый мальчик с родинкой на щеке. – Убил, и не спорь, пожалуйста!

– Ну, где убил, когда я от тебя на дирижабле улетел? – с ленцой вопрошал его рыжий одутловатый парень с узкими припухшими глазами на землисто-сером лице.

– Какой дирижабль, ну какой еще дирижабль! Не было там вовсе никакого дирижабля!

– А в моей версии был. И закрой хлебало, а то я больше играть с тобою не буду. Ненавижу, когда визжат! Когда, наконец, до тебя дойдет, что ты не можешь меня убить? И никто другой не сможет. Потому, что дольше меня в эту игру не играл никто.

– А вот и не поэтому! А потому, что ты все врешь! Не было там никакого дирижабля, ты сам его прямо сейчас придумал. Давай отмотаем назад, и посмотрим?

– Не буду я ничего отматывать. Некогда мне. Меня вон сейчас мыть станут. Правда, Юра?

– Ага, испугался! Сам знаешь, что я прав! Юр, а правда вы меня первым помоете? Что, съел? Так тебе и надо.

*

Со стороны спины, пониже поясницы, в щит был вделан съемный кусок, включавший в себя подкладной круг. Но сама спина от пояса до подмышек прикреплена была к щиту как бы приклеена. Между ней и щитом не видно было даже малейших зазоров. Там, похоже, никогда не мыли, и даже не протирали. Аня подумала, что, наверняка, когда щит, наконец, снимают, на нем остаются ошметки кожи.

Большинство палатных старожилов, проведших в этой палате год или больше, выглядели все на одно лицо – вялые, одутловатые, расплывшиеся. Если их что и интересовало, то только компьютерные игры.

– К ним ходят массажисты и физиотерапевты, – уверял Аню Юрик. – Для них разработаны всякие гимнастические комплексы. При желании ведь они даже ползать могут – укладывают щит на пол, и пожалуйста, ползи себе, отталкиваясь руками. Но только нет ведь у них никаких желаний.

Аня могла бы с этим поспорить – ребята постарше во время мытья демонстрировали ей свои желания порой весьма откровенно. Она, конечно, делала вид, что не замечает. Иногда, как бы невзначай, брызгала холодной водой или шлепала мокрым полотенцем. Конечно, она их жалела. Но все-таки совсем не так, как жалела новеньких.

Новоприбывшие отличались от старожилов разительно. Они тоже были схожи между собой. Но роднило их не равнодушие, а отчаяние.

Сперва Аня пыталась с ними как-то разговаривать, утешать. Убеждала, что вторичный сколиоз это еще не конец света, что три года пролетят быстро, и у них еще будет полно времени насладиться радостями жизни, ведь люди сегодня живут долго-долго.

Ее почти не слушали. Даже самые маленькие, которым, по идее, должно было быть свойственно верить в сказки, смотрели как сквозь нее. Их словно сбили на лету, как птицу в полете.

Те, что постарше снисходили иной раз до ответа. Одна тихая, и мечтательная в прошлой жизни девочка – они были раньше знакомы, ходили когда-то вместе в один кружок – в ответ на Анину прочувственную тираду улыбнулась ей снисходительно, и сказала:

– Ань, ну что ты несешь? Можно подумать, ты сама не видишь, какими здесь все становятся за три года? Взять хоть вашу Дусю…

– А что наша Дуся? Дуся, между прочим, хороший пример! Дуся выучилась, работает, преодолела себя…

– Ань, пойди и возьми в библиотеке фотоальбом победителей научно-технических олимпиад среди старшеклассников за 22… год. Полистай, посмотрим, узнаешь ли ты свою Дусю среди призеров. Между прочим, это была самая перспективная разработка из всех. Дуси и еще одного парня. Насколько я понимаю, он этим изобретением и дальше потом занимался. Их же тогда обоих прямо без экзаменов в университет брали. Поехал-то, как ты понимаешь, он один. Защитился, ученый с мировым именем. А Дуся… ну да, справилась, работает. Горб даже не особо заметен, и хромота практически прошла. Ладно, Ань, не трави душу. Я, если помнишь, тоже хотела когда-то стать врачом.

*

– Юр, но их хотя бы изредка можно отвязывать? Минут на десять, массаж сделать и спинку протереть? Там же, небось, все ткани за три года некротизируются!

– Нельзя. А ткани перед закреплением щита обрабатывают специальным защитным составом. Ань, ну что за дурацкие вопросы?! Чему вас только учат на теории? Вы что, сравнительную анатомию антропоморфов не проходили?

– Где нам, мы ведь только первый курс. Тут бы с обычной анатомией разобраться. На той неделе зачет по костям, а я ни бум-бум.

– Что ж ты так? А говорила, отличница, – поддел он.

– Так я и есть отличница. Вот увидишь, все сдам на пять! В выходные сяду и вызубрю. У меня знаешь, какая память? Еще и время останется книжку почитать.

– Книжку почитать? – Юрик призадумался. – Слушай Ань, – неожиданно спросил он. – Ты подписку о неразглашении давала?

*

«Счастье каждого отдельного человека прямо пропорционально степени стабильности окружающего общества, и обратно пропорционально коэффициенту девиантности его поведения относительно общепринятых норм. Долг каждого гражданина поддерживать в обществе стабильность. Любой гражданин сознательного возраста должен осознавать, что от степени сознательности его поведения зависит…»

– Лерк, а сознательный возраст это с когда? С двенадцати лет или с четырнадцати?

– Машк, ты часом, не заболела? С двенадцати, ясный фиг! Ну, помнишь, у нас еще собрание торжественное было, значки всем специальные выдали, и объявили, что с завтрашнего дня общественные работы удлиняются для нас на два часа. Маш, ты что, правда, не помнишь?!

– Собрание? Не, не помню. Наверное, я его проболела. Это когда было, в начале шестого класса? А, у меня тогда грипп был, с высокой температурой. Мама прямо саму себя превзошла, раздобыла мне справку не на стандартные три дня, а на две недели. Я приехала, все уже давно работали и учились.

– Что ж ты, так и осталась без значка?

– Нет, значок вроде у меня был. Наверное, Дуся мне его потом приколола. Это какой значок, синенький такой, с небом, солнышком, и колоски внизу, они же и буквы?

– Он самый! А буквы были СГО. Сознательный гражданин отечества.

– Ты знаешь, мне кажется, все это было так давно! Вроде как и не со мной.

– А с кем же еще, глупая?

– Ну-у… С другой какой-нибудь Машей.

Лера завистливо глянула на подругу. Вот ведь дите дитем! И как некоторым удается? Ну, ничего, найдется и на Машку управа. Рано или поздно какой-нибудь парень сообразит, как к ней подъехать, а там уж Машка никуда не денется! Залетит и обабится, как все.

– Что ты учишь, социологию? Можешь не трудиться. Все равно Макс тебя не спросит.

– Это почему еще?

– Да он даже дышать в твою сторону боится! Колись, как ты его околдовала?

Маша сложила губки бантиком, и похлопала ресницами.

– Даже и вообще не понимаю, о чем ты.

– Да ладно тебе выделываться! Дурочку-то не строй из себя. А что, Максим мужик видный. Не будь он учителем, я б может и сама…

– Можно подумать, учитель это какая-то неизлечимая заразная болезнь.

– Нет, но пока мы в школе, учителя для нас, а мы для них вроде как неприкасаемые.

– Ну и глупо! Как будто кому-то от этого плохо.

Лерка указала подбородком на книгу, все еще лежащую на коленях у Маши, и раскрытую все на той же странице.

– Читай внимательнее. Глядишь, пригодится. Видишь, дальше у тебя два столбца жирным выделено? «Действия, угрожающие стабильности общества…»

– Ага. А внизу, курсивом: «Действия общества, грозящие разрушить стабильность личности…».

– Чего?! Не, я курсив никогда не читаю. Курсив же никто спрашивать не будет.

*

– Лежи спокойно, не дергайся.

– Так гель же холодный! Доктор, а можно вы экранчик ко мне развернете? Ну, чтобы я тоже видела?

– На, смотри! Нечего там видеть! Пятна всякие на экране, и все. Когда родится, тогда и рассмотришь.

– Почему? По-моему, вон там нос. И ладошка?

– Ты глянь, глазастая какая! Ты на кого учишься?

– На портниху. Закройщица мужской и женской одежды.

– Ну и зря! С таким зрением в снайперы тебе прямая дорога.

– Доктор, а у меня мальчик или девочка?

– А ты платье мне сошьешь, если скажу?

– Могу. Вы только размеры дайте, и материал какой-нибудь.

– Ишь ты, материал. С материалом-то каждый сможет. Это я и сама смогу, с материалом-то… Вставай давай, вытирайся. Ну, что застыла? Выходи, зови следующую. Видела, какая там очередь? И что вам всем так неймется! Точно пятерки вам за это ставят.

– А…

– Бэ. Девочка у тебя. Ступай уже, не задерживай. Следующей скажи, пусть заходит.

И чего они все такие нервные? К какой не придешь. Ну, правда! Ни тебе здрасьте, ни до свидания! Эта, по сравненью с другими, даже еще ничего. Шутить даже пыталась. А то есть такие, что губы подожмет, и ни улыбнется даже ни разу.

И голос у всех такой напряженный, дрожащий, точно вот-вот сорвется на крик.

Ладно, главное-то сказала. Девочка… Интересно, глаза карие будут или голубые? Вот бы если б голубые, как у Сережки! Но, говорят, если у одного из родителей темные, то темные гены светлых всегда перебьют.

Ну, может, хоть рыжая будет. И то хлеб.

Девочка… Сережка обрадуется. Он девочку как раз и хотел. То есть вообще-то он говорил, что ему все равно, но лучше все-таки, чтобы девочка.

И, хотя докторша очень быстро развернула назад экран, Лерка успела-таки сосчитать пальчики на ладошке. Их было ровно пять!

*

– Здравствуй, Ерофеев! Извини, в кабинет тебя не зову. Конец четверти, сам понимаешь, дел по горло. Рад, очень рад твоему успеху на олимпиаде! Так держать, молодец! Ты у нас еще на доске почета выпускников висеть будешь! Нет, Саш, если ты насчет того самого, то все так же. Вынуждены отказать. Не переживай, дружок, запасись терпением. Вот станешь постарше… Волнуешься? Писем давно нет? Ну, насчет писем ты не волнуйся. Письма тебе передадут в ближайшее время. Я распоряжусь.

*

Помахивая запиской от начальника автомастерской, Серега гордой поступью прошел мимо вахты, и почесал на автобусную остановку в сторону ближайшего городка.

В автобусе он развалился у окна и, пока проезжали окрестные леса и поля, с удовольствием втягивал в себя свежий осенний воздух, чуть отдающий гарью далеких костров и прелой листвой.

Лес кончился. Впереди показался берег реки. Автобус весело покатил по мосту. На первой остановке после моста – крошечная, полупустая деревенька, где автобус раньше останавливался только по требованию – в салон, весело болтая между собой, влетела стайка мальчишек в военной форме. Уйдя целиком в себя, Сергей сперва и внимания не обратил на того, кто опустился рядом с ним на сиденье.

– Привет! – прозвучал за спиной знакомый дискант.

Обернувшись, Сергей увидел Володю. Тот сразу заулыбался:

– Ну, узнал, что ли?

Сергей молча кивнул. Узнавание не принесло ему радости. Ему до сих пор было жалко берег, который они с ребятами за долгие годы обжили и привыкли считать своим.

– Домой едешь? Отпустили на побывку?

– Да нет. По делам еду, в автосалон. Детали нам там кое-какие пообещали.

– А ты кто на общественных? Слесарь? Авторемонтник?

– Я – все. Специальность такая есть, может, слыхал когда – на все руки мастер? Вот это я самый и есть. Что хошь разберу, соберу, заставлю бегать, кружиться, подпрыгивать, и через жопу кувыркаться.

– Здорово! – в голосе Володьки прозвучало искреннее восхищение. – Завидую. А у меня, честно сказать, обе руки левые.

Сергей только плечами пожал на это признание.

– Так, а вашему брату зачем? У вас ведь нет общественных работ. Жизнь воина и так принадлежит обществу.

– Зря ты так! Не знаешь, не говори! У нас, хотя общественных работ нет, а все равно приходиться вкалывать будь здоров! Поди, не меньше чем вам.

– Например? Полы подметать, картошку на кухне чистить? Подворотнички чистые пришивать?

Володя, казалось, не заметил сарказма.

– Например! А еще личное оружие собрать-разобрать-почистить, технику разную на ходу поддерживать. Ремонт весь мелкий в гарнизоне на нас – проводка, инсталляция, побелка-покраска. Не станешь же из-за всякой чепухи каждый раз со стороны приглашать. Все-таки у нас режимный объект. Ограду, и ту всю сами, от начала до конца. Столбы вкапывали, проволоку тянули, сигнализацию устанавливали. Так-то, брат. А я вот, прикинь, безрукий. Таким, как я, в армии тяжело.

«Таким, как ты, везде тяжело», – подумал Сергей. Но вслух не сказал. Только понимающе усмехнулся:

– Ограду, говоришь, сами? То есть, вы теперь лучше всех знаете, где и как под ней ловчей подлезать?

– Зачем ты так? – Володя даже слегка обиделся. – Это ж для нас разве? Нас, небось, дисциплина и так удержит. Ограда для того, что внутри.

– А что там такое у вас внутри?

– Внутри у нас там… разное, – Володя неожиданно посуровел, и сделал каменное лицо. – Всякое ну, такое… Короче, представляющее угрозу для стабильности общества. Военная тайна, в общем. Ну, не могу я тебе сказать! Клятву давал. Перед лицом товарищей и Отечества.

– И не говори! Никто тебя за язык не тянет, – Сергей отвернулся, и стал снова смотреть в окно.

– Эй, не обижайся! – толкнул его в бок Володька. – Я ж правда не могу сказать! А то бы я с радостью! Честно!

Сергей молчал, выдерживая характер. Подумаешь, военная тайна! Тоже мне еще, Мальчиш-Кибальчиш! Сопли утирать не научился, а туда же – отечество, общество…

– Слышь, – засопел ему Володя по-детски в самое ухо, – я чего тебя спросить-то хотел? Прибор для меня один не посмотришь? А то я за него отвечаю, а он сломался. Узнает если кто, – мне не жить. Спаси меня, а? Ты ж мастер, тебе ж это ничего не стоит. – И Володя по-детски всхлипнул.

Сергей не выдержал, обернулся. Ну, так и есть! Губы уже разъехались, по щекам слезы катятся, из носа сопли рекой. Правильно брат его тогда сказал: детсад, штаны на лямках.

За неимением лучшего, Сергей протянул ему свою вечную замасленную тряпку. Хоть Лерка и меняет ему их каждый день, и стирает, и кипятит, но они до конца так и не отстирываются.

– На, утри нос, защитник отечества. Тебе Володей звать, да? Ну вот, а меня Сергей. Так что там сломалось-то у тебя? Выкладывай.

*

Оказалось, беда стряслась со знакомым уже Сергею пультом от вездесущих усов. Вечером, после очередного дежурства Володька позабыл его выложить. На другой день, опаздывая на физподготовку, Володька вбежал на площадку в последний момент, и полез на турник, в чем был. Пульт вылетел из кармана, хлопнулся об землю и сдох.

Пока что Володя без него обходился, товарищи выручали, но пульты эти, они ж как личное оружие. Каждому положено иметь свой. Первая же проверка… Короче, Володька неделю жил, как под Дамокловым мечом.

– Думаешь, сможешь починить?

– Почему нет? Вряд ли он сложнее пульта от беспилотника. Может, там вообще все внутри цело, просто надо вернуть кое-что на место, и закрепить.

В том, что касается железа, Сергей в себе не сомневался. Другое дело, электроника если пострадала. Тогда он посоветуется с Ерофеевым.

– А как я тебе его назад передам?

– А ты часто в город выбираешься?

– Ха, когда нужно, тогда и выбираюсь! Правда, когда прямо, когда через забор, но суть-то не в этом.

– Послезавтра сможешь?

– Смогу, чего не смочь.

– Пустырь в конце Казачьего, за гаражами, знаешь? Ну, где у всех личные огороды? Вот, я там буду тебя ждать. В половине седьмого, не опаздывай. Мне там груз один забрать будет надо.

– Сам смотри не опоздай. А за мною не заржавеет.

*

Ему все-таки пришлось прибегнуть к помощи Ерофеева.

Зайдя вечером узнать, как дела, Сергей застал Сашку перед экраном

– Серый, а где ты эту игрушку взял? Ее хозяин, что, в зоопарке работает?

По загону ходили львы. Много львов. Или не совсем львы? Передвигались они какой-то странной, прыгающей походкой.

Табун лошадей со всадниками. Огромные, неуклюжие птицы, прикованные цепью к земле.

Главным объектом съемки была ограда, поэтому живые существа все время оказывались не в фокусе. То ракурс был неудачным, то между ними и объективом стояло стекло. Изображение расплывалось, очертания зверей принимали причудливый и порою совершенно неправдоподобный облик.

Сергей даже поморгал. Да нет же, почудилось. Такого просто не может быть.

– Так зоопарк у них, или что? Ужасно хотелось бы взглянуть на этих тварей вблизи. А то я уже час сижу, и прям вот иногда кажется…

– Забей. Там не зоопарк, а что-то вроде опытной станции. Никого не пускают, и вообще военная тайна. Тьфу, фигня какая! Выключай скорей, а то в глазах у меня рябит. Ты там разобрался, в чем дело?

– И разобрался, и даже уже починил.

*

Максим действительно перестал ее спрашивать.

На уроках Машка могла сколько угодно тянуть руку вверх. Да хоть даже две руки, и плюс ноги. Максим все равно никак бы не среагировал. Сделал бы вид, что не заметил.

Тот пресловутый реферат Машка сто лет назад сдала, но Макс ни словом не упомянул о нем на семинаре, где разбирал все прочие рефераты. Просто вернул ей его с пометкою «зачтено». Никаких тебе «хорошо!», «замечательно!» или даже « Где свои мысли?» «Зачтено» – и все! Как вам это понравится?!

Это безликое «зачтено» окончательно вывело Машку из себя. Нет, это уже предел всему! Так дальше продолжаться не может! Она должны, наконец-то, поговорить. Со всем этим нужно разобраться. Не ждать же, в самом деле, пока ей исполнится двадцать один год!

Выбор был невелик. Караулить за углом она его больше не станет, это глупо и по-детски. Дополнительные занятия – вот где есть реальный шанс остаться наедине! Там-то уж она с Макса живьем не слезет. Он ей объяснит, что уж так не понравилось ему в реферате!

Каждый преподаватель обязан был раз в неделю задерживаться после уроков на час для помощи отстающим. Хотя учеников на такие занятия за уши было не затащить. Ну, разве что в конце четверти, перед решающими контрольными, или уж кто совсем увяз.

Большинство учителей использовали этот час для проверки домашних заданий и всякой служебной писанины. Хотя некоторые просто пили кофе, чай, читали, вязали, или разгадывали кроссворды. И все, без исключения, без конца глядели на часы: ну, когда, когда уже будет можно, уйти, отметив на выходе свою карточку?! Сорок пять минут – вечность, потраченная ни на что!

Перед тем, как идти, Машка долго и тщательно красилась в пустом туалете. Красилась, и опять все смывала.

Лицо в зеркале казалось ей чужим. Все родинки и пятнышки, не говоря уж о прыщиках, перебежав за зеркальной гранью на другую половину лица, сделались неожиданно ярче и рельефней. Их просто невозможно было не заметить, они прям-таки бросались в глаза. Под слоем штукатурки они исчезали, но тогда само лицо приобретало мертвенный, неживой оттенок.

Губы, тронутые розоватым перламутром, казались губами куклы. С рыже-красной помадой – бесстыдными, как у дешевой проститутки. Тени придавали взгляду незнакомое, не свое какое-то выражение.

В конце концов, Машка смыла абсолютно все. Черт с ним, пойду такая, как есть. По крайней мере, никого не стану обманывать.

*

Ей-таки удалось застать его врасплох!

Максим обернулся на звук шагов и, увидев, что это она, улыбнулся.

Эх, будь у него хоть пара секунд на подготовку! Но Максим не успел скрыть чувство сумасшедшей радости, охватившее его при виде входящей в дверь Машки. Не успел даже опустить глаза.

Машка улыбнулась ему в ответ. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга, и улыбались. То он, то она пытались заговорить, но губы опять разъезжались в улыбке.

Она села за парту, закинула ногу на ногу, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

– Ну, – сказал Максим. – Так что тебя ко мне привело?

– Реферат, – ответила Машка.

Казалось, они справились с собой, и разговаривают нормально. Но глаза их говорили другое.

– В смысле? Я ж тебе поставил зачет. Чувствуется владение материалом.

– Но вам все-таки что-то не нравится?

Он снял очки и привычным жестом потер переносицу. С другой девочкой он бы на этом месте поставил точку. Придумал бы какой-то предлог, и отослал бы ее из класса, велев прийти в другой раз.

Но тут Машка. Максим счел себя обязанным хоть попытаться объяснить ей, что не так с ее рефератом. Чтобы хоть как-то уберечь на будущее.

– Не мне, Маш. Я-то переживу. Беда, что твой реферат не понравится комиссии из нар. образа, попади он ей на глаза.

– Почему? Материал ведь взят из учебника.

– Да, но выводы к которым ты на его основании приходишь…

– Да ведь они напрашиваются сами собой!

– Если рассуждать, как ты. Однако нормальный человек так рассуждать не будет. Нормальный человек примет за основу, что благо общества в целом, важней его собственных маленьких хотений.

– Но почему?! Ведь если вдуматься, если вчитаться в курсив!

– Да кто, кто станет читать курсив?! Нормальному человеку такое в голову не придет! Допустим даже, ты формально права, но ты так все умудрилась извернуть в своем реферате! Ты просто с ног на голову все поставила. Ты…

Максим горячился. Он так долго не позволял себе с ней говорить, что теперь каждое крошечное «ты» буквально обжигало ему гортань.

– Да ты хоть понимаешь, чего нашему обществу совместными усилиями удалось достигнуть? У нас практически исчезла преступность. Ну, сбегут два-три раза в год детки из школы, украдут что-нибудь, покричат, побузят. Поймают их и накажут. Стрррашно накажут! Максимум, в школе запрут, без права выхода до ее окончания. А то вы, можно подумать, через забор лазать не умеете. Ни войн, ни революций, ни терроризма. У нас даже тюрем нет! Да предкам такое и не мечталось!

– У нас нет тюрем? А эти, как их, дома принудительного проживания?

– Маш, ну ты же умная девушка! Зачем повторяешь чужую глупость? Дома эти… Ты там бывала когда-нибудь? Сам знаю, что нет. Несовершеннолетних туда не пускают. А я вот бывал. Дядя у меня родной там содержится, позор, так сказать семьи. Это я только тебе одной говорю, ты уж не афишируй, пожалуйста. Видел я, как они там живут. Да это ж курорт, можно сказать, санаторий! Сам бы, как говорится, жил, да кто ж меня пустит! Стоят они в живописной местности, в лесу где-нибудь или на море. На дальнем берегу, или даже на небольшом острове. Короче, где эти люди никому помешать не могут. Там только они одни и охрана. Охрана сменяется дважды в год, чтоб вовсе в глуши этой не одичать. Живут они там на всем готовом. Еда трижды в день, обувь-одежда-водопровод-обогрев за счет общества. У них там и книги, и фильмы, и возможность любого удаленного образования. Спортивные площадки, кружки художественной самодеятельности! Психологическая служба в круглосуточном доступе. От них за это не требуется ничего! Общество в лепешку разбивается, не знает, чем им еще угодить! Лишь бы они сидели там тихо, и прочих, нормальных людей не смущали.

– А если они оттуда уехать захотят?

– И уезжают! Пачками, ежегодно! Собирается комиссия, разбирает каждое личное дело, и выпускает, всех кого можно. Они кстати, не так уж и рвутся. Многим самим уже нравится. А что? Привыкают, обрастают привычками, друзьями-знакомыми. Ладно, вернемся к твоему реферату. Раньше как люди жили? Ну, ты же учишь историю, должна знать. Никакой стабильности, никакой уверенности в завтрашнем дне. Всю жизнь живи в страхе, везде тебя подстерегают холод, голод и нищета! Уволили – соси лапу! Заболел – помирай! Родные все в большинстве такие ж, как и ты. Они и рады бы помочь, да нечем. А обществу в целом на тебя плевать. Ведь как у них тогда было? Человек, как говорится, человеку волк. А дети? Да никто о них толком не заботился, росли себе, как трава в поле. Швыряли их в жизнь, как щенков в воду, сразу на глубину, выплывет-не выплывет, никого не волнует. Не со зла, конечно. Просто у них другого выхода не было. Одни выживали за счет других, сильные за счет слабых, богатые за счет бедных. Естественный отбор, так сказать. Неудивительно, что преступность у них цвела. И войны, и революции – все, все из того же источника. Нужда, страх, надежда внезапно возвыситься за чужой счет.

А сейчас у нас что? Все базовые потребности удовлетворяются за счет общества. Жилье, еда, медицина, образование – ни о чем можешь не заботиться! Мы-то привыкли, мы-то уже и не замечаем! А вдуматься если – это ж какой прорыв! Кого ни возьми – сыт, одет, обут и в тепле. Причем вне зависимости от личного вклада!

Допустим, ты еще ребенок, или кормящая мать, допустим, ты инвалид. Общество поймет, общество всегда войдет в положение! А почему? Потому что у него есть для этого ресурсы! Потому что закон у нас для всех один! Президент, и тот четыре часа в день на обувном складе вкалывает! А прежний, тот вообще на конвейере работал, на консервном заводе. На банках, собственноручно им закупоренных, личная печать президента стояла. И какая ж за этими банками в магазине вечно давка была! Люди издалека за ними приезжали. А у спекулянтов они и вовсе втридорога были. Ты этого не можешь помнить, ты маленькая тогда совсем была.

Короче, все у нас теперь довольны и счастливы. И не надо мне тут пытаться доказать обратное, опираясь на отдельно взятые случаи, упомянутые в учебнике излюбленным тобою курсивом. О них там для того и пишут, чтобы подчеркнуть, что любые исключения лишь подтверждают общее правило.

Ну, поняла, в каком духе рефераты надо писать? Примеров хоть отбавляй, хоть в учебнике, хоть в периодике, хоть в списке рекомендуемой мною литературы. Еще какие вопросы есть?

Макс глянул на часы, поднялся и стал собираться, не глядя, сметая в портфель все, что попадалось под руку – телефон, зажигалку, тетрадки, ручку, планшет, теплые варежки…

Скорей бы, скорей бы уже отсюда, а то ведь не ровен час… Нет, ну зачем вот она так стоит?

Машка облизнула губы кончиком языка. Не нарочно, конечно, просто они у нее пересохли. С октября топили в школе дай Б-же, в классе было жарко и душно до одури.

Макс перестал собирать портфель, отвернулся и подошел к окну.

Две маленькие птички скакали, весело чирикая, с ветки на ветку, пока что-то их не спугнуло. Тогда обе они вспорхнули синхронно, и улетели. Макс потер загудевшие виски.

– Максим Игоревич, а вот вы лично – счастливы?

– Маша, ну причем тут? Дурацкий вопрос, ей Б-гу. У каждого из нас отыщется, если покопаться, что-нибудь такое, что сложно или вообще невозможно реализовать. Срабатывает принцип запретного плода. Конечно, это именно то, без чего невозможно жить! Хочу луну с неба, сейчас, немедленно, без нее мне жизнь не мила! А раздеть тебя, поморить голодом пару дней, не дать поспать ночки три-четыре, и сразу все встанет на свои места. Нам просто слишком хорошо живется, пороть нас некому.

– То есть, получается, смысл жизни в самой жизни? То есть, в выживании? Ходи себе, дыши, ешь, и все? Не помираешь пока – и счастье?! А зачем тогда мы учимся, зачем стараемся чего-то достичь, зачем люди веками создавали всякое там искусство, зачем рвались в небо, зачем…

– Маш, ну что ты от меня хочешь? Счастье ж весьма расплывчатая категория. Одному видится в одном, другому в другом, третьему в третьем

– Да ладно! А что вы на семинаре нам говорили? – Маша перелистнула страницы, отыскала нужное место и торжествующе зачитала: – «Счастье – это субъективное ощущение, возникающее у индивидуума в момент удовлетворения самых сокровенных его желаний.» – Как раз, получается, все очень просто. Вот вам Максим Борисыч, чего бы больше всего хотелось?

Ох, с каким удовольствием он бы сейчас дернул раму, широко распахивая окно, и вздохнул бы полной грудью морозный воздух! Чтобы он обжег ему щеки и лоб, чтобы в голове у него чуток прояснилось.

Но рама была заделана наглухо, лишь в самом углу, под потолком, открывалась малюсенькая форточка для проветривания. Чтоб открыть ее, нужно было топать в кладовку за специальным крючком.

Макс сел на учительский стол верхом – имеет право, в конце концов рабочий день давно уже кончился. Склонился над сидящей напротив Машкой, приподнял ее лицо за подбородок, посмотрел прямо в глаза:

– Вот скажи, зачем ты пришла? Ведь ты ж все это нарочно, да? Ты просто меня провоцируешь?

Максим тяжело задышал, сглотнул, двигая большим кадыком. Он так смотрел на нее сверху вниз темными, затуманенными глазами, что Машка испугалась. Таким она его еще никогда не видела!

Она уж и забыла, как тщательно продумывала свой приход к нему, как долго готовилась. Она же вовсе не это имела в виду!

Но что она имела в виду, Машка вряд ли смогла бы теперь объяснить.

– Максим Игоревич, я…

Ей не удалось закончить. Максим накрыл ее губы своими. И стал целовать – яростно, исступленно, не давая ни отвернуться, ни вырваться, стискивая плечи жесткими, сильными руками.

В мозгу его словно что-то вспыхнуло, осветив разом все углы. Все вдруг встало на свои места, невозможное сделалось возможным…