Текст книги "Облачно, возможны косатки"

Сорока годами ранее

Косатки – самые удивительные животные из всех, что обитают сейчас на нашей планете.

РОБЕРТ ПИТМАН

В 1964 году канадский скульптор Сэмюэл Бюрич получил от Ванкуверского аквариума заказ убить косатку и слепить с нее модель в натуральную величину. Просидев пару месяцев на острове Сатурна, он дождался-таки момента, когда косатки подошли близко к берегу, и выстрелил в молодую особь из гарпунной пушки, ранив, но не убив ее. Два других кита немедленно поднырнули под оглушенного сородича, подталкивая его к поверхности, чтобы он мог дышать. Затем раненая косатка пришла в себя и стала пытаться освободиться. Она прыгала, била хвостом и издавала пронзительные крики. Скульптор спустил на воду небольшую лодку, чтобы завершить дело. Он несколько раз выстрелил в косатку из винтовки. Позднее он говорил репортерам, что «минимум два раза» попал в животное. Но косатка не умерла.

Вскоре из Ванкувера прибыл директор аквариума и решил взять косатку живой. За линь, привязанный к гарпуну, засевшему в его спине, животное отбуксировали в Ванкувер и поместили в сетчатый вольер. Поначалу к ней относились как к опасному хищнику, но вскоре выяснилось, что это мирное и даже дружелюбное создание.

Долгое время Моби Долл, как ее назвали, ничего не ела. Ей предлагали всевозможные лакомства – от живого лосося до конского сердца, но косатка лишь кружила днем и ночью по бассейну в одном и том же направлении. На пятьдесят пятый день пребывания в неволе Моби Долл прервала свой пост, начав есть по 200 фунтов рыбы в день, и почти сразу стала более активной. Но она все еще не выглядела здоровой. Из-за низкой солености воды в гавани у нее развилась кожная болезнь, к тому же, казалось, она страдала от истощения. Через месяц после того, как косатка начала есть, она умерла.

Сообщение о смерти Моби Долл облетело газеты всего мира. Лондонская «Таймс» отвела под некролог две полосы. «Ридерз Дайджест», «Лайф» и многие другие издания также опубликовали статьи о смерти косатки. Вскрытие добавило к этой истории любопытный эпилог: Моби Долл оказалась Моби Диком – самцом, а не самкой.

Шумиха вокруг Моби положила начало изменениям в общественном мнении. Из опасных хищников косатки превратились в этаких морских панд, любимцев публики. Теперь вместо того, чтобы стрелять в них, их стали ловить для океанариумов. Менее чем за десять лет в водах Британской Колумбии было выловлено около пятидесяти косаток. Поначалу это никого не беспокоило – эксперты оценивали численность этих животных в несколько тысяч особей, поэтому казалось, что в отлове нескольких десятков нет ничего страшного. Но в начале 1970-х годов под давлением общественности Департамент морей и океанов решил наконец выяснить, сколько же косаток обитает в водах вокруг острова Ванкувер на самом деле.

Эта задача легла на плечи Майкла Бигга – руководителя лаборатории морских млекопитающих, который в то время занимался в основном тюленями. Он не очень представлял, как подойти к этой проблеме, и для начала решил просто посмотреть на объект поближе. Выйдя в море и встретив косаток, Майкл и его коллеги занялись тем, что делают в такой ситуации 99 процентов человечества, – фотографированием. Поначалу они снимали просто для себя, но, рассмотрев фотографии поближе, поняли, что узнают многих животных. Форма спинного плавника и находящегося за ним светло-серого седловидного пятна может сильно различаться у разных особей, как и многочисленные естественные метки – царапины и шрамы на коже и зарубки на заднем крае спинного плавника. Так родился метод фотоидентификации косаток.

Сама по себе идея узнавать животных по естественным меткам была не нова. Еще в 1930-х годах Конрад Лоренц различал своих серых гусей по особенностям окраски. Позже этот метод применяли для исследования зебр, жирафов и других крупных млекопитающих в Африке. Но на китах его стали использовать только в 1970-х годах – сначала на горбачах, которые вежливо показывают наблюдателям свои исключительно разнообразные черно-белые хвосты перед каждым глубоким погружением, и на гладких китах, головы которых покрыты характерными светлыми наростами. А задолго до ученых, еще в XIX веке, китобои Идена узнавали дружественных косаток по зарубкам на плавниках[2]2
  Визуальной идентификацией дельфинов по естественным маркерам – окраске и шрамам на теле и плавниках – в нашей стране с середины 1970-х гг. занимались А. В. Яблоков и В. М. Белькович с соавторами. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. Но Майкл Бигг был первым, кто сумел систематизировать идентификацию косаток.

Чтобы как-то оценить численность вверенной ему популяции, он придумал такую методику: разослал 16 000 опросников рыбакам, маячникам и прочим людям, работавшим в водах и на побережье Британской Колумбии, чтобы они в один и тот же день – 26 июля 1971 года – зафиксировали все свои встречи с косатками. В результате оказалось, что косаток в этом регионе всего около 200–250 штук – значительно меньше, чем полагали прежде. Такие же переписи в последующие два года и работы по фотоидентификации подтвердили эту оценку. В 1976 году Бигг представил начальству свой отчет, в котором рекомендовал ограничить отлов ввиду малочисленности животных в регионе.

Отлов запретили, но одновременно с этим прекратилось финансирование работ по косаткам, и Биггу поручили вновь заниматься тюленями и морскими львами. Однако косатки так запали ему в душу, что он уже не мог остановиться и продолжал работы в свободное время на собственные средства (а иногда и в рабочее время на деньги, выделенные на исследования тюленей). На протяжении многих лет Майкл и его коллеги фиксировали даты рождения, смерти, объекты питания, социальные связи косаток. Благодаря его усилиям была собрана одна из самых подробных баз данных, а косатки Британской Колумбии до сих пор остаются самыми изученными в мире китообразными.

Одно из главных открытий, сделанных Биггом в ходе его исследований, – это существование двух разных экотипов. Раньше косаток традиционно считали безжалостными хищниками, пожирающими все живое на своем пути. Но Майкл и его коллеги выяснили, что на самом деле они очень разборчивы в еде. Чаще всего исследователям встречались рыбоядные косатки, предпочитавшие кормиться лососем. Они путешествовали большими дружными семьями, состав которых оставался стабильным из года в год. Некоторые семьи появлялись в бухтах и проливах так регулярно, что их стали называть резидентными. Но время от времени ученые встречали в тех же районах совсем других косаток, которые непредсказуемо появлялись и исчезали, за что их прозвали транзитными.

Понадобилось несколько лет тщательных наблюдений, прежде чем выявилось ключевое различие между резидентными и транзитными косатками. Оказалось, что транзитники, в противоположность резидентам, – самые настоящие хищники, они питаются тюленями, дельфинами и даже нападают на крупных китов. Поначалу ученые решили, что транзитные косатки – это изгнанники из резидентных групп. Но впоследствии выяснилось, что они относятся к отдельному экологическому типу, который специализируется на питании морскими млекопитающими. Они различаются даже внешне – формой спинного плавника и седловидного пятна. У транзитных косаток спинной плавник более треугольный и заостренный, а у резидентных чаще серповидный и слегка закругленный на верхушке. У резидентных косаток седловидное пятно может быть разной формы, нередко с вырезами, которые у отдельных особей могут занимать бо́льшую часть пятна и порой имеют довольно причудливые очертания. У транзитных косаток седловидное пятно обычно цельное, без вырезов, и, как правило, более крупное, чем у резидентных.

Рыбоядные резиденты и плотоядные транзитники обитают в одних и тех же районах, но никогда не общаются. За несколько десятилетий работы с косатками в водах острова Ванкувер ученые ни разу не видели, чтобы косатки разных экотипов приближались друг к другу, более того, транзитники нередко явно избегали встречи с резидентами. Генетический анализ подтвердил результаты наблюдений, показав, что в природе рыбоядные и плотоядные косатки не скрещиваются.

Это неудивительно, поскольку косатки разных экотипов различаются не только пищевыми предпочтениями, но и поведением и структурой групп. Связано это прежде всего с особенностями жертв. Тюлени, дельфины и киты обладают хорошим слухом и развитым интеллектом, поэтому они могут по звукам издалека обнаружить хищников. Чтобы этого не произошло, плотоядные транзитники чаще всего молчат и ходят небольшими малозаметными группами. А лосось – добыча рыбоядных косаток – не слишком умен и не слышит высокочастотные звуки, поэтому резиденты могут общаться в свое удовольствие, не рискуя при этом остаться без обеда. В отличие от плотоядных косаток, ходить большими группами им даже выгодно – рассредоточившись по акватории, такая группа может прочесывать обширный район в поисках рыбьего косяка, а уж когда обнаружит его, пищи хватит на всех. Это позволяет образовывать большие семьи с уникальной социальной структурой.

Рыбоядные резиденты – одни из немногих млекопитающих, у которых особи обоих полов всю жизнь остаются в той семье, в которой родились. Типичная семья – это старшая самка-бабушка, несколько ее сыновей и дочерей и дети дочерей. Нередко бабушка доживает и до появления правнуков, так как срок жизни косаток сопоставим с человеческим. Таким образом, взрослые самцы в группе – не «главы гарема», как считалось ранее, и даже не отцы присутствующих в ней детенышей, а их братья и дяди.

Самки рожают первенца в возрасте 10–15 лет, а следующих детенышей – с периодичностью примерно раз в пять лет. В возрасте 40–45 лет самка перестает приносить потомство, но может прожить после этого еще лет 40, помогая дочерям и внучкам воспитывать детей. Знания и опыт, накопленные бабушками за долгие годы жизни, способствуют благополучию всей семьи. Кроме того, старые самки приглядывают за своими взрослыми сыновьями. Самцы рыбоядных косаток – настоящие маменькины сынки, даже в пожилом возрасте они сохраняют тесную связь с матерью. Когда матриарх умирает, ее дочери продолжают жить, становясь во главе собственных матрилиний, а вот сыновья нередко погибают либо, если повезет, присоединяются к семье одной из своих сестер.

Впрочем, не все косатки – примерные семьянины. Средний размер группы плотоядных транзитных косаток – три особи, поэтому они не могут позволить себе, как рыбоядные, всю жизнь оставаться с матерью. Остается обычно лишь старший сын, остальные уходят и живут одиночками, присоединяясь на несколько дней к той или иной группе. Самки остаются в семье до тех пор, пока не обзаведутся собственным детенышем, после чего уходят, чтобы основать новую группу.

Такие сильные различия и репродуктивная изоляция между обитающими в одном районе экотипами наводят на мысль, что рыбоядные и плотоядные косатки являются, в сущности, разными видами. Правда, в дельфинариях они могут скрещиваться, а точнее, те и другие скрещивались с косатками из Северной Атлантики. Но в неволе многие виды китообразных дают плодовитые межвидовые и даже межродовые гибриды. Например, в дельфинарии на Гавайях уже более 25 лет живет «вольфин» – от англ. whale (кит) и dolphin (дельфин) – по имени Кекаималу, гибрид дельфина-афалины и малой косатки. В отличие от многих других межвидовых гибридов, например мула – гибрида осла и лошади, Кекаималу оказалась плодовитой и родила троих детенышей от самцов-афалин[3]3
  Подобного рода скрещивания у дельфиновых и нарваловых случаются даже в дикой природе, в тех случаях, когда разные виды образуют так называемые межвидовые агрегации. Другое дело, что два экотипа косаток демонстрируют яркий пример репродуктивной изоляции, ведущей к образованию разных видов. – Прим. науч. ред.


[Закрыть].

Но самыми убедительными оказались генетические различия: как выяснилось, рыбоядные и плотоядные косатки Тихого океана разошлись друг с другом сотни тысяч лет назад. Вообще ситуация с косатками сейчас напоминает ситуацию с родом Homo (человек) около 50 000 лет назад: существует несколько разных форм, часть из которых пересекается и может гибридизировать. У человека это были кроманьонцы, неандертальцы, денисовцы, флоресские люди и, по-видимому, множество других. Косаточьи «кроманьонцы» и «неандертальцы» – это тихоокеанские рыбоядные и плотоядные косатки, они даже в чем-то похожи: неандертальцы тоже были более хищными и жили небольшими группами. Как и косатки, кроманьонцы и неандертальцы на протяжении долгого времени обитали в одних и тех же районах и даже иногда скрещивались друг с другом (а порой попадали друг к другу на обед – тут уж как повезет)[4]4
  Разумеется, этот пример касается представителей рода Homo, поскольку случаев поедания рыбоядными косатками (кроманьонцами – по классификации автора) плотоядных (неандертальцев) учеными зафиксировано не было. – Прим. науч. ред.


[Закрыть].

Кроме тихоокеанских экотипов, в мире существует еще несколько хорошо различимых разновидностей. Например, в Антарктике выделяют косаток типа «А», которые держатся поодаль от льдов и охотятся на китов, две ледовые формы – плотоядных охотников на тюленей и пингвинов типа «В» и рыбоядных типа «С», а также субантарктический тип «D». Ледовые формы отличаются от всех прочих характерной окраской – они не черные, а серые, а друг от друга – формой и размером заглазничного пятна. Кроме того, косатки типа «С» очень мелкие, почти пигмеи по сравнению с другими. А косатки типа «D» имеют и вовсе необычную внешность – у них вздутая, как у гринды, голова и очень маленькое заглазничное пятно. С «нормальными» косатками они не общаются, даже когда воруют рыбу с ярусов одного и того же судна.

В Северной Атлантике ситуация еще более запутанная. Самая частая добыча норвежских и исландских косаток – это сельдь. Но некоторые группы, обычно мирно кормящиеся ею, периодически бывают замечены в охоте на тюленей и дельфинов. Похоже, здесь разделение по пищевым привычкам идет между разными группами, а не между популяциями, как в северной части Тихого океана и Антарктике. Интересно, что северотихоокеанские рыбоядные резиденты оказались генетически ближе к атлантическим косаткам, чем к живущим бок о бок с ними плотоядным транзитникам. Многие специалисты склоняются к тому, чтобы официально признать их разными видами.

Наши первые находки

Всех косаток зовут Кевин. Но вы ведь это и так знаете, правда?

КРИСТОФЕР МУР. «ХВОСТОВОЙ ПЛАВНИК» (FLUKE)

Камчатская природа чужда человеку и абсолютно безразлична к нему – тут нет ни домашней теплоты среднерусского леса, ни сказочного волшебства европейского Севера. Тут все очень большое – и человек кажется ничтожным, и очень отчетливо ощущаешь, что этот край ни доброжелателен, ни враждебен – он просто не замечает тебя. Поначалу это пугает, но потом начинает странным образом притягивать, и, отравленный неведомым ядом, ты тянешься к этим местам, стремишься приезжать сюда снова и снова, несмотря ни на что. В европейских сказках часто встречается тема героя, попавшего в страну эльфов. Когда он возвращается домой, все человеческое становится ему немило и влечет его только волшебная, но чуждая людям страна. Так же действует и Камчатка. Стоит побывать там – и мягкая красота среднерусской природы никогда уже не сможет полностью завладеть твоим сердцем, и самый прекрасный весенний лес в теплый солнечный день будет казаться бледным и бесцветным по сравнению с рыжими скалами, туманными сопками и вечным камчатским прибоем.

На этот раз мы приехали на Старичков в начале августа. Одной из первых наших задач стало определение состава семей. У китообразных есть два основных типа социальной организации. Один из них – так называемые «сообщества разделения-слияния» (по-английски они называются fission-fusion societies, а адекватного русского термина пока никто не придумал). В таких сообществах состав групп очень изменчив – дельфин Петя, встреченный сегодня в обществе дельфинов Васи и Миши, на следующий день может ходить с дельфинами Ваней и Даней, и такая смена партнеров у них происходит постоянно. При этом все дельфины, обитающие в определенной акватории, знают друг друга и имеют какие-то персональные взаимоотношения, личные счеты или, наоборот, симпатии. Типичный пример вида с такой социальной структурой – это всем известная афалина.

Противоположная стратегия – это стабильные семьи, основанные на родстве по материнской линии. В этом случае группа состоит из самки-матриарха, ее дочерей, внучек, правнучек и их неполовозрелого потомства. У некоторых видов в таких группах остаются и самцы, тогда семья включает также сыновей матриарха, сыновей ее дочерей, сыновей ее внучек и так далее – именно такая структура характерна для рыбоядных косаток.

После работ Майкла Бигга одним из основных методов изучения косаток стала фотоидентификация, поэтому первое, что делают исследователи, встретив их в море, – стараются сфотографировать. С этого начинали и мы, и с каждой встречей наш фотокаталог пополнялся новыми животными. Такой на первый взгляд простой метод позволяет удивительно много узнать об их жизни, отслеживать ее изо дня в день, изучать взаимоотношения отдельных особей друг с другом. Можно выяснить, например, что за животные составляют отдельные группы – являются ли они родственниками, переходят ли из одной группы в другую.

Хэл старательно сопоставляла фотографии, сделанные во время встреч с косатками, и пыталась определить, кто из них относится к одной семье. Это оказалось не так-то просто – ведь, хотя члены семьи всегда держатся поблизости друг от друга, нередко они путешествуют вперемешку с животными из других семей, поскольку косатки довольно общительны. Семьи, входящие в одно сообщество, хорошо знают друг друга и часто ходят вместе. В летние месяцы они порой образуют скопления по 50 и даже по 100 особей – множество семей, собравшись вместе, общаются, играют, укрепляя социальные связи, и спариваются, чтобы дать жизнь новым членам группы. Поскольку самцы и самки в каждой семье – близкие родственники, партнеров для спаривания ищут в других семьях во время таких массовых «сходок». После плодотворного общения будущие отец и мать сразу возвращаются каждый в свою семью. Маленькая косатка никогда не узнает отца – зато она всегда под надежной защитой дядей и старших братьев.

Каждую косатку заносят в каталог под своим порядковым номером, но нередко они получают и имена. В Канаде и США, когда у косаток рождается новый детеныш, местные исследователи устраивают среди косаточьих фанатов целые конкурсы на лучшее имя. У нас же в водах Авачинского залива плавало множество безымянных косаток, так что каждый член экспедиции мог потренироваться в придумывании имен.

Первые имена нашим косаткам давала Хэл. Ее завораживало звучание некоторых русских слов – так появились Гусли, Арфа, Картина. Не обошлось и без Хуки – в каждой уважающей себя популяции должна быть косатка, носящая это имя. У нас их со временем стало даже два: старший и младший. Внешне они были очень похожи – обоих отличал крючковатый плавник и открытое пятно, хотя они принадлежали к совершенно разным семьям. Моим вкладом в историю стали Чиж и Дыркин (по именам соответствующих исполнителей – Чиж приезжал тогда с концертом на Камчатку, а песни Вени Дыркина мне просто очень нравились), а также Руадан – в честь нашей студенческой музыкальной группы.

С каждым годом каталог рос, и постепенно мы научились различать и узнавать семьи, регулярно посещавшие залив. Мы выяснили, что животные не переходят из одной семьи в другую, так что состав семей меняется, только когда кто-нибудь гибнет или рождается новый детеныш. Например, семью Гусли мы наблюдали ежегодно в течение многих лет. Это была первая семья косаток, которую мы встретили в начале нашего проекта. Тогда она состояла из взрослой самки AV019 (Гусли), ее дочери-подростка AV020, молодого самца AV018 и взрослого самца AV021. В 2004 году у Гусли появился новый детеныш AV019а. В 2006 году дочка Гусли AV020 родила своего детеныша – AV020а, но к началу полевого сезона следующего года он, к сожалению, погиб (у косаток вообще довольно высокая смертность среди новорожденных, особенно среди первенцев). В 2012 году у Гусли родился еще один детеныш, который тоже погиб. В 2013 году погиб самец AV021, а у AV020 родился второй детеныш, который также не выжил. Но никто из животных, идентифицированных в 2000 году, не покинул семью, чтобы присоединиться к другим группам. Каждый раз, когда мы их встречали, они были вместе.

Моей главной задачей к тому моменту стало описание диалектов. В 1980-х годах канадский ученый Джон Форд выяснил, что для каждого племени косаток характерен уникальный набор стереотипных звуков – диалект. Племенем канадцы к тому времени называли несколько семей (или матрилиний) косаток, которые больше половины времени проводили вместе. По-английски такое объединение называется pod, дословно это переводится как «стручок». В английском языке вообще очень странные традиционные названия для групп животных – например, стая ворон называется murder (дословно – убийство), а стая грачей – parlament. Отсюда же закрепившееся в русском обозначение стаи львов – «прайд», что по-английски значит «гордость».

Понятно, что стручком группу косаток нам звать не хотелось, поэтому мы договорились по-русски называть «поды» племенами. Например, семья Гусли относится к племени, в которое входят еще четыре семьи – Кармен, Каби, Чайки и Хуки Младшего; их диалекты почти неразличимы без специальных измерений. Более крупная единица сообщества косаток – это набор племен со схожими диалектами (по строгому определению Форда – племена, у которых есть хотя бы один общий тип звука). То есть структура сообщества оказалась довольно сложной: самая мелкая единица – это семья, или матрилиния, состоящая из самки-матриарха, ее детей, внуков и правнуков; затем идет племя, включающее в себя семьи, которые часто ходят вместе и имеют одинаковый или очень схожий диалект. Племена с похожими диалектами, которые имеют хотя бы один общий звук, относятся к одному клану, а с совершенно различными диалектами – к разным кланам. При этом все они общаются между собой и, похоже, прекрасно понимают друг друга.

В первые годы нам встречались только рыбоядные косатки. Хэл, работавшая раньше в Британской Колумбии, все мечтала увидеть плотоядных. Однажды мы заметили маленькие фонтанчики белокрылых морских свиней в непосредственной близости от косаток. Хэл страшно возбудилась и, размахивая телевиком, попросила Колю как можно быстрее подъехать к животным. «Транзитники! Это может быть охота!» – восклицала она.

Но это оказались не транзитники, а наши привычные рыбоядные косатки в сопровождении группы белокрылых морских свиней. Свиньи нисколько не боялись огромных родственников и, похоже, даже немного досаждали им своим суетливым мельтешением. Возможно, они надеялись поживиться остатками косаточьей трапезы или просто играли. Вообще, белокрылые морские свиньи производят впечатление веселых беззаботных животных, основная цель жизни которых – найти себе какое-нибудь развлечение. Подобно многим мелким быстроходным дельфинам, они любят сопровождать суда, катаясь на носовой волне. Но нередко они следовали и за нашей маленькой лодкой, похоже просто ради удовольствия помериться скоростями, обдавая пассажиров и дорогостоящую технику тучами соленых брызг. Позже на Командорах мы наблюдали, как они донимают горбачей – морсвины сновали взад-вперед вокруг этих медлительных гигантов и, казалось, щекотали их под водой. Может быть, так оно и было – во всяком случае, однажды кит начал отмахиваться от хулиганов своим огромным хвостом.

Настоящих плотоядных косаток мы впервые встретили в 2002 году. Бурдин получил большой грант на учет китов и арендовал целое судно – краболов «Авачинский», чтобы пройти на нем вдоль восточного побережья Камчатки от Олюторского залива до мыса Лопатка. Первые косатки, которых мы увидели в этом рейсе, оказались довольно странными: три взрослых самца, у двоих из которых были упавшие плавники – у одного наполовину, а у второго полностью. Несмотря на плохую погоду, их удалось отснять и взять генетическую пробу. Вернувшись на судно, Бурдин и Хэл возбужденно рассматривали фотографии (тогда снимали уже на цифру) и тыкали в большие округлые пятна, соглашаясь друг с другом, что косатки, похоже, плотоядные.

В то время у меня было мало опыта, и возможность различать экотипы по форме пятен и плавников казалась мне сомнительной. Подобная точка зрения весьма характерна для новичков, поскольку разница между ними действительно не бросается в глаза и очевидна лишь опытному исследователю, пересмотревшему на своем веку тысячи фотографий. В тот раз наши руководители оказались правы – впоследствии генетический анализ подтвердил, что три странных самца относились к плотоядному экотипу. С тех пор прошло много лет, и мне не раз приходилось наблюдать, как очередной скептик с пеной у рта доказывает, что различить экотипы по внешним признакам невозможно. Многие из них, приобретя чуть больше опыта, сами впоследствии легко различали рыбоядные и плотоядные группы, но некоторые – особенно те, кто не работал с косатками в природе, – упорствуют до сих пор.

Плотоядные косатки в водах Камчатки очень редки – в первые годы мы не видели их вовсе, а потом, когда экспедиции стали длиннее, встречали их один-два раза за сезон. И лишь несколько раз мне удалось сделать качественную запись их звуков. Первый такой случай произошел на седьмой год нашего проекта, в 2005-м. В первый день осени, когда дети всей страны пошли в школу, погода с утра не предвещала ничего хорошего – было пасмурно и задувал ветерок, однако мы все же решили выйти в море. Подождав некоторое время возле острова, мы услышали очень далекие, едва различимые крики где-то в стороне мыса Опасный и двинулись туда. Полил дождь, но мы продолжали упрямо прыгать с волны на волну, приближаясь к цели. Уже возле Опасного, послушав снова, мы локализовали звуки более точно и, кроме того, обнаружили, что они нам совершенно незнакомы и вообще не похожи ни на что, слышанное от камчатских косаток прежде. Мы сразу забыли про дождь (который, кстати, к тому времени прекратился) и волны (которые, к сожалению, остались) и рванули туда, откуда доносились крики.

Через несколько минут мы увидели косаток. Их было всего две – видимо, мать с подростком. Самка имела типичный «транзитный» острый треугольный плавник и далеко заходящее вперед седловидное пятно. На пятне отчетливо виднелись черные точки – укусы маленьких светящихся акул Isistius brasiliensis, которые водятся только в теплых водах[5]5
  Cвоеобразные акулы-паразиты, отщипывающие кусочки кожи у морских млекопитающих, крупных рыб, а при случае и у ныряльщиков. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]. На пятнах наших рыбоядных косаток такие отметины встречаются очень редко – по-видимому, они почти не заходят так далеко на юг.

Но несмотря на то что это были явные плотоядные транзитники, они постоянно кричали. Обычно косатки этого типа очень молчаливы, потому что тюлени, дельфины и киты – их добыча – прекрасно слышат издаваемые ими звуки и достаточно умны, чтобы связать их с присутствием хищника. Это рыбоядные косатки могут кричать в свое удовольствие – рыба плохо воспринимает высокочастотные звуки, да и все равно не поймет, что ей грозит опасность. А плотоядным лучше молчать, чтобы их не заметили раньше времени. Но наша парочка кричала без умолку, причем постоянно повторяла одни и те же два типа звука, как будто звала кого-то. Их было трудно увидеть из-за высоких волн, и мы постоянно теряли их, но по крикам находили снова и снова. Мы прошли за ними до Вилючинской бухты, но потом нам пришлось оставить их из-за непогоды, так и не выяснив, кого они так отчаянно призывали. Много лет спустя Волкер Дике, исследовавший транзитников в Канаде, рассказал мне, что такое поведение иногда встречается и у них: когда животные не охотятся, а ищут друг друга, они могут подолгу издавать громкие дальнедистантные крики.

Другая интересная встреча с транзитниками произошла у нас год спустя. Мы дрейфовали в море напротив Старичкова в ожидании косаток, и вдруг прямо вблизи лодки над водой показались несколько черных плавников. Позже, с опытом, мы узнали, что такое поведение типично именно для плотоядных косаток – они внезапно появляются из ниоткуда прямо рядом с лодкой, «проверяют» ее и так же стремительно исчезают. Рыбоядные косатки лодками обычно интересуются мало – разве что любопытные подростки, которым нечем заняться. Для транзитников же такие рекогносцировочные налеты, по всей видимости, связаны с поисками зазевавшегося тюленя или другого съедобного объекта.

Косатки занырнули несколько раз в направлении лодки, осторожно обошли ее и двинулись своим путем. Шли они на юг, но зигзагами, с занырами в разные стороны. Под водой они находились подолгу – минут по десять, а потом, чтобы отдышаться, делали по пять – семь вдохов-выдохов. Они не лоцировали, не кричали, и даже выдохи у них были тише и осторожнее, чем у резидентов. Мы прошли за ними несколько километров, когда рядом с нашей лодкой неожиданно вынырнул малый полосатик. Он был мелкий, видимо подросток. Косатки шли чуть дальше и несколько раз занырнули в разных направлениях – возможно, пытались найти китенка. Но полосатику повезло – минут через десять мимо на полной скорости пролетел большой катер, отсекая его от косаток, и, похоже, после этого они его потеряли.

Вскоре мы услышали в гидрофон далекие звуки резидентов. Транзитники отошли дальше в море и севернее, словно избегая встречи с ними, а затем снова повернули на юг. Пройдя за ними километров пятнадцать, мы решили проиграть им записи прошлогодних транзитников. Вопреки ожиданиям, они ничуть не обрадовались крикам возможных родственников и не только не ответили, но, наоборот, ускорили движение, сократили дыхательные паузы и перестали рыскать. Напротив бухты Саботажной мы снова услышали крики резидентов, которые шли ближе к берегу. Группа транзитников отвернула в море, и на этом мы с ними расстались, чтобы переключиться на резидентов.

В первые годы у нас были две раздельные команды – береговая, занимавшаяся теодолитным слежением за косатками, и лодочная, которая фотографировала животных, записывала звуки и брала биопсию. Теодолит – это прибор, позволяющий точно определить расстояние и пеленг на объект по углам наклона и горизонтального поворота наведенного на него окуляра; он обычно используется в строительстве для землеустройства и разметки расположения будущих зданий. «Китятники» приспособили его для своих целей: наблюдая за китом с берега в теодолит, можно с высокой точностью восстановить трек его движения по акватории – это позволяет оценить использование пространства и реакцию животного на внешние раздражители.

С годами теодолитные исследования постепенно свернули, зато лодок вместо одной стало две – первая занималась фотоидентификацией и биопсией, а вторая, наша, предназначалась исключительно для акустических исследований. Это стало возможно благодаря гранту фонда Руффорда, который я получила в 2004 году, – на него мы купили вторую лодку, маленький «Зодиак» 3,8 метра длиной. Вообще, по-хорошему, для нормальной работы в море лодка эта была слишком мала – на самой легкой волне она подпрыгивала, как мячик. Но мы радовались тому, что имели, и упорно работали на нашей малютке вплоть до 2009 года, когда окончательно переместились на Командоры, оставив в Авачинском заливе команду студентов под руководством Тани Ивкович. Она к тому времени стала главным фотоидентификатором камчатских косаток.