Книга: Тайная жизнь деревьев. Что они чувствуют, как они общаются – открытие сокровенного мира - Петер Вольлебен

Любят сахар, очищают воду, выращивают животных и грибы - все эти действия остаются для людей незамеченными, но не для природы.

Деревья заботятся не только о себе. Прибрежные леса обеспечивают водой глубь континента, без них, после вырубки, воды не хватает.

Леса сдерживают поражающее действие наводнений и засух. Оказывается, деревья не только сырье, а старые наши соседи по планете, мудрые, неторопливые и рассудительные, если их не истреблять бездумно. «Будь как дерево!» - хочется воскликнуть в восторге.

Петер Воллебен, пылкий энтузиаст лесоводства, рассказывает не только о деревьях, но и обо всех видах живых организмов в сообществе Леса в сложном их взаимодействии. «Знали ли вы, что в руке лесной земли существует более существ, чем на планете - людей?».

На обложке видим фразу «ПРАКТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ДЕРЕВЬЕВ», и это производит впечатление.

Очень-очень много нового можно узнать из книги. Книга стала открытием.

Теперь даже слово Лес хочется написать с большой буквы. И как, скажите, теперь есть овощи или пользоваться мебелью?

Теперь обратимся к более насущным темам. Похоронный лес – очень странное понятие в наших реалиях.

Похоронные леса становятся трендом в начале XXI века. Здесь нет рядов могил, надгробных памятников и венков. Нет гробов, только биоразлагаемые урны. Прах хоронят между корнями дерева, почти вплотную к нему, но так, чтобы не повредить корни.

Такой способ погребения усопшего в ходу у жителей Великобритании, Швейцарии, Австрии, однако наиболее популярным он является именно в Германии. Мне он кажется довольно заманчивым. Родственникам не придётся ехать на автобусах и электричках в отдалённые части города, бродить среди надгробий в поисках твоей могилы. Вместо этого они могут в выходной день погулять в лесу, подышать чистым воздухом и развеяться от городского шума. Похоже на рекламу, но нет, в России такого не найти, а то бы я сама в завещание вписала.

Говоря наконец о "Тайной жизни деревьев", хочется предостеречь тех, кто предпочитает именно научпоп, потому что книга, особенно в начале, пестрит примечаниями научной редакции, которые опровергают слова автора. Например, Вольлебен пишет, что у одного дерева есть один приемник. Это кажется странным даже в контексте сравнения с человеческим социумом: по ребёнку на родителя – и люди бы всё ещё обитали в рамках очагов цивилизации в Африке, в долинах благословенных Нила и Ефрата.

Это утверждение может быть правильным только в стабильной системе немецкого леса, когда лесу "некуда" развиваться и он ограничен рамками. Но в любом лесу (как и в растительной покрове вообще) заложен огромный потенциал для экспансии – он способен очень быстро затягивать не просто дыры в пологе, а быстрыми темпами завоёвывать новые пространства. При таком движении у каждого дерева должна быть масса "воспитанников", иначе экспансия была бы невозможна.

Также вы вряд ли найдёте в книге что-то удивительное, если не спали на уроках биологии в шестом классе, ну или не играли в морской бой на последней парте.

В целом автора нельзя не похвалить за истинную любовь к своему делу, лесам и каждому дереву в отдельности, к маленьким и большим обитателям этой экосистемы, однако книга полна научных неточностей. Если вам интересно на двести с небольшим страниц заглянуть вглубь дерева, его крону, понять, как устроен лесной социум, то это книга сможет вас заинтересовать.

Конечно, как всякий влюбленный, Петер местами забывается. Лишенные страсти биологи наверняка бы придрались к некоторым фактам, но что они знают о морщинках на коре и характере березы, в конце концов? Нудный биолог вам еще скажет, что и у барсуков не может быть мнения, да и пираты все в Сомали и книжки они вертели сами знаете где, но ведь вот он я, Гриша, с вами вопреки здравому смыслу. Вот и деревья, в ближайшем Петеру лесу наверняка все именно так, как в книге. Идет обмен сигналами, идет жизнь и случается смерть, даже без пьяненьких деревьев не обошлось, с ними я идентифицировался как-то особенно.

Вообще, в долгом рейсе такого лучше не читать, потому что после хочется обнимать березки (и на сердце делается горячо-горячо, да). Для современного человека или там морского барсука возможность присмотреться к той стороне жизни, о которой обычно не думаешь вовсе, вполне полезна и в этом смысле именно такая форма повествования выигрывает. Нет, учебник о вакуолях тоже кого-то определенно будоражит, но деревья, обретающие в рассказах Вольлебена внутренний мир, все же как-то более нормативно привлекательны, а то, что привлекает и вызывает симпатию, проще беречь. Словом, славный мужик этот Петер, я бы с таким по зеленому кладбищу побродил, понюхал бы гумус.

После этого пошли рассказы о деревьях как о живых организмах, которые питаются, дышат, растут, общаются друг с другом, но все это может заметить и объяснить только посвятивший лесу много времени человек. Благо именно такой решил написать книгу, причем можно отметить, что о деревьях он рассказывает с особой любовью и трепетом.

Из особо запомнившегося отмечу вот что: • Деревья очень настроены на социум и поддерживают своих соседей, особенно больных и старых, просто потому, что вместе – лучше (почти как у людей). • У деревьев есть свой язык (их запах), чувство вкуса для распознавания слюны насекомых, слух, реагирующий на пощелкивание корней и самое удивительное – чувство времени. • Деревья-родители воспитывают своих детей, лишая их света, ибо медленный рост в юности является условием долголетия. • Есть такое явление как «пьяный лес».

Наиболее ярко это можно наблюдать на Аляске или в Сибири, где из-за потепления климата начинают оттаивать участки вечной мерзлоты. Деревья лишаются опоры и, оказавшись в вязкой, сильно обводненной почве, полностью теряют ориентацию. А так как каждый экземпляр клонится в собственном направлении, весь лес выглядит как компания подвыпивших туристов

Поговаривают, его еще можно встретить в умеренной полосе России – на болотах, особенно торфяных. • Дуб оказывается сильным только в отсутствие конкурентов. Если же рядом с ним находятся другие дерерья, например, буки, то дубы «действительно сильно мучаются». • Дятлы – очень умные птицы. Они мастерят сразу несколько дупел одновременно. В одном выводят птенцов, в другом – отдыхают, а третье служит для смены обстановки.

Из особенностей еще отмечу восприятие текста с отенком грусти. То ли дело во мне, то ли автор-лесник перебродил среди могил под деревьями, но упоминание в каждой главе больных, погибших деревьев и всяческих трудностей в их непростой жизни отнюдь не развлекает. Хотя в целом, чтение можно назвать легким и местами увлекательным.

А ведь его же ещё рано-поздно (спустя 3-4 года) достаёшь из открытого грунта и сажаешь в горшок… а это значит, что дерево будет лишено общества. Ну да, общества! Оказывается, деревья имеют свою информационную сеть под землей, где роль кабелей или нервных клеток играют грибы. И её тоже можно назвать тремя дабл-ю: WWW – World Wood Web. И в лесу одного вида вырабатываемые элементы через корни и грибы распределяются между всеми связанными сетью представителями этого вида поровну, пропорционально площади листьев. Поэтому если прореживать лес из одного вида, сеть нарушится, кто-то лопнет от производимого им сахара и загнется через 10-20 лет, а кто-то зачахнет без поддержки, находясь на участке более бедной почвы, например. А ведь автор не щадит себя и рассказывает зверскую историю про окольцованные им буки, не все из которых погибли: некоторые, благодаря поддержке соседей, в течении нескольких лет заращивали рану новой корой, пока не зарастили. Ещё одну «страшилку» Вольлебен рассказал про сосны, заражённые агрессивным грибом — корневой губкой, из-за этого у них отмер камбий, воду они качали вверх по проводящим тканям, а вот сахар в корни из листьев уже поставлять не могли. Поскольку камбий растёт в обе стороны – внутрь, оборачиваясь древесиной, и наружу, претворяясь в кору — за 30 лет с тех пор у них не прибавилось ни одного годичного кольца, однако они продолжали жить — благодаря соседям, снабжавшим сахаром их корни. Вы представляете, как вы бы, будучи деревом, несколько лет подряд перекачивали бы производимый сахар в корни полумёртвого соседа? Это всё равно что кровь перекачивать – несколько лет такой помощи. Поможешь соседу – не останешься без связи, не будет слепого пятна рядом, не будет сухого трупа, который может упасть и увлечь за собой полкроны, а то и больше. Но и без подобных бедствий сахар распространяется среди деревьев в лесу по принципам коммунизма.

Я помянул про связь? Деревья не болтают по телефону, не заходят в тырнет и не домофонят. Нет, у них всё рационально, и связь они используют в том числе и для предупреждения об опасности. Когда на дерево нападает какая-нибудь гусеница или еще какой вредитель, дерево распознает ее по ее слюне и начинает передавать в другие свои части эту инфу. В итоге в зависимости от вида деревья вырабатывают различные вещества, отталкивающие иногда даже конкретно этих вредителей, а не всех подряд, например, у дуба дубильные, у ивы — салицин, и т. п. Но по своим частям дерево очень медленно, до суток, передает инфу. Вместе с тем встревоженные части дерева испускают запах, который распространяется ветром в сотни раз быстрее, и воспринимается другими деревьями в округе. Поэтому жирафы, поедающие зонтичные акации, едят лишь первые несколько минут, потом вкусный салат становится горьким, и они уходят не меньше чем за сотню метров есть еще не встревоженные деревья, или же отступают против ветра к деревьям рядом, потому что из-за направления ветра те еще не словили запах и не встревожились.

«Но нельзя рябине к дубу перебраться…» Всё, о чём шла речь до сих пор, касалось деревьев одного вида. Межвидовая конкуренция у древесных заметно сильна, хотя конкретно в главе про передачу сигнала опасности Вольлебен не указывал про ограничение языка сигналов видом, так что лазейка для надежд и фантазий остаётся, (что в минус книге как научпопу). Однако и среди деревьев, как и среди людей, встречаются одиночки, глухие и упёрто-молчаливые. И хотя поневоле мне вспоминается чёртов фикус и чёртова герань чёртова Аксёнова из «Московской саги» — и их невозможность диалога по той причине, что высокомерный фикус просто не желал слушать – о чём может говорить вообще какая-то там герань? — всё же у Вольлебена глухонемые одиночки отказывались слушать представителей своего вида, то есть, сами себя обрекали на отсутствие инфы. Может, у таких соответствующие гены выключены — это уже я гадаю в раздумьях.

Про деревья Вольлебен пишет так же, как я говорю про кактусы. «Лентяи!!!» — разносятся мои вопли над кактусиной плантацией в адрес всех тех, кто в отличие от их собратьев (иной раз того же подвида!) отказывается цвести. В силу характера. Вот то-то и оно-то, каждое растение имеет свой нрав, будь то кактус или дуб — хороший у Вольлебена пример был с тремя дубами, исполняющими совершенно различные жизненные стратегии по времени запаса сахара и, соответственно, сбросу листвы. Кстати, «в багрец и золото одетые леса» сигнализируют вредителям, что уже как следует запаслись и после летнего труда готовы к обороне — на такие нападать уже не станут, воздержатся. Так вот, продолжим говорить про характер.

«Некоторые деревья выглядят так, как будто избрали своим идеалом банан и сформировали ствол по его подобию».

Отчасти я понимаю такое олицетворение, но иногда у Вольлебена оно, мягко говоря, не обосновано. Он приводит древовидный этикет, т. н. свод правил хорошего тона, как должно выглядеть дерево. Однако дерево это не человек, оно не может себя приодеть, припудрить, заплести косицу, оно делает лишь то, что предписано генами, а Вольлебен так вольно говорит об их жизненном росте и развитии, будто оно управляемо:

«У того, кто не придерживается правил, возникают проблемы».

Загвоздка в том, что правил придерживаться можно только будучи в определённой среде, эти правила предписывающей, а дерево не может взять корни в руки и перепрыгнуть в лучшее место, оно растёт там, где проросло, и точка.

Все эти чудесные логичные коммуникационные и коммунистические движения деревьев не могут не привести нас к поискам у них подобия мозга. Самая «долгоиграющая» часть дерева — всё-таки корень, он может вырастить новый ствол с нуля, значит, по словам Вольлебена, он и является хранителем информации (а вот спорно, возникаю я, десятки раз укоренявшая кактусы, по факту — стволы, стебли). В защиту важности корней можно привести, кхм, «осязательные» концы корней, определяющих направление своего роста (однако ветки ли не определяют своё направление в зависимости от света?). И снова меня кусает совесть — как же тут ежегодно подрезать корневую кандидата в бонсай – изуверство ж. Сколько отрежешь веток – столько отомрёт корней, и наоборот, пропорционально. Бррр.

Иногда Вольлебен объясняет вещи, которые после объяснения кажутся очевидными. Вопрос «Почему берёза белая?» из серии «Почему небо голубое?» - вроде бы детских вопросов, на которые дать ответ без объяснения элементарных физических явлений ребёнку невозможно. Так вот, господа, берёза белая, внимание, потому, что принадлежит она к пионерным видам, заселяющим открытые пространства, а следовательно, белизна её кожуры – это защита от чрезмерного тепла, отражающая насколько можно больше световых волн. А диковинки с красными листьями, которые так любит разводить человек в декоративных целях – они, увы, отражают и красную часть спектра, а значит, такие деревья могут синтезировать оставшуюся синюю его часть, что гораздо меньше возможностей дерева с зелёными листьями без отклонений. Соответственно, и сахара они вырабатывают меньше.

Столь же увлекательное про деревья я читал лишь раз в жизни. Это была Война берез и сосен в «Лесной газете» Бианки. Здесь Вольлебен представляет картину более масштабную, нежели войнушка в местном лесу, и даже описывает процесс естественного восстановления леса, если какую-либо местность, наконец, оставить в покое, если «человек выйдет из игры» (ну да, как же, держи карман). Процесс долгий, лет на 500 — что можно вспомнить о Дюне с непревзойдённым Лиетом. Пионерные виды образуют кустарниковую поросль, которую с удовольствием будут грызть косули, потом она разрастётся до непролазных зарослей, затем второе поколение деревьев уже будет детьми с родителями, а значит, вырастут правильно и при поддержке, и лишь потом, постепенно, на эту местность с присущим ей климатом посеются семена соответствующих ей видов, которые сформируются как следует под сенью пионерных деревьев… И далеко не сразу под пологом трезвого леса станет темно настолько, что вся бывшая кустарниковая поросль пионерных видов отомрёт из-за тени, и земля станет голой и устланной опавшей преющей листвой, как и полагается ей быть устланной в девственном лесу... Городские деревья в этом смысле, конечно, буквально — дети улицы: без родителей, без необходимой площади земли под ногами, без соответствующей микрофлоры и фауны. А ещё земля утрамбованная как камень, не продерёшься, а если что-то рыхлое попадается – значит, нерадивые прокладчики канализации хреново закопали, и проросших в зазоры между трубами элементов вычисляют по пробам корней, после чего беспощадно срубают. Не жизнь – мучение: только и можно поболтать с соседом, если аллея засажена одним видом. Благо, грибы есть везде. К слову не могу не помянуть орегонский опёнок, разорвавший шаблоны всей нашей команды. Итак, площадь его 9 квадратных километров, вес — 600 тонн и возраст — 2400 лет! Старше Иисуса! Мир никогда не станет прежним! Ясно, что гриб — не только плодовое тело, которое мы срываем, а вообще весь мицелий. Гриб — он как яблоня: яблок много, организм один, только растёт этот организм под землёй, и не видно его.

Теперь я иду на работу по Терлецкой дубраве и во все глаза смотрю на деревья. Ну, условно дубраве - не осталось тех старых дубов, благодаря которым она получила название. Но даже те, что есть, некоторые — поражают своим сложением.

Многие деревья затягивают корой проплешины, да уже поздно:

А вот дубок тонюсенький вьётся вокруг берёзы, практически из щели в её корнях выросший – темно ему:

Замечаю грибы в начале очередного ствола, поднимаю глаза — ствол сухой.

Напоследок предлагаю насладиться песней зяблика, чувством юмора автора, а также сравнить её русскую транскрипцию с немецкой. Я честно в немецкой зяблика не узнал. А русскую – да, слышал, и не раз, вот он какой, зяблик-то, оказывается! «Фьи-фьи-фьи-тья-тья-тья-твирь-вирь-вирьрьрь-чуврррИу»!

Старые широколиственные леса предлагают особый сервис: краткосрочный прогноз погоды от зяблика. Эти ржаво-красные птички с серо-голубой головкой поют песенку, ритм которой немецкие орнитологи передают примерно как «bin bin bin ich nicht ein schöner Feldmarschall».

О характере деревьев (самое время - выбрать любимое):

"Березы буквально бегут по жизни, тратят энергию не по средствам и в итоге сами себя выматывают."

"Сосна проявляет дерзость и с жадностью тянет к свету свою крону. Неудивительно, что из всех хвойных деревьев именно она чаще всего ломается от снега."

О том, что кора - это кожа, которая с годами покрывается морщинами. О том, что сгорбленные деревца живут короче. Как и те, кто поспешил стремительно вымахать.

О их жизни в зависимости от среды (да, в городе деревьям приходится нелегко) и как по-разному может складываться судьба отдельного дерева:

"Если бук вне своей родной лесной атмосферы вряд ли сумеет протянуть больше 200 лет, то дуб, растущий рядом со старой деревней или на пастбище, легко перешагивает 500-летний рубеж."

О глобальном:

"Дерево сильно ровно настолько, насколько силен лес вокруг него."

5 любопытных фактов, которые запомнились:

1. Форма кроны в виде зонтика и тонкие иголки помогают хвойным не ломаться под гурьбами падающего снега. 2. Чем меньше дерево спешит с ростом, тем дольше живёт. В конце жизни оно уже не стремится вверх, а набирается питательными веществами и подается вширь. Практически как люди:) 3. Белый ствол березы (береста) отражает солнечные лучи и спасает дерево от ожогов. 4. Хвойные делают воздух почти стерильным. А дерево грецкого ореха отпугивает комаров. 5. Лес полезен для здоровья? Результат исследования: в хвойных лесах давление посетителей поднимается, в дубравах мягко падает. Но это в Германии, где хвойным из-за неподходящего климата приходится сложнее.

Я знала, что не нужно убирать поваленные деревья. Но в книге убедительно:

"Погибшие ели и сосны помогают рождению молодого лиственного леса. В своих мертвых телах они накапливают влагу, помогая остудить горячий летний воздух и сделать его более комфортным. Когда они падают, образуются непроходимые завалы - естественный забор, через который не пройдет ни одна косуля или олень. Под такой защитой могут спокойно подрастать дубы, рябины и буки. Когда же мертвые хвойные полностью истлеют, они образуют драгоценный гумус."