Текст книги "Переполох на Буяне (сборник)"

Старая женщина худого не присоветует

– Эй, хозяева! Открывай, живо! К вам прохожий-проезжий человек с добром да лаской явился! Вот сейчас избушку по бревнышку как раскатаю!

– Да открываю, открываю… И что тут за буян чудесит? Кто на старуху с угрозами попер? Лежала бабушка на печи, никого не трогала… Ты, орясина, еще лбом в дверь постучи! Только шлем сними, чтоб звонче стучалось! Садись, добрый молодец, на своего борзого коня и скачи, куда скакал, а меня не беспокой!

– Ты, старая, не шуми. К тебе гость пришел. Ты его накорми-напои, в баньке попарь, спать уложи, а потом расспрашивай.

– Да за каким лешим мне тебя расспрашивать? Нужен ты мне, как зайцу коромысло!

– Тогда без расспросов накорми-напои и все прочее. А не то как шмякну тебя о крыльцо – мокрое место останется!

– А… ага, поняла… Заходи в горницу, гостюшка желанный, долгожданный! Васена-а! Растопи-ка баньку!

– Это кто ж такова? Внучка твоя?

– Василиса-то? Нет, приемыш, ученица… А покуда банька топится, ты чарочку выпьешь, моченым яблочком закусишь. А после баньки и поужинаешь… И куда же тебя, гость дорогой, несло мимо моей избушки?

– Кощея воевать еду!

– Ах ты! Ох ты! Верно я, старая, догадалась! Как глянула в оконце, так Васене и сказала: а вон тот бравый богатырь Кощея воевать едет! Ишь, каков – кровь с молоком! Широк размах в молодецких плечах!.. Ты пей-пей, нет отваги без браги… И говорю я Васене: вот про кого вскорости будут по дорогам гусляры песни петь!

– А ты, бабушка, знаешь дорогу до Черного замка?

– Да тут любая сорока укажет. Прямо пойдешь – в Пиявочье болото упрешься. Путь через него есть, вроде как даже вешки стояли… если до сих пор никто не повытаскивал… Да ты не робей, иди напрямик!

– А в обход дорога есть? Чтоб не через болото?

– Как дороге не быть! Налево пойдешь – мимо пещеры пойдешь, где Змей Горыныч жил, покуда не сдох… или не сдох, по сей день проживает? Ой, стара стала, путаюсь… а направо пойдешь, там горы будут. Ты держи по тропочке налево, через карниз над пропастью… дальше мостик будет, хороший такой, а что трухлявый вроде, так то одна видимость… Иди, не бойся, старая женщина худого не присоветует!

– М-да… ладно, доберусь.

– Доберешься, валун ты наш несокрушимый, дуб стоеросовый! Оттяпаешь Кощейке уши по самые плечи! Хоть на бобах погадаю, хоть на квасной гуще разведу – а все выйдет, что быть тебе новым бессмертным владыкою, хозяином Черного замка!

– Владыкою? Еще чего! Лень мне править! Найду там телегу, нагружу золотом да каменьями самоцветными. И уеду домой.

– Неужто тебя, касатик, не предупредили? Черный замок не так-то прост! Впустить он тебя впустит, да не выпустит. Не увидишь больше света белого. Будешь по коридорам бродить, выход искать. Да только в каких комнатах ни побываешь – все равно выбредешь в зал, где стоит каменный трон и лежит железная корона.

– Да?.. Ну и ладно. Владыкой быть тоже хорошо. Чего захочу, за тем отправлю слуг своих верных. Буду сладко есть, меды пить, красных девушек целовать…

– Ой, касатик… Бессмертному-то придется так жить, как Черный замок повелит. Есть ты сможешь только с черной скатерти-самобранки… Кто там вошел? Ты, Васена? Вот не дай соврать: говорила я тебе про черную скатерть-самобранку в Кощеевом дворце?

– А как же, бабушка! Я, помнится, еще подумала: хорошо, что черная, реже стирать придется.

– Да чего ее вообще стирать? Пованивает малость – так за запахами от еды этого не учуять. Зато на ней столько яств по хозяйскому велению появляется: хвосты мышиные, глаза жабьи, лапы вороньи с тушеными поганками… У Кощея любимое лакомство – тухлявка вертлючая. Редкое блюдо, долго стряпается. Вот послушай, как его готовят…

(Через четверть часа.)

– …А тогда и к столу можно подавать… Ох, касатик, чего ты зеленый такой? Вот, скушай моченое яблочко!

– Уйди, бабка, со своими яблочками! У меня и те, что раньше съел, назад в горло просятся!.. Эй, а чего твоя ученица хихикает?

– А-а-а! Я не хихикаю, дяденька, я слезами горькими давлюсь! У-у-у!..

– И с чего это ты, девонька, в слезы ударилась?

– От мыслей, дяденька… Про Черный замок! Бабушка, надежа ты моя и защита, когда я в возраст войду, не отдавай меня к Кощею во постельницы! Боюсь я!

– Ишь ты о чем! А я вот слыхал, что Кощею князья да цари из подневольных земель каждый год присылают раскрасавиц – что лебеди белые! На тебя-то Кощей и не глянет.

– Ну, присылают, и что? Мне, дяденька, верные люди сказывали: как войдет такая лебедь в Черный замок, так враз чудищем оборачивается. На голове рога, на заднице хвост, кожа как у стриженой овцы, а морда лягушачья! Не хочу-у-у-у! А-а-а!

– Бабка, твоя девчонка правду говорит?!

– А… ну да. Черный замок всех под себя переделывает, он сам знает, какой красота быть должна.

– Это что же получается: я с такими страшилами во любови жить должен?!

– Не кричи, касатик. Тебе все равно будет, есть у них хвосты или нету. Потому как моченьки твоей на них все равно не хватит. За бессмертие платить приходится – молодостью да здоровьем. Сразу состаришься, в боку колотье начнется, спинушку заломит, ноженьки сведет. Ты тогда слуг своих за мной пошли, я сразу прибегу – с пиявками, с мазями из яду змеиного, с настойками на мухоморчике… Ты меня слушай, старая женщина худого не присоветует.

– Да иди ты к водяному под корягу со своими советами! Я тот Черный замок по камешкам разнесу!

– А и разнеси, касатик, разнеси! Дело достойное, богатырское! Тысячу годочков крушить будешь, на тысячный сломаешь. Тут, правда, твоему бессмертью и конец придет, помрешь ты, зато былину сложат!

– Нужна мне та былина, как чирей на заду! Раздумал я, бабка, Кощея воевать. Говоришь, слева от болота Змей Горыныч живет? Вот он и отведает моего меча!

– Как скажешь, так и будет, неукротимый ты наш. Дам тебе только один совет. Как увидишь по дороге дикую мяту – не поленись с коня сойти, собери. За пазуху напихай побольше, за пояс заткни, коню под седло да за узду…

– Это еще зачем?

– Ты, касатик, не спрашивай, ты делай. Сильная это трава. Старая женщина плохого не присоветует…

(Еще через четверть часа.)

– Ты катись, яблочко, по серебряному блюдечку! Покажи мне Черный замок, покажи Кощеюшку на каменном троне, в железной короне… Ох! Вот и ты, сокол мой!

– Привет, подруга! Что, снова у меня развлечение перехватила? Которого богатыря от меня отводишь – пятого?

– Шестого… Василиса, баньку больше не топи.

– А я, бабушка, и не начинала. У тебя ни один богатырь до баньки не досиживал.

– Ох, Яга, умная у тебя ученица растет. И подпевала тебе складно.

– А ты откуда знаешь? Опять, греховодник, за нами, двумя бабами, подглядывал? Мало тебе своих раскрасавиц?

– Не за бабами, за богатырем. Мои вороны его еще за Медвежьим урочищем углядели, оттуда за ним и слежу. Давно ни с кем не дрался, а тут случай размяться.

– Ты недавно на охоте размялся. Мне птицы сказывали: неделю со слугами верными по лесам зверье гонял, медведя ножом убил, кабана на копье взял.

– Было дело. Много дичи заполевали. Пир устрою. Слуги мне угодили: из земли французской, из города Парижа украли повара знаменитого, месье Фондю. Велит себя звать «шеф-кулинар». Уж такие слова говорит – прямо заклинания: профитроли да бланманже, фуа-гра да тартифлет! Вот на пиру себя и покажет. Сделай милость, Яга, зайди в гости, отведай блюд заморских!

– Ой, зайду! Люблю вкусно поесть!

– А особливо для тебя накажу ему сготовить тухлявку вертлючую. Я тебя слушал да запоминал, как ее стряпать.

– Тьфу на тебя, злыдень старый! Пакостник костлявый, чтоб тебя перевернуло да подбросило, чтоб тебе ни дня, ни ночи, ни дна, ни покрышки, ни жизни, ни смерти! Чтоб тебе не елось, не пилось, не хотелось, не моглось!.. Забудь про эту тухлявку! Слышишь? Забудь!

– Забуду. Если ответишь на вопрос.

– Ну-у… смотря на какой…

– Осторожничаешь? Вопрос простой: почему ты богатырю велела дикой мятой обвешаться?

– А-а… На этот отвечу! Змей Горыныч, сосед дорогой, пристрастился человечину и конину жрать с мятой. Говорит, совсем вкус другой и запах прельстительный. Так чтоб ему мяту по лесу не искать, пускай дичина придет уже с приправами. Ведь старая женщина – она худого не присоветует!

На своей земле

– Смотри, княже! Думай сейчас, потом обратного пути не будет. Бог, имени которого не называют, не отдает назад то, что взял.

– А что там думать? Чернолесье мне и даром не нужно! Ты, главное, не забудь свои посулы.

Два всадника остановились на берегу мелкой речушки. На белом жеребце – князь Горимир. Молод князь, красив, статен. Плечи широкие, кудри льняные, очи соколиные… то есть глядят жестко и беспощадно, как у хищной птицы, что сейчас добычу закогтит.

На вороном коне – чужеземец в странной одежде. Даже купцы, по всему свету развозившие свои товары, не смогли сказать князю, откуда родом заезжий странник. Вроде невидный человек: не молод и не стар, не низок и не высок… Лицо бледное, всегда спокойное, и какое-то обыкновенное: отворотишься да забудешь. Вот только глаза… да, в глаза ему лучше не глядеть. Имени своего не назвал. Как прилипло к нему прозвище «Чужанин», так все и звать стали. О себе сказал только, что он – жрец неведомого, незнаемого бога. Ищет землю, где поставить храм своего божественного повелителя. Князь сперва расхохотался: ему и своих-то богов много, поди всех ублаготвори! Но чужак объяснил, что землю возьмет не задаром. Тут князь и призадумался…

– Свои посулы я помню. – Чужанин вглядывался в стену леса на том берегу. – Можешь, княже, вести войска на соседей. Зимой будет твоих врагов буран бить, лютый мороз морозить. Летом на них ураганы обрушатся, змеи в домах заведутся. Но главное – и летом, и зимой будет их косить черный мор. А твои люди, Горимир Вышатич, целы будут, не возьмет их зараза.

Говорил он правильно, слова не коверкал, только была в его речи странность. То ли змеиное шипение слышалось в ней, то ли дальний свист ветра…

– Военная помощь – это хорошо. У меня удельные князьки пошаливают, да и к своим землям хотелось бы прирезать кусок… – Горимир улыбнулся мечтательно и нежно, словно красную девицу вспомнил. – Ежели твой бог силен, я рад буду ему жертвенник поставить. Пусть нам помогает, соседям вредит. Какие жертвы ему угодны?

– Человеческие, – легко откликнулся Чужанин.

– Только не дружинников! – рявкнул князь так, что белый конь заплясал на месте. – Ежели я дружину на алтаре перережу, с кем чужие земли воевать буду? Да и холопы мне самому нужны. Кому землю пахать, войско кормить? Баб отдать – кто новых воинов нарожает взамен тех, что в боях костьми полягут?

– То по первости, – спокойно объяснил Чужанин. – Отдашь богу нескольких малолеток. А там пригонишь из завоеванных земель толпы рабов, этих-то чего жалеть?

– Ну разве что так, – протянул князь. – И то сказать, сопливых дармоедов в каждой избе по дюжине. В голодную зиму все равно мрут, так чего бы их и не… Тогда еще можно подумать.

– Вот и подумай, княже, подумай. Я не торговец, что гнилой товар норовит всучить. Сразу говорю: назад Чернолесье взять не сможешь. – Голос чуть изменился: теперь в нем слышался холодный хруст крошащегося льда. – Жертвенник моего бога из земли жизнь высасывает. Вот этот лес, – Чужанин указал рукой на другой берег, – мертвым будет стоять. Ни зверя не останется, ни птицы, деревья посохнут, трава выгорит.

– А что мне за печаль? – хмыкнул Горимир. – Что живой лес стоит, что мертвый – пользы от него нет. Ни мужики на охоту не ходят, ни бабы за хворостом, ни детишки по ягоды. Я тоже дело честно веду. Сразу говорю: хорошего в лесу мало, почти все – зыбь-трясина бездонная. В трясине водится болотник, в Черной речке плещутся русалки, а где посуше – там леший шастает. Ну и другой дряни хватает.

– Дело знакомое, – понимающе кивнул Чужанин. – Везде есть свой genius loci – дух-хранитель этого места, как говорят мудрецы в одной далекой стране. Сущности эти весьма живучи, но вывести их можно, приходилось уже выводить… Что ж, поехали, поглядим!

Он тронул вороного каблуком, и конь пошел вброд через речушку.

Горимир ненадолго замешкался – видать, оробел. Крепко сидят в душе слышанные в детстве сказки! Но тут же кровь бросилась молодому князю в лицо, он сердито послал белого жеребца в реку и догнал своего спутника на том берегу.

Тишина стояла над опушкой, только звенели дикие пчелы да шуршали листья малинника. А дальше стеной стояли черные вековые ели, как богатыри, закрывающие путь в лес. Одуряюще пахли нагретые на солнце травы. Полынь, тысячелистник да зверобой стояли коням по брюхо, не примятые ни человеком, ни зверем. Меж ними островками голубел чабрец. Кони словно плыли по брюхо в траве, и не было ни одной тропинки, что вела бы от удобного речного брода к лесу.

Чужанин настороженно оглядывался, словно бы даже принюхивался. Черты лица вроде остались прежними, но сейчас оно не было неприметным и даже походило на морду хищного зверя.

– Ты что же, княже, морочишь меня? – спросил он. Вновь изменился голос. Теперь он был сухим и надтреснутым, словно ломались чьи-то кости. – Отдаешь мне то, чего я взять не смогу!

– Не сможешь? Почему?

– На опушку положены крепкие охранные чары. Корнями уходят и в глубь земли, и в древние времена. В этом лесу живет сильный колдун. И он просто так не отдаст свои владенья.

– А! Я же сказал – тут всякой дряни полно. Живет в лесу одна старуха. Все про нее знают. Зовут ее…

– Молчи! – Теперь в голосе Чужанина лязгнула сталь клинка. – Или не знаешь, что называть имя колдуна опасно? Услышит…

– Аль ты бабы боишься? – криво усмехнулся князь Горимир, стараясь не коситься на лесную опушку.

– Здесь – боюсь. Здесь она на своей земле, а значит – в полной силе. Колдун, если стоит на своей земле, может потягаться даже с моим господином. Вот если бы ее оттуда выманить, чтоб сила ослабла…

Чужанин оборвал себя на полуслове. Принюхался. И спросил со злым весельем:

– Говоришь, княже, люди сюда не ходят? А это кто?

Тут и Горимир заметил в малиннике синее пятно. Странно, только что не видал там ничего!

Всадники подъехали ближе.

Девочка в синем сарафане сидела под ветвями. Заметив, что ее обнаружили, поднялась на ноги. Глядела настороженно, но без особого страха. Белобрысая, синеглазая, лет этак десяти.

– Чья будешь, кроха? – строго спросил князь. – Как тебя зовут, что здесь делаешь?

Девчонка поклонилась князю в пояс, ответила без запинки:

– Зовусь Отрадой, княже, живу недалече, на Горелых Выселках, дочка Хмура-охотника. Сюда по малинку пришла. – Девочка, словно щит, подняла перед собой корзинку, дно которой было покрыто ягодами.

– Смелая… – начал было князь. Но замолчал, увидев, как подался в сторону ребенка Чужанин, как склонился с седла.

– Ты мне, девочка, не лги, – сказал он негромким, мягким, обволакивающим голосом. – Я умею различать правду и ложь. Кто ты? Откуда? Чья?

Девочка молчала, крепко сжав губы.

Чужанин протянул над детской головой руку с раскрытой ладонью:

– Назови свое имя!

Губы девочки шевельнулись, словно против ее воли:

– Василиса.

– Кто твои родители?

– Я сирота.

– Родня есть?

– Нету.

– У кого ты живешь?

Девочка промолчала. В синих глазах не было страха – только злое упрямство.

– Отвечай! – Чужанин согнул пальцы, словно когтил воздух над головой ребенка.

Девочка побелела как полотно, в глазах плеснулась боль. Попыталась сдержаться, промолчать, но что-то злое, враждебное было сильнее ее.

– У бабушки в ученицах, – выдохнула она.

– В ученицах? И чему она тебя учит?

– Премудрости.

– Чему-чему? – удивился князь.

Его голос разрушил чары. Девочка зло глянула на князя и промолчала.

– Что ж ты мне помешал, княже, – попенял Горимиру чужанин. – Сейчас она бы мне рассказала, чему ее учили. Или умерла бы.

Князь снял с пояса плеть:

– А вот у меня сейчас скажет… Так чему тебя бабка учит?

– Не бей, княже! – поспешно сказала девочка. – Отвечу. Вот этому научила…

И тут Василиса завыла по-волчьи, грозным кличем, каким вожак скликает стаю.

Белый жеребец взвился на дыбы, вороной под Чужанином шарахнулся в сторону, а девчонка, бросив корзинку, метнулась в кусты. И ушла бы…

Но тут рука Чужанина вытянулась, словно гибкая и невероятно длинная змея, скользнула над кустами, сцапала девчонку за локоть, притащила ее назад.

Князь видел это краем глаза, стараясь совладать с испуганным жеребцом. Когда успокоил его, рука уже была как рука, а девчонка лежала лицом вниз поперек седла и молча извивалась, пытаясь вырваться.

Горимир ни о чем не спросил спутника – должно быть, решил, что померещилось ему… Впрочем, он бы и не успел спросить: Чужанин бросил тяжело и властно, словно топором ударил:

– Шутки кончились, княже! Бежим!

Горимир носил плеть для людей, а не для коней. Вот и сейчас не ударил – лишь чуть тронул коня плетью. Умный жеребец тут же вошел в реку, понес всадника через брод. Вороной не отстал от него.

На том берегу кони сразу пошли галопом – через луг и в невысокую гору. Чужанин гнал вороного, глядя перед собой, а князь все время оглядывался назад. Когда кони уже спускались с горы, увидел Горимир, что от уходящих назад вершин Чернолесья плывет им вслед сизая туча… но поздно, поздно! Навстречу беглецам поднялись надежной защитой стены Град-Столицы, и кони ворвались в распахнутые ворота.

* * *

Непривычно тихим был княжий пир. Не были званы на него ни удельные князья, ни бояре Град-Столицы. Только дружина собралась за княжеским столом. Обычно на пиры не брали ни оружия, ни кольчуг – зачем? С пьяных глаз соседей покрошить в капусту? А сейчас дружинники сидели за столом в кольчугах. Шлемы лежали рядом на лавках – долго ли надеть! И каждый был при мече. Не в радость был воинам этот странный пир. Пили, ели, не поднимая глаз от стола, да слушали гусляра, который подрагивающим от страха голосом выводил былину. Не было слышно ни хмельных прибауток, ни дружеских шуток. И никто не смотрел туда, где во главе стола, меж князем и Чужанином, сидела девочка в синем сарафане.

Маленькая гостья глядела хмуро, ничего не ела. То ли от обиды, то ли от боли: губы ее были разбиты и вспухли, а на скуле разлился синяк. Все знали: от удара кулаком в лицо. Увернулась девчушка, вскользь пришелся удар, по скуле, не то и зубы ей бы вынесло. Знали люди и другое: то был княжий кулак. Разозлился Горимир, когда девчонка попыталась сбежать. И ведь хитра до чего: не со двора побежала, ее бы на воротах сразу поймали, а попробовала затесаться среди челяди. Пир готовили, много было чужих челядинцев, от бояр присланных помочь. Не девчонка, а лисица! И скрылась бы, переждала погоню, да чужеземец пошел за нею, как по следу, сыскал, представил пред княжьи очи да под княжий гнев…

Слуги, обносившие гостей яствами и вином, были бледны, старались быстрее сделать свое дело и выйти из трапезной.

Князь через голову Василисы спросил Чужанина:

– Думаешь, придет?

Чужанин ответил скучным, пыльным, серым голосом:

– Придет, и скоро. Наверняка знает, что я могу сделать с девочкой в полночь.

Василиса не вздрогнула при этих словах. Так и глядела куда-то мимо блюда с жареным лебедем.

– А я так думаю, не придет, – рассудил Горимир. – С чего это она ради чужой девчонки вылезет из чащобы? Неужто другую сироту не найдет?

Так же равнодушно, не пытаясь убедить князя, Чужанин ответил:

– Мать может не прийти за ребенком. Брат может не прийти за сестрой. Но наставник всегда придет за учеником. – И обернулся к Василисе. Сказал голосом сладким да мягким, словно медом плеснул: – Не бойся меня, маленькая.

Василиса разомкнула распухшие губы и сказала так звонко и четко, будто слова не причиняли ей боли:

– А чего мне тебя бояться? Пусть тебя тот боится, у кого бабушки нет!

Князь Горимир расхохотался, словно приглашая и гостей посмеяться над наивностью ребенка. Но фальшиво звучал смех, никто из дружины не поддержал его. Молчали даже те, кто всегда угодливо хихикал над княжьими шуточками.

Дружинники (да и сам князь, чего уж там!) понимали: бабушка бабушке рознь.

Не про каждую бабушку рассказывают страшные сказки.

Не каждая бабушка в ночи проносится меж землей и облаками в тяжелой ступе, заметая след помелом.

Не каждая бабушка может свистом призвать на свою поляну и зверей рыскучих, и птиц летучих, и гадов ползучих.

Не каждая бабушка железными зубами перегрызет хоть дуб, хоть березу, хоть горло врагу. И никому из тех, кто невесело пировали в трапезной, не хотелось, чтобы это было его горло. А потому все тревожно поглядывали на маленькое оконце, за которым сгущались сумерки, и с тоской ждали темноты.

Но она появилась еще до ночи – крепкая бабка в кацавейке мехом наружу, темной рубахе, потрепанной юбке и мужских поношенных сапогах. И ждали ее – а не заметили, как вошла. А когда заметили… нет, не прошел шепоток вдоль стола, все онемели, забыли потянуться к шлемам и мечам.

Вслед за бабкой в светлую трапезную вползли сумерки, заклубились у входа, свились в странные фигуры: не то звери, не то птицы. Потянуло лесной прелью, болотной тиной, мокрой шерстью.

А старуха сказала твердым, звучным голосом:

– Княже, не загостился ли у тебя мой приемыш? Мала она еще с мужиками на пирах гулять.

Князь молчал, как и все. А Чужанин поднялся на ноги. Глянул на стоящую у дверей старую женщину. Покачал головой:

– Так это тебя все боятся? Что ж, в лесу ты, может, и грозна. А сейчас – не страшнее нищенки. Но я не подаю милостыню!

Он вскинул руку раскрытой ладонью вперед. С ладони сорвалась молния – и ударила в старуху.

Василиса вскрикнула. Разом шумно вздохнули дружинники.

Старуху отшвырнуло к стене, ударило о бревна. Она упала, забилась в корчах, словно ломались кости. Сумрак стал багровым – и в этом жутком свете все увидели вместо женщины росомаху с седой от старости мордой. Маленькие темные глаза горели болью и ненавистью.

Но сумрак развеялся – и перед испуганными гостями вновь была старуха, стоящая на четвереньках и сплевывающая на пол кровь. С трудом поднялась колдунья на ноги. Из уголка рта ее бежала тонкая темная струйка.

– С четырех сторон соберу ворон, – злобно выдохнула она и взмахнула рукой.

С потолка посыпались сухие осенние листья. Они падали, но не достигали пола – на лету превращались в серых железноклювых ворон. Птицы яростно набросились на Чужанина.

– Не на полдень, не на полночь, не на всход, не на закат, а на мясо кровавое, – бормотала старуха, не сводя глаз со своего врага, – на кости белые, на потроха сизые…

Ни князь, ни дружинники не шевельнулись, чтобы помочь Чужанину. А тот не кричал, не пытался закрыть руками лицо, не берег себя. Ловко хватал он ворон на лету за крылья и лапы – и разрывал пополам. Разорванные птицы вновь превращались в сухие листья и падали к его ногам. Вороны нападали всей стаей, клювы метко били в лицо, в глаза, но чужой колдун продолжал без единого звука рвать их одну за другой.

Наконец карканье утихло, пол в трапезной был засыпан палой листвой. На Чужанина было страшно смотреть: один глаз выбит, лицо изодрано когтями в лохмотья, кровь бежала по груди и по шее, пятнала одежду. Но чародей даже не поднял к лицу пальцев, чтобы ощупать раны. И голос его, без тени боли, был тверд, даже полон радостного, злого азарта:

– Это была хорошая драка. Представляю, как сильна ты у себя в чаще. Но не тебе спорить со жрецом безымянного бога.

– Хвастать – не косить, спина не болит, – откликнулась неукротимая старуха. – Чего стоит бог, если ему даже свое имя назвать стыдно?

– Не тебе о том судить, жалкая лесная ведьма. Ты показала все, что могла. И теперь умрешь…

– Я только начала, – перебила его старуха. – И не тебя мне бояться! В пустой бочке звону много… Ты пришлый, а я стою на своей земле!

– Что? – впервые растерялся Чужанин. – Опомнись, старая! Ты же не княгиня, ты чужая в Град-Столице!

– Умеешь, сопляк, различать правду и ложь? – гневно прищурилась старуха. – Так слушай: я – стою – на своей – земле!

– Ты говоришь правду… – так же растерянно пробормотал Чужанин. Но опомнился и яростно крикнул: – И на своей земле сейчас сдохнешь!

Не было в его голосе прежней радости боя, даже взвизгнул колдун на крике. Но жест, которым он выбросил обе руки перед собой, был жестким и твердым. Выросли на его пальцах кривые когти, сверкнули алмазным блеском. Вытянулись руки, как две змеи, и через всю трапезную потянулись к старухе.

Дружинники сами не заметили, как сползли под стол. Один князь сидел, точно мертвый, с отвисшей челюстью и серым лицом. Видать, не было у Горимира сил двинуться с места.

Чародейка спокойно вскинула перед собой обе ладони, словно преграду поставила, и сказала негромко, с насмешкой в голосе:

– Не из всякой тучи гром, а и грянет, так не по нам!

Выглядывающие из-под стола дружинники с ужасом увидели, как длинные руки колдуна вдруг изогнулись, повернулись когтями к своему хозяину, вонзились ему в грудь и живот.

Два страшных рывка встряхнули откинувшегося к стене колдуна. Левая рука – его собственная рука! – распорола брюхо и глубоко ушла в ворох кишок, а правая вырвала наружу сердце. Мертвым комком лежало оно на когтистой ладони, не билось посмертно, не выталкивало из себя кровь, словно вынуто было из груди давно остывшего мертвеца. Чужанин глядел на собственное сердце единственным уцелевшим глазом, словно пытаясь понять: что это держит он в руке?

– Кукла, да? – прищурилась старая чародейка. – Я так и думала… Эй, холоп безымянного хозяина! Надоело мне на твою личину глядеть. Сыми ее, дай нам на твое лицо полюбоваться!

– Быть по сему! – гаркнул по трапезной страшный, чудовищный, нечеловеческий голос. И содрогнулись от этого жуткого возгласа все, кто забились в углы да под стол.

Полезла клочьями кожа с головы Чужанина, обнажилось мясо, на котором пронзительно сверкал единственный глаз. Потом мясо лохмотьями стало отваливаться с костей. Череп пошел трещинами, словно яйцо, из которого пробивался наружу чудовищный птенец. Брызнули осколки во все стороны, и подняла над плечами бывшего человека голову змея. Огляделась, высунула раздвоенный язык – и принялась кольцами выбираться наружу. Тело осело на пол ворохом, словно сброшенная одежда. А змея, кольцо за кольцом, выползла наружу – и метнулась к старухе.

Колдунья вскинула наперерез клюку, махнула по змее, сбила удар. Тварь, целившая в лицо, упала к ногам. Но, видно, запоздала старуха, ударила неточно. Змея вскинула голову, вцепилась противнику в ногу повыше сапога. И тут же клюка обрушилась на голову ползучей гадины, прижала ее к полу.

Чужанин был повержен – но в голосе, загремевшем по трапезной, звучало ликование победителя:

– Если б ты слышала наши преданья, карга, то знала бы, что от моего яда нет излечения. Я выиграл бой! Сдохни!

– Если б ты слышал наши сказки, – азартно откликнулась старая ведьма, – то знал бы, что у меня костяная нога. Нашел, дурень, куда кусать! Сам сдохни!

Люто, безнадежно завыл чародей. Змея превратилась в полосы пламени, полосы эти свились в огненный жгут, взвились над полом и улетели в оконце, сверкнув на темном ночном небе.

Старуха деловито оглядела свою клюку, убедилась, что та не обгорела, и неспешно подошла к длинному столу. Никто уже не сидел на скамьях, кроме князя: дружинники растянулись на полу, пытаясь вжаться в доски, а князь боялся пошевелиться.

Колдунья оглядела стол с перевернутыми блюдами, рассыпанными яствами и разлитым вином. Хмыкнула насмешливо:

– Какие гости, такой и пир… – И позвала строго: – Эй, Василиса!

Девочка еще в начале поединка тоже юркнула под стол и наблюдала бой оттуда – бледная, с горящими глазами. Сейчас она вынырнула из-под стола и бросилась к бабушке. Обхватила обеими руками, прижалась лицом к волчьему меху кацавейки. Наверное, расплакалась бы. Но колдунья оттолкнула ученицу, ворчливо приказала:

– Не вздумай слезы лить, ты не дождь осенний. – И добавила, чуть смягчившись. – Умница, что догадалась спрятаться. Кабы он тебя в заложницы взял и тобою прикрывался, было бы труднее его одолеть.

– Бабушка, а злодей не вернется? – совладала с собою Василиса.

– Чего ему возвращаться? Улетел искать тех, с кем легче управиться. – Старуха глянула на лицо девочки, на почерневшую скулу, на распухшие губы – и спросила спокойно, чуть насмешливо: – А и кто ж тебе такую красу несказанную на лице навел?

– Князь Горимир Вышатич, – с удовольствием наябедничала девочка. И даже рукой указала на князя, чтоб уж точно ошибки не вышло. Потому как Горимир Вышатич сейчас вид имел совсем не княжеский.

– Князь, да? – кошкой промурлыкала старуха. Хлопнула в ладоши – и рухнул набок длинный стол со всеми блюдами да кувшинами, раскатились по полу груды пирогов, разлилась ручьями медовуха. И открылась залегшая на полу дружина.

А князь только сейчас очнулся от творившегося вокруг кошмара – и понял, что попал в беду. И заступиться некому. Вскочил на ноги, дернулся бежать, забыв, что сзади стена. Завизжал по-поросячьи, штаны намокли…

И тут поднялся на ноги один из дружинников, совсем молодой рыжий парень. Встал с мечом в руке, заслонил собою князя. В зеленых глазах плескалось отчаянье. Сказал, заикаясь:

– Н-не убивай князя! Д-добром прошу, Яга Велесовна, уйди п-по-хорошему!

– Родня он тебе, что заботишься о нем? – цепко глянула старуха в лицо парня, побледневшее так, что одни веснушки остались да пронзительная зелень глаз.

– Н-нет… я п-присягу давал… к-клялся защищать…

Василиса пискнула из-под бабкиного локтя:

– Бабулечка, не убивай добра молодца!

Старуха даже взгляда не бросила на приемную внучку. Продолжала в упор разглядывать парня:

– И кто ж ты таков, защитник?

Мало кто прямо ответил бы Яге на этот вопрос. Опасно называть чужому, да еще и недоброму человеку свое имя. В другое время и молодой дружинник огрызнулся бы: «Как вчера звали, так и сегодня зовут!» Но сейчас был не тот случай, чтоб огрызаться. Парень ответил обреченно и честно:

– Имя – Найд-дён, п-прозвали Заикой…

– Вот как! Стало быть, не от страха заикаешься, а всегда так?

– Д-да…

– Что ж. Ты меня уважил, по имени-отчеству повеличал. За это исполню твою просьбу. Князя не убью. А наказать – накажу, здесь нужна не ласка, а таска, и тут ты со своим мечишком не защита. Подвинь-ка плечо, я взгляну на князюшку нашего…

Найдён зябко передернулся, но не отошел. Впрочем, парнишка был ниже рослого князя, и серое, как у мертвеца, лицо Горимира возвышалось над его плечом.

Яга жестко посмотрела в перепуганные глаза:

– Что ж, свет наш ясный, Горимир Вышатич, хотела я тебя по стене размазать али на веки вечные в вонючего козла превратить. Потому как козел ты и есть. Но заступился за тебя твой дружинник. Не тебя – его уважу. Вот только хочу я, чтоб ты этот вечер до погребального костра своего помнил. А память у тебя куриная, завтра все забудешь и сызнова начнешь ядом плеваться не хуже своего дружка чешуйчатого… Потому оставлю я тебе зарубочку на память. Возьму у твоего дружинника заиканье да тебе передам.