Текст книги "Дело марсианцев"

– Я думаю, что это он ее похитил, – решился Тихон.

– Как? – почти вскричала попутчица и схватила его за плечо, чтобы повернуть к себе лицом. – Вы шутите, право!

– Тише, тише, прохожих распугаете. Подумают, что я вас против воли везу. Нисколько не шучу, и вот почему я так подумал. Во-первых, в сарае вашего братца скрывалось что-то странное о трех колесах, я сам видал следы, когда явление марсианцев расследовал. – Глафира хотела что-то спросить, но промолчала и лишь сердито дернула подбородком – дескать, выкладывайте дальше. – А еще помните, как он настойчиво толковал о грядущем похищении жительницы города? Но самое главное не то, а три буквы, что Манефа успела накарябать на перилах.

– Ну? Что за буквы? – скептически поинтересовалась Глафира, когда молчание показалось ей затянувшимся. – «АПМ», может быть? Что непременно означает «Акинфий Панкратьевич Маргаринов».

– Почти так: «Аки».

Девушка внезапно расхохоталась и откинулась на сиденье. Но веселье ее было грустным, и Тихон сразу понял, что она ничуть не поверила в сообщение поэта. Возможно, она сейчас думает, что поддалась уговорам сумасшедшего, который воспользовался надуманным поводом и увлек ее из родительского дома, чтобы…

– Аки дурочка, понеслась я в поля неведомо зачем! И это все ваши веские свидетельства? Помилуйте, мне так марсианцы кажутся куда реальнее.

– Бога ради, Глаша, – в отчаянии воскликнул Тихон. – Какие марсианцы? Скорее уж черти!.. Я полагаю, что ваш талантливый брат смастерил воздухолет и, снедаемый безответной страстью, похитил девушку! Кому еще под силу такое предприятие? Это смелый и увлекающийся человек, знаток механики Невтона и прочих наук, что ему стоило соорудить тайком летучий механизм? Давайте приедем в имение и заглянем в сарай, а потом вы изругаете меня на все корки и проклянете, если я окажусь не прав. Я ведь только об Акинфии пекусь, как бы он беду на себя не навлек!

– Только это вас и прощает. А то бы сразу потребовала меня обратно везти… Да еще неловкость за вас перед родителями, что по недоразумению или глупости меня от скорых занятий отвлекли.

Она покачала головой и отвернулась, а Тихон облегченно вздохнул и с новыми силами погнал дрожки между холмами, в Облучково.

– Об Акинфии, значит, радение ваше, Тихон Иванович? – тихо проговорила Глафира минут черед десять, словно и не спрашивая. – Ревнуете, что Манефа другому досталась… Так что же, марсианцев и нет никаких? И это брат мой на воздухолете летал, так по-вашему?

– Да, у меня такое подозрение. И я прошу вас помочь мне развеять его. А иначе слишком было бы худо для всех, кроме разве самой Манефы. Со стороны такого благородного человека, как ваш брат, ей опасность не угрожает, а вот пришлецам все равно кого препарировать.

– Греки полагали, что престол любви находится в печени, – сообщила как будто про себя Глафира. – Потом он передвинулся в сердце, а уж мы нынче думаем, что он в уме. Может, у женщины и в уме, а у мужчины, по-моему, совсем в другом месте.

На это Тихон, как печально известный певец плотской любви, решил смиренно промолчать.

Скоро показалась деревня Маргариновых, и лошади свернули знакомым маршрутом в сторону имения. За время недолгого путешествия погода успела ухудшиться, и поэт был рад, что приготовился к этому в нужной мере, тем более он с каждой верстой укреплялся в мысли, что ему предстоят скрупулезные поиски друга среди диких Рифейских скал. Только бы найти хоть малый намек о том, где Акинфий мог учинить тайное убежище.

А может, он прилетел прямиком сюда? Поэт буквально вспотел от такого предположения. Что ж, тогда все станет гораздо проще!

– Вдруг он здесь, с Манефою? – высказался он. – Что мы станем делать?

– Вернем ее отцу, и вся недолга.

Как видно, гневные догадки Тихона исподволь подточили сомнения Глафиры, и теперь она излучала откровенную тревогу – как же, родной брат стал преступником! Это ли не удар по родителям и общественным устоям? И все же она, конечно, еще надеялась на марсианский вариант похищения.

– Неужто вы правы, Тихон Иванович? – дрожащим голосом спросила она.

Но поэт не отозвался, поскольку эта часть их пути уже окончилась и разгадка была уже близко. Он остановил дрожки возле крыльца и помог девушке сойти на землю. Глафира взбежала по ступеням и толкнула дверь, тотчас выкрикнув имя служанки, а Тихон тем временем отыскивал внешние признаки того, что Акинфий тут находится или недавно побывал. Увы, ни обуви, ни верхней одежды, в которой тот имел обыкновение отправляться в экспедиции, в прихожей видно не было.

– Молодой барин приезжал? – накинулась на Фетинью Глафира.

Девка стушевалась и в испуге мяла фартук, будто испугалась инспекции. Но приехавших внезапно господ никакой другой вопрос не интересовал.

– Как уехали на той неделе, так и не бывали…

– Может, слышал кто из людей его разговор, или замечал издалека?

Но девушка только в смятении мотала головой, ничего не понимая.

– Поспрашивай, не видал ли кто-нибудь чего подозрительного, – приказал ей Тихон и тронул Глафиру за плечо. – Нам надобно попасть в мастерскую, помнишь? Где ключ? Иначе взломать придется…

Глафира взяла на себя поиски ключа, а Тихон отправился к сараю. На этот раз, вполне гласно и при свете дня, он намеревался провести доскональный внешний осмотр или даже проникнуть внутрь загадочного строения. И сейчас он также обнаружил на пыльной земле подле ворот отчетливые трехколесные следы. Но сколько их было – три или два, а может и четыре, сказать было невозможно.

Попытка заглянуть в оконце ничего не дала. Вообще, в стенах сарая имелось три довольно крупных отверстия, забранных стеклом, и все они были завешены льняными занавесками от посторонних глаз. Так что оставалось только выбить окна. На такой откровенно некультурный поступок поэт не решился. Да и что бы это дало, если протиснуться в оконце смог бы лишь ребенок, но никак не упитанный Тихон или Глафира в широкой юбке? Вот если бы она сняла ее… Поэт отогнал нелепые мысли.

Подергал он и ворота. Но те были основательно укреплены изнутри вертикальной съемной балкой, скинуть которую можно было лишь удалив огромный и крепкий замок. Сарай оказался неприступной научной крепостью, и это вызывало немалое подозрение – что сельский ученый так рьяно оборонял от посторонних?

Тут Тихон услыхал из дома призыв девушки и поспешил на него.

Глафира не справлялась одна в захламленном кабинете брата. Поиски ключа по всему дому пока не привели к успеху, хотя помогали все трое слуг – однако было ясно, что Акинфий или спрятал ключ в лаборатории, или вовсе унес его с собой.

– Он наверняка не стал возвращаться в дом, когда вывел воздухолет из сарая! – вынужден был предположить Тихон. – А значит, уволок отмычку в кармане.

– Но как же быть? – Девушка устало повалилась в любимое кресло брата и стала передвигать на столе разные ученые бумаги, полные неразборчивых формул и чертежей. – Постой-ка! Я помню, как он летом приносил от Прокопа заготовку!

– Что еще за?..

– Для ключа, конечно! Он еще сказал, что хочет сделать запасной, а то вдруг первый потеряется.

– Умно. Жалко ломать такие крепкие запоры, и затруднительно.

– Но где он мог схоронить его?

Тут они с прежним воодушевлением принялись перерывать все ящички и заглядывать в каждое «потайное» место кабинета, на шкапы и в комоды, под цветочные горшки и даже подсвечники. Не остался без внимания и телескоп, и стены за мебелью, где мог притаиться вбитый гвоздь. За книги тоже заглянули.

Наконец последним неизученным местом остался один из двух выдвижных ящиков стола, к несчастью запертый.

– Да что же за секреты такие? – воскликнула Глафира. – Почему всюду запоры?

– Есть что прятать, значит.

Они уставились друг на друга, а потом на ручку запертого ящика.

– И как я потом объясню поломку? – растерянно произнесла девушка. – Что, если мы ошиблись и Акинфий сейчас спокойно собирает минералы в горах? Так неловко! Тихон Иванович, давайте не будем вандальничать.

– Вам решать, Глафира Панкратьевна.

– Я видела, как он носит на шнурке маленький медный ключик, рядом с крестиком на цепочке. Думала, что от шкатулки с любовными и прочими письмами, – грустно улыбнулась она. – А никакой шкатулки не нашли.

Тихон промолчал, и Глафира решительно подхватила с подоконника крупную железную стамеску.

– Извини меня, братец, – прошептала девушка и обеими руками принялась помогать Тихону выворачивать секретное хранилище из стола.

После недолгих усилий хилый замок за лакированной доской хрустнул, и его язычок выскочил из паза. С замиранием сердец взломщики выдвинули ящик. Тот был полон самых разных бумаг, и все они с величайшей аккуратностью тотчас были перенесены в четыре руки на столешницу. На самом дне лежал трактат Пьера Симона Лапласа «Sur la raison de la gravitation universelle et sur les inégalités séculaires des planètes, qui de lui dépendent».[18]18
  «О причине всемирного тяготения и о вековых неравенствах планет, каковые от него зависят» (фр.)


[Закрыть]

– Что это за карта? – Тихон извлек трактат и раскрыл его посередине, откуда торчал пожелтелый и обтрепанный бумажный уголок.

– До карт ли нынче?

– Интересно же! Вдруг тут обозначено узилище?

Он всмотрелся в документ и почти сразу опознал карту Епанчина, но не вполне обычную. Многие окраинные строения, что украшали сейчас город, на бумаге не были обозначены – следовательно, документ сей отличался немалой, едва ли не полувековой древностью. Между некоторыми домами были проведены довольно ясные двойные линии, отчего-то заштрихованные. Похоже было на то, что составитель карты соединил здания невидимыми или умозрительными ходами. Один вел от Дворянского Собрания к фабрике Петра Дидимова, минуя сразу два квартала.

– Смотрите-ка, как интересно. А может, это подземный лаз и Акинфий уволок по нему Манефу?

– Что за глупости, какой лаз? – поморщилась Глафира. – Прямо в руки отца ее и вручил, едва умыкнувши? Вы ключ ищите, сударь!

– Слушаюсь.

Но сначала попалась Тихону деревянная фигурка солдата, и в памяти нежданно всплыли военные баталии, что учинял Акинфий в свое комнате, а то и в саду, ежели погода благоприятствовала. Тихону было тогда около пяти лет, и особенно запомнился мальчику один эпизод, когда родители отправили его в сад, к старшему товарищу, чтобы не путался под ногами взрослых. Акинфий тогда приехал на каникулы и с помощью гувернера водил строи – разыгрывал на лужайке среди кустов кампанию князя Голицына под Хотином. А маленький Тиша с открытым ртом простоял битый час на краю поля «битвы», с восторгом внимая «разрывам» игрушечных ядер и звонким приказам военачальников.

Надо ли говорить, что враг был наголову разбит? А теперь в руке поэта один из тех бравых солдат, что атаковал турок…

– Недосуг мечтать, Тихон Иванович.

– Вы правы, сударыня. Вот же он! – воскликнул Тихон, отодвинув ученый труд, и достал из дальнего угла массивный медный предмет, который со всей очевидностью годился для вскрытия таинственного сарая. Карту потайных ходов, или что это было такое, а также деревянного пехотинца он сунул обратно в ящик. – Пойдемте скорее, время не ждет!

– Не спешите, Тихон Иванович, – медленно проговорила девушка. – А поглядите лучше сюда.

Она разложила добытые в ящике документы на столе и указала поэту на некоторые из них. Несколько листов заполняли замысловатые механические схемы с множеством сложных деталей, стрелок и математических формул. Даже самый далекий от механики ум в состоянии был выяснить, что на них изображаются разные части воздухолетного устройства – настолько бросались в глаза колоссальные лопасти, разновеликие передаточные шестерни и педали, с помощью которых вся машина, судя по всему, поднималась в небо.

– Что это? – прошептала как будто в недоумении Глафира. – Что же это? Никаких марсианцев не существует, все это выдумка Акинфия?.. Он… Да как же?..

– А я что говорил! Ваш брат – выдающийся механик и ученый, раз сумел построить летающую машину, какую даже сам Леонардо соорудить не сподобился. А это что за художества? – ревниво вскричал Тихон, когда решил посмотреть на листы с обратной стороны.

На многих бумагах в минуты задумчивости Акинфий вывел пером прелестное личико Манефы Дидимовой, нередко дополнив его весьма фривольной картинкой женского тела. Округлые перси так и цепляли взгляд поэта. Одно тело было и вовсе целиком обнаженным – Манефа, словно греческая нимфа, подняла сплетенные руки и согнула слегка ноги в коленях, будто любуясь собственной наготою.

– Кажется, этот рисунок лучше развернуть, – сообразил Тихон и представил Манефу в лежачем положении. – Что ж, надо признать это изображение чрезвычайно велелепным.

– Стыд-то какой… – Глафира покраснела и поспешно обратила бумаги прежней стороной вверх. – Никак не могу в это поверить. Неужели слепая любовь к вертопрашке может так помутить мужчине рассудок? – в сердцах спросила она и опустилась на стул. – Тихон Иванович, возможно ли такое?

– Вполне, – пожал поэт плечами. – Негодяй, из-под самого носа моего увел! Ну, Акинфий Панкратьевич, я до тебя доберусь!

– Я и забыла, что вас тот же Аполлонов огонь снедает, – с насмешливой грустью в голосе сказала девушка. – Et comment vous maintenant avez l'intention d'entrer?[19]19
  И как вы теперь намерены поступить? (фр.)


[Закрыть] Отправитесь в жандармскую Управу с ламентами на моего обезумевшего братца?

– Нет, не стану я на него жаловаться… Мы же с ним как Финтий и Дамон, старинные друзья, почитай что братья. Негоже мне доносить на него, Глаша…

– И что же нам делать?

– Давайте тщательно изучим эти документы и сарай, иначе мы не сумеем узнать теперешнее местоположение Акинфия. – Глафира нахмурилась, и Тихон, на его счастье, быстро смекнул, что стало тому причиною. – Впрочем, рассматривать вам такие вольные записки в моем обществе было бы несуразно, также как и доверить их мне для единоличного ознакомления. Среди бумаг могут оказаться интимные послания или дневники! Я отправлюсь обследовать мастерскую Акнифия, а вы просмотрите эти заметки, согласны?

Глафира молча кивнула и без промедления приступила к перебору бумаг – тех было порядочно, и внимательное изучение могло потребовать от нее изрядных усилий. Поэт же, вооруженный медной отмычкою, поторопился во двор имения. На ходу он отдал распоряжение о прекращении всяких поисков, и слуги с облегчением вернулись к привычным занятиям.

Сарай открылся с неохотою, будто не желая доверять свои ужасные тайны постороннему. Чтобы не напороться на острый предмет и получше видеть, Тихон первым делом пробрался между механизмами, составленными у стен, к окнам и распахнул плотные занавеси. Луч солнца с южной стороны, пыльный и узкий, выхватил из полумрака мастерскую ученого-механика.

Прежде всего, становилось вполне очевидно, что всю среднюю часть сарая в иное время занимало некое колесное устройство – земляной пол был густо исчерчен следами. И еще, ничего более в центре сарая не стояло и не валялось, а значит, это место оберегалось для главного и этого весьма крупного механизма, которого в сей момент, понятно, тут не было. «Однако как сюда могли втиснуться гигантские лопасти воздухолета? – недоуменно подумал Тихон, припомнив ясные показания видевших летательную машину. – Разве что он надевал их уже после, как выводил аппарат на волю. Пожалуй, что так».

Он обошел мастерскую по краю и присмотрелся к каждому более-менее крупному предмету в поисках внятных намеков. Возле одной из стен он увидел железную трубу, составленную из нескольких малых труб разного калибра, а также несколько круглых и толстых стекол. Похоже, Акинфий и в самом деле когда-то собирался соорудить огромный телескоп для ночных наблюдений неба, но забросил это увлечение – детали ночезрительной трубы покрывала пыль и даже паутина.

Так же носили следы заброшенности и три ивовых ужища с перекрученными лéсами и ржавыми крючками. Видимо, к рыбной ловле Акинфий пристрастия не питал, да и водоем находился далече.

Из охотничьих предметов неожиданно нашелся французский l’arbalète. К нему в пару прилагался особый поясной чехол, в котором лежали тонкие медные стрелы – пожалуй, слишком легкие для того, чтобы уверенно поражать ими дичь. Судя по всему, самострел был изготовлен Акинфием собственноручно когда-то в прежние годы, во времена увлечения разным необыкновенным оружием, или даже в детстве. Так же как и ужища, l’arbalète изрядно покрылся пылью.

Инструментов было великое изобилие, начиная от простой пилы и заканчивая диковинными, похожими на челюсти сома с ручкою. А уж разнообразных железных, медных и деревянных деталей и обломков и того больше.

– Да уж, трудов тут потрачено! – восхищенно воскликнул поэт. – Не менее, чем я на глупые вирши часов перевел. Однако ж он добился куда более моего…

Граф Балиор даже отчасти позавидовал нечеловеческому упорству товарища, который положил колоссальное количество сил и знаний на алтарь умыкания возлюбленной. А вот у самого Тихона, как он себе с сожалением признался, на подобное самопожертвование не хватило бы ни того, ни другого. Ему лишь бы стишата скабрезные сочинять да гуляк трактирных ими веселить!..

Поэт откинул с верстака кусок холста и воочию убедился в существовании летающего механизма. Тот был в мельчайших подробностях, а не схематично и фрагментарно, показан на обширном листе бумаги, склеенном из малых частей. Каждая шестерня изображалась на плане купно с присущими ей размерами, и все ремни имели длину и толщину. Тот только Тихон увидал, каким способом Акинфий перенес плененную девицу в узилище – в низу конструкции имелось подходящих для человека размеров плетеное лукошко. Сам же воздухолет простирался в длину на две сажени, в толщину и высоту на одну, и лопасти у него достигали трех сажен каждая. Было их четыре, и все, как предположил поэт, действительно съемные.

– Я знаю, где брат, – услышал поэт и обернулся. Глафира с хмурым видом протягивала ему сложенный вчетверо крупный лист. – Там крестик стоит…

Тихон развернул на столе карту ближних городских окрестностей. Она была весьма подробной и точной, насколько можно было судить по известным Тихону весям, оврагам и ручьям окрест его собственной усадьбы.

– Устьянский рудник! – воскликнул он, когда прочитал подпись возле нарисованного чернилами косого крестика. – Он же давно заброшен! Туда двадцать верст скакать… Можно ли нам на этот знак полагаться? Вот если бы заимка или еще какой домишко. И где там устроить узилище, в шахте?

– Эка витийствуете! – фыркнула девушка. – Днесь-то я понимаю, отчего вы охотничьим рединготом запаслись, Тихон Иванович. Небось еще и кинжал вместо шпаги прихватили? Драться с Акинфием станете?

– Не собираюсь я с ним драться, что за глупости.

– Так зачем тогда мчаться надумали?

– Предостеречь, спасти! В острог ведь угодит, недотепа!

– Уж наверно, Акинфий обо всем подумал, когда похищение Манефы замышлял. Какие вы можете привести убедительные доводы, чтобы он отрекся от замысла и послушался вас, Тихон Иванович? Коли уж он решился на такое, так наверное неспроста!

Глафира была, конечно, во всем права. Но оставить все как есть, промолчать и отправиться домой поэт бы ни за что не смог. Помимо того, что ему была невыносима сама мысль, будто Манефа сейчас подвергается соблазнению, так еще и беспокойство за товарища снедало! Он ведь страшно рискует, фактически ставит себя вне закона. Положим, Тихон не кинется рассказывать коменданту о своих открытиях, но не может ведь этот дурак Маргаринов всю жизнь провести в катакомбах заброшенного рудника? На что он неповинную Манефу обрекает?

– Я не могу этого допустить, – проговорил он в отчаянии. – Ведь я люблю их обоих! Он делает плохо не только ей, но и себе самому.

Девушка вдруг шагнула к нему вплотную и подняла внимательные и печальные глаза, а потом и ее тонкие пальцы легли на плечи поэта.

– Поезжай, Тиша, – сказал она. – Умоляю только об одном: убеди его вернуть Манефу отцу, да так, чтобы никто чужой не прознал о виновнике, иначе в остроге сгинет… Ох, как еще эта кокетка себя поведет! Уговори ее как-нибудь смолчать и не выдавать моего глупого братца. Сможешь? Ведь будет она тебе век благодарна, да и замуж пойти не откажется как за спасителя. Что ж, такова, значит, воля Божья.

– О том и я думал, – кивнул Тихон. – Должен суметь, Глаша, иначе какой я друг?

– Только выслушай его сперва. Может, план его так хорош или Манефа сама так довольна, что и делать ничего не след?

– Непременно. Биться на кулачках с твоим братом я не намерен.

– Ну, поезжай… Я уж и провизию распорядилась тебе собрать на неделю, да толстых свечей побольше. И кобылу нашу седлать, Копну.

– Глаша…

Поэт одной рукой обхватил девушку за талию, а второй пригладил простые волосы – парик она и не надевала, когда из родительского дома выходила. Глафира судорожно вздохнула и как-то неловко обмякла, будто чувств лишилась. От нее тонко пахло ванильным мылом. Однако почти сразу она оттолкнула поэта ладошками.

– Поезжайте же наконец, Тихон Иванович, коли не передумали!