Текст книги "Корреспондент"

VII

– Таня! Таня! Та-а-а-а-ня! – кричал Андрей, надрываясь. На его висках вздувались вены от напряжения. Руки сжались в кулаки так, что ногти оставили следы на тыльной стороне ладоней. Таня удалялась в своём синем плаще, всё шла и шла, не оглядываясь. Андрей почувствовал тяжесть в ногах, он не мог сдвинуть их с места. Весь мир одномоментно стал мокрым, пропитанным всепроникающей влагой. Отовсюду капало, и грохотал гром. Андрей не мог двигаться. Его будто разбил паралич от этой тотальной сырости. Андрей заплакал, из него выливалось горе, которое он держал в себе. Оно лилось в виде чернил. На земле синие струйки оставляли витиеватые рисунки – исписанные круглыми буквами страницы черновика его романа. Он с трудом переставил ноги, чтобы сойти со строк великой литературы, оказавшейся разлитой по земле. Сразу после этого он увидел похоронную процессию. Небо светилось багряным. Люди прошли мимо него, чуть не наступая ему на ноги. Он увидел, что хоронили его. Попытался закричать этим людям, что он жив, что его полёт, вольный и упорный, продолжается. Но из глотки вырывался воздух, лишь царапая горло. Звука не выходило.

Андрей проснулся на влажной подушке. Глаза были сухими. Наверное, они полностью впитались в наволочку. Он поднялся, тряхнул головой, чтобы отогнать этот морок, фантасмагорию сна. Ему стало не по себе. Безмолвие ночи нарушала песня ветра в листве. Андрей пробрался по новой незнакомой квартире, держась за стену, на кухню, выпил залпом стакан воды из-под крана. Это не могло так дальше продолжаться. Завтра он обязан засесть за большой труд, которому суждено будет стать делом его жизни.

VIII

Андрей пришёл в редакцию рано утром, когда солнце мягким светом проникало в комнату. По дороге он купил у уличного торговца местный бублик «симит» с кунжутом (денег у него не было, но, собираясь, он обнаружил на калошнице при входе несколько монет). С кофе, должно быть, он очень вкусен, подумалось ему. Он подошёл к входной двери в редакцию.

Анатолий был тут как тут. Он улыбался, выставляя напоказ все свои геометрически ровные зубы.

– Доброе утро, коллега, – сказал Толя, успев расторопно открыть дверь перед новоиспечённым начальником.

– Благодарю.

При дневном свете редакция выглядела значительно уютнее. Андрей подошёл к своему рабочему столу, обратил внимание, что по его краю бегут муравьи. Удивился. Анатолий проверил на всякий случай крепость стула и уселся на своё рабочее место. Ещё один стол стоял в углу и был завален писчей бумагой. Табак удивился, увидев его. Вечером он этого стола не заметил. Анатолий кивнул в сторону «стола-призрака»:

– Там в выдвижном ящике трофейные ручки с разных мероприятий. Если нужно, пользуйся.

– Спасибо. Мне надо будет мой вопрос с документами решить в ближайшее время. Знаешь, пока не могу распоряжаться кассой. Одолжи мне немного…

– Да, я предполагал, – отозвался Толя, вытащил из заднего кармана брюк бумажник и протянул купюру с изображением «отца турок». – Держи. Потом отдашь.

Андрей и Анатолий погрузились в чтение местной прессы. Сегодня нужно было основательно вчитаться, так как завтра предстояло идти по инстанциям.

Между делом Табак достал свой блокнот. Но в течение дня до него так и не дошли руки. Андрей перечитал все новости, потом переключился на аналитические статьи. Конечно, полёт мысли турецких журналистов разных политических взглядов поражал своим размахом и смелостью. Мысль об экстраполяции такого дискурса на советскую печать казалось крамольной. Он её от себя отгонял. Были свои плюсы в неизменности и предсказуемости, прочерченности линии, которой нужно следовать. Когда нет стихийности мнений, резких движений, можно думать и о чём-то более фундаментальном. Здесь, в командировке, на благодатной почве, сдобренной яркими впечатлениями, точно получится написать книгу. Даже не просто книгу, а Книгу. Он знал это. К концу рабочего дня Андрей открыл блокнот и сделал пару коротких заметок – переложил на бумагу клочки мыслей, роившихся в его голове.

Анатолий взглянул на Андрея, выводившего что-то круглым почерком, и снисходительно улыбнулся.

– Я тоже веду свои записи, что называется, для себя, – отозвался Толя.

– Я не для себя, я для людей, – Андрей интуитивно встал. – Знаешь, есть потребность писать не только и столько сегодняшний день, но больше, шире, – Андрей осёкся. Что Анатолий мог понимать в «широте»? Разве ему были постижимы масштабы Табака?!

– Угу, – поддакнул Анатолий. – У меня есть несколько рассказиков, приеду, отправлю в «Новый мир» или «Дружбу народов».

– Рассказиков… – разочарованно выхватил из тирады Толи Андрей. Его обидела такая постановка вопроса. Ему казалось, что если человек, говоря о своём творчестве, использует уменьшительно-ласкательные суффиксы, это самоуничижает, глушит музыку небесных сфер, которую, как он считал, неизменно слышит человек пишущий, творящий.

– Я писал о местах, где не ступала нога среднестатистического советского человека. Мне довелось побывать, например, в монастыре Сумела на Черноморье, подняться в горы, как люди, строившие его пятнадцать веков назад. Уму непостижимо, как они носили туда эти камни! А знаешь, в чём секрет?

– В чём же?

– Можно путешествовать по стране с делегациями наших министерств и ведомств, когда они приезжают, или самому предоставить ихбарнаме[11]11
  Ихбарнаме – письменное уведомление.


[Закрыть] в полиции и поездить по соседним с Анкарой провинциям.

– Весьма привлекательная перспектива, – повеселел Андрей. – А что только в соседние провинции?

– Даже не просто соседние, а в радиусе сто километров, если быть точным. Судя по всему, это их симметричный ответ, наши ведь тоже не поощряют прогулки их корреспондентов.

Так покатились дни и недели. Андрей писал обо всём, от политических пертурбаций, манёвров Североатлантического альянса до культуры и образа жизни турок. Но информационная машина поглощала с бо́льшим удовольствием и аппетитом землетрясения и другие катастрофы, упавшие самолёты и теракты. Москву интересовали в первую очередь вести о Турции как о капиталистической стране, стране НАТО «в подбрюшье Советского Союза». Заметки о культуре, туристических маршрутах шли лишь в вестник, который читал ограниченный круг специалистов. Андрея это расстраивало.

IX

У Анатолия было странное увлечение. Он коллекционировал информацию о происшествиях, которые по каким бы то ни было причинам (странное стечение обстоятельств, необычные имена участников событий) удивляли его: о землетрясениях, наводнениях, убийствах и самоубийствах, облавах на притоны и грабежах. Делал газетные вырезки, причём некоторые в виду неряшливости оказывались залиты чаем или кофе, где-то прилипали кунжутные семечки. Так он собрал приличную антологию, непонятно было, где и как он собирался её использовать. Табаку это его хобби казалось странным и несколько настораживало.

– Толь, зачем тебе эта дьявольская летопись?

– Знаешь, в жизни столько всего, чего просто невозможно придумать. А из этих сюжетов, кто знает, может, что-то и использую. Почему бы мне не быть советским Конан Дойлем?!

Андрей лишь удивлённо вздёрнул бровями. До чего же любопытные и необъяснимые существа эти люди. Удивительные создания!

У Толи накопилось несколько общих тетрадей с заметками. Ещё штуки три-четыре лежали у него дома в Ленинграде, на полке в кладовке, между старыми коньками и коробкой из-под обуви, в которой хранился лук.

X

Табак положил на брюки марлю, купленную в магазинчике мелочей для хозяйства, набрал в рот воды из стакана и прыснул, затем тяжёлым утюгом стал выглаживать стрелки на брюках. Он собирался пойти на приём в Посольство СССР по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. По радио играла местная, витиеватая и сложная на русское ухо, музыка «тюркю». Андрей специально слушал эту трудную музыку. Он тренировал свой мозг, как спортсмен мышцы. Ему нравилось это напряжение каждой клеточки серого вещества. Андрей был уверен, что сложное слушание приближает его к написанию своего текста, который осязаемо витал где-то рядом. Он был уверен, что воспринятое одними органами чувств влияет и на другие тоже. Его увлекала идея взаимосвязанности всего сущего, ощущение себя неотъемлемой песчинкой в структуре Вселенной.

Выходной синий костюм, удачно подчёркивавший цвет его белёсых волос, был готов.

Андрей быстро дошёл до улицы Каръягды, проследовал мимо посольства Иордании – терракотового цвета здания, похожего на замок с плоской крышей. После контроля на входе вошёл в ворота дипмиссии СССР. Его холодная архитектура производила на Андрея несколько гнетущее впечатление. Здания в стиле конструктивизма давили своим размером и величием. При их очевидной пользе не чувствовалось в них души. Рядом с этими камнями он ощущал себя маленьким, никчёмным, чем-то несущественным. Лишь светлый травертин отделки давал намёк на теплоту – всё-таки внутри государственной машины работали люди со своими судьбами, слабостями, переживаниями.

Андрей пришёл немного заранее. Гости образовали струйку направлявшихся в здание приёмов. Андрею вспомнились его муравьи на работе, которые неизменно ходили одной и той же дорогой по ножке стола.

Он вошёл, пропустив вперёд какую-то нарядно одетую даму с высокой причёской. На входе стояла посольская чета, к которой тянулся стройный ряд гостей. Андрей присоединился к его хвосту, дождался своей очереди на внимание, пожал руку, поздоровался. Посол улыбнулся в ответ. Табак проследовал дальше, вслед за прочими гостями.

Вычищенные его ботинки особенно блестели на мраморном полу. Блеск вокруг ослеплял и сковывал. Но было в этом и что-то манящее. В сиянии мрамора и хрусталя осознание избранности особенно усиливалось. Чёрточка, достойная найти своё отражение в книге.

Андрей проследовал через зал с хрустальными люстрами, изразцами на стенах и зеркалами (в одно из них он заглянул и увидел свою бесцветную физиономию на фоне всего этого сияния). Зал был обставлен помпезной, отделанной зелёно-золотым шёлком мебелью с витиеватыми ножками и ручками. Оттуда он попал в так называемый «Белый зал». Он, альбинос, особенно органично себя почувствовал в этой обители света и белизны. Помпа и холод импонировали его ощущению уникальности. Такие интерьеры не для всех, для приёма особых гостей. Он тоже был особенным человеком. Человеком, который носил в себе Книгу, которая должна была родиться.

Зал точечно заполняли маленькие круглые столики, накрытые подвязанными у основания белыми скатертями. Уних с бокалами расположились, в парах и тройках по интересам, приглашённые.

Толпа гудела довольно долго. Табак успел рассмотреть практически всех присутствующих и немного освоиться. Вдруг все замолкли, и стали звучать официальные речи. Терпеть их не мог Андрей. Но послушно и даже немного подобострастно внимал.

Когда белый шум официоза притих, возобновился прежний гул. В центре зала разместился посол с женой. И к нему снова потянулись гости на диалог. Дипломаты из дружественных государств, представители предприятий, связанных своим производством с СССР, подходили для беседы, поджидая своей очереди. Подошёл и Андрей. Посол выразил свои соболезнования по поводу ухода Андреевой жены. Это одновременно и зацепило Табака за живое и удивило. Андрей не ожидал, при имевшей место осведомлённости, проявления такой внимательности. В небольшом диалоге собеседники словно «пощупали» друг друга на будущее, им предстояло немало бесед впереди.

Место Табака занял следующий гость. Исполнив все комильфо, Табак нырнул в толпу и придался наблюдениям за происходившим, собравшимися, принялся рассматривать картины на стенах. Живопись ему нравилась. Жаль, что случай не располагал изучить её поближе.

Вышколенные официанты разносили напитки. Андрей взял какой-то разноцветный. Очень хотелось пить. Потянул его из трубочки. Приторно. Минут десять спустя по жжению в желудке он понял, что это было что-то алкогольное, чего раньше ему не доводилось пробовать. Вся эта обстановка, «жужжание» этого великосветского «улья» сами собой возбуждали его. Наверное, поэтому хмель не добрался до головы, замер, обволакивая желудок и застряв в нижней чакре. Он прошёлся по залу, лавируя среди гостей.

Он увидел скромно стоявшую у колонны в одиночестве молодую женщину, одетую в крепдешиновое белое платье. У столика рядом с ней никого не было, и она явно нервничала. Пухленькая, но очень миловидная, она сдувала всё время падавшую на глаза чёлку. Что-то в ней было и забавное, и трогательное одновременно.

– Не возражаете? – спросил Андрей, поставив свой бокал на её столик.

– Нет-нет, не возражаю, конечно, – отозвалась она.

– Андрей, глава корпункта Главагентства, – представился Табак улыбнувшись.

В его ухватках появилась вдруг пробившаяся галантность, которой он сам немало удивился.

– Татьяна, представитель «Аэрофлота», – рекомендовалась она.

Романтический флёр, начинавший спускаться на Андрея впервые за долгое время, быстро улетучился, как только он услышал её имя. Его словно прострелило. «Почему её зовут Татьяна?!» – посетовал он про себя.

– Я никого здесь не знаю, меня прислали недавно, чувствую себя как-то неловко, – призналась она.

– В этом смысле мы с вами находимся в одинаковом положении. Я тоже здесь человек новый.

– Не может быть, – Татьяна разулыбалась и даже хлопнула в ладоши.

Он смотрел на неё, склонив набок голову.

– Итак, она звалась Татьяной… – выскочило у Андрея то ли для поддержания разговора, то ли автоматически, чтобы разграничить ассоциации с именем в своём восприятии.

К нему снова начала подкрадываться какая-то лёгкая истома. Он помнил это чувство. Хотя оно притупилось и оказалось глубоко запрятано в глухо закрытой кладовой пережитых эмоций. Доставать из запылённых закоулков души хрупкие горячечные порывы, дотрагиваться до оголённых проводов душевных струн было ему боязно. Но волей-неволей он дёрнул ручку своей кладовой.

– Всё такое новое и необычное. Я, знаете ли, и турецкого не знаю, – сказала она.

– Это не проблема, я тюрколог. Можете обращаться ко мне по любому вопросу.

В одном научно-исследовательском институте, куда он пришёл однажды к бывшему однокласснику, Андрей видел изобретение, представляющее из себя крутящийся куб, внутри полый, но с расположенными под разными углами зеркалами. Когда крутанёшь и заглянешь в него, твоё отражение вертится в бешеной пляске, многократно повторяя себя. Сейчас с Андреем происходило что-то подобное. Только перед ним был не зеркальный куб, а пухленькая Таня.

Андрей достал из кармана маленькую записную книжку с трофейной серебристой ручкой, круглым почерком вывел телефон редакции, вырвал страничку и дал Татьяне.

– Всегда к вашим услугам.

Она взяла листок за противоположный край. Полсекунды они вдвоём держались за этот листок. Обоим стало неловко, и они одновременно его отпустили. Он упал на пол. Оба нырнули под стол его поднимать. Получилось ещё более нелепое замешательство. Ни одному, ни другому не пришло бы в голову, как выйти из этого конфуза. Ситуацию спас подошедший к ним увалень пресс-атташе Степан Степанов.

– Здравствуйте, Татьяна! Привет, пресса! А вы не возражаете, если я у вас Андрея ненадолго украду? – спросил, прищурившись, дебелый дипломат.

Таня приподняла плечи, мол, «как хотите, дело ваше». Андрей и Степан пожали друг другу руки и отошли в сторону.

Пресс-атташе заговорщически склонился над ухом Андрея.

– Если я сейчас срочно не покурю трубку с хорошим человеком, то жизнь не жизнь, – сказал Степанов озорно.

Они вышли. Абсолютно дурацкое, но непреодолимое положение. Андрею хотелось остаться в белом зале приёмов, но со Степановым тоже надо было идти в серую курилку. Уходя, он грустно улыбнулся Татьяне, её пухлые губы тоже слегка растянулись в ответ.

– И всё же, что ни говори, лучший табак – кубинский, а самый верный приятель – Табак, неизменно, на моё счастье, курящий трубку.

Степанов умело пощекотал тщеславие Андрея. Тот в свою очередь благодарно принял каламбур. Ему хотелось, чтобы его любили, с ним считались. Был бы и не против чтобы ему поклонялись, когда он создаст что-то действительно великое, стоящее.

– А я всё-таки брошу курить, думаю, – набивая в трубку «кубинку», отозвался Андрей.

– Не смей даже думать, – возразил Степанов. – Я с сигаретной челядью не могу обсудить нарезку табака. Не покидай меня. Мне тут латакию обещают привезти. Угощу.

– Хм, это что? Это из приграничных с Сирией территорий?

– Из самой Сирии. Представляешь, аромат костра, едва уловимые нотки трав и дерева! Шарман!

– Се жёли, монсьё! Ты пробовал уже, должно быть?

– Нет. Но предвкушаю.

Оба глубоко вдохнули носом, затянулись и рассмеялись, выпуская клубы дыма с синеватым отливом.

– Ах, вот ты где? – в курилку зашёл коллега Степанова и, склонившись к его уху, что-то сказал.

Степанов засуетился, собирая курительные принадлежности.

Когда Андрей вернулся в зал приёмов, он размашистыми шагами направился к столику Татьяны. Она стояла спиной к нему, платье только было чуть более тёмного оттенка. Должно быть, солнце заглянуло за тучи, и всё в зале слегка померкло. Он взял правее, чтобы обойти столик и приглашённых и попасть в Танино поле зрения. Тут же его постигло разочарование. Стояла пухленькая, но уже совсем другая, вовсе не привлекательная женщина.

Андрей походил по залу, поискал её глазами, но она словно улетучилась, будто и не было её вовсе. Фантазия, фантом, сон, видение… Андрей не стал дожидаться момента, пока гости начнут расходиться массово. Он походил по залу, познакомился с несколькими новыми для себя людьми, откомандированными в Турцию. Стало душно. Даже картины он не захотел подробнее рассмотреть.

Любое мероприятие важно покинуть вовремя, не дожидаясь гнетущего чувства, когда «пересидел». Если остаться даже в самом приятном месте больше, чем нужно, ощутишь неудобство, будто ты навязчивый гость, физически выделишься среди других. Андрей предпочитал если и выделяться, то ментально. В других обстоятельствах, выигрышных. Поэтому, заметив первых уходящих, он тоже направился к выходу.

XI

На улице проснулись шумы. Прозвучал утренний азан. Прошёл старьёвщик, потом передвижная лавка с овощами и фруктами. Перекрикивались играющие дети. С непривычки всё это казалось громким, зазывным, какофонным. Лишь спустя несколько лет звуки турецкой улицы превращаются в белый шум, не способный ни нарушить сна, ни доставить неудобства или неудовольствия. Проехала машина, продающая газовые баллоны, в мегафон разносилась запись какого-то мелодичного аккорда и приятного женского голоса, оповещавшего «Айгаз». Эти звуки насильно вытащили Табака из утренней дрёмы. Он проснулся с неподъёмной головой. Накатывала мигрень. Голова только оторвалась от подушки, но, словно налитая оловом, снова на неё рухнула.

Андрей знал, что если он проснулся с тяжёлым лбом, пульсирующим слегка заметной болью, то наверняка день придётся провести борясь с волнами усиливающегося недомогания. Он устал сражаться с этими приступами. Он сам себе напоминал Дон Кихота, размахивающего мечом у ветряных мельниц. Столь тщетными были попытки найти панацею. Ничего не помогало. Иллюзии избавиться когда-нибудь от этой болячки давно его покинули. Андрей привык брать в руки своё, становившееся дряблым и аморфным, тело и просто продолжать жить, иногда испытывая муку, чтобы просто сидеть с открытыми глазами.

Андрей сделал несколько глубоких вдохов, усилием воли отодвинул из фокуса своего внимания тяжёлую чёрную пелену боли, влез в мягкие тапочки и поплёлся на кухню. Снял с крючка для полотенца свой дежурный бублик «симит», который он туда вешал, чтобы под рукой был перекус. Достал из холодильника полюбившийся козий сыр, заварил крепкого чаю.

– Taze simit! Taptaze simit![12]12
  Свежий симит, свежий-пресвежий симит.


[Закрыть] – донеслось с улицы.

Андрей высунулся из окна, привлёк к себе внимание свистом. Он скинул вниз привязанную на верёвке корзину, положив в неё заготовленную мелочь. Торговец положил ему бублик. Андрей поднял корзину с бубликом, скрутив верёвку. Нехитрый лифт (корзина на верёвке, стоявшая здесь же на подоконнике), подсмотренный у турецких домохозяек и сделанный прежним постояльцем квартиры, работал надёжно.

После завтрака нужно было в редакцию. Оставаться дома, сославшись на головную боль, не хотелось. Всё-таки было терпимо. Но, главное, он дал свой телефон Татьяне. Она, надеялся Табак, могла набрать его номер. Ему стало неприятно от мысли, что, когда бы она ни позвонила ему, трубку поднимет Толя, словно тот опошлил бы своими домыслами хрупкое нарождавшееся чувство.

Андрей оделся и вышел на улицу. И моментально отпрянул от дороги. Буквально перед его носом на бешеной скорости промчался автомобиль. Из-под колёс донёсся истошный животный крик. На земле как пушистый лоскут лежала белая с рыжими подпалинами кошка. Андрей её сразу узнал. Местные дети раздавали всем дворовым кошкам имена – чёрно-белый Бешикташ[13]13
  «Бешикташ» – турецкая футбольная команда, фирменными цветами которой являются чёрный и белый.


[Закрыть], белый Памук[14]14
  Памук – хлóпок.


[Закрыть] и рыжий Портакал[15]15
  Портакал – апельсин.


[Закрыть], одноглазый Корсан[16]16
  Корсан – пират.


[Закрыть], боязливый Коркак[17]17
  Коркак – трус.


[Закрыть]. Машина стукнула кошку по имени Сослумакарна[18]18
  Сослумакарна – макароны с соусом.


[Закрыть].

Андрей мгновенно подобрал её.

– Так, стоп-стоп-стоп. Ты у меня не издохнешь, – сказал Табак.

Он побежал с ней в аптеку, находившуюся по соседству. Животное закатывало глаза и, казалось, готово было отойти в мир иной.

– Сослумакарна! Сося! Не смей! Хватит в этой жизни смертей! – словно взмолился Андрей, глядя на бело-рыжее пушистое создание, еле дышавшее в его объятиях.

Мальчишка, помощник аптекаря, вызвался отвести Андрея с кошкой к ветеринару и всю дорогу переживал за Сосю как за свою собственную и пытался придержать хотя бы её хвост.

Кошку пришлось оставить в ветеринарной клинике по крайней мере до вечера.

Исполнив свой гуманистический долг, Андрей пошёл в редакцию и по дороге ощутил, как страшно стучит у него в висках. Он перенервничал, и приступ мигрени десятикратно усилился.

Вошёл в редакцию и тут же нырнул в газеты.

– Все пишут о землетрясении в Эрзуруме, – сказал Толя Андрею с порога.

Табак, даже не выкурив своей неизменной трубки в начале рабочего дня, сразу взялся писать. Тут же нужно было передать новость по телетайпу.

– Тебе звонили, – между делом ближе к вечеру сказал Анатолий.

– Степанов что-то хотел? – отозвался Андрей.

– Нет, представитель «Аэрофлота» хотела тебя слышать, – ответил Толя ровным тоном.

У Андрея перехватило дыхание. Он встал со стула. Не смог скрыть своего возбуждения. Сам тут же себя возненавидел, что так явно отреагировал. Потом возненавидел этот прилив ненависти к себе.

– А сразу сказать никак нельзя было? – не сумев скрыть раздражение, сказал Табак.

– Так землетрясение же, – ответил Анатолий. – А что дело срочное, что ли?!

Его вопрос повис в воздухе. Андрей пробурчал в ответ что-то несуразное.

Суматошный день клонился к закату.

Андрей вышел из редакции расстроенный, будто он потерял что-то очень важное, не успев его обрести. Он словно прикоснулся, даже не к желаемому предмету, а к идее о предмете желания. Иногда сама мечта намного ценнее, чем её реализация. И утратить связь с идеальным обидно, мерзко, разрушительно.

Андрей свернул на незнакомую улицу, по которой никогда раньше не ходил. Замедлился, ушёл в себя. «Может, добавить в будущий роман любовную линию?», думалось ему. «Какая любовная линия, когда ещё непонятно, что будет за тема?» – сам себе парировал Андрей.

Он медленно шагал, пиная перед собой маленький камешек. От мыслей о Тане, разбередившей его рассудок накануне (про себя он дал ей фамилию «Пушкина»), его отвлекла музыка – барабан и зурна – звучавшая на своих витиеватых дроблёных тонах, отличных от привычных до-ре-ми.

Музыка доносилась от небольшой лавочки по продаже кухонной утвари. У неё стояли многочисленные похоронные венки. Сновали люди, возбуждённые, в приподнятом расположении духа.

Андрей с любопытством заглянул внутрь, проходя мимо. «Развесёлые похороны какие-то», подумал он и направился к ветеринару.

Андрей шёл проведать Сосю. Да, у неё было девять жизней, на ней всё заживало как на кошке. Но животному нужен был покой и отдых.

Через несколько дней Сося стала чувствовать себя значительно лучше, да и держать её дальше у ветеринара было дороговатым удовольствием. Андрей принял быстрое решение – притащил её к себе в квартиру.

Он отпустил Сосю на пол и сказал:

– Осваивайся, подруга!

«Что ж, пожалуй, всё неплохо складывается», подумала бы Сося, если бы мыслила по-русски. Но она залезла под шкаф и так просидела там до утра.