Текст книги "Робинзон в русском лесу"

Таким образом, кое-как обеспечив себе первые жизненные потребности, мы снова возвратились к нашей главной мысли – прокладывать дорогу домой. Утром мы охотились, готовили обед, ели, брали с собой по куску утки и шли с топорами в руках, делая на деревьях большие зарубки так, чтобы от одного помеченного дерева ясно видно было другое. Но дело продвигалось очень медленно: за четыре дня самой добросовестной работы мы не прошли и двух верст, а между тем расстояние от нашего жилья все увеличивалось, на ходьбу до него требовалось больше времени, на работу оставалось меньше, да и заготовка пищи отнимала у нас каждое утро часа по четыре.

Оставаться ночевать в лесу, далеко от шалаша, было опасно, да и в любом случае пришлось бы каждый день ходить к озеру за водою. Мы решили запастись в один день провизией на несколько следующих. Дичи в лесу было так много, что исполнить это было легко. Утром мы набили штук шесть уток и тетеревов, а вечером, уже возвратясь с работы, зажарили их на костре.

Спозаранок мы ушли очень довольные, оставив запасную провизию в ящике с инструментами и заслонив вход в шалаш большими тремя ветками. В этот день мы прошли, разумеется, больше обыкновенного и вечером очень довольные возвратились домой.

Я остановился у шатра и стал осматривать небо, которое к вечеру заметно нахмурилось. Между тем Вася отбросил ветки от входа и вошел. Каково же было его удивление, когда с противоположной стороны шалаша он обнаружил довольно большой пролом. Вася кликнул меня, зажег спичку и несколько сухих веток, заготовленных для костра, внутренность шалаша осветилась и привела нас обоих в искреннее отчаяние. Наших жареных уток не было и в помине, а в стене шалаша, возле которой стоял ящик, зияла дыра, в которую легко могла пролезть большая собака. Кто-то из нас забыл закрыть жестянку с солью. Теперь она лежала, опрокинутая на землю, соль была вся просыпана.

Вася бранился, плевался, топал ногами и недоумевал. А дело объяснилось очень просто. Запах жареной дичи привлек лисицу, а может быть, и нескольких, они проломили стену там, где было поближе к добыче, и, прыгая с нею, уронили жестянку с солью.

Между тем ветер крепчал, и от пролома к входу становился порядочный сквозняк, который грозил раздуть костер и сжечь наше последнее убежище. Я остался стеречь его, а Вася побежал и заделал дыру ветками. Вход на эту ночь мы тоже загородили, боясь дождя и ветра, и улеглись возле костра с голодными желудками. Вася долго еще ворчал, но наконец затих, и оба мы начинали дремать.

Вдруг раздался густой шорох сильнейшего ливня. Налетел грозовой ветер. Жерди нашего шалаша трещали и сгибались, ветки отрывало от стен и уносило далеко в стороны. Через некоторое время мы рисковали остаться опять под открытым небом или быть раздавленными под тяжестью собственной плохой постройки.

– Час от часу не легче! – встревожился Вася, вскакивая на ноги, – давайте тушить костер!

Я тоже вскочил, но над костром пришлось нам хлопотать не долго. Ветер неумолимо отрывал от нашего убежища ветку за веткой, и скоро дождь лил в шалаш так же свободно, как и над озером.

Не могу описать того чувства обиды, которые охватило меня, когда я увидел, что разрушено все то, на что я возлагал такие надежды. Мы кое-как укрылись под остатки наших стен и молча скорее продрогли, чем проспали до утра.

Когда мы очнулись, в природе царили прежний мир и красота. Ночью нас напугала одна из бурных, но кратковременных летит гроз. От нашего шалаша остался один только остов. Все вещи и мы сами насквозь промокли. Па мосте, которое мы окопали для костра, стояла глубокая лужа. Вася мрачно оглядывал эту картину разрушения. Мы оба долго молчали.

Я, ежась от утренней прохлады и своего мокрого платья, готов был постыдно разрыдаться.

– Знаете, что я вам скажу, Сергей Александрович? – вдруг подошел ко мне Вася, – вы меня послушайте: так жить, вы сами видите, нельзя. Ну, что мы за люди? И лисица, и ветер нас обидеть могут! Когда еще мы найдем ту дорогу домой, Бог весть, а до тех пор ведь жить и уцелеть надо. А человеку без человеческого жилья, видно, не обойтись. Теперь тяжко нам с вами, а что осенью или зимой будет? Искать дорогу и зимой можно, а строиться на вьюге да на морозе уж совсем нельзя. Так вот что: бросим покуда мы эту дорогу да построим себе логовище попрочнее. Ведь и у лисицы есть своя нора, и у медведя своя берлога, и у птицы гнездо – никто под ветками не живет, как мы с вами. А ведь мы еще люди, ко всякой погоде не привыкли. Так и заболеть можно, а какой здесь доктор? Какая помощь? Разве набредет медведь да заломает и прекратит каторжные дни.

Он весь тоже дрожал в своем мокром платье на студеном утреннем ветерке. Я, разумеется, тотчас же согласился, потому что и мне перспектива теплого и прочного жилья казалась очень заманчивой.

Однако, несмотря на решение начать строиться, нам пришлось сначала сходить на охоту, чтобы не умереть с голоду.

Расхаживая по берегу озера, я все раздумывал, как и из чего мы станем строить. Опыт с балками для плота доказал мне, что срубить обыкновенную, хоть небольшую избу, для нас дело немыслимое. Нужен другой, более легкий способ. И вдруг мне пришли на память глинобитные постройки. Однажды я от скуки развернул одну из книг отца и попал на статью именно о таких постройках. Она заинтересовала меня. Оттуда я узнал и способы, как строить, и свойство этих построек отлично держать тепло. Я так обрадовался своей мысли, что дал промах по утке, однако скоро поправил дело тем, что нашел целое гнездо и руками поймал четырех утят.

Придя к шалашу, я застал Васю за весьма странным занятием. Он сидел на корточках перед костром и кипятил в котелке какую-то грязь.

– Что это ты варишь? – спросил я, уже подумывая, что мой друг помешался – суп из грязи?

– Нет, не суп, а соль. Вчера проклятая лисица наделала нам беды! Половину соли с землей да сором смешала. А как эта выйдет, откуда мы еще возьмем? Хорошо, что я догадался до грозы чистую соль высыпать опять в жестянку, а сорную собрал в котелок. Тут она хоть и смокла на дожде, а все-таки в землю не ушла. Вот я теперь и чищу ее, чтобы освободить котелок, а то ведь и воды не в чем принести. Видите, соринки, что полегче, всплывают наверх, я их ловлю да скидываю, а потом опять мешаю, чтобы соль их под собой не задерживала. Соль распустится в воде, а земля осядет внизу. Я воду-то солью в наш ящик с инструментами, сполосну котел от земли, опять перелью в него раствор и уж тогда выкипячу всю воду, а на дне останется одна соль.

У «русского Робинзона» Пятница оказался и заботливее, и смышленее своего господина.

Я выложил инструменты из ящика и подвинул его к Васе, а потом принялся ощипывать и жарить утят. Одновременно я рассказывал ему свой план о глинобитном доме. Он слушал меня с видимым удовольствием, изредка вставляя свои замечания.

К концу завтрака мы решили: строиться на этом же месте, дом сделать глинобитный и начать его строить сегодня же.

Саженях в трех от нашего шалаша стояла прекрасная высокая и толстая ель. Лес в этом месте был довольно редок, и вокруг нее зеленела лишь молодая лиственная поросль. Мне пришло в голову, что эта ель может служить основой всей нашей постройки. Покатость почвы можно будет сравнять.

Скоро подошел ко мне Вася, и мы условились рубить ель сажени на три от земли, комель оставить посредине будущего жилья. Поначалу я хотел было не трогать ее совсем, но Вася очень основательно заметил, что тогда, качаясь во время бури и ветров, она будет ломать нашу постройку. Мы понимали, что срубить такого колосса, да еще высоко от земли, – дело опасное, поэтому сначала обдумали, как бы это сделать, не поплатившись жизнью или, что еще ужаснее, уродством или калечеством. Я взобрался на дерево и стал обрубать ветви. Вася внизу оттаскивал их подальше. Только на высоте четырех саженей я оставил с северной стороны одну ветку, достаточно толстую, чтобы она могла выдержать меня и Васю. Я слез на землю, и мы вдвоем расчистили место, куда по нашим расчетам должна упасть ель. Окончив это, мы оба на несколько минут остановились и с некоторой робостью посмотрели на великана, которого уже изуродовали и собирались погубить совсем.

– Эх! Смелым Бог владеет! – лихо крикнул Вася, бойко залез на дерево и сделал довольно глубокий надруб с южной стороны.

– Захватите пилу и полезайте сюда! – позвал он меня. Мы уселись верхом на ветке и принялись пилить со стороны надруба. Дело хотя и медленно, но все-таки продвигалось. Наконец, дерево заметно наклонилось к югу. Мы удвоили усилия, пилили несколько минут и опрометью спрыгнули на землю. Пронесся уже знакомый нам гневный и скорбный стон, и на расчищенной нами поляне осталась стройная колонна с одинокой ветвью, а колоссальная косматая вершина, как мертвая, лежала у ее ног.

В этот день мы успели только очистить вершину и сделать из нее две стойки для будущей постройки.

– А ведь это хорошо, что мы затеяли тут такой шум и гам, – заметил Вася, – это хоть немного распугает окрестное зверье.

На другой день мы вырубили еще две главные стойки и вкопали их по четырем углам так, что старая толстая ель осталась в центре. Эти четыре столба мы соединили с нею длинными жердями, что образовало основу крыши, а от одного столба до другого тоже протянули по жерди внизу и вверху. Так как у нас не было достаточно толстых гвоздей, то мы на скрепах проворачивали дырки коловоротом и в них уже загоняли деревянные штыри. Закончив остов, мы принялись выводить стены, а для этого между стойками настелили еще жердей на расстоянии полуаршина одна от другой и затем стали переплетать между ними ветки более гибких сортов деревьев. У озера было очень много тонкой и длинной лозы. Она плелась так хорошо и аккуратно, что стена наша стала похожа на плетеную корзинку. К концу четвертого дня самой усиленной работы у нас была закончена вся внешняя стена. На пятый день мы принялись за вторую, внутреннюю, которую повели на расстоянии восьми вершков от первой. Промежуток между ними мы рассчитывали засыпать землей, а снаружи и изнутри вымазать весь дом глиной. Поэтому, когда мы вывели вторую стену до двух аршин высотою, – а вся она была в три, то начали ровнять пол избы, то есть скалывать ту часть его, которая направлялась к вершине, и получаемую землю всыпать между двумя плетениями. Но скоро этой земли оказалось недостаточно. Мы призадумались, откуда брать ее еще.

– А вот что, – сказал Вася – уж если пошло на то, чтобы обезопаситься от врагов – зверей, так сделаем это совсем по-настоящему! Обмерим вокруг дома саженей по пять во все стороны и обезопасимся рвом, а землю из него всыплем в стены.

Так мы и начали делать, но скоро нам пришлось отказаться от этой затеи. Погода переменилась – начались дожди и ветры. Дождь лил и днем и ночью, крыши над нашей постройкой еще не было, а потому в рыхлую землю между стойками набралось пропасть дождевой воды, потоки, постепенно прибывавшие с вершины, еще увеличивали ее количество. Вместо стен образовалась жидкая грязь, медленно выползавшая сквозь щели плетня, кроме того, от тяжести этой сырой массы плетни стало распирать так, что они грозили, наконец, упасть. Мы совсем приуныли. Такая масса затраченного труда, и все напрасно! У нас, что называется, и руки опустились. Два дня мы ничего не делали.

На третий, с утра, мы тоже не собирались работать, а как два волчонка в непогоду, лежали в кое-как исправленном шалаше и угрюмо прислушивались к вою и шуму ветра да и к хлесту дождя.

Вдруг я вскочил, как ужаленный, и радостно крикнул:

– Вася, а ведь мы можем окончить свой дом, да гораздо легче и лучше, чем думали сначала!

Мой Пятница лениво и недоверчиво повернулся ко мне.

– Да ведь и в глинобитный мы с вами верили, – медленно проговорил он, – думали, что он и легко нам дастся, и чуть не прочнее каменного выйдет, а вон он раскисает под дождем.

– Да оно хорошо бы и вышло, если бы у нас была солома, – горячо вступился я за свое изобретение. – В настоящих глинобитных постройках очень важна солома, конский навоз и хорошая погода, а у нас… Да, впрочем, не в том дело! Ты послушай, я выдумал такой материал, который у нас всегда, под рукой, и тепло держать будет, и сырости не допустит.

– Господи! Клад какой! – угрюмо подшутил Вася.

– Да, именно клад! – продолжал я настойчиво. – Знаешь ты, отчего люди дом из дерева строить начали? Ага! Что, не знаешь?! Ну, так слушай. Все тела разделяются на хорошие и плохие проводники тепла. Например, дерево – плохой проводник. Палка с одного конца горит, а ты другой держишь и не чувствуешь ничего. А раскали-ка конец железной палки, так жар по ней так и побежит – живо бросишь! Так и в постройках. У тебя стены деревянные. Ты натопил у себя, – оно и тепло! Снаружи мороз трескучий, а дерево всего тепла наружу не выпускает, возле себя держит. А будь у тебя стена железная, она бы согревалась теплом сама, а остывала снаружи от морозу – так и провело бы все твое тепло. Понимаешь?

– Понимать-то понимаю, да только это вы что ж? Опять за бревенчатую избу браться хотите? Что ж, давайте строиться, в будущем году об эту пору готова будет! А мы до тех пор замерзнем либо помрем без покаяния!

Он, видимо, упал духом.

– Да нет же, Вася! – вскричал я с досадой. – Я об бревнах и не думаю, потому что знаю, что это дело нам не по плечу. А вот что: в некоторых местностях строят ледники так, как мы начали с тобою нашу постройку, только промежуток между плетнями наполняют угольями. А они со своими промежутками, в которых размещается воздух, такой плохой проводник, что не впускают в ледник ни капельки солнечного тепла и лед держится очень долго. Если они не впускают тепло с улицы, то не выпустят его и из нутра, когда оно там будет. Так ведь? Понимаешь?

– Давно бы так и сказал! – и обрадовался, и рассердился Вася, – а то я про ваши тела да проводники ничего не понял. Так пойдемте же скорее работать. Теперь хоть и дождь, давайте рубить лес, сырой жечь можно. С этого дня мы постоянно вставали с рассветом и ложились впотьмах. Мысль настоять-таки на своем и создать себе прочное убежище очень воодушевляла нас. Чтобы избавиться от необходимости каждый день охотиться, мы стали ставить на уток разные силки, которые готовили перед сном, сидя у костра.

Особенно удачно действовала петля. Мы убивали лягушку и привязывали ее так, что, когда утка хотела схватить ее, то попадала головой в петлю, которая затягивалась, душила ее. Кроме того, в лесу появились грибы и ягоды, которые стали немалым подспорьем в нашем столе.

– А вот что я думаю, – сказал мне однажды Вася, – ведь если мы набьем наши стены угольем, в них будет дуть, а вместе с тем нести в дом черную пыль. Хороши мы будем!

– Да я и не думал оставлять их так, – возразил я, – их все-таки придется вымазать глиной.

– Снутри-то оно ничего, даже красиво будет, а вот снаружи дело другое. От дождей глина отмокнет.

– Верно! – озадачился я. – А как ты думаешь, если смешать глину с жидкой смолой?

– Если с простой, со свежей, так она станет распускаться на солнце. А если с такой, какою замазывают лодки, так это верно, – ее никакой дождь не прошибет, – будем жить, как в муравленном горшке.

– А ты умеешь ее делать?

– По-ученому не умею, а по-простому, по-мужицки, могу. Оно, разумеется, по-крестьянскому способу много материалу и даром пропадает, нам ведь и уголья нужны. Так вот как мы сделаем: выкопаем широкую яму, в сажень глубиной, а на дне ее другую, узенькую, только очень глубокую. Поставим дрова, что заготовили на уголья, в эту широкую яму стоймя и станем жечь их медленным огнем. Как станут они преть, смола и потечет в узенькую ямку, а когда все потухнет, мы вытащим сначала уголья, а потом вычерпаем и смолу.

Дня четыре копали мы яму, закладывали ее дровами и, наконец, зажгли, а чтобы ослабить пламя, прекратить к нему доступ воздуха, присыпали костер песком. Открывать угольную яму предстояло еще суток через двое. Чтобы полезно наполнить время, мы рубили и таскали от озера лозу и вытащили из плетней ту сырую землю, которая доставила нам столько забот и огорчений.

Мы сначала не знали, куда деть ее, но Васе пришла в голову отличная мысль. Он предложил сложить из нее вал вокруг двора, а впоследствии сверху поставить крепкий частокол. А так как той земли, которую нужно было выбрать из плетней, не хватило бы и на две сажени хорошего вала, то мы предположили все-таки выкопать со временем ров, о котором говорили сначала, тем более, что дождливая погода доказала нам, что весною, когда станет таять снег на вершине горы, жилью нашему будет грозить серьезная опасность, если мы заранее не приготовим для воды хорошего отвода.

Но теперь заняться этим было некогда. Нужно было прежде подумать об окне и двери для дома, а для этого необходимы доски. На второй день, пока горела яма, мы срубили еще одно большое дерево, но вопрос, каким образом обратить его в доски, поставил нас в тупик. Я даже принялся читать Робинзона, которого унес с собою из дому даже в лес, как друга и наставника. Но Вася остановил меня.

– Не стоит, Сергей Александрович, только время потерям, – сказал он, – у него место и природа была одна, а у нас другая, и научить он нас ничему не может. Давайте лучше сами придумаем, как быть. Вы знаете, что такое дрань и отчего она так зовется? Оттого, что у кого нет времени, уменья, инструмента распиливать дерево на доски, а доски все-таки нужны, тот раздирает их. Наши сосны ведь хорошо щеплются, – мужики делают в них проруб и вгоняют колья до тех пор, пока весь ствол не распадется на части.

Мы наделали березовых клиньев и до тех пор вгоняли их в ствол, пока он не расщепился на три подобия доски, неровные, шероховатые. Сначала мы сглаживали их, обтесывая топором, потом строгали чуть не всеми видами рубанков. Наконец, получились три доски, дюйма в два толщиною, ровные, гладкие, белые. Для окна мы тотчас же сколотили коробку, или амбразуру, что, впрочем, стоило нам тоже не малых хлопот, потому что расстояние между двумя плетнями было восемь вершков, а ширина досок только пять. Пришлось составлять их вместе и притом так, чтобы не оставалось щелей, потому что иначе в них постоянно проникала бы мелкая угольная пыль и была бы вечным источником грязи.

Наконец на третьи сутки угольная яма потухла. Несмотря на то, что уголь был еще довольно горяч, мы принялись раскрывать ее, но тотчас же остановились, – нам не в чем было носить его.

– Надо сделать носилки, – предложил Вася.

– Тонких досок нет, а делать их долго, – возразил я, – можно бы сладить из рогожи, мягкие, да где рогожа? Остается одно – плести корзины. Пойдем к озеру, пока остывает яма. Я когда-то умел плести корзиночки из тростника.

Вася, молча, пошел за мною. Мы до позднего вечера провозились над одной корзиной и сделали ее круглою, глубокою, как ушат, и даже б ручками, потому что удобнее всего было носить уголья вдвоем на толстой палке, середина которой вдевалась бы в ушки корзины, а концы лежали бы на наших плечах.

Утром мы начали переноску и так увлеклись, что почти не ели. К половине второго дня яма была пуста, а в доме забита угольями целая стена. Но ведь это была лишь одна четверть работы. Во второй, глубокой ямке собралось около ушата смолы, но вычерпать ее нам было не во что. Поэтому мы осторожно расширили ее, снова заложили широкую яму дровами и зажгли их, а сами тотчас принялись копать вторую, еще больших размеров, потом нарубили для нее дров и тоже запалили. Хотя к этому времени первая яма была уже готова, но мы приостановили носку угля до тех пор, пока не вделали закладных рам двери в окна.

Для поддержки оконной рамы, которую не мог бы сдержать плетень, мы вбили между плетнями две стойки и укрепили ее на них, затем уже по раме аккуратно обрезали прутья плетня так, что они приходились на ребро ее, а сверху них наложили как внутри, так и снаружи дома дощечки вершка по три шириною и приколотили их большими «гвоздями». Таким образом прутья очутились защемленными и не могли отставать от тяжести и напора угольев, а у нашего окна и двери оказались красивые белые наличники.

Впрочем, дверь далась нам еще труднее. У нас не было петель и пришлось изобретать, чем заменить их. Общими усилиями мы достигли и этого. Собрав закладную раму в два аршина шириной и два с половиной высотою, мы, однако, не приколотили ее верхнюю часть, а сначала сделали самую дверь. Все доски, из которых она должна была состоять, мы отпилили одинаковой длины, так, чтобы они плотно заполняли собою закладную раму, но одну из них, и именно заднюю, пустили длиннее и обпилили и обстругали так, что, когда сравняли с остальными, то на самом краю у нее оказались толстые круглые шпеньки, дюйма в два в диаметре. Для них мы продолбили в верхней и нижней перекладинах закладной рамы круглые гнезда, вставили всю дверь и тогда уже крепко заколотили раму. Таким образом, дверь наша вращалась не на петлях, а на шпеньках.

Покончив с этим, мы опять принялись носить уголья, но их не хватило на засыпку стен, пришлось закладывать дровами яму снова, Вообще наш дом устраивался в действительности гораздо медленнее, чем я предполагал. Я не упоминаю о страшном физическом утомлении, которого стоили нам все эти работы. Думаю также, что решительно невозможно описать, до чего мы были грязны. К счастью, у нас не было зеркала, но было озеро. Сначала мы боялись купаться, но потом страшная жара и какой-то зуд от грязи разогнали страх. Мы усаживались на плоту, мылись даже с песком и потом бросались в воду. Она была очень холодна, и, вероятно, купания окончились бы сильнейшей простудой, если бы после них не ожидала та же непосильная работа, державшая нас в постоянной испарине.

Пока догорала угольная яма, мы принялись обрешечивать крышу. Продольные жерди мы клали как можно длиннее, чтобы нам не грозил даже самый косой дождик. Поперечные же – как можно чаще, потому что поверх них густо настлали древесной коры, а сверху – самых густых и развесистых ветвей сосны. Немало труда стоило нам укрепить эти ветви так, чтобы их не сбросило первым же ветром. Мы наложили на них по три жерди с каждой из четырех сторон крыши и через дырки, проверченные коловоротом, приколотили их к стропилам крыши.

Было около половины июля, когда мы окончили со своей многотрудной постройкой. Дни стояли жаркие, но становились короче, ночи же начали донимать нас холодом и туманами. Иногда прорывались крутые грозы, так что окончание главных частей нашего дома пришлось как нельзя более кстати.

Думаю, что трудно выразить даже стихами то, в высшей степени отрадное, чувство и гордости, и радости, и даже какой-то нежности, которое внушал мне вид этой, в сущности, убогой, лачужки. Мне казалась чрезвычайно живописной и темно-зеленая крыша с ярко блестевшими поперек нее свежими, смолистыми жердями, и темно-серые плетеные стены, и нежно-палевые наличники дверей и окна. Да, в своей лесной жизни я убедился в той истине, что беречь и любить человек может только то, что сделал сам, и ничто не может доставить ему такого наслаждения, как творчество.