Текст книги "Ёлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы"

12 октября

Сегодня подсмотрела весьма показательную сценку.

Погода отличная, и после обеда я вышла погулять в скверик. Сижу на лавочке, читаю журнальчик. Ребятишки лепят в песочнице куличи, мамаши щебечут поодаль. В общем, идиллия.

Вдруг мальчишка с ревом бежит к матери:

– Катька!.. Со… совок отняла-а-а!

А девчонка жалуется своей:

– Ломка меня за воёсы делнул!

Мамы начинают разбираться, что первично, что вторично, и вот уже доходит до обязательного: «Да вы на своего посмотрите!..»

На самом деле совок оказался случайно затоптан в углу песочницы, а в пылу выяснения отношений пострадала не только Катькина косичка, но и Ромкин нос. Меньше чем через пять минут малыши игрушку откопали, помирились и забыли о слезах и царапинах. А вот мамаши не успокоились. Одна сидела неподалеку, и я слышала, как она рассказывала подошедшей подружке о ссоре «с этой, из третьего подъезда, у которой совершенно невоспитанный ребенок»:

– Ромочка у меня добрый, всегда всем свои игрушки дает… А Катька знаешь какая хитрющая! Она ведь специально совок спрятала, чтобы потом себе забрать. У нас уже столько игрушек пропало…

Подружка согласно кивала, временами поддакивала, и, подозреваю, именно ее поддержка способствовала буйству мамочкиной фантазии.

Вроде ничего удивительного, каждый защищает свое. В том числе с помощью собственной истории. Нет, уже идеологии.

Потому что история – это было так, как было. А идеология – это было так, как хочется.

История всегда одна, а ее интерпретаций – множество.

Вот и попробуй тут не спутать историю с идеологией. Особенно если такой цели не ставишь.

14 октября

Все думала о той мамаше у песочницы и сегодня не удержалась, провела на уроке маленький эксперимент:

– Конечно, это надо было показать вам еще полтора месяца назад, но лучше поздно, чем никогда.

Интрига сработала, и желающие нашлись быстро. Яковлева встала спиной к доске, Зайцев – метрах в двух от нее, спиной к классу.

– Закройте глаза! – скомандовала я. – И не подглядывайте!

Класс замер. Оба добровольца послушно закрыли глаза, и я вытащила из пакета мяч. Обычный резиновый мячик, в экстренном порядке арендованный у Лины. Подняла его так, что он оказался между ребятами на уровне глаз.

– А теперь откройте! Что вы видите?

– Мяч! – тут же выпалила Марина. Для нее это главное – быть первой.

– Детский мячик. Красный. Размеры называть или не… – обстоятельность вперед Мишки родилась.

– С чего это красный? Синий! – перебила его Марина.

– Нет, красный, – повторил Зайцев.

Она заглянула с его стороны и согласно кивнула:

– Красный… Но с…

– Подожди, – перебила я. – Теперь к остальным вопрос: кто прав?

– Зайцев! Он же сказал «красный», не Яковлева, – выкрикнул кто-то, даже не задумавшись. Скорее всего, из мужской солидарности. К тому же большинство в классе тоже видело только этот цвет.

Я обрадовалась: могли ведь и не попасть на крючок. Но виду не подала.

– Разве? Вы внимательно посмотрите, – и повертела мяч в руках.

Тут же посыпалось:

– Разноцветный!

– Половинка синяя, половинка красная!

– Никто не прав!

– Там еще желтая полоска посередине!

– Сине-желто-красный!

– И еще белые пятна! Считать?

– Тогда уж и царапины! Вон, на синем! Глаза разуй!

Увидели даже больше, чем я рассчитывала. Когда замолчали, сказала:

– Вот так и с историей. Один оценивает событие со своей стороны, второй – со своей, и не каждый, как Марина, пытается увидеть его целиком. Кому лень, кому наплевать… Пальцем не пошевелит, но свое твердит. Поэтому, прежде чем высказать мнение, сделайте усилие. Покрутите мяч! Но имейте в виду: чем ближе вы будете подходить и дольше вглядываться, тем больше нюансов найдете, тем сложнее будет сделать вывод. Поэтому посмотрели – опять отойдите, иначе так на пятнах и зациклитесь. Занятие трудное, хлопотное, но необходимое; если, конечно, вы действительно хотите понять, как было на самом деле.

За свои парты ребята возвращались в полной тишине. По-моему, класс здорово зацепило.

Зато я теперь точно знаю, с чего буду начинать уроки в новых классах!

18 октября

День выдался – замечательный!

Только что из гостей. Точнее, с новоселья. Маша пригласила – это Линушкина мама. Веселая, озорная и очень легкая, что нынче большая редкость.

Она несколько раз забегала по-соседски. То, пока вещи после переезда не разобрала, за какой-нибудь мелочью. То сдавала документы в паспортный стол – оставляла у нас дочку. Мама как раз пришла с ночного дежурства, вся разбитая, а тут ожила: «Линушка, давай оладушки печь», «Линушка, а вот у тети Лены где-то тут была книжка про принцессу, сейчас почитаем». Я даже немного поревновала.

Шучу, конечно.

Ну, может, так, самую малость.

А вчера Маша забежала:

– Вечером Леша прилетает, наконец-то их объект закрыли, оформил расчет. Так что завтра непременно ждем! И никаких отговорок! Какое новоселье без соседей?

Мы уже знали, что муж Маши строитель. А в их профессии всегда так: срок пишут плюс два-три месяца в уме. Это еще в лучшем случае.

Что подарим, решили быстро – одну из маминых картин. Долго выбирали, какую именно. Не жалели, просто искали подходящую, чтобы была и к месту, и к поводу. Остановились на моей любимой: белокрылая яхта заходит в портовую гавань. Даже стишок сложила, почти по классику:

 
Под ней струя светлей лазури,
Над ней – луч солнца золотой…
Она уже не ищет бури —
Она пришла к себе домой.
 

Уж простите, Михаил Юрьевич, допущенную вольность…

Утром выяснилось, что самолет из-за тумана задержали, и прилетит он только к обеду. Маша решила ничего не отменять, и Леша должен был прибыть в буквальном смысле с корабля на бал.

Правда, гостям все равно пришлось немножко подождать. Женщины курсировали в районе кухни, что-то дорезали, дораскладывали. Но это была уже та неспешная суета, когда умаявшаяся за день хозяйка могла расслабленно вздохнуть: успела… Мужчины то садились в зале, то выходили на балкон покурить – чем дальше от накрытого стола, тем легче ждать.

Я разглядывала библиотеку. В любой квартире всегда первым делом смотрю книги. Даже – похвастаюсь! – вывела собственную формулу: скажи мне, что и как хозяева читают, и я скажу, будем ли мы друзьями. Лично меня она никогда не подводила. Важно только правильно расставить в ней все известные факты, тогда неизвестного в будущем окажется по минимуму.

Может, кому-то покажется странным, но я не люблю новые книги. Они у меня вызывают подозрение – как люди, с которыми никто не разговаривает, потому что они либо заумные воображалы, либо чопорные гордецы, либо вообще неадекваты. К хорошей книжке, как к другу, – к ней возвращаются; без нее не могут ни есть, ни спать; иногда ей гадят в самую душу брызнувшим из помидорины соком, а через много лет, случайно взяв в руки, старательно разглаживают загнутые уголки и пытаются отковырнуть присохшее к странице томатное семечко. Оно отпадает мгновенно: кажется, только этого и ждало – столько лет прошло, все давно прощено…

Нет, я вовсе не хочу сказать, что мне нравятся те, у кого грязные книжки. Главное, чтобы люди их читали. Ну не может человек остаться прежним, если он страдал вместе с Мастером и Маргаритой, или любил с Джейн Эйр, или плакал над «Хижиной дяди Тома»! И он точно не может быть подонком, если открывает эти книги снова и снова. Какая разница в поиске чего – умного собеседника, спасительных ответов или хотя бы неясных подсказок. И еще он – неравнодушный, а с таким всегда интересно общаться. Правда, дружить тяжело. Ну а жить чаще всего вообще невыносимо.

Точно знаю другое: мне не нравятся те, у кого книжки стоят лишь для декора. С праздничной позолотой на обложке, тщеславным экслибрисом на форзаце и неразрезанными страницами внутри. Могу спорить даже на деньги: такие «книголюбы» и окружение подбирают по принципу нужности и престижности – нынешней и перспективной. А до самих людей им нет совершенно никакого дела. Значит, и на меня им будет наплевать. Тогда мне они зачем?

У Маши книжек оказалось немного, но кое-кого из старых знакомых я встретила. Видно, что покупали от случая к случаю, но выбирали именно то, что хотели, на полках не было и намека на серии. По томику Шекспира и Булгакова – привет от классиков. Рядышком рассказы О’Генри и пьесы Шоу – значит, с чувством юмора все в порядке. Еще пара знакомых корешков: «Американская трагедия» и «Оливер Твист». Наверное, многие опять меня не поймут, но я люблю неспешные романы, кропотливо и скрупулезно, вплоть до складочек на фраке и морщинок у глаз выписанные образы. Такой странный по нынешним временам выбор определили две вещи: мамин вкус и моя болезнь. Совпали ее желание и мои возможности. Сначала мама сама читала вслух, но со временем и я полюбила вязкое, тягучее действие. В нем нет суеты, но есть проникновение в суть. И не остается выбора – все герои становятся близки, и временами я, как Диккенс, смеялась, спорила или даже ругалась с ними. Жаль, что нельзя было дать тумака – иногда хотелось.

Еще на полках теснились: немножко Дюма, немножко детективов, пара мягких обложек с парящими в облаках златовласыми блондинками – куда ж без них…

Отдельно стояло несколько толстых книг тех непритязательных серо-буро-малиновых цветов, по которым мгновенно определяется – учебники. Я не ошиблась: что-то про сопромат, строительные конструкции и другие вещи, понимание которых для меня завершается уже на заголовке.

К жизни вернул послышавшийся в коридоре шум, легкий Линин топоток и ее радостный крик: «Папка! Мой папка приехал!» Я даже представила, как это: входишь, распахиваешь руки, и тебе в объятия падает сначала маленькая дочка, потом любимая жена. Ты стоишь счастливый от их искренней радости, уже щедро накрыт стол, и вокруг самые близкие, самые родные… Представила столь явственно, что на глаза навернулись слезы – как же хорошо!

Я не стала выходить в прихожую: зачем им посторонние в такой момент? Под чужими любопытными взглядами тяжело быть искренним и открытым настолько, насколько истосковавшееся сердце готово в самое первое, самое яркое мгновение встречи.

Из коридора суматоха постепенно расползлась по квартире. В ванной зашипел душ, кто-то громко потребовал для хозяина тапочки и чистую рубашку, зазвенела в торопливых руках посуда, мужчины с нескрываемым облегчением загромыхали стульями и табуретами, расставляя их вокруг стола.

– Вы тоже занимаетесь строительством?

Я вздрогнула от неожиданности: вопрос прозвучал прямо за спиной, почти над ухом. И адресовался мне – в руках я все еще вертела какой-то учебный талмуд.

– Нет… Да… Немного…

Самой сейчас стыдно. Посмотреть со стороны – смех, да и только: стоит расфуфыренная девица двадцати двух лет, вцепилась в умную книжку, а сама двух слов связать не может!

А что я могла сказать? Сердце мое ухнуло куда-то вниз, и я даже сомневаюсь, задержалось оно в пятках или выскочило и закатилось куда-нибудь за дальнее кресло. Разум, судя по ответу, тоже меня покинул. Я стояла, чувствовала, как кровь предательски приливает к щекам, и горячие пятна одно за другим начинают жечь кожу. Как всегда: стоит случиться малейшей неожиданности и – вот вам красна девица!

(Ну, Ленка, если у тебя в роли «малейшей неожиданности» мужчины, проявляющие к твоей персоне интерес, то ты бессовестно набиваешь себе цену! Уж меня-то не обманешь!)

Он был шатен, на вид лет тридцати, ростом выше среднего. Если сейчас кто-то спросит про цвет глаз или форму носа, не отвечу – не помню. Приятные, хотя и некрупные черты, но ничего уродливого, от чего стоило бы старательно отводить взгляд. Наоборот, на него хотелось смотреть, особенно когда он улыбался: в лице появлялось что-то неуловимое и необъяснимое, но удивительно детское и родное. Может, это из-за маленьких ямочек на щеках?

В память почему-то врезалась рубашка цвета чуть припыленной бирюзы, в тонкую кремовую – в тон джинсам – полоску, она очень шла ему. Наверное, просто лекала оказались удачные, но молодые девушки не склонны замечать подобные мелочи жизненной прозы. За красивой рубашкой им видится безупречный вкус, хорошие манеры, тонкая душа. Да что там! – они ухитряются рассмотреть за ней и счастливое беззаботное будущее…

Недавно читала про исследования психологов: оказывается, для того чтобы понять, симпатичен тебе человек или нет, достаточно всего нескольких секунд. Не помню точно, то ли пятнадцать, то ли двадцать. Мне хватило, кажется, трех.

– Не понял… – От столь откровенной неадекватности мужчина даже растерялся. Еще один подобный ответ, и точно сидеть мне весь вечер в одиночестве.

– Немного, – повторила я, изо всех сил давая себе установку не краснеть. – Я неплохой специалист по строительству воздушных замков. Вам такой не нужен?

Даже дыхание перехватило от собственной наглости. До сих пор я себя в склонности к кокетству не уличала.

Но гостя мой пошловатый реверанс нисколько не смутил. Наоборот, кажется, он даже обрадовался: во-первых, собеседница оказалась вполне вменяема, во-вторых, явно не прочь поддержать знакомство.

– Не только нужен – жизненно необходим! Вы знаете, с чего начинается любой проект?

Ну сколько раз давала себе зарок: не хочешь выглядеть полной дурой – не болтай о том, чего не знаешь! Ирка, правда, всегда парировала: дура – это как раз та, которая с умным видом треплется только о том, в чем разбирается. Главное правило удачного знакомства или даже супружества: мужик не должен сразу хвастаться кошельком, а женщина – мозгами. На первых порах вообще можно нести полную чушь. Это даже вызывает определенный интерес: неужели действительно настолько глупа? – нет, не может быть! И пока суть да дело… В общем, лучше недолго быть дурой, чем долго незамужней.

– С мечты, – ляпнула я первое, что пришло в голову, и, конечно, опять не особо умное. – То есть практически с воздушных замков.

Он неожиданно посерьезнел и посмотрел на меня куда заинтересованнее. Может, и впрямь задумался: «Неужели действительно настолько глупа?» Хоть сквозь землю провались!

Но мужчина рассмеялся:

– Каюсь: думал, будете морочить голову всякой ерундой про расчеты, чертежи. А вы действительно профессионал – начали с самого главного!

И так вдруг стало легко и свободно! Он еще что-то спросил, я начала отвечать, внезапно параллельным умом сообразив: это же Леша, Машин муж. Остальные гости за время ожидания уже примелькались, но пижонистый шатен среди них замечен не был. Значит, пришел последним. И трусливое сердечко, только-только вернувшееся на положенное место, горестно сжалось – отношения с женатыми были для меня под жестким табу. Наложила я его давно, еще в детстве, дав зарок никогда в жизни никого не лишать отца.

Фраза оборвалась на полуслове. Не знаю, сколько еще глупостей я бы надумала, не появись, наконец, Маша. На огромном блюде, больше похожем на маленькую, но настоящую лодку, она несла остроносую рыбину, аппетитно лоснившуюся янтарной копченой спинкой.

– Штрафная с опоздавшего. – С трудом высвободив место между тарелок, она водрузила блюдо в центр стола. – Лешина бригада презентовала. Говорит, обещали две такие, если вернемся. Что, Леш, может, поддадимся на их коварный гастрономический шантаж?

– Да нас и здесь шикарно кормят, – весело откликнулся появившийся в дверях невысокий мужчина. – Правильно я говорю? – повернул он голову к сидевшей у него на закорках Лине.

– Шикарно! Шикарно! – подхватила та с детской легковерностью, егозя и стараясь забраться повыше. Но легкое сомнение у нее все же возникло: – Пап, а манная каша – это шикарно?

– Еще как! – засмеялся он. – Но этим изыском мама нас будет завтра кормить. А сегодня уж как-нибудь осетринкой обойдемся, идет?

– А осетринка – это шикарно? – Лине явно нравилось новое слово, и она с удовольствием вертела его на язычке.

– А вот мы сейчас попробуем…

Шатена звали Сергей. Он действительно пришел вместе с Лешей: работал вместе с ним и по совместительству приходился двоюродным братом, хотя внешне они очень отличались. Сергей – легкий, поджарый, больше похож на быструю гончую. Алексей – плотный, кряжистый, с наметившимися уже залысинами и брюшком, скорее напоминал бойцовскую собаку, которая своих не тронет, но врага разорвет в клочья. И не обманывайся тем, что пока добродушно виляет хвостом.

Один за другим звучали тосты, все было очень вкусно и славно. Удивительно, но с Сергеем я не испытывала ни робости, ни скованности. Как же это здорово – не чувствовать себя довеском к красивой или бойкой подружке! Когда самый лакомый и аппетитный кусочек предлагается тебе; сок в бокале появляется за секунду до того, как ты захотела пить; а едва пары начинают плавиться в медленном танце, не нужно вжиматься в стул с тоскливым предчувствием, что опять просидишь одна…

Чудный, чудный вечер! Думаю, мы еще увидимся. Признаюсь: я очень этого хочу.

Что-то я сегодня расписалась. Ого! Уже второй час! Не проспать бы завтра.

P. S. Для этого сначала надо заснуть. Полчаса провертелась в постели, а в глазу – ни сонинки! Может, потому, что так и не решилась написать самое главное?

Кажется, я влюбилась.

А теперь – спать!

20 октября

На большой перемене забежала к Свете – новенькой «англичанке», тоже пришла в нынешнем году. А у нее глаза на мокром месте: Сова вызывала и опять читала нравоучения. На этот раз по поводу внешнего вида – юбка, видите ли, по ее меркам, коротка. Развозмущалась: ученики, вместо того чтобы тексты переводить, пялятся на учительские ножки.

– Так и сказала: «пялятся». – Губы у Светы задрожали, и она уткнулась в платочек.

Юбка не мини, но коленки видно. Очень даже, кстати, красивые. Я и Светке сказала: завидует.

– Ты молодая, симпатичная, на тебя мальчишки засматриваются, а ей в обед сто лет. Как наденет свой мешок, сразу понятно, с кого Малевич «Черный квадрат» писал. Наплюй и не расстраивайся.

Легко сказать! Сама-то после разговора с Совой хоть и не ревела, но нервов себе прилично попортила.

– Как школьницу отчитала… – продолжала всхлипывать Света.

– Но ведь двойку не поставила, родителей не вызвала – уже хорошо.

Шутка дурацкая, но и ситуация не лучше. Ну почему учительница не имеет права одеваться красиво?! Кто это решил? Сова? Да она сама вульгарная, у нее вкус с рождения атрофирован. Будь ее воля – всех в рясы запрятала, глядишь, и сама за женщину сошла б.

Когда вернулась в кабинет, все внутри кипело. А тут как назло кто-то на перемене перед доской растоптал мел. Виновные не признались, и дежурные уперлись: другие будут гадить, а мы – убирать? Чуть не сорвалась.

А что делать? Прикинуться, что инцидент исчерпан, уже нельзя. И не самой же после них тряпкой тереть!

Вызвала классную, та завела обычную волынку: кто натворил? Кто дежурный? Покричала минут пять – бесполезно…

Урок довела, но пригрозила: раз не можете вести себя нормально, больше на перемене в кабинет не пущу. Сказать-то сказала, только получится ли? Вот у Мадам четко: звонок звенит – всех как ветром сдувает, и она изнутри закрывается: «Перемена – мой законный перерыв». А на мне все время дети с вопросами висят, не выгонять же…

Никак не выкину из головы эту историю с мелом. Уже несколько раз спрашивала себя: почему в институте в нас пять лет запихивали всякую ерунду и не учили главному: что делать, случись конфликт? Показывают же в женской консультации будущим мамам, как пеленать ребенка, как купать. А почему будущим учителям не объясняют, как себя вести, если ученик хамит или не делает уроки? Есть, конечно, практика. Но когда на задней парте сидит учитель, все спокойно: конвой на месте, под ружьем, попытки неуставных отношений пресекаются моментально.

Почему не ввести, например, психологический практикум? Студенты разыгрывали бы сценки, сами искали решение. Одну темку уже могу подкинуть: напакостничали деточки, а виновных не выдают. Пусть бы будущие педагоги заранее голову поломали.

А то стоишь потом перед классом как дура.

Неудивительно, что еще перед дипломом больше половины нашей группы заявило: в школу – ни ногой! На самом деле в «рассаднике образования», как любил выражаться наш куратор Слава КПСС (Вячеслав Николаевич, в советское время истово преподававший историю КПСС, а затем с тем же азартом – историю России, причем роль партии по привычке подчеркивалась им в лекциях с интервалом максимум в пять минут), нас оказалось еще меньше: из восемнадцати человек всего трое – Зимина, Тополев и я.

Димку мы вообще сначала не поняли: подался в глухую деревню – это он-то, активист-экспрессионист! Расклад выяснился довольно быстро. На очередном узком междусобойчике человек эдак на десять Димка, будучи в сильном подпитии, проболтался: все давно на мази. Знакомая грандесса из гороно обещала: полгода поработаешь там учителем, затем годик директором (весь курс до самого выпуска его цитировал: «Я говорю: чего ждать, назначайте сразу, у меня потенциал о-го-го! А она мне: потенциал и потенция – разные вещи, полгодика потерпишь…»). Ну а дальше, с такой-то правильной трудовой биографией торная дорога – хочешь, в гороно, а потянешь, так, может, и в местное министерство.

А мы с Маринкой пошли в школу просто учить детей. Димка все пытался отговорить, раскладывал по полочкам: мотивация романтична, значит, недолговечна; материальное поощрение мизерно; моральное не гарантировано; конечный результат невнятен.

Маринка подсмеивалась: ага, чтобы из группы ты один в школе оказался? Бессмертной славы захотел?

Не думаю, он ведь все правильно говорил. Просто мы надеялись: у нас получится. И вдруг что-то изменится.