Текст книги "Пожалуйста, только живи!"

– Входи, надежда российской порнографии! Усаживайся за комп и принимайся за работу. Я пообещал Гнусу, что первый сценарий будет готов через неделю. Поживешь пока у меня, чтоб ничто там тебя в общаге не отвлекало от трудов праведных.

– Да ты просто эксплуататор, – покачала головой Рита. – Ладно, с тебя кофе!

Она прошла в комнату, включила компьютер, смахнула со стола ворох Левкиных эскизов, закурила и уставилась в высветившийся на экране чистый лист.

Следующие несколько дней Рита провела в Левкиной квартире, отлучаясь только в институт и по возвращении сразу принимаясь за работу. Левка исправно варил ей кофе, временами приносил тарелку с какой-нибудь нехитрой едой собственного приготовления. Рита же совершенно погрузилась в написание этого идиотского порносценария. Через несколько дней у нее уже в голове гудело от постоянного описания разнообразных половых актов.

– Та-а-ак… Входит сантехник, – устало диктовала самой себе она.

– Эротично помахивая вантузом, – добавлял Левка, вольготно раскинувшийся на диване.

Ступни его упирались в подлокотник, голова откинута, и золотистые кудри в беспорядке свисали вниз.

– Эротично помахивая… – машинально повторила Рита. – Тьфу ты! Левка, не мешай! Сейчас брошу все, и сам будешь эту тягомотину кропать.

– Я же, наоборот, помогаю, – с деланой обидой возмущался Лева.

Рита затянулась сигаретой, стряхнула пепел в сложенные ковшиком гипсовые ладони статуэтки, стоявшей на столе.

– У меня проблема с диалогами, – пожаловалась она. – Убей бог, не знаю, что они еще могут говорить, кроме «Не останавливайся, крошка!» и «О боже, да!».

– Ха! Да я могу предложить миллион вариантов! – Левка подскочил на диване, быстро опустился на задницу, скрестил ноги в некоем подобии позы лотоса и запустил пальцы в волосы: – Как тебе: «Возьми меня, мой тигр!»? Или «Хочу ощутить твой вкус!»? Или «О-о-о, глубжееее, вот так, да…»?

– Помедленней, я записываю, – с хохотом прервала его Рита. – Левка, ты просто кладезь!

– Еще бы! А тебе, милая Гретхен, воздержание явно не идет на пользу. Сколько мы с тобой знакомы? Второй год? А я что-то до сих пор ни разу не слышал ничего про твою личную жизнь! Дорогая моя, это просто нездорово! Заметь, вот у тебя уже и фантазия иссякает.

– Заткнись! – оборвала его Рита, перестав смеяться и снова принимаясь барабанить по клавишам.

– Нет, серьезно! – не отставал Беликов. – Ты что, хранишь верность какому-нибудь прекрасному принцу из своего Задрищенска?

– Не твое дело! Еще одно слово, и эта гипсовая телка полетит тебе в голову, – мрачно предупредила Рита.

– Ладно, ладно, – примирительно вскинул ладони Лева. – Я же не знал, что все так серьезно.

– Ты даже не представляешь, как все серьезно, – бросила Рита.

За все время, проведенное ею в Москве, она никогда никому не говорила о Марате. Даже Левке. Теперь, по прошествии двух лет, все, что было между ними – все это отчаянное, нежное, полудетское, – казалось таким далеким. Она столько думала о нем, столько вспоминала, столько различных вариантов их будущей встречи нафантазировала себе, что теперь уже и сама не могла разобраться, что из этого было на самом деле, а что родилось в ее воображении. Иногда начинало казаться, что не было попросту ничего – приснилось, привиделось промозглым осенним вечером.

Она не видела его два года, довольствуясь короткими отрывочными сведениями – здоров, служит, все в порядке. И старалась не думать о том, что будет, когда Марат вернется. Господи, они ведь были почти детьми, может быть, он о ней давно и думать забыл.

Или, может быть, в эту минуту, когда она придумывает свои идиотские фантазии, его уже нет больше на земле? Нет! Такого просто не может быть!

Иногда ей казалось, что она ждет его каждую минуту. Чем бы ни была занята, о чем бы ни думала, какая-то часть ее мозга всегда улавливала малейшие сигналы извне. Анализировала каждый приглушенный звук, каждый шорох – не могут ли это быть шаги Марата или его голос. Ее глаза отслеживали каждый похожий силуэт в толпе, ловили мимолетное движение на самом краю периферии зрения – не Марат ли это разыскивает ее в незнакомом городе.

Иногда же ей казалось, что она вообще больше не ждет ничего.

Через неделю сценарий был готов. Заказчик, которого Левка именовал не иначе, как Гнус, встретился с Ритой в маленьком прокуренном кафе. Из-за стойки хрипло орал магнитофон. В углу раскинула хлипкие ладони запыленная пальма.

Рита оценивающе разглядывала своего работодателя, примостившегося за столом напротив. Стертая, ничем не примечательная внешность показалась ей довольно противной. Острая крысиная мордочка со следами редкой, но тщательно культивируемой острой бородки. Тощая дерганая фигура – чем-то похож на ее школьного приятеля Аниську. Тонкий острый носик, влажноватые маленькие ручки. Кличка Гнус подходила ему настолько, что у Риты даже мысли не возникло поинтересоваться его настоящим именем. Интересно было, что с виду Гнус совсем не походил на гомосексуалиста, и если б Рита не знала о его пристрастиях, так сказать, из первых рук, ни за что бы не догадалась об ориентации работодателя.

Проговорив с Гнусом буквально десять минут, Рита уже догадалась, что Левка был прав насчет этого кадра – пустое место, приблатненная шестерка, изо всех сил пытающаяся произвести впечатление серьезного человека «со связями». В то же время Гнус явно мнил себя творческой личностью, сыпал известными кинематографическими именами и изо всех сил пытался дать понять, что его будущее кино – не просто тупая порнуха, но высокое искусство.

– Вас правда зовут Гретхен? – козлиным тенорком выдал он, начиная беседу.

Рита махнула рукой:

– Не обращайте внимания, это Лев Иваныч придумал. Считает, что я похожа на героиню «Фауста». Меня зовут Рита.

– Мм… Фауст… – щуря и без того маленькие глазки, протянул тот.

«Ну, давай, скажи еще, что это твоя любимая книга», – едва сдержала усмешку Рита.

– Валерий, – отрекомендовался Гнус, протянув ей через стол влажную узкую ладонь.

Надо же, у него, оказывается, было настоящее имя! Вытянув пальцы из хватки Гнуса, Рита незаметно вытерла их под столом о край плаща.

– Мне понравился ваш сценарий, Рита. Вы правильно оценили задачу: не просто дешевая порнография, а нечто эксклюзивное, драматичное, в духе Бертолуччи, если хотите.

Рита, не сдержавшись, прыснула и тут же сделала вид, что подавилась сигаретным дымом. «Бертолуччи, смотри-ка ты!»

– Да-да, – закивала она, спрятав за ресницами искрящиеся смехом глаза. – Я так и поняла, что вас интересует артхаус. Если можно так выразиться, нуар.

Крысеныш расплылся в довольной улыбке. Ноздри его затрепетали. «Решил, значит, не просто бабла срубить и завалить привокзальные ларьки склепанным на коленке поревом, а еще и почувствовать себя эстетом от кинематографа», – уточнила для себя Рита.

– Так вы, Рита, хотели побывать на съемочной площадке? – вопросил Гнус.

– Мечтаю об этом! – доверительно склонилась она к нему через стол. – Вы ведь знаете, я учусь во ВГИКе, и мне очень интересно было бы наблюдать, как мое произведение обретает жизнь, полноту, так сказать, красок. Тем более под вашим тонким руководством.

Гнус аж прижмурился от удовольствия, как обожравшийся сметаны кот.

– Тогда пойдемте! – Он поднялся, небрежно швырнув на полированную столешницу несколько купюр.

Рита отметила про себя, что размер чаевых никак не соответствовал широте жеста. У выхода из кафе их ждала серебристая «девятка» Гнуса. Впрочем, хозяин кивнул на нее Рите с таким пафосным выражением лица, словно это был, по меньшей мере, «Ламборджини». Рита села в салон, провонявший приторным освежителем воздуха, Гнус опустился на водительское сидение, и машина рванулась вперед по московским улицам.

Съемки проходили в подвале жилого дома. Еще недавно тут был расположен детский спортивный клуб, и на окнах, находившихся под самым потолком, намалеваны были олимпийские мишки с гирями, гантелями и теннисными ракетками.

– Завесьте окна чем-нибудь, – распорядился Гнус. – А то щас народ сбежится. А я давать бесплатное представление не собираюсь.

Левка метался по обшарпанному сырому помещению, таскал за собой какие-то рулоны ткани, взлетал на стремянку, закрепляя что-то под потолком, замирал по углам, окидывая сосредоточенным взглядом пространство, и тут же бросался снова что-то вешать, крепить, драпировать. В конце концов, его стараниями вонючий подвал превратился чуть ли не в восточный дворец из сказок «Тысячи и одной ночи».

Оператор Славик – бородатый, в потертой бейсболке, из-под которой свисал пыльно-рыжеватый хвост волос, в майке с надписью «Х.З.», обтягивающей круглый выступающий живот, прохаживался по съемочной площадке, добродушно рассказывая всем желающим старые анекдоты.

Гнус изо всех сил делал вид, что руководит съемочным процессом. На самом же деле он только и занимался тем, что таскался за Левкой по всему подвалу, пожирая увлеченного юношу глазами. Принюхивался, облизывался и, кажется, едва удерживался от желания прикоснуться.

Улучив минуту, Рита шепнула Беликову:

– Слушай, мне страшно за тебя. По-моему, он сейчас тебя сожрет.

– Пфф, ты просто завидуешь моей неотразимости, – фыркнул Лева.

В каморке в конце помещения – бывшей раздевалке спортклуба, из которой открывалась дверь в провонявшую плесенью душевую, наносили макияж актеры. Рита, движимая любопытством, заглянула и туда. Три фигуристые девицы, развалившись на низкой скамейке и вытянув на середину комнаты бесконечные ноги, красились, извлекая грим из одной, общей на всех, в подтеках тонального крема, розовой косметички.

– Ната-а-аш, замажь мне прыщик тут, – гнусаво протянула одна.

Вторая принялась закрашивать красный бугорок на виске подруги. Третья девица обернулась к Рите и спросила с певучим украинским акцентом:

– Привет! А ты кто такая? Тоже сниматься будешь?

– Не, я так, – неопределенно повела плечом Рита. – Автор сценария.

– А-а-а… – протянула та, которую называли Наташей, окидывая Риту оценивающим взглядом: – Слыхали, девки? Это вот она все сочинила, как нам сегодня трахаться

Две другие девчонки так же принялись присматриваться к Рите. Одна шепнула что-то другой на ухо, и порноактрисы захихикали.

– Слушай, а можешь там в сценарии поменять, чтоб меня за сиськи не особо хватали, – снова обернулась к ней Наташа. – А то у меня после силикона кожа еще чувствительная, неприятно, блин!

– Ладно, я посмотрю, что можно сделать, – кивнула Рита и вышла из гримерки.

Как только дверь за ней захлопнулась, из-за тоненькой стенки донеслись смешки:

– Автор сценария, слыхали, бля? Интеллигенция типа!

– Ой, не могу! Небось рожей не вышла, чтоб сниматься, вот Гнус ее к делу и пристроил – бумажки писать.

– Интересно, че она сюда приперлась тогда? Посмотреть, как нас драть будут? Извращенка, что ли?

– Ой, да ладно, девки, че вы вызверились, – бросила Наташа. – Пусть смотрит, если интересно, че вам, жалко, что ли. Все равно на наши жопы скоро пол-Москвы через экран пялиться будет.

Рита, стоя за дверью, усмехнулась. Эта девчонка с украинским акцентом, Наташа, чем-то понравилась ей. Может, этаким беспомощным нахальством в сочетании с в общем-то незлой натурой. Надо будет познакомиться с ней поближе.

К Ритиному удивлению, оказалось, что процесс съемок порно напрочь лишен какого бы то ни было эротического флера. Происходящее скорее напоминало какие-нибудь изматывающие спортивные соревнования. Где-то выисканный Гнусом медбрат «Скорой помощи» деловито вкалывал актерам-мужчинам стимуляторы. Актрисы в паузах между съемками промокали пот влажными салфетками и устало прихлебывали минералку из пластиковых бутылок. Оператор Славик, не обращая ни малейшего внимания на обилие обнаженных тел вокруг, оборачивался к Гнусу и, хихикая, начинал:

– Слышь че, идут Винни-Пух с Пятачком по лесу…

– Заткнись, а? – взвизгивал Гнус. – Ты мне настрой сбиваешь!

– Настрой сбиваешь… – дождавшись, пока режиссер отлучится куда-нибудь, передразнивал Славик. – Бертолуччи недоделанный, е-мое.

И вся съемочная группа разражалась усталым смехом.

Рита, примостившись в углу помещения, на полу, притянув коленки к груди, делала пометки в блокноте. «Петя, – писала она. – Модель. Снимался в рекламе мази от грибка. Мечтает стать лицом Guerlain (вписав это предложение, она хихикнула про себя). В порно участвует, чтоб заработать на дизайнерский костюм. Все время вставляет в речь английские слова. Полный дегенерат».

В голове у нее уже складывалось общее впечатление о будущем рассказе. На языке вертелись разрозненные абзацы. В какой-то момент к ней подошел Гнус, кивнул на блокнот:

– Что, уже вдохновение пришло?

– Так, накатывает понемногу, – ответила Рита.

– А меня опишешь в своей истории? – поинтересовался Гнус. – Я, знаешь, много мог бы тебе порассказать. У меня не самая обычная судьба.

– Не сомневаюсь! – кивнула Рита. – Опишу, а как же? Мы с вами еще побеседуем, когда вы не будете так заняты. – Она кивнула на середину комнаты, где в эту минуту как раз снимали сцену неожиданного явления мужа в момент разнузданной супружеской измены.

Гнус с важным видом отошел. Рита же подумала про себя: «Опишу в красках, даже не сомневайся. У меня уже и несколько эпитетов подходящих есть. Как насчет «изнывающая от похоти крыса»? Гнус ей определенно не нравился. Впрочем, вставить подобного персонажа в будущий рассказ, разумеется, будет неплохо.

Вот только… Для полноты картины хорошо бы еще разговорить эту украинскую красотку с нахальными глазами. Как там ее зовут? Наташа?

Рита неплохо умела чувствовать людей, играть на их скрытых слабостях и заставлять плясать под свою дудку. Уже на следующий день благодаря тонкому манипулятивному расчету Наташа на съемочной площадке вцепилась ей в волосы, понося ее заковыристыми украинскими ругательствами. А еще через два дня считала Риту лучшей подругой. В перерывах между съемками она утаскивала Риту на улицу покурить, выпить кофе и пожаловаться на свою несчастную жизнь.

– Бррр, холод собачий, – жаловалась она, плотнее запахивая на груди «дутую» куртку. Под курткой на Наташе было лишь замысловатое кружевное белье и чулки с подвязками. – Я ваще не знаю, как вы тут живете в этой Москве. Я уж два года тут, солнца, считай, ни разу не видела. Я сама-то с Мариуполя, у нас сейчас лето еще, жа-а-арко. – Она тоскливо посмотрела в серое набухшее непролитым дождем небо.

– Ну и ехала бы домой, – посоветовала Рита. – Чего тебе тут ловить? Порево небось и там снимают.

– Та ты шо, думаешь, я для удовольствия тут корячусь, что ли? – возмутилась Наташа. – А, ну конечно, трахайся на здоровье, еще и деньги получай! Да мне эта срань вон где сидит. – Она ребром ладони легонько стукнула себя по шее. – Я ваще, если хочешь знать, парикмахер по образованию, в Москву ехала в салоне красоты работать. Это все ублюдок этот…

Она осеклась. Из дверей подвала появился Гнус, словно почувствовав, что речь шла о нем.

– Наталья, ты чего отдыхаешь? А ну марш к станку! – распорядился он.

– Ща иду, – неприязненно отозвалась она, продемонстрировав Гнусу тлеющую сигарету. – Докурю только.

– Ну, смотри мне. Чтоб быстро. – Гнус снова исчез за подвальной дверью.

– Урод гребаный, – шепотом выругалась Наташа. – Мы приехали с подружайкой моей, Нинкой. Типа по объявлению – салон красоты «Венера». Этот говнюк нас встретил, такие песни пел, такое обещал. Мы, дуры колхозные, уши развесили. А там оказался интим-салон. Сечешь?

– Угу, – кивнула Рита, быстро соображая. – А чего вы обратно домой не уехали сразу?

– Ну да, а дома-то жрать че? – дернула плечом Наташа. – Думали, хрен с ним, подзаработаем немного, раз уж так вышло. Может, в Москве зацепимся. А говнюк этот… Тебе, говорит, сиськи сделать надо, а то некрасиво. Я тебе бабла одолжу, потом отдашь. И паспорт, главное, сука, отобрал, пока, типа, долг не верну. И вот я, блин, на него корячусь и корячусь, уже, блин, не знаю, сколько бабла ему слила, а все еще должна остаюсь.

– Ясно, – понимающе кивнула Рита. – А паспорт твой все еще у него. И он теперь хоть десять лет может тебе говорить, что долг еще не покрыт, тебе все равно придется отрабатывать, пока твой паспорт у него. Так?

– Ну! – кивнула Наташа. – Я уже два года пашу на него как лошадь. И все еще должна, понимаешь? Подружке моей повезло, она Семке Калининскому приглянулась – ну слыхала, авторитет такой на Москве? Он ее и выкупил. А я… Так, пока не сдохну, и буду на этого недоноска работать. А у меня, между прочим, дочка там, дома, в селе. В первый класс уже пошла.

Наташа сплюнула под ноги, запустила бычком в облезлый куст и, доверительно наклонившись к Рите, прошептала:

– Иногда думаю, может, отравить его, суку?

Рита покачала головой:

– Не, Наташ, травить не надо, попадешься. Но кое-что сделать можно.

– А что? Что? – оживилась Наташка.

– Погоди. Надо подумать. Потом все расскажу, обещаю, – заверила ее Рита. – Ты иди пока.

И Наталья, недоверчиво покосившись на нее, похромала как усталая лошадь, понурив голову, обратно на съемочную площадку. Рита же, прикурив еще одну сигарету от дотлевшей первой, сморщила лоб и прикусила костяшки пальцев.

Наташкина история отчего-то вызвала у нее сочувствие. Не то чтобы она вдруг возомнила себя Робин Гудом. Но помочь этой провинциальной наивной девчонке, так по-дурацки вляпавшейся в историю, хотелось. К тому же уж слишком мерзким был Гнус. А Рита в своих поступках всю жизнь предпочитала руководствоваться не общими соображениями морали, а личными симпатиями. Наташка нравилась ей, а Гнус – нет. Значит, Наташке она поможет, а Гнуса выставит идиотом. К тому же решить эту непростую задачку будет ой как интересно. И Рита погрузилась в размышления, чувствуя, как приятно бегут вдоль позвоночника мурашки в предвкушении опасного приключения.

Марат не слышал в общем радостном оре своего голоса и оттого не понимал, орет ли он сам или просто стоит, разинув рот. Минуту назад в помещение вбежал Гас, вращая шалыми от счастья глазами, и крикнул:

– Дембель, мужики! Дембель!

И все парни их призыва повскакали со своих мест и хором дружно заорали – кто яростно матерился, кто просто надсадно заходился на одной ноте. И Марат вскочил вместе со всеми, только вот не мог понять – кричит он тоже или нет? Или просто так саднят растянутые губы, и язык онемел от напряжения.

Дембель!

Домой…

За окном поезда тянулись, то провисая, то вздымаясь вверх, тяжелые провода линии электропередачи. Мелькали деревянные столбы с фаянсовыми колпачками предохранителей. Выгоревшая за лето, пожелтевшая трава, кутающиеся в оранжевые лохмотья деревья, города, поселки, деревни. Громыхающие железнодорожные мосты, подернутые зябкой рябью полотнища рек.

Марат стоял в тамбуре и курил. Было странно. Вот, казалось, два года так ждал этого момента – когда вновь станет свободным, никому не подвластным. Казалось, столько всего сразу можно будет сделать. А теперь ему ничего не хотелось. Он даже не знал, куда себя приткнуть, что сделать со ставшим вдруг бесполезным, никому не нужным телом.

Ведь там все еще шла война. Они не победили и не проиграли. Они просто окончили свою службу и уехали. Значит, и никакого смысла в их действиях не было? Просто работа, на которую их временно направили. Просто работа. Теперь она закончилась.

Он ткнул бычок в пепельницу, на мгновение задержавшись взглядом на следах ожогов на руках, а потом вернулся в вагон, растянулся на верхней боковой полке и заснул без сновидений.

На нужную ему станцию поезд прибыл утром. Марат вскинул на плечо рюкзак, ступил на перрон. Втянул носом воздух родного города. Коротко отметил про себя – вон того магазина не было, а там дерево росло, срубили, наверное.

Он по-прежнему ничего не чувствовал. Ожидал, что обрадуется до сумасшествия, увидев знакомые улицы, что, может, ему станет тяжело, защемит в груди. А оказалось, просто ступал тяжелыми берцами по асфальту – и ничего не ощущал.

В армии он потратил немало времени на то, чтобы научиться отключать эмоции. Чтобы не сойти с ума, выжить, выстоять. В конце концов, отработал этот навык до автоматизма – прикусить подушечку пальца, зажмурить глаза, глубоко вдохнуть – и все чувства отступали. Боль, тоска, сострадание, ужас – ничего больше не было внутри, он становился просто телом, хорошо отлаженным механизмом. Но потом эмоции всегда возвращались. А теперь… Марат испугался бы, если бы мог – страх тоже отключился вместе со всеми остальными чувствами.

«Вон там, за углом, Лехин дом, – думал он, шагая по улице. – Только Лехи там больше нет. Леха погиб. А перед этим у него сгорела вся кожа. Потом я выстрелил ему в висок. Его хоронили в закрытом гробу. А я обещал его матери, что присмотрю за ним, что все будет хорошо. Обещал».

«Вот здесь, на школьной спортивной площадке, Рус учил меня подтягиваться. Мне было семь, я был тощий, как гвоздь, и с меня съезжали штаны – баба Дина купила «на вырост». Рус смеялся и говорил, что зацепит подтяжки мне за уши. Рус тоже погиб. Уже почти три года. Земля на могиле, наверное, просела и поросла травой».

За спиной, на оставленной им станции, истошно взревел гудок поезда, и Марат вздрогнул. Его словно кольнуло что-то. Как будто этот резкий тревожный звук пробил первую брешь в сковывавшей его душу ледяной корке. И теперь по ней медленно, неохотно расползалась паутина трещин. Марат еще не мог разобрать, что именно почувствовал – радость, боль, волнение, ожидание. Только понимал, что звенящая ледяная пустота внутри начала понемногу оттаивать, оставляя после себя саднящее, бьющее по нервам острое ощущение жизни.

«Рита… – подумал он. – Маруся моя! Я скоро тебя увижу».

На родной улице ничего не изменилось. Может, лишь какие-то старые домики еще больше развалились, ушли в землю. Вот соседи, кажется, подновили забор. А во дворе у Кругловых сияла хромированным боком новая иномарка. И пацаны, гонявшие мяч на пустыре, были незнакомыми – подросла новая смена.

Почти у самого дома Марата окликнул сзади резкий каркающий голос:

– Ты куда это собрался, боец?

Он обернулся и увидел следовавшую за ним носатую старуху в неуклюжем, колом топорщившемся пальто и мальчиковых ботинках. Старуха опустила на землю потрепанный черный саквояж, сунула в рот папиросину и принялась чиркать спичкой, продолжая с веселым интересом поглядывать на Марата. Огонек то и дело гас на ветру, и старая карга, матерясь шепотом, выбрасывала бесполезную спичку и пыталась зажечь новую. Марат подошел к ней, щелкнул зажигалкой, давая прикурить, и только тут узнал ее. Ну конечно, это была соседка Риты, старая бабка-психиатр, Розен-что-то-там. Батон еще предложил ее обворовать, а Рита не позволила.

– Так куда это ты собрался, служивый? – снова спросила старуха, буравя его пристальными черными глазами.

– Домой, – пожал плечами Марат.

– А Динару Юсуповну ты предупредил, что возвращаешься? – вскинула седую редкую бровь психиатриня. – Позвонил или, может, телеграмму прислал?

– Да зачем? – удивился Марат. – Она же рада будет меня увидеть.

– Марат, иди в жопу! – обругала его старуха. – Ты помнишь, сколько лет твоей бабуле? Что она первого внука уже похоронила? Не говоря уж про братьев, про сына-уголовника, не дай бог никому такого? Ты подумал, что с ней будет, если ты заявишься вот так, без предупреждения? А если ее удар хватит на радостях и придется не встречу героя устраивать, а поминки?

Марат наклонил голову к плечу. Похоже, эта носатая карга была права. Странно, ему и в голову не пришло, что нужно предупредить о своем приезде. Считал, что сделает бабке приятный сюрприз, и не подумал о том, что это может оказаться для нее слишком. И что теперь делать?

Он медлил, и старуха вызвалась ему помочь.

– Ладно, стой тут, как памятник Ришелье. Я пойду поговорю с Динарой, хоть как-нибудь ее подготовлю.

Старуха поискала глазами урну, не найдя ее, швырнула бычок на землю и притоптала подошвой ботинка. Затем, подхватив потрепанный саквояж, похромала к дому.

– Постойте! – окликнул ее Марат.

– Что? – она обернулась, сверкнув на Марата цепкими черными глазами. – Ну, говори, что ты там стаптываешь казенные подошвы?

– А ваша соседка… Рита Хромова… как она?

– Маргарита? – переспросила карга. – А она мне больше не соседка. В Москву уехала.

Сердце пропустило удар. Ноги как будто приросли к земле. Еще полчаса назад ему казалось, что он навсегда разучился чувствовать? Какое самомнение! Ну давай, солдат, вались на колени, начинай кататься по земле и грызть рукава от невыносимой боли. Тебе же этого хочется сейчас?

Уехала! Не ждет, не помнит! А ты о чем думал? Два года прошло. Ты думал, тебя не было, и у нее жизни не было? А она у нее была, другая, отдельная от тебя!

На несколько секунд он словно оглох и не сразу понял, что психиатриня продолжала говорить. А она лукаво улыбнулась ему тонким, провалившимся ртом и добавила:

– Спрашивала о тебе. Каждый раз спрашивает, когда звонит.

И Марат почувствовал, как от этих слов окончательно лопнула ледяная корка, сжимавшая сердце, и осколки ее брызнули во все стороны, заполнили грудь, горло, легкие. И дышать стало больно, потому что внутри все кровоточило.

Бабка Дина то бросалась обнимать его, то принималась плакать, гладя его обожженные ладони – он уже отчаялся объяснять ей, что ожоги давно зажили и больше не болят, то начинала ворчать, ругаться, сердито грохотать посудой. Потом роняла какую-нибудь тяжелую сковороду и снова бросалась к Марату, обхватывала короткими руками, целовала, куда могла дотянуться.

– Да что ж ты не позвонил, душемот! Уж я бы приготовилась, стол накрыла. А так мне и угостить тебя нечем. Мне одной-то много ли надо, старухе.

– Бабуль, да все хорошо, – возражал он, уплетая на скорую руку пожаренную бабой Диной картошку. – Ты не переживай.

Она уселась напротив него за стол, подперла круглым кулаком щеку и, улыбаясь, смотрела, как он ест.

– Ну и хорошо, и славно, – повторяла про себя, словно молитву. – Вот ты и дома. Ну, куда теперь? В училище вернешься? А, может, на кирпичку? Там сейчас, говорят, получше стало. Какие-то иностранцы приехали, вроде деньги вложили. Швейцары, что ли, шайтан их разберет…

– Я пока осмотрюсь, – неопределенно махнул рукой он. – С друзьями старыми встречусь, разузнаю, что как.

– Ну, давай, давай, – покивала баба Дина и как-то подозрительно на него покосилась, поджав губы.

– В общем, расклады у нас такие…

Аниська сдул ноздреватую, оседающую серым пивную пену и облокотился на высокий пластиковый стол. Из динамика хрипло орала модная певица Лика. Все та же «стекляшка» – ободранные плакаты на стенах, затоптанный плиточный пол, высокие столы, по которым скользят щербатые пивные кружки. И за стойкой все та же Светка, с лиловыми веками, роман с которой так тщательно скрывал от своей постоянной подруги Леха.

Только теперь их отсюда не гоняют – все совершеннолетние.

Аниська за два года его отсутствия чуть вытянулся и раздался в плечах, хотя вид все равно имел до смешного плюгавый. Даже несмотря на то что для пущей брутальности старый друг выбрил свою мелкую шишковатую голову и сделал наколки на руках. Собственно, и весь общий вид Аниськи – атласно-блестящие спортивные штаны, куртка из кожзама, ботинки с острыми носами – видимо, должен был свидетельствовать о том, что с Маратом сейчас говорит не последний в городе человек.

– Расклады у нас такие, – важно повторил Аниська. – Есть сеть частных аптек по области. Мы с ними работаем. Ну, крышуем, ты понял. Банан у нас за главного.

– Банан? – удивленно усмехнулся Марат.

Кто бы мог подумать, что этот тупоголовый ушлепок поднимется до того, что возглавит бригаду. Или, может, он все детство скрывал свой неимоверно развитый интеллект?

– Ну, я тебе прям сразу всю инфу сливать не могу. Сам понимаешь, сколько всякой дряни можно через аптеки протащить. Фармацевтический склад за станцией помнишь, тот самый? – Аниська осклабился, и Марат отметил, что зубы он так в порядок и не привел. – Тоже под нами теперь. Короче, я все это к чему?

Он доверительно посмотрел на Марата.

– Вливайся к нам, я с Бананом поговорю, он против не будет. Ты теперь, можно сказать, человек военный, будешь у нас… как это?.. служба безопасности, во! Волыну тебе достанем. Ты ж обращаться-то, наверно, умеешь теперь?

– Немного, – кивнул Марат, пряча в уголках рта усмешку.

– Ну вот! – радостно заключил Аниська. – Соглашайся!

– Спасибо. Я подумаю, – сдержанно отозвался Марат, отхлебывая пиво.

– Да че тут думать? – возмутился Аниська. – Какие у тебя варианты-то? На кирпичку вкалывать за полтора копья? Сам же видишь, что кругом творится.

– Я в Москву завтра уеду, – коротко объяснил Марат. – Потом поглядим.

– В Москву… – протянул Аниська и, прищурившись, окинул его взглядом. – Это к Марго, что ли? А я думал, у вас уже все… – Он покомкал рукой подбородок, отхлебнул еще пива и заявил: – Не поедет она с тобой. Не вернется сюда, и не рассчитывай! Я ее летом видел – к матери приезжала. Это уже ваще не наша девочка, москвичка, типа, вся. Прикид там, разговоры, все дела. Она ж теперь эта… как ее?.. творческая молодежь, киношники, вся фигня. Зря скатаешься только.

Марат дернул плечом, процедил сквозь зубы:

– Может, я там останусь.

– В Москве? – насмешливо выплюнул Аниська. – Тебя там ждали, как же! Это тут все знают, кто ты и откуда, я тебя в два счета на уважаемых людей выведу, а там кому ты на хрен нужен, хрен с горы? Тебе хоть переночевать есть где, если Марго… ну, короче, если не сложится у вас?

– Разберемся, – сухо ответил Марат.

Он отодвинул пустую кружку, поднялся из-за стола и шагнул к выходу.

– Стой! – окликнул его Аниська. – Че ты сразу, как этот. Я ж ниче такого… Ладно, держи. – Он нацарапал что-то на обрывке чека и сунул Марату. – Это кореш мой, обратишься к нему, если проблемы будут. Он свой парень, на кладбище работает.

Марат, не удержавшись, рассмеялся:

– Ну ты оптимист, Анисимов!

– Да я не к тому, типун тебе… – отмахнулся тот. – Кладбище – это ж золотое дно! Сам понимаешь, какие у людей проблемы бывают – прикопать там кого, чтоб не нашли… Короче, Дроныч на своем месте царь и бог, у него много серьезных пацанов в должниках ходит. Если че надо будет, он поможет, подскажет, к кому обратиться. Понял?

Марат повертел в руках бумажку и сунул в карман форменной военной куртки.

– Понял. Спасибо, Анись, я буду иметь в виду. А ты, я смотрю, действительно серьезным человеком заделался, уже и в Москве контакты имеешь.

– Да не, до Москвы мне далеко еще, как до Луны пешком, – осклабился Аниська. – Дроныч – он родственник мой, вообще-то. Брательник троюродный. А я родню уважаю, особенно полезную.

– Ладно, Анись, я понял. Спасибо тебе еще раз. Увидимся!