Текст книги "Эсфирь"

Затем в большой повозке с золоченым балдахином прикатил толстый Адмафа, отец царского визиря Амана, большой любитель медового шербета и прочих восточных сладостей. Артаксеркс принял его, как подобает принимать великого князя.

Четвертым из семи приближенных к царскому престолу прибыл князь Фарсис с красными, воспаленными от песчаных бурь глазами. Артаксеркс принял его, как подобает принимать великого…

После него во дворец на пир явился хитроумный Мерее, князь древнего персидского рода, дальний родственник царя. Артаксеркс принял его, как подобает принимать…

Шестым по очереди с огромным караваном верблюдов перед царем предстал медлительный, словно спящий на ходу великий князь Марсена. Артаксеркс принял его, как подобает…

Наконец, последним в Сузы прибыл старый Мемухан, опираясь одной рукой на палку, а другой на плечо своего крепкого, низкорослого евнуха.

Артаксеркс его принял… Он уже изнемогал от всех этих ритуалов!

Обширное княжество Мемухана находилось всего в трех днях и ночах не слишком скорой езды от престольного города. Но великий мидийский князь всегда приезжал во дворец самым последним из почетных гостей.

По древности крови Мемухан считался главным после царственных Ахменидов. К тому же он был старше остальных князей по возрасту. Так что излишняя спешка и угодливость была ему не к лицу. Мемухан и держался почти как царь мидийский, а не как князь. Он ходил по дворцу с негнущейся спиной, опираясь на позолоченный жезл. И вид у него был такой надменный, будто он держал в руках царский скипетр, а не дорогую старческую клюку, помогающую хоть как-то справляться с немощью. Он был так стар, что, когда строился небосвод, Мемухан, наверное, уже тогда подавал кирпичи и раздавал ценные советы.

Артаксеркс принял Мемухана, как подобает принимать великого князя. Но не более того. И уж вовсе не как великого мудреца, знающего прежние времена и законы. И тем более не как своего главного наставника и советника. Пришла пора показать всем, что старые времена ушли в прошлое, а теперь настало все новое.

Наступил третий год царствования Артаксеркса на персидском троне. Целых два года подданные, затаив дыхание, ожидали от молодого горячего царя немыслимых действий и распоряжений, страшились непредсказуемых и грозных событий. Но все это время Артаксеркс, сын Ксеркса, как будто лишь собирался с могучими, нерастраченными силами: вел переговоры с князьями, с начальниками двадцати сатрапий, учрежденных еще при Дарии, засылал в разные концы света свои «глаза и уши», строил в Ливане корабли, укреплял пограничные военные поселения и тайно готовился к грандиозным сражениям.

А главное – невероятно быстро на глазах у изумленных горожан Артаксеркс отстраивал Сузы. Он доводил до полного великолепия и без того роскошные дворцовые постройки, воздвигнутые когда-то Дарием Ахменидом. И не только царский дворец: отдельные дома для жен и гостей, подземелья для хранения сокровищ и архивов, фонтаны, сады, цветники – все здесь стало неузнаваемо прекрасным, словно вместе с новым правителем помолодели даже и камни.

Теперь дворцовые постройки были со всех сторон окружены новыми, еще более высокими стенами с покрытыми глазурью зубцами, а также многочисленными воротами: главными, садовыми, запасными. Возле каждых ворот день и ночь стояли стражники в ярких нарядных одеяниях с начищенным до блеска оружием. Создавалось ощущение, что во дворце царил нескончаемый праздник.

На Востоке законы простые: кто больше привезет подарков – тот и лучший друг, кто богаче всех – тот и владыка. Артаксеркс быстро устроил так, что дары и сокровища со всего мира широкой рекой потекли в Сузы.

Скоро горожане поняли: они родились на свет под счастливой звездой. Из далеких стран в столицу потянулись караваны с редкими товарами, оживилась торговля, на улицах зазвучали незнакомая речь и музыка. Цены на дома в Сузах за два года поднялись в десятки раз, плату за землю принимали только чистым золотом, город разрастался с невиданной быстротой и стал считаться чуть ли не центром всего мира. Здесь были самые ровные каналы и тучные поля, лучшие банкирские дома, ссудные кассы, судейские конторы и дворцы для приема иноземных послов.

И вот теперь, в течение ста восьмидесяти дней, в Сузах проходила череда великолепных приемов и пиров для великих князей и их слуг, для главных сатрапов страны, правителей областей и начальников персидского и мидийского войск. Артаксеркс хотел, чтобы все своими глазами смогли увидеть его могущество и щедрость и после этого с еще большим рвением служить персидскому престолу.

В завершение череды пиров Артаксеркс задумал сделать большой семидневный праздник для простого народа – для всех жителей Суз, чтобы даже самые неблагодарные стали с благоговением произносить его имя и рассказывать потом своим детям и внукам о щедрости царя.

Сузы издавна негласно считались городом Дария Ахменида, который правил на персидском троне тридцать шесть лет и умер своей смертью, успев совершить немало славных дел для процветания своей державы. Дарий Ахменид гораздо чаще побеждал в сражениях, нежели его вспыльчивый, неукротимый сын Ксеркс. За свою жизнь дед Артаксеркса выиграл девятнадцать битв и низложил девять царей, после чего подданные стали называть его царем царей и Великим Дарием. Он сумел ловко наладить сбор податей. Персидские сатрапии до сих пор жили по прежним законам и расплачивались за товары дедовскими монетами – золотыми дариками. Особенно великий Дарий любил строить дороги. И теперь люди называли любые дороги «тропами Дария», кто бы их ни проложил.

Великолепные дворцы Дарий тоже строил. Артаксеркс не раз с ревнивой гордостью перечитывал высеченный на камне отчет своего деда о том, как проходило сооружение царского дворца в Сузах. Дарий перечислял, из каких далеких стран были доставлены материалы для его строительства, какие мастера отличились при его постройке…

«Земля была вырыта глубоко, гравий засыпан, сырцовый кирпич формован, – повелел выбить Дарий на камне. – Кедр доставлен с горы Ливан. Ассирийский народ доставил его до Вавилона, а в Сузы его доставили карийцы и ионийцы. Дерево доставлено из Гандхары и Кармании. Золото, которое здесь использовано, доставлено из Лидии и Бактрии, а самоцветы, лазурит и эбеновое дерево привезены из Согдианы. Бирюза, которая использована для строительства, доставлена из Хорезма, серебро и эбеновое дерево – из Египта, украшения для стен – из Ионии, слоновая кость – из Эфиопии, Индии и Арахосии…»

Вот какой размах, а вместе с тем – тщательность проявил Дарий Ахменид при строительстве столицы, которая теперь по наследству досталась его внуку Артаксерксу.

Тело Дария Великого уже давно покоилось в скалах Накш-и-Рустам неподалеку от Персеполя, в огромной гробнице, украшенной каменными плитами с изображением многих его подвигов. Но персы вспоминают о нем гораздо чаще, чем о недавнем своем владыке, убитом заговорщиками, – Ксерксе.

Вместо принятого титула Ксеркс Великий народ нередко называет его Ксерксом Железным, Ксерксом Жестоким, несмотря на то что Артаксеркс приказал строго наказывать всякого, из чьих уст выйдет хотя бы одно дурное слово об отце.

Артаксеркс еще раз посмотрел в окно на дворцовую площадь, где с утра собралась огромная толпа людей. Всем хотелось хотя бы в последний день непременно попасть на царский пир. Кто-то рвался туда уже и по второму, и по третьему разу.

Издалека площадь была похожа на многоцветное озеро, со дна которого к небесам доносился нарастающий гул.

«Вот и обо мне тоже народ будет рассказывать легенды и слагать песни, – горделиво подумал молодой царь. – Надо распорядиться: пусть тех, кто пришел с детьми, пропускают в первую очередь. Дети лучше запомнят, как могуч их царь и…

4

…семь великих князей».

Каршена, Шефар, Адмафа, Фарсис, Мерее, Марсена и Мемухан – семь великих князей персидских и мидийских – сидели возле трона царя, с важным видом пили вино и многозначительно молчали.

Особенно надутым и как всегда недовольным выглядел старый Мемухан, привыкший выдавать себя за мудреца. Сегодня он крепко сжал лиловые губы и сидел, молча поглаживая палку и покачивая головой, словно все еще продолжал спорить с царем и мысленно читать ему наставления.

Слишком многое из того, что делал молодой и своенравный Артаксеркс, не нравилось Мемухану, великому князю мидийскому. Он уже не раз высказал свои недовольства царю, но не прямо, а витиеватыми намеками.

Прежде всего, Мемухан был противником пира для простолюдинов: никогда раньше персидские цари не опускались до того, чтобы позволить простым горожанам есть на царском золоте и топтать грязными сандалиями дворцовые плиты.

– Так-так-так, времена меняются. Я слышал, на греческих островах сейчас устанавливаются правила, которые они называют демократией, – задумчиво произнес Мемухан, словно обращаясь к своей палке с наконечником из слоновой кости в виде львиной головы с раскрытой пастью.

– Так-так, там у этих греков уже даже женщины дают мужчинам советы. И чуть ли не решают за них, кому и с кем воевать. А ведь это самое последнее дело. На островах все перевернулось с ног на голову. Но не зря мудрые люди говорят: «Поведешься с черным котлом, сам черным от копоти станешь, быстро с ног до головы перемажешься». Вот так-то…

Мемухан вроде бы и не говорил вслух ничего дерзкого, но остальные князья угадывали его мысли и в такт кивали головами, словно подтверждая: так можно далеко зайти! Если все делать «по-гречески», то, спрашивается, зачем вообще нужен царь и великие князья? Пусть тогда все дела решаются толпой оборванцев на общих сборищах! А если у подданных нет страха перед троном, о каком послушании можно говорить? И к чему вообще разводить иноземные глупости вокруг персидского престола, который должен возвышаться над всеми народами?

Что касается военных дел, то и тут Мемухан сумел подпустить яду. Все эти дни великие князья обсуждали предстоящий поход на египетский Мемфис, где непокорные подданные перестали, как прежде, считаться с властью персидских царей. Разумеется, в Мемфис требовалось срочно посылать войско, чтобы подавить мятеж в городе, пока он не охватил всю страну.

Но когда Артаксеркс объявил о том, что сатрап Сирии, верный Мегабиз, известный тем, что собирает в своей области самые большие подати для царской казны, вызвался самолично повести войско на Египет, старик Мемухан скривился с таким видом, будто хлебнул желчи.

– Так-так-так… я о том и говорю, – промолвил Мемухан. – Сколько ни сиди на дне моря, все равно рыбой не станешь. Зачем сатрапу возглавлять царское войско? Что-то здесь не так… Пусть и дальше собирает подати для царской казны, раз у него это получается… Мало ли в Персии прославленных полководцев, помимо этого выскочки Мегабиза?

И остальные великие князья, которые только что наперебой хвалили Мегабиза, вторя речам Артаксеркса, с озабоченным видом зацокали языками, принялись украдкой переглядываться между собой и тяжело вздыхать.

– Я доверяю Мегабизу, как самому себе, – резко проговорил Артаксеркс, желая разом пресечь нудное стариковское ворчание. – Если Мегабиз чувствует в себе силу полководца, пусть идет с войском в Египет. Я завтра же пошлю ему указ со своим на то повелением…

– А я так скажу: не место двум мечам в одних ножнах, так-то… – пробормотал себе под нос Мемухан и зачем-то засунул палец в открытую львиную пасть на набалдашнике клюки.

Шефар сидел рядом и слышал эти слова. Он понял, что имел в виду старый князь. Но владыка не расслышал его бормотания и только грозно нахмурился.

У Артаксеркса никак не укладывалось в голове, что великий князь Мемухан давал советы еще его деду – Дарию Ахмениду и хорошо помнил те времена, когда в персидском царстве ввели в обращение первые золотые дарики, сделанные, кстати говоря, тоже по образцу греческих монет.

На персидских монетах Дарий был изображен в полный рост, с луком в одной руке и с колчаном стрел за плечом. Голова владыки, отчеканенная на золоте, получилась неестественно большой, как у какого-то зверя. Один из пленных самосских ювелиров попытался высмеивать неуклюжие монеты, и, разумеется, за свой длинный язык он был немедленно казнен. Никто давно не обращал внимания на неудачный портрет, а Мемухан и об этом помнил…

Вот и теперь Мемухан, сидя в тронном зале, точно так же, как когда-то с Дарием, а затем с его сыном Ксерксом, обсуждал с молодым царем вопросы войны и мира. Он так же хитро щурил черные бисерные глазки, потирал с противным шелестом желтые сухие руки. И при этом был все еще жив – живее великих царей, которые лежали в своих могилах.

В облике старика Мемухана, в его прямой спине – словно под кожу запрятан железный кол – Артаксеркс видел тайный вызов всей династии Ахменидов и себе лично. Казалось, будто великие цари, которых подданные называли бессмертными и величали в молитвах сыновьями богов, один за другим уходили в черную бездну небытия.

А Мемухан продолжал невозмутимо сидеть возле трона, на котором поменялись уже три владыки, все также пил вино и стучал по полу палкой.

В его многозначительных вздохах Артаксерксу так и слышалось: «Мене, текел, упарсин…

«Мене» – исчислил Бог царство твое и назначил ему конец; «текел» – ты взвешен на весах и найден очень легким…»

Но осталось выдержать всего один, последний день – и великий пир в Сузах станет легендой, которую народ долго будет передавать из уст в уста.

Мудрецы говорят: «Брось в воду камень, а потом спокойно смотри, как расходятся по воде круги».

Артаксеркс бросил этот камень, сделав для подданных то, чего никогда не было даже при Дарии и тем более – при скупом и суровом отце. К тому же у него есть поддержка…

Артаксеркс повернул голову туда, где сидел Аман Вугеянин, поглядел на его молодое лицо, на большой, с аппетитом жующий рот, на губы в красном вине и сразу же почувствовал себя гораздо спокойнее.

Мемухан недоволен еще и тем, что в последний день пира возле царя сидели не только семь великих князей, как было заведено с незапамятных времен, но и царский визирь Аман, а еще некоторые приближенные к трону царские евнухи и другие придворные.

Старый мидийский князь видел в этом все то же «позорное гречество», а потому больше обычного разговаривал со своей палкой. Когда визирь обращался к нему с вопросами, Мемухан нарочно притворялся глухим и немым.

Аман Вугеянин, сын толстого князя Адмафы, был любимцем и давним другом царя Артаксеркса. Вступив на престол, Артаксеркс приказал считать Амана вторым человеком в державе и поставил его власть выше княжеской, чем совершенно сразил великих князей. Не было второго такого человека во всем царстве, с кем владыка столь часто пил вино, играл по вечерам в кости или шахматы, от кого благосклонно выслушивал шутки и городские сплетни.

Аман Вугеянин был лет на десять старше Артаксеркса, но держался с ним на равных, как сверстник. Низкого роста, чернявый и кривоногий, он даже внешне во всем отличался от царя. Амана никто никогда не видел серьезным и задумчивым, и склонный к сомнениям Артаксеркс невольно сравнивал советы своего визиря с бодрящим вином, помогающим без труда разрешать любые сомнения.

На смуглом лице Амана первым делом бросался в глаза большой рот с белыми и очень острыми зубами. Этот рот то хохотал, то скалился от ярости, то смачно пережевывал пищу, то выдавал непристойные шутки – и при этом словно бы жил своей отдельной жизнью. Губы Амана лишь слегка прикрывали пасть хищника, готового перегрызть горло всякому, кто осмелится посягнуть на трон царя Артаксеркса.

Аман был самым преданным другом, самым верным из верных – и молодой владыка любил его за это.

«Твоего слова будет держаться весь мой народ, только престолом я буду выше тебя», – так сказал однажды Аману царь Артаксеркс и сдержал обещание.

Семь великих князей, как один, воротили от Амана нос. «Они – старые, трухлявые, а мы – молодые, с горячей кровью, где им нас понять? – смеялся Аман Вугеянин, оставаясь наедине с Артаксерксом. – Скоро князья разъедутся по своим кочкам, а мы останемся в Сузах, будем здесь веселиться и пировать с нашими женами и наложницами».

– Никогда не будет такого в Персии, чтобы женщины занимались мужскими делами, – сказал Аман, шумно отхлебывая вино из золотой чаши и нарочно обращаясь к Мемухану, который старательнее других отворачивал от него лицо. – Потому что жены совсем для других сражений предназначены, разве не так?

Что и говорить, стоит некоторым мужчинам выпить слишком много сладкого вина, как они сразу же начинают рассказывать о своих победах над врагами и над женщинами.

Аман, сын Адмафы, как раз и был из таких людей. Его прозвище Вугеянин – Хвастун – появилось еще в детские годы, когда он подробно расписывал сражения, в которых никогда не участвовал, и прелести девиц, которыми он никак не мог наслаждаться по малости лет.

Но теперь у Амана Вугеянина был самый большой гарем в Сузах, хотя женскому дому визиря положено быть вторым по величине и роскоши после царского. Приписывали это лишь независтливому нраву Артаксеркса и его увлеченности царицей Астинь.

Ко всему прочему, Артаксеркс самолично издал указ, чтобы все дворцовые слуги и стражники падали ниц перед Аманом, как если бы перед ними был сам царь.

Аман Вугеянин еще раз весело осмотрел сидящих за столом, словно хотел сказать: эй, зачем вообще пить вино, если не веселишься? И что за веселье без женщин или хотя бы без рассказов о прелестях юных жен?

– Со своими женами я часто бываю пьяным и без вина, – громко похвастался Аман Вугеянин, – а с самыми юными наложницами невидимый виночерпий словно бы потчует меня терпким багряным вином, которое по вкусу не сравнится ни с каким другим…

Артаксеркс всем телом развернулся в сторону Амана и принялся слушать его с возрастающим вниманием. По мутному взору царя было заметно, что он тоже выпил сегодня лишнего. На его скулах и шее проступили красные пятна.

– Уста их – как рассыпчатый сахар. Да, вах-вах, как сахар, мед и кунжутная халва, – продолжал, закатив к потолку глаза, говорить Аман Вугеянин. – Три дня назад мне привезли новую жену из Хорезма. Она похожа на бутон красного тюльпана, который вот-вот должен раскрыться на рассвете от первых лучей солнца. Вот уже три ночи подряд я только ее призываю к себе. У нее такой гладкий живот и гибкий стан, словно из кипариса. Но и про красавицу из Бактрии я тоже не забываю. Да и как забудешь ее пушок над алым ртом? Из этого источника черпаю я поцелуи и свои силы…

Но Аман не договорил, потому что Артаксеркс вдруг грохнул о стол тяжелый кубок с вином и произнес одно слово:

– Астинь! – а потом еще раз, уже хрипло: – Царица Астинь! Она лучше всех!

Молодой царь обвел присутствующих горящим взглядом. Лицо его пылало, глаза сделались красными, как раскаленные угли.

– Все, что ты говоришь сейчас, Аман, про всех своих жен вместе взятых, можно сказать про одну мою Астинь, – произнес Артаксеркс в наступившей тишине. – На всей земле, во всех двадцати семи областях от Индии до Эфиопии нет никого, кто мог бы сравниться с красотой царицы Астинь. Вы не верите мне? Сейчас все, все в этом убедятся!

Артаксеркс указал одному из своих евнухов жезлом на дверь и громко приказал:

– Сейчас же приведи царицу Астинь перед мое лицо в царском венце, чтобы я мог показать всем князьям ее небесную красоту.

А заметив усмешку старого Мемухана, царь гневно ударил по столу жезлом и прибавил:

– Нет, не только князья – пусть весь народ, собравшийся на пир в царском дворце, своими глазами увидит сегодня красоту царицы Астинь. Скажи, чтобы она нарядилась в белое платье из самого тонкого шелка и чтобы она…

Глава вторая
Перстень Астинь

1

…была как белая лилия.

Женщины тихо перешептывались между собой:

– Смотрите, наша царица Астинь – как ароматная белая лилия. Даже от ее тени исходит влажная прохлада.

Это сравнение придумала Зерешь, первая жена царского визиря, и теперь его тихо передавали по кругу, чтобы именно в таких словах рассказать потом домашним про женский пир, устроенный в отдельном зале дворца для царицы Астинь и ее подруг.

Как лилия, да, как белая водяная лилия… Правда, передать словами удивительную красоту царицы было не легче, чем удержать воду в горсти.

Знатнейшие женщины города Сузы, собравшиеся сегодня во дворце, нарядились в лучшие платья, надели драгоценные украшения. Многие из них редко выходили за ворота своих богатых домов и месяцами никого не видели, кроме мужа, детей и слуг. На всех гостьях сегодня были парадные головные уборы, отделанные золотом и серебром, ожерелья и бусы из драгоценных камней, серьги и подвески в волосах, многочисленные кольца на руках.

Нашлись за столами такие, кто сразу дал волю острым языкам, слишком долго пролежавшим в ножнах покорности.

– Точно, наша царица как белая лилия, – шептались они, загораживая рты надушенными ладонями. – От нее даже пахнет тиной и речным илом. Как бы здесь не заквакать! После целой реки выпитого медового вина хочется поскорее запеть песни…

Слушая это беспечное хихиканье, трудно было представить, что многие из подруг Астинь каждый день считали оставшиеся до женского пира дни, обдумывали любую бусинку, загодя принимали бодрящие ванны и делали все возможные притирания, чтобы выглядеть во дворце не хуже других.

Астинь в золотом венце на голове восседала за столом выше остальных женщин. По обе стороны от нее стояли две молоденькие чернокожие служанки и обмахивали царицу опахалами из страусиных перьев. Все должны понимать: жен и наложниц у царя может быть сколько угодно, но божественная супруга, которая родит наследника престола, – только одна, несравненная.

Высокую шею царицы в несколько рядов окружали бусы из жемчуга. Ее платье было расшито тысячами голубых лазуритовых бусинок. В тихой задумчивости Астинь и впрямь была похожа на белую лилию, плавающую по водной глади среди кувшинок и других прибрежных цветов.

Многие мужчины мечтали увидеть вблизи на удивление белое, будто бы даже прозрачное лицо царицы Астинь. Но лишь в своих беспокойных снах могли они вдоволь любоваться перламутровыми щеками избранницы Артаксеркса, считавшейся самой красивой женщиной во всем царстве.

По персидским законам и понятиям о женской чести только царь, несколько избранных евнухов, женщины-подруги и служанки царицы могли спокойно лицезреть супругу царя. Астинь нельзя было появляться в людных местах, чтобы не разжигать в мужчинах напрасных желаний. Она могла обедать лишь наедине с царем, приходить ночью к нему на ложе и старательно прятать свою красоту от жадных, завистливых глаз.

Два года назад, в самом начале правления Артаксеркса Великого, была доставлена к нему из маленького городка близ Лагаша юная красавица Астинь. Она сразу же сумела понравиться молодому царю больше других наложниц. Даже в сильную жару маленькие груди и бедра Астинь излучали приятную прохладу и доводили молодого царя до озноба.

На теле Астинь невозможно было найти ни малейшего изъяна – ни царапины, ни шрама, ни расчесов, ни мелкой болячки. Насекомые, приносящие нарывы и лихорадку, словно бы сговорившись между собой, облетали Астинь стороной. Само солнце обходило ее беспощадными огненными стрелами, от которых у других кожа делалась темной и грубой.

А ведь родом Астинь была из краев бесконечных болот, где от летней жары вода к ночи делалась горячей, а от укусов местных насекомых на лицах появлялись шишки, которые целый год истекали гноем и могли свести в могилу, если не прижечь их каленым железом.

Поэтому многим было ясно: малютка Астинь со своим ясным личиком, непривычно белыми ручками и ножками, подраставшая в доме дальних родственников великого князя Мереса, вовсе не простое существо. Она с младенчества была отмечена знаками божества, а значит, судьба ее обещала быть сияющей и необычной.

Когда после внезапной смерти Ксеркса на персидском троне воцарился его сын Артаксеркс Лонгиман, Астинь как раз достигла поры первого цветения. Тогда во всех областях персидской державы появились наблюдатели на быстроходных лошадях, царские вестники и посланники, собиравшие повсюду красивейших девиц для царского гарема.

Хитрый князь Мерее, дальний родственник царя, быстро понял, как можно без лишних трудов обрести царскую милость. Он самолично доставил Астинь во дворец в Сузах, назвав ее лучшим из своих подарков. И ведь не прогадал! Все правильно рассчитал князь Мерее за одну Астинь он получил столько золота, что смог купить несколько десятков дорогих лошадей для своей конюшни и в каждый свой приезд ко дворцу получал от Артаксеркса новые богатые дары.

– Посмотри, а все же тяжел, слишком тяжел царский венец для тонкой шеи царицы Астинь, – тихо прошептала на ухо своей подруге Зерешь. – Я бы не хотела носить венец, в котором нельзя ни вволю потанцевать, ни даже просто покачать головой под звуки арфы.

– Бедняжка Астинь, – заметила подруга, поправляя на своей голове перевязь, расшитую разноцветным бисером. – Она такая бледная и печальная, потому что напротив нее уселась верховная жрица лунного храма. И смотрит таким взглядом, что Астинь боится лишний раз поднести к губам чашу с вином. Уж лучше сидеть под столом, чем на тронном месте напротив жрицы…

– Да, она очень страшная, эта лунная жрица, – заметила третья женщина, и все с ней согласились, хотя вряд ли смогли бы объяснить, что именно они имели в виду.

Лунная жрица по имени Синтара была женщиной не слишком молодой, но и не старой. Не красавицей, но и не слишком уродливой. Не толстой и не худой. Не веселой и не печальной. Она была неуловимой и жутковатой, как мерцающая лунная дорожка на темной ночной воде. Рядом с ней почему-то всем становилось не по себе.

Лунная жрица была посвящена в какие-то высшие таинства, недоступные простым смертным. Свои знания она могла передавать только ученикам и посвященным, конечно же, явно не за пиршественным столом. Поэтому было непонятно, о чем с ней говорить.

Все украшения Синтары были сделаны из чистого серебра: большие, свисающие до плеч серьги в виде двух полумесяцев, амулет на шее в виде нарождающейся луны, серебряный гребень в волосах с начертанными на нем непонятными знаками и символами. Но никто из гостей не смел расспрашивать, что означают эти знаки. Все знали: праздное любопытство по части небесных секретов заметно сокращает дни жизни.

Даже маленькие дети помнили: нельзя показать пальцем ни на луну, ни на небо, иначе палец отсохнет, а человек после этого в три дня может умереть среди ночи от неведомой болезни.

Светлые глаза лунной жрицы тоже словно отлиты из серебра – серые и пронзительные. Женщины на пиру старались в них не заглядывать.

Но Синтара и сама почти ни на кого не обращала внимания. Она неотрывно глядела на царицу Астинь, отчего бледные щеки царицы становились еще бледнее.

Верховная жрица храма лунного бога Син явилась на женский пир незваной, заявив, что ей повелели сделать это небесные светила. Уселась на почетное место жены царского визиря, на какое-то время спутала все танцы и песни…

Но вскоре женщины перестали обращать внимание на Синтару, настроили свои арфы, стали по кругу петь песни… Когда же очередь дошла до лунной жрицы, она неожиданно для всех тоже взяла в руки позолоченную арфу и запела, по-прежнему неотрывно глядя в лицо царицы Астинь.

Голос ее оказался резким, как у ночной птицы:

 
Никому не остановить всепожирающий поток,
Когда небо гремит и дрожит земля,
Когда матерей и детей окутывает тьма,
Накрывает их, словно платком,
Окутывает саваном,
А зеленый тростник склоняет под ударами свои стебли.
Никому не остановить поток с неба.
И никому не остановить поток времени,
Пожирающий все на своем пути.
Ни рабыне, вяжущей тростник,
Ни прекрасной видом царице…
 

Допев, лунная жрица облокотилась всем телом на инструмент. В наступившей тишине было слышно, как арфа все еще продолжает жалобно скрипеть, хотя музыка уже смолкла.

– Что это за песня? – тихо спросила царица Астинь. А потом добавила: – Она не подходит для пира. Это не застольная песня. Наверное, ее исполняют во время какого-то обряда, который мы не знаем.

– Похоже, так и есть, – согласилась жрица. – Но бывает, что и пир становится обрядом, который понимают лишь посвященные. Не зря же я сегодня к вам пришла. Иногда пир – это обряд, который отделяет прежнюю жизнь от новой, другой.

– Что ты хочешь этим сказать, Синтара? – Астинь повела плечами, будто ей вдруг стало зябко.

– Только то, что уже сказала, царица.

– Конечно, ведь после хорошего пира еще долго хочется петь и веселиться! Как будто начинаешь жить снова! – воскликнула одна из самых молодых и веселых девушек.

– Скажите, почему мужчины каждый день устраивают себе праздники, а нам дозволено собираться вместе лишь в редкие дни? – поддержала ее подруга. – Значит, мы должны теперь так веселиться, чтобы хватило на месяц, а то и вовсе на целый год…

Как раз в это время слуги принесли на подносах лакомства из меда, орехов и буйволиного молока, а также кувшины с новым вином. Все начали пробовать сладости и вино. Все, кроме лунной жрицы, которая по-прежнему в упор разглядывала царицу Астинь, будто хотела прочесть по лицу ее судьбу.

– Почему ты не пьешь вина, Синтара? – почти прошептала царица Астинь. – Или тебе не нравится вино из царских кладовых?

Тогда жрица снова навалилась на арфу, ударила пальцами по струнам и пропела:

 
Мой лунный бог – слаще хмельного вина.
У моего бога и в губах, и в чреслах великая сладость.
Он плывет по небу на большом корабле,
Увозит туда, откуда нет возврата,
Откуда никто не возвращается на землю.
И нет слаще поцелуев для моей царицы,
Чем поцелуи моего бога…
 

Все снова поглядели на бедную Астинь, которой, увы, некуда было спрятаться со своего высокого трона.

Синтара передала арфу сидящей рядом Зерешь. Та сидела, повернувшись к лунной жрице толстым боком. Она верила только своим домашним мудрецам и гадателям. Зерешь отдала арфу слуге и сказала:

– Хватит нам заунывных песен, а то я сейчас засну. Верно люди говорят: где бы ни цвела роза, рядом с ней всегда есть шип. Вы как хотите, а я люблю слушать за столом не песни, а истории про любовь и верность влюбленных…

– Да-да, лучше будем рассказывать интересные истории, – обрадовалась царица Астинь.

Самая веселая из девушек захлопала в ладоши и воскликнула:

– Ай-ай, какая мудрая ты у нас, Зерешь! Нет в Сузах никого умнее тебя!

Зерешь – первую и самую старшую жену Амана Вугеянина – многие в Сузах называли мудрейшей среди женщин и просили у нее совета по самым разным вопросам. Дело было в том, что в своем доме Зерешь держала трех прорицателей, гадающих по цифрам на магических костях. Да и в процветающем доме ее отца в Бактрии ни одно большое дело не начиналось без ворожбы и предсказаний. Там гадали по печени, по полетам стрелы и птиц, по направлению дыма, по маслу, разлитому на воде, по судорогам убитого животного, по звездам и сновидениям… По всему, что только можно себе придумать.