Текст книги "Аромат рябины"

Аромат рябины

– Все, деточки, с меня хватит, – пробормотала Ирина Федоровна, снимая со сковороды последний кусок рыбы и аккуратно выкладывая его на большое плоское блюдо.

Она посмотрела на другие куски, над которыми поднимался пар, и начала резать укроп.

– Хватит! – повторила она решительно.

Потом посыпала рыбу укропом, вымыла руки и, забыв снять фартук, быстро вышла из кухни.

Зайдя в свою комнату, Ирина Федоровна стащила со шкафа дорожную сумку и начала укладывать в нее свои вещи. Деньги, свернутые в рулончик и перетянутые черной резинкой от бигуди, она засунула себе за пазуху. Забрав из комода свои документы, Ирина Федоровна завернула их в старый газетный лист и, подумав секунду, спрятала на дно сумки. Тщательно пригладив растрепанные седые волосы, она накинула летний плащ прямо на ситцевый застиранный халат и, так и не сняв фартук, вышла из квартиры. Сумка показалась ей довольно тяжелой, но Ирина Федоровна закинула ее на плечо и быстрым шагом спустилась по лестнице. Раскрыв дверь подъезда, она глубоко вздохнула и стремительно отправилась по улице.

Что на нее нашло, она сама не понимала. Жилось ей в семье сына хорошо, с невесткой она ладила, а пятилетнего внука Тему обожала. Всю жизнь Ирина Федоровна жила по правилам. Она была образцовой дочерью, потом женой, матерью, бабушкой. Она отлично училась в школе, потом в техникуме, затем работала бухгалтером. Когда вышла на пенсию, то ревностно занялась хозяйством, ежедневно прибирала и намывала свою крохотную однокомнатную квартиру. А потом умер от сердечного приступа ее муж, и сын уговорил переехать к нему. Она сдала свою квартиру молодой паре и перебралась к детям. И тут Ирина Федоровна всячески старалась быть полезной. Она убирала, стирала, готовила, ходила за продуктами, занималась с Темой, и все делала с удовольствием. Так прошло пять лет. Вчера ей исполнилось шестьдесят два. И вот сегодня что-то произошло, какой-то внутренний голос сказал: хватит! И она послушалась. В один миг разорвала привычный нескончаемый круг и вышла из него.

Ирина Федоровна даже не задумывалась куда направиться. Она просто шла, словно кто-то звал ее, и чувствовала в душе все разрастающуюся радость. Или это цвета уже блекнущей августовской листвы так подействовали на нее, начинающие краснеть гроздья рябиновых ягод, тон ярко-синего, почти осеннего неба. А может, монотонное жужжание стремящихся в дом толстых мух нагнало на нее это странное настроение, она не понимала. И, не задумываясь, шла и шла.

Когда Ирина Федоровна оказалась на автовокзале, она купила билет, села в автобус и стала смотреть в окно отсутствующим взглядом. Через два часа она сошла возле деревеньки, в которой родилась и выросла. И опустив сумку на жухлую пыльную траву, огляделась. При виде знакомых березок, правда, сильно подросших за те годы, что она их не видела, узкой улочки все с теми же домиками, прячущимися за кустами сирени, палисадников с ярко цветущими георгинами и «золотыми шарами» Ирина Федоровна глубоко судорожно вздохнула. Кончики ее сжатых от волнения губ дрогнули и поползли вверх.

– А ведь я приехала! – сказала она и, подхватив сумку, легкой походкой спустилась с пригорка по узкой тропинке.

И пошла вглубь деревни.

Последний раз она была здесь четыре года назад на похоронах своей старшей сестры. А потом почему-то все никак не могла заставить себя сюда приехать. Даже когда в прошлом году умер муж сестры, она не появилась. Дом, в котором жили сестра с мужем, а раньше она с родителями и бабушкой, по ее просьбе, заколотили.

Когда Ирина Федоровна, пройдя почти через всю деревню и здороваясь с редкими прохожими, подошла к дому, то ее сердце куда-то ухнуло и словно остановилось. Остановилась и она, с трудом дыша и бросив сумку на землю. Дом стоял заброшенный, с заколоченными окнами. В палисаднике с невозможно разросшимися кустами сирени трава высилась почти вровень с облезшим, когда-то выкрашенным в голубой цвет забором. Рябина, которую посадила еще ее мать, сильно вытянулась и превратилась в раскидистое и высокое дерево. Скамейка возле палисадника, на которой они столько сиживали с сестрой, лузгая семечки и обсуждая последние деревенские сплетни, покосилась набок и завалилась назад. Ее почти скрывали кустики чистотела вперемежку с крапивой. Ирина Федоровна подошла к покосившемуся забору палисадника и зачем-то сорвала гроздь красной рябины. Затем потерла ягоды в пальцах и, закрыв глаза, вдохнула горьковатый аромат. И вновь начала улыбаться. На душе становилось все светлее, и даже вид заброшенного дома не мог заглушить разгорающуюся в душе радость. Крапива затянула и калитку и ворота. Ирина Федоровна пролезла сквозь ее заросли, ожалив голые икры, толкнула дверь и, навалившись на нее плечом, протиснулась внутрь.

Двор полностью зарос крапивой, бурьяном и коноплей. Она с трудом продралась сквозь эти заросли и поднялась на знакомо заскрипевшее крыльцо. Дверь в дом была закрыта. Большой висячий замок сильно заржавел. Ирина Федоровна потрогала его, потом, порывшись в сумке, достала связку ключей. Самый длинный был от этого замка, и она много лет хранила его. Она вставила его в замок и с трудом повернула. Затем, обмирая от волнения, вошла в дом. Затхлый запах нежилого помещения, темнота от закрытых ставень, очертания такой знакомой, старой мебели, сбивающиеся под ее ногами тканые половики, вызвали невольные слезы, но на душе внезапно полегчало.

– Приехала, – тихо сказала Ирина Федоровна, опускаясь на продавленный диван и обводя взглядом полумрак гостиной. – Вот я и дома!

На следующий день она сходила на кладбище. Все ее родные покоились здесь. Ее порадовало то, что могилы оказались в порядке, ухоженные и чистые. Ирина Федоровна думала, сидя на скамейке и глядя на аккуратные холмики, что и сама когда-нибудь будет лежать здесь и что это, по-видимому, совсем не страшно и даже приятно покоиться в родной земле, когда над тобой шелестят березки, а рядом спят все родные. Она вернулась домой и рьяно взялась за уборку.

Через неделю практически беспрерывной работы дом и огород были приведены в порядок. Ирина Федоровна чувствовала усталость, но она была легкой и приятной. Соседи приходили к ней, но видя, как она сосредоточенно работает, сидели недолго и, сообщив последние новости, уходили, обещая обязательно заглянуть, когда она освободиться от хозяйственных забот. Ирина Федоровна всех встречала приветливо, но на расспросы отвечала скупо. Но всем дала понять, что вернулась насовсем. Деревенские, посудачив между собой, решили, что уехала она из города исключительно из нежелания жить на чужих хлебах. Скоро ее приезд уже не был новостью «номер один». К тому же она была местной, своей, хотя уехала в город давным-давно, поэтому интерес к ее возвращению быстро угас.

Через полмесяца Ирина Федоровна окончательно освоилась со своим новым образом жизни и чувствовала себя в родном доме все лучше и лучше. После бурного и неприятного разговора по телефону с сыном ничто более не выводило ее из равновесия. Она полюбила сидеть вечерами на крылечке, отдыхая после хлопотного дня. Поглаживая и разминая уставшие пальцы, прислонившись спиной к теплому дереву, Ирина Федоровна слушала обычный вечерний шум деревни и любовалась закатами, которые, как всегда радовали и удивляли необычайно яркими и сочными красками. Она следила, как медленно меняется цвет неба и облаков, как освещение мягко угасает, а тени удлиняются и густеют, как туман наползает с поля на огород, как стаи грачей летят над головой четкими черными крестами и, пошумев, устраиваются на ночевку на раскидистых высоких тополях. Ирина Федоровна дожидалась, когда закат окончательно отгорит, звездочки заискрятся отчетливо и ярко, и шла в дом. Засыпала она теперь мгновенно и спала спокойно и крепко, как в детстве. Облик ее постепенно начал меняться. Лицо разгладилось и посвежело, одутловатость исчезла, обычно поджатые губы расправились и их уголки приподнялись, глаза распахнулись и посветлели. Она полюбила одиночество и возможность распоряжаться своим временем по собственному усмотрению.

Начало сентября выдалось ясным и необычайно теплым. И Ирина Федоровна стала часто уходить на длинные прогулки. У нее был излюбленный маршрут. Деревня располагалась на довольно высоком и длинном холме. Внизу расстилались поля, уже давно не обрабатывающиеся и заросшие густой травой и цветами. Все улочки сходились в одну дорогу, которая спускалась с холма в степь и проходила возле небольшого, почти круглого по форме соснового леска с разлапистыми причудливо изогнутыми от сильного степного ветра деревьями. Чуть дальше виднелись изгибы блестящей ленты реки, берега которой были окаймлены кустарниками и редкими тополями. Ирина Федоровна выходила из деревни и останавливалась на холме, в том месте, где дорога спускалась в степь. Она любила стоять и смотреть на открывающийся перед ней простор. Потом шла быстрым шагом вниз по дороге, но почти всегда сворачивала к крохотному родничку с чистой ледяной водой.

Но иногда она не спускалась в степь, а шла в смешанный лес, который тянулся на несколько километров, вплотную подходя к соседней деревне. Когда она возвращалась обратно, то обязательно усаживалась на пригорке, густо поросшем лесной клубникой вперемежку с кустиками чабреца и клевера. Это было ее любимое местечко еще с детства. Ее взгляд скользил по изгибам дороги, по разноцветью степи, по длинной ленте реки. Она смотрела вдаль на линию горизонта, на темнеющие перелески, на облака, всегда разные и постоянно меняющие форму и цвет. Птицы пролетали над ее головой, жучки копошились в траве у ее ног, мухи жужжали возле ее лица, но было четкое ощущение, что она одна и никому в мире нет до нее никакого дела. И это необыкновенно успокаивало и умиротворяло. Ее глаза начинали сиять тихой тайной красотой, губы складывались в легкую улыбку, душа чуть ныла и словно просила о чем-то.

Как-то утром, повинуясь внезапному порыву, Ирина Федоровна открыла старую тумбочку, в которой хранились никому ненужные вещи, и достала свой альбом для рисования, оставшийся еще со школы. Она опустилась на пол и начала внимательно разглядывать рисунки. Неожиданно они показались ей необычайно удачными и красивыми. Вот зеленая гусеница бабочки-капустницы, лежащая на листе лопуха, четко прорисованные «анютины глазки», ярко сияющие на черной влажной земле, чуть раскрывшийся бутон розового шиповника с забирающимся внутрь толстым мохнатым шмелем. Альбом до конца заполняли такие зарисовки, выполненные цветными карандашами. В конце были вложены три акварели на отдельных более плотных листах. Ирина Федоровна внимательно смотрела на изображение реки на закате с водой алого цвета и такого же тона небом, на осенний желтый от листвы, пронизанный солнечным светом березняк, на скошенный луг с маленьким лохматым стожком на краю и тоненькими кривоватыми березками рядом. Акварели были нарисованы небрежно и как бы наспех, но все равно выглядели удивительно живыми. Ирина Федоровна долго не выпускала свои работы, вытирая невольные слезы. Затем нехотя закрыла альбом и убрала его в тумбочку.

Какое-то время она сидела, хмурясь и о чем-то напряженно раздумывая, потом быстро встала, подошла к печке и достала из нее кусочек угля. Вновь открыв тумбочку, нашла пожелтевший лист картона и уселась на пол. Она торопливо провела несколько линий угольком, чувствуя невероятное удовольствие от давно забытых ощущений, которые рождались в кончиках пальцев. Душа словно размягчалась вслед за движением угля и появляющимся рисунком. Закончив набросок, Ирина Федоровна цепко глянула на картон и довольно улыбнулась. Старый деревянный дом с покосившейся крышей, на которой сидел толстый сердитый кот, хоть и были прорисованы одними черными линиями, выглядели живыми. Ирина Федоровна поставила картон в комнате на стол, прислонив его к вазе с букетом полевых цветов, и, полюбовавшись еще несколько минут, быстро собралась и вышла из дома. Она не заметила, как дошла до трассы. Остановив попутку, Ирина Федоровна доехала до ближайшего районного центра. Часа через три она вернулась рейсовым автобусом. В руках у нее был большой пакет, который она несла так бережно, словно в нем находились хрупкие яйца. В пакете лежали карандаши, кисточки самых разных мастей, тюбики с масляными красками, коробочки с акварелью и несколько листов грунтованного картона.

На другой день Ирина Федоровна проснулась на рассвете в необычайно возбужденном состоянии. Она оделась, наскоро выпила чай, сложила в хозяйственную сумку краски, кисточки, несколько листов картона и вышла во двор. Солнце еще не встало, но все ждало его прихода. Природа просыпалась. Небо было непередаваемо нежного розового цвета. Туман, такого же цвета, как небо, стлался по земле плотным слоем. Ирина Федоровна вышла из деревни и остановилась на краю холма. Туман закрывал дно низины сплошной серо-розовой массой, линия горизонта тонула в ней, и казалось, что небо легло на землю и стелется прямо под ноги. Выступающие кое-где из толщи тумана лесные массивы выглядели темными зигзагообразными облаками на этом небе. Ирина Федоровна стояла несколько минут в оцепенении, не в силах оторвать глаз от этого фантастического зрелища. Она вбирала в себя нежнейшие цвета красок, переходы тонов, чистоту и свежесть наступающего утра и, словно наполнившись доверху, выхватила из сумки картон и начала набрасывать карандашом контуры пейзажа. Не останавливаясь, нанесла акварелью основные цвета. Она видела, насколько стремительно меняются оттенки красок из-за все разгорающегося солнечного света, и спешила зафиксировать первоначальную картину. Ей хотелось передать именно эту фантастическую смесь розового неба и тумана, сквозь которую смутно проступали очертания лесов, то, что она увидела в первую минуту, когда пришла сюда. Когда эскиз был закончен, солнце уже встало и весьма ощутимо грело ей затылок. Ирина Федоровна отложила в сторону зарисованный лист и достала из сумки другой. Развернувшись, она пробежала взглядом по окрестностям. Все вокруг виделось ей удивительно прекрасным.

– Но разве я смогу все это зарисовать сегодня? – нервно воскликнула она. – Нужно остановиться на чем-нибудь одном.

Ирина Федоровна заправила под платок растрепавшиеся пряди и постаралась сосредоточиться. Ее взгляд отсек все ненужное и оставил, словно в огромном квадрате, часть старой изгороди из длинных деревянных жердей, выбеленных солнцем и ветром. Изгородь пересекала верхний левый угол квадрата. Перед ней росли прямо в небо высокие мальвы. Их роскошные крупные розовые цветы, пушистые зеленые листья и даже стволы были густо усыпаны капельками росы. В этот момент из-за мальв высунулся серый котенок-подросток и, подняв узкую мордочку, нахально и в то же время игриво посмотрел прямо в глаза Ирине Федоровне. Она на миг задержала взгляд на круглых зеленых, как окружающая трава, глазах котенка и вновь стала смотреть на картину в целом. Самое удивительное в ней было то, что вся она сверкала, словно осыпанная бриллиантовой пылью. Это происходило оттого, что все растения были заплетены множеством паутинок. Их контуры легко просматривались, потому что паутину густо усеивали мельчайшие, горящие на солнце росинки. Ирина Федоровна жаждала только одного в этот миг – запечатлеть. Понимая, что акварель такого сверкания росы не передаст, она наскоро зарисовала композицию карандашом, а переходы тонов наметила акварелью. Все остальное запомнила, словно сфотографировала взглядом. Побросав краски и карандаши в сумку, поспешила домой. Попадающиеся навстречу соседки окидывали ее недоуменным взглядом и, не видя в руках ни ведра, ни корзины, а только хозяйственную сумку спрашивали, откуда это она идет в такую рань. Она кивала им, но молчала. Не дождавшись ответа, они смотрели ей вслед, удивляясь странному выражению ее глаз, улыбке и легкости походки.

Зайдя в дом, Ирина Федоровна сбросила верхнюю одежду, отправилась в большую комнату, вынула эскизы и поставила их на стул так, чтобы свет падал на них из окон. Отойдя, она придирчиво и недоверчиво вгляделась в них и, неожиданно для себя, восхитилась. Несмотря на явную небрежность и незаконченность, эскизы словно впитали в себя ту живую и свежую красоту, которую она увидела утром. И ей нестерпимо захотелось переписать их масляными красками.

Весь следующий месяц Ирина Федоровна рисовала практически с раннего утра и до позднего вечера, пока ей позволяло освещение. У нее болели глаза, руки, плечи, ныло все тело. Но остановиться она не могла. В деревне все уже знали об ее увлечении. Вначале деревенские недоумевали и даже посмеивались над ее «придурью». Но когда директор местной школы организовала выставку, развесив картины в актовом зале и коридорах школы, то жители села, почти все побывавшие на этой выставке по несколько раз, радостно и как-то по-детски разволновались, потому что картины необычайно всем понравились. Они были яркими, как окружающий мир, и такими же родными и от этого понятными. Многие захотели купить картины, чего Ирина Федоровна никак не ожидала. Она решила просто раздарить их всем желающим, но директор школы отговорила ее от этого опрометчивого поступка, приведя простой, но убедительный довод, что на краски и холсты требуется немало средств. И Ирина Федоровна согласилась.

Все двадцать пять выставленных работ были проданы и поступили заказы на новые, даже из соседних деревень. В районной газете появилась небольшая статья о даровитой художнице-самоучке и ее непростом творческом пути. Автор материала, молодой журналист, многое сочинил от себя, но весь район, читая статью, упивался неожиданно свалившейся славой. Ирина Федоровна в мгновение ока стала местной знаменитостью. Но ее это только раздражало. Она всячески избегала посещения многочисленных мероприятий, организованных в ее честь, и частных и общественных. Но ей все прощали, понимая, что таланту необходимо уединение и что все одаренные люди «с приветом».

В тот день, когда унесли последнюю купленную картину, Ирина Федоровна села в большой комнате на стул и почувствовала странную пустоту внутри, словно только что забрали ее последнего ребенка, и она осталась в неприятном одиночестве. Она обвела комнату усталым взглядом, потом встала и, подняв с пола большой квадрат оргалита, уже покрытый белилами и хорошо просохший, поставила его на стул. Отойдя, села на диван и стала пристально смотреть в это белое пространство. И увидела, как постепенно проступают очертания деревянных домов, потемневших от дождя, редкие березки за ними, нахохленных воробьев, сидящих на заборе под мокрыми ветками сирени, размытую дорогу с огромной лужей, в которой отражаются низкие серые облака. Ирина Федоровна даже ощутила сырой и свежий запах дождя, и ей вновь нестерпимо захотелось зафиксировать это видение как можно точнее. Она вскочила и, взяв пластиковую крышку от коробки с акварелью, служившую ей палитрой, выдавила на нее немного белил и синего кобальта. Кисточкой стала наносить краски, мазок за мазком, на верхнюю половину квадрата, помогая, где нужно мастихином, а где и пальцем. И скоро на картине появилось небо…

Бузина

Карина вышла на улицу, когда солнце садилось в море. Она вдохнула насыщенный ароматами морской соли, увядших цветов и подсыхающей травы воздух и закрыла глаза, прислонившись к стене дома. Ветерок мягко касался ее горящих щек, развевал пряди волос, играл концом голубого капронового шарфа и широким подолом шелкового платья. Сладкий запах множества раскрытых чашечек мелких темно-красных роз, усеивающих вьющиеся стебли, дурманил ей голову. Розы заплетали высокую шпалеру, прикрепленную к стене дома и отгораживающую необычайно уютный уголок с маленькой деревянной скамейкой и крохотным круглым столом, постоянно усыпанном лепестками облетающих цветов. Возле скамьи стояла огромная округлая ваза из необожженной глины. Вчерашний ливень наполнил ее почти доверху. Несколько расправившихся розовых лепестков плавали на поверхности воды, напоминая кусочки намокшего алого шелка. Карина решила сесть на скамейку, но в этот момент сильный порыв ветра закачал чашечки цветов, и множество лепестков полетели, словно стайки красных мотыльков. Часть их тут же упала на плиты дорожки, на стол и скамейку, некоторые застряли в пышных волосах девушки, а несколько унеслись за каменную ограду и пропали в краснеющей закатной дали. Карина невольно улыбнулась от щекочущих прикосновений летящих лепестков, стряхнула их с волос, потом провела рукой по скамье, очищая ее, и уселась, откинувшись на спинку и не сводя глаз с краешка солнца, уходящего за горизонт.

Осень в Сорренто оказалась необычайно мягкой. И Карина наслаждалась ласковым сентябрьским теплом, почти постоянно находясь в умиротворенном расслабленном состоянии. Вот и сейчас, пока сестра готовила в доме чай, она вышла на улицу полюбоваться закатом.

Карина приехала в гости к Марине, сестре, которая была старше ее на два года, и хотела максимально активно использовать время пребывания в Италии. Когда она собиралась сюда, то запланировала поезду в Рим, Флоренцию, хотела посетить музеи Сорренто. Как оказалось, муж Марины, итальянец Умберто, забронировал для нее одноместный номер в отеле Mami Camilla. И Карине там необычайно понравилось. Отель выглядел, как частный пансионат, был небольшим и уютным. Ее комната находилась в оштукатуренном флигеле цвета розоватой охры под черепичной крышей. Маленькая квадратная прихожая вела на крыльцо, возле которого стояло несколько коричневых керамических кадок с длинными колючими кактусами. Тут же высился кованый фонарь с матовым круглым плафоном.

Карина довольно вздохнула и начала улыбаться, но сестра запротестовала. Умберто, как поняла она, не предупредил жену, что снял этот номер.

– Ты что, Берт, обидеть меня хочешь?! – начала громко возмущаться Марина, когда вышла из машины и обозрела окрестности. – Может, у вас тут так принято, отправлять ближайших родственников в гостиницу, но у нас в России такие вещи выглядят неуважением, если не сказать больше! Я думала, мы прямо домой отправимся! У нас же огромная квартира! Тебе что, скупердяй, жалко комнаты для моей сестрицы?!

– Но, милая, – испуганно начал Умберто и даже отступил назад от разгневанной Марины, – я же хотел, как удобнее дорогой сестре. Она тут будет как на курорте.

Умберто говорил на русском отлично, но сейчас, видимо, от волнения проглатывал половину слов и неверно ставил ударения.

Карина широко улыбнулась, наблюдая за ними. Ее сестра всегда обладала взрывным темпераментом, Умберто явно ей в этом не уступал. Но так как он был старше ее на десять лет, а Марина обладала утонченной внешностью хрупкой блондинки с незамутненным ангельским взором голубых глаз, он буквально боготворил ее. И она этим беззастенчиво пользовалась.

– Я не видела Кариночку почти год, – продолжала возмущаться Марина, – я хотела проводить с ней все время. К тому же она приехала всего на десять дней! А ты ее в какой-то захудалый отель решил поселить! Как это называется? А?! Я тебя спрашиваю!

– Милая, – нежно произнес Умберто и вытаращил черные круглые глаза, на которые уже навернулись слезы, – я не хотел тебя огорчать, я хотел сюрприз…. этот уютный номер…

– Сюрприз?! – взвилась Марина. – Я тебе сейчас устрою сюрприз! Вот соберу вещи и укачу назад в родной город с любимой сестрицей. Только ты меня и видел!

Они были из Воронежа. После окончания школы Марина поступила в институт иностранных языков. Особую любовь она питала к итальянскому языку, да и вообще увлекалась культурой и искусством Италии. И когда училась в аспирантуре и поехала на стажировку в старейший Болонский университет, то там и познакомилась с Умберто. Он когда-то окончил этот университет, специализировался на русской литературе и много лет преподавал этот предмет в колледже. А сейчас в Болонье учился его восемнадцатилетний сын Марио. Правда, он избрал своей специальностью философию. У Умберто была еще дочь, двадцатилетняя Кьяра, но она вышла замуж два года назад и постоянно жила в Милане.

Как-то вечером Марина отправилась в популярный у молодежи клуб «Графико ле тембо». В компании студентки Аньезе она сидела у стойки и пила коктейль, весело болтая на разные темы. Недалеко от них устроились мужчина и парень и сразу обратили внимание на Марину. Девушки искоса поглядывали на их разгоряченные лица. Они что-то бурно обсуждали, при этом без конца смеялись.

– А мужчина очень даже симпатичный, – заметила Аньезе, лукаво глядя на Марину. – И он с тебя глаз не спускает.

– И что? Тоже мне невидаль!

– Невидаль? – удивилась Аньезе. – Ваши русские слова слишком многозначны!

– Короче, – усмехнулась Марина, – чего я такого не видела во внимании этого замшелого чувака!

– О! – только и сказала Аньезе и нахмурила брови, пытаясь переварить услышанное.

– Не парься! – расхохоталась Марина и отпила коктейль.

– Парься? – черные брови Аньезе взлетели. – Это баня? Веники из берез? Непонятно. О, Марина, они идут к нам!

И девушки замолчали, одновременно приняв отсутствующий вид.

– Buona sera, bellissimo signorina! Comes va la vita? – быстро заговорил мужчина.

Парень держался чуть сзади и улыбался довольно застенчиво.

– Добрый вечер, – ответила Марина почему-то на русском.

– Поживаем хорошо, – добавила Аньезе, отвечая на вопрос.

– О! Синьориты русские?! – восхитился мужчина.

– Марина из России, она аспирантка, – обстоятельно ответила Аньезе, – а я местная. Учусь в университете.

Она назвала свое имя.

– Приятно! – воскликнул мужчина и тут же представился.

Потом обернулся. Парень улыбался, глядя на Аньезе. Его черные глаза блестели.

– Это мой сын Марио, – сказал Умберто. – Хоть он и учится в этом же университете, но он – mama mia! – философ! И совсем не говорит по-русски.

Аньезе засмеялась, подхватила Марио под руку и повела его на танцпол, что-то говоря ему на ухо.

Умберто подсел к Марине и внимательно поглядел в ее глаза. Она отчего-то засмущалась и быстро допила коктейль. Умберто тут же заказал еще.

– Если хотите, мы можем говорить на вашем родном языке, – предложила Марина после паузы, во время которой исподтишка изучала черные глаза нового знакомого, коротко подстриженные курчавые волосы с легкой проседью на висках, коренастую фигуру.

Он ей понравился с первого взгляда, хотя Марина понимала, что разница в возрасте, видимо, большая. Она решила, что Умберто около сорока пяти, хотя, как оказалось впоследствии, ему месяц назад исполнилось сорок. Ей было тридцать, но выглядела она намного моложе именно из-за своей хрупкой изящной красоты натуральной блондинки.

– О, нет! На русском! – воскликнул с неоправданным пылом Умберто. – Я преподаю ваш язык в колледже. Я из Сорренто. Мне полезно говорить с носителем языка. Приехал навестить сына. И какое счастье! Встретил такую прекрасную русскую синьорину! Я влюблен в вашу литературу! Она прекрасна! Bellissimo! У нас в Сорренто в этом году проводили в магазине книг статистику, нет, не так, проводили… э-э…mama mia!

Умберто беспомощно посмотрел на Марину, щелкнул пальцами и сильно покраснел.

– Опрос? – предположила она.

– Да, да! – энергично закивал он. – Так получилось, что больше покупок ваш Антон Чехов!

– Чаще всего покупают его книги? – уточнила она.

– Номер один, – сказал он.

– Я рада, – без особого энтузиазма ответила она, но улыбнулась.

Умберто сцепил пальцы, вытаращил глаза и замер, в восхищении изучая лицо Марины.

Дальше события развивались стремительно. Они всю ночь гуляли по Болонье, Марина рассказала, что полгода назад рассталась со своим женихом, потому что застукала его в машине со своей ближайшей подругой. Умберто пришел в неописуемый ужас от подлости «этот ублюдок», и даже рвался поехать немедленно в Воронеж и «сделать из него котлет». На что Марина сказала, что уже не любит его и сейчас ее сердце свободно. Потом осторожно спросила, где сейчас мать Марио. Умберто тут же затих, потом остановился и присел на каменные ступени какого-то собора, мимо которого они шли в этот момент. Марина остановилась рядом и в недоумении смотрела на слезы, побежавшие по круглым щекам Умберто. Он всхлипнул и уткнул лицо в ладони. Скоро он успокоился и поведал, что его жена пять лет назад погибла в автомобильной катастрофе. Марина села рядом и начала гладить его по плечу, шепча слова утешения.

Через месяц Умберто сделал предложение Марине, и она после краткого раздумья приняла его. И вот уже два года жила в Сорренто и работала в колледже вместе с мужем.

Но Карина впервые приехала в гости к сестре. Она окончила тот же университет, но филологический факультет и преподавала в школе русский язык и литературу. Марина неоднократно предлагала ей приехать в гости, но все не получалось. Но в этом году Карина решила уйти из школы. Ее совершенно не устраивала зарплата, не спасали даже частные уроки. Но пока она никуда не устроилась, находясь в каком-то заторможенном состоянии и не в силах принять никакого решения. Найти другую работу ее не подвигло даже то, что начался учебный год. И Марина уговорила приехать ее в гости.

После недолгих препирательств Умберто повез их в загородный дом. На самом деле это была небольшая двухэтажная дача, но на берегу Неаполитанского залива, на высокой каменной террасе, круто обрывающейся к кристально синему морю. Марина очень любила бывать здесь. И скоро крохотный садик, окружающий дачу, был приведен в порядок, кусты подстрижены, газоны засажены цветами, дорожки вычищены. Умберто не уставал восхищаться тонким вкусом жены и ее трудолюбием и не стеснялся говорить ей об этом.

Марио на каникулы приезжал в Сорренто и обычно останавливался именно здесь. На втором этаже у него была своя комната. Кьяра с мужем и двухлетней дочкой также наведывались к отцу. Они все искренне привязались к Марине и по-своему полюбили ее. Умберто вначале боялся, что с появлением русской девушки отношения в семье испортятся, и сейчас не мог нарадоваться, что все сложилось так удачно. Они, конечно, ссорились, и даже били посуду, но примирения были не менее бурными.

– Сестричка, ты где? – раздался голос Марины, и она выглянула из дверей. – Пирог готов! Вкусный, пальчики оближешь!

Но Карина даже не пошевелилась. Она сидела, прислонившись к спинке скамьи, и не сводила глаз с закатного ярко-красного неба. Марина зашла за шпалеру и остановилась, глядя на красные пятна лепестков, усеивающие плиты дорожки. Потом склонилась к сестре и сняла с ее пышных темно-каштановых волос несколько лепестков.

– Ну вот, – огорченно произнесла она, – как быстро розы облетели. Вчерашний ливень поспособствовал.