Текст книги "Потустраничье"

Ловушка Безголового
Виктор Зорин

Авантюра

Однажды, когда июньская послеполуденная жара охватила столичный город Минск, дверь дома номер пять по улице Золотая Горка начала медленно открываться. Рядом с дверью висела табличка «С. Самуйлик. Конфиденциальный частный розыск». Затем в горячую духоту из прохладного холла вышел щеголевато одетый молодой человек. На нём был лёгкий костюм-двойка сливочного цвета с острыми стрелками на брюках и ярко-бирюзовая рубашка с воротничком-стойкой. Со скамейки, спрятавшейся в тени крупной липы, к нему бросился полноватый мужчина лет пятидесяти с мясистыми щеками и чёрными волосами до плеч. Одет он был во всё белое: шляпа, рубашка, брюки и летние туфли в дырочку.

– Джень добры, пан Станислав? – заговорил он, делая ударение на предпоследний слог имени и улыбаясь.

– Стас. Меня зовут Стас, – ответил щёголь – высокий блондин с вьющимися волосами, тонким носом и чуть саркастической линией рта.

– Отлично! – обрадовался мужчина; он говорил по-русски с акцентом, пришепётывая, но довольно бойко. – Я Анджей Заремба, хозяин хóтэл.

– Что «хотэл»?.. – переспросил Стас, решительно перемещаясь под спасительную тень липы.

– Хотэл, отель. Имею до вас тайное дело о духе без головы, – странный мужчина понизил голос. – Пропадают люди.

Блондин молчал.

С некоторым сомнением в голосе хозяин отеля спросил:

– Вы разыскиваете людей?..

– Да, конечно, – словно очнувшись, ответил щёголь.

Молодой человек, назвавшийся Стасом, солгал: он никогда в жизни никого не разыскивал, поскольку работал директором районной библиотеки в городе соседнего государства, а именно в Санкт-Петербурге. Станислав Самуйлик, к которому в жаркий день Стас заехал в гости, был его другом детства. Подружились они ещё в школе в городке Сураж под Витебском. Постороннему могло показаться, что у них похожие имена, но у Стаса Жеромского в свидетельстве о рождении было написано «Стас», а Станислава родители и друзья называли Станя. В двухтысячном году, «на Миллениум», родители Стаса переехали в Петербург, а бабушка осталась жить в Беларуси. Станя Самуйлик выучился в Минске на юриста, а Жеромский поступил в питерский Институт культуры на «девочковый» библиотечный факультет, который и окончил с отличием.

В настоящее время Стас находился в отпуске. Он пожил немного у бабушки Насти в Сураже и в один прекрасный день решил сделать сюрприз старому приятелю, навестив его прямо в офисе. Они вместе неплохо провели время, вспоминая былые дни и рассказывая друг другу новости. Кабинет Стани был обставлен в стиле минимализма дешёвой, но почти новой мебелью, но главное – в кабинете работал кондиционер. Стас упал в чёрное кожаное кресло и наслаждался, овеваемый лёгкой прохладной струёй.

Станя шутил и жаловался, что ему надоело выслеживать супругу для супруга или супруга для супруги, а то и бежать по следам исчезнувших домашних любимцев. Однажды он чуть не опустился до поисков хомячка Дональда, но, по счастью, Дональд сам напомнил хозяйке о себе жутким запахом, после того как скоропостижно сдох в вентиляционной трубе. Стас слушал друга и в душе завидовал его интересной жизни: библиотечная атмосфера, несмотря на визиты известных людей, камерные концерты и тематические праздники, не могла сравниться с приключениями настоящего сыщика, который у Жеромского иногда ассоциировался с героями сериала «Шерлок». Поэтому-то он и соврал Зарембе, выдав себя за Станю. Конечно же, он понимал, что поступает отвратительно прямо на пороге офиса своего душевного друга, но услышав «дух без головы», ничего не мог с собой поделать: ну а вдруг ему удастся выследить кого-то вроде Степлтона из «Собаки Баскервилей»? Тогда он расскажет всё Стане и даже поделится гонораром, а потом они вместе шумно отпразднуют победу «охотника за привидениями». Если же ничего не выйдет, он сознается, и все лавры победителя достанутся другу. Но пока об этом не очень хотелось думать: хотелось провести самый незабываемый в своей жизни отпуск.

Отметим, что на прощание друзья обменялись подарками. Стас подарил два билета на единственное в Минске выступление группы «Roxette», которую приятель обожал, а Станя, знавший о любви Жеромского к детективам, преподнёс ему внешне не отличимую от пистолета ТТ зажигалку и плечевую кобуру к ней. Так что библиотекаря-франта задержала в холле не боязнь окунуться в городское пекло, а желание невзначай приоткрыть пиджак для любопытных глаз.

Заремба суетливо пригласил «пана Станислава» в ближайшее кафе «Золотая Горка», но не предложил за него расплатиться. Стас из-за жары взял десерт «Клубничная ностальгия», лимонад мохито и лидское тёмное пиво. Поляк, напротив, заказал суп-гуляш, тар-тар из говядины, шоколадный флан и кофе с коньяком. Обедали они, конечно, в зале с «эр кондишен», как выразился пан Анджей, успевавший и управляться с едой, и рассказывать. Он оказался бизнесменом, который ранее оптом продавал польские яблоки в Россию. После введения антироссийских санкций бизнес быстро скис и перестал приносить доход, поэтому бизнесмен решил открыть отель, но не в Польше и не в России, а в Беларуси, потому что здесь выходило дешевле.

В этом месте пан Заремба решил сделать ремарку: дело слишком деликатное, и он надеется на сохранение личной тайны клиента. Только после великодушного кивка мнимого детектива выяснилось, что владелец гостиницы хочет усилить приток постояльцев не совсем обычным способом. А именно: в небольшой пристройке к отелю Заремба организовал «Музей нечисти».

– Патриотично, – приободрил клиента Стас.

Дело было в том, что большинство туристов отправлялось смотреть Несвижский замок, а пан Анджей хотел, чтобы они останавливались у него и пользовались чудесными услугами отеля «Умиротворение», тем более что буквально рядом находился небольшой разлив реки Лань и при желании можно было навестить старый город Клецк.

Пока что Стас ничего не понимал, но терпение – главное достоинство сыщика. Кроме того, пиво оказалось в меру холодным, что примиряло с затянувшейся болтовнёй собеседника. Оказалось, что в музее хранится богатая коллекция изображений и скульптур белорусско-польских народных духов и героев легенд, правда, большей частью это творения современных художников и скульпторов в жанре малой формы. Однако совсем недавно удалось приобрести несколько картин художника Казимира Ожешко, которого местный фольклор называет Безголовым.

«Если малоизвестные картины спёрли пропавшие люди, только леший их найдёт!» – с тоской подумал Стас, в первый раз услышав про безголового Ожешко.

– Картины украли? – спросил он, допивая пиво.

– Что?.. – удивился пан Анджей. – Картины на месте. Пропадают люди!

– Кто пропал? – просто-таки излучая терпение, откликнулся Стас.

– Сначала ночной сторож Сергей Липский, а потом, – Заремба перешёл на шёпот, – охранник, которого я попросил присмотреть за музеем; раньше он работал в милиции.

– Что вы хотите? – терпение Жеромского лопнуло.

– Как «что»? Найти причину исчезновения людей и устранить её. Я не хочу, чтоб у меня постояльцы пропадали.

– А они пропадали?

– Пока нет…

Совершенно неожиданно для себя Стас выторговал у толстяка аванс в тысячу евро (правда, с обещанием выплатить сумму после начала работы) и письменное обязательство заплатить ещё две тысячи евро в случае успешного устранения неприятностей. Он подозревал, что сторож Липский нашёл работу получше, а бывший милиционер по имени Ясь Быханько попросту растратил аванс Зарембы и сбежал. Искать пропавших Жеромский не собирался, достаточно было доказать, что в музее можно без проблем дожить до рассвета. Под обязательством он поставил выдуманную подпись, которая выглядела как «С. Сам…» с замысловатым росчерком в конце.

На прощание отельер пригласил пана сыщика приехать на выходные в городок, названный по имени близлежащей реки Лань, что Стаса вполне устраивало: днём можно искупаться в разливе, провести пару ночей в глупом музее и предъявить себя – целого и невредимого. С чистой душой забрать деньги и вернуться в Минск, чтобы отпраздновать это дело со Станей.

В Сураж Стас решил не возвращаться и остановился на ночь в каком-то хостеле. Утром в пятницу он выехал из Минска на своём гранатовом «Опель Астра» и добрался до местечка Лань к обеду. Милая белорусская провинция. Запруда на реке Лань была очень кстати; местные называли разлив длиной в километр Изумрудным озером. Берега там были пологие, песчаные, а вода действительно имела загадочный зеленоватый оттенок. Прямо на берегу этого озерца, на Рыбацкой улице, стояла гостиница «Умиротворение» – светлая и довольно уютная. У главного входа имелся портик с крыльцом в стиле модерн с тонкими деревянными колоннами, над каждым окном нависли чёрные полотняные маркизы, была и обширная мансарда, подчёркнутая солнцеотражающими стёклами. С основным зданием гостиницы сильно контрастировала длинная одноэтажная пристройка под вывеской «Музей нечисти». Облицованный имитацией камня музей, видимо, был задуман как древний трактир или овин и рядом с современным отелем выглядел неестественно.

Впрочем, это уже были заботы пана Анджея, поскольку гостинице на отшибе действительно требовалась реклама. После недолгой беседы Заремба познакомил Стаса с хранителем музея и, сославшись на дела, исчез. Правда, и от него была небольшая польза: он принёс обещанные Жеромскому фотографии сторожа Липского и охранника Быханько.

Хранителя звали Илья Михайлович Гулевич. Бывший учитель истории выглядел колоритно: невысокий, почти совсем лысый, он имел подвижное морщинистое лицо с кустистыми бровями домиком. От него Стас узнал некоторые подробности предстоящего дела. Единственным точным сведением о стороже и охраннике было то, что исчезли они внезапно, не оставив ни одной зацепки о причинах пропажи: ночью заступили на дежурство, а наутро как в воду канули. Липский исчез двадцать седьмого апреля, а Быханько – десятого мая. Илья Михайлович сообщил, что сам он никогда не оставался на ночь в музее, а после исчезновений – тем более.

Гораздо содержательнее оказалась экскурсия по музею нечисти: Гулевич прекрасно разбирался в том, о чём рассказывал, и делал это с любовью. К чести Зарембы, залы были оформлены в разных стилях: опушка в лесу, темница, в которой подвергались пыткам бедные ведьмы, корчма в Вальпургиеву ночь или картинная галерея. Прямо у входа стояла двухметровая восковая фигура Михала Жебровского в роли Ведьмака, выполненная очень натурально. Впрочем, разных злыдней здесь было гораздо больше: гыргалица, душащая мужчин, карлик с клешнями, хватающий девушек, демон в облике злого оленя, повешенная стрыга-вампир, зайцы с женскими лицами, огромный улыбающийся дракон и прочая шушера.

Но гордостью страшной коллекции была, конечно, легенда о безголовом художнике и его подлинных картинах, которые, на первый взгляд, не могли испугать посетителей. Отдельный зал занимал большой погрудный портрет героини легенды – прекрасной Барбары Менчинской. Живописец нарисовал её в пурпурном бархатном платье, а на груди весьма натурально изобразил брошь с огромным овальным куском янтаря, в котором навеки застыл муравей. Лицо хрупкой блондинки было совершенно и одухотворено: её серые боттичеллиевские глаза под тёмными густыми ресницами притягивали взгляд. Стоявшее напротив портрета большое напольное зеркало придавало картине пространственную живость.

Здесь Илья Михайлович и Стас присели на банкетку, чтобы получить удовольствие от средневекового мифа. Картины достались Зарембе от какого-то подозрительного типа, а вот историю про любовь и смерть Казимира Ожешко Гулевич откопал сам в библиотеке Клецка. Отцом Барбары был Болеслав Менчинский – представитель заслуженного шляхетского рода, живший в XVII веке.

– Копию герба Менчинских мы видим рядом с портретом Барбары, – Илья Михайлович указал на экспонат. – На красном, или червлёном, поле изображены два белых морских кота22
  Морской кот – геральдический зверь, изображавшийся то с мордой кота, то с мордой обезьяны.


[Закрыть] с золотой повязкой на животе, держащие в лапах узелок с сокровищем.

Шёл 1655 год. Однажды пан Менчинский решил заказать у местного художника портрет своей горячо любимой дочери. Ему порекомендовали молодого Ожешко, который в ту пору рисовал иконы для фарного Троицкого костёла33
  Фарный костёл в Белоруссии – католический храм, принадлежащий приходу, а не монашескому ордену.


[Закрыть] в Клецке. Когда Ожешко закончил портрет Барбары, он понял, что влюбился; как ни странно, панночка ответила ему взаимностью. Чтобы задержаться в поместье Менчинских, художник предложил написать портрет пана Болеслава, и тот, отметив мастерство Казимира, согласился. Но в один печальный день отец застал влюблённых врасплох и бросил художника в подвал, пообещав там его сгноить.

По преданию, Ожешко в обмен на свободу предложил Менчинскому нарисовать пять картин, которые тот сможет продать или оставить у себя. Тем временем стало известно, что Барбара ждёт ребёнка, и шляхтич согласился. Когда картины были готовы, Менчинский объявил художнику, что назавтра его выпустит. Только он уже сообщил властям в Клецке, что его пленник – еретик, богоотступник и колдун, и на выходе из подвала живописца будет ждать палач. В свою последнюю ночь в темнице Казимир обратился к дьяволу, чтобы тот в обмен на его душу помог отомстить обманщику, и дьявол что-то сделал с картинами. На следующий же день Ожешко отрубили голову за хулу на Католическую церковь.

До разрешения от бремени отец скрывал от дочери правду; роды прошли удачно. Окрепнув, она стала спрашивать, что стало с художником, и шляхтич сознался, что его казнили. Барбара чуть не сошла с ума, услышав страшную правду, а вечером служанка обнаружила её труп: красавица заколола себя припрятанным столовым ножом. В горе и бешенстве Менчинский схватил саблю, чтобы изрубить на куски творения Ожешко. Последний раз слуги видели Болеслава, когда он входил в комнату с картинами. Долгое время они боялись приближаться к хозяину. Только на следующий день его стали искать и взломали кем-то запертую дверь комнаты: картины оставались на своих местах; на персидском ковре лежал скелет и остатки одежды, как будто плоть обглодали дикие звери, а кости отполировали муравьи.

Дьявольские картины вроде бы собирались уничтожить, но именно в этот год началось вторжение русских в Великое княжество Литовское. Клецк был захвачен, Несвиж осаждён, и картины попросту затерялись. Осталось предание о том, что безголовый художник поклялся вернуть себе голову и встретиться со своей Барбарой на том свете.

Стас отнёсся к легенде, как к сказке, притянутой к известным историческим событиям.

– А с чего вы взяли, что владеете картинами того самого Ожешко?

Гулевич улыбнулся, отчего всё его лицо пошло морщинами:

– У нашего художника была особая подпись: буква «К» и буква «О», выполненная в виде лесного орешка – плода лещины.

– Орешек можно и подделать, – возразил Жеромский.

– Эксперт по живописи подтвердил, что возраст красок соответствует середине XVII века. О манере Ожешко говорится в книге из клецкой библиотеки: картины с некоторыми странностями в сюжете, при лёгкой размытости фона отдельные детали выполнены весьма реалистично.

Пришлось Стасу согласиться: лицо Барбары выглядело, как живое, а муравей в янтаре наверняка был художественной странностью.

В следующих двух комнатах находились шесть картин обезглавленного художника. Первая была, пожалуй, самой мрачной, хотя и называлась «Домой». Передний план в синих сумерках обрамляли чёрные кусты и ветки деревьев; вдали под луной, напоминавшей бледное лицо, стоял старинный дом со светящимися окнами. К дому приближалась человеческая фигура без шляпы в сюртуке и ботфортах, видимая лишь со спины и обозначенная тёмным контуром. Создавалось впечатление, что луна, оставляя блики на листьях, смотрит на путника, а дома его кто-то ждёт.

Следующая картина, «Усадьба Менчинских», выглядела празднично: это был вид с галереи второго этажа на гостиную с огромным камином, накрытым столом посреди комнаты и головами животных на стене – кабана, оленя и медведя. Очень достоверно вышел огонь, лизавший фигурную решётку и бросавший отблески на резную мебель. Необычно выглядело только чёрное пятно над галереей, напоминавшее провал, но Стас решил, что картина пострадала от времени.

Последним в комнате висел мужской портрет крупного польского дворянина в дорогой одежде. Это был Болеслав Менчинский: короткий ёжик седых волос, хмурое и даже злое выражение лица, густые брови над светло-карими глазами и свисающие ниже подбородка седые усы. Бархатный кунтуш и узоры на нём выглядели, как настоящие. Смущал только отделанный мехом воротник плаща с золотой застёжкой: шкурка не принадлежала ни соболю, ни кунице, ни леопарду. Что-то жёсткое, колючее, золотисто-блестящее с мелкими чёрными пятнами.

Хранитель и сыщик лишь ненадолго задержались у картины «Домой». Стасу показалось, что в уходящем человеке ему чудится что-то знакомое. А Илья Михайлович пробормотал: «Странно. По-моему, его волосы были длиннее…»

Три картины завершали музейную выставку. На первой Ожешко изобразил кривой лес, в котором деревья у основания изгибались на девяносто градусов, словно серп, а потом, как ни в чём не бывало, продолжали тянуться вверх. Пейзаж назывался «Танцующий лес».

Необычной оказалась картина «Утонувший костёл». Зритель словно заглядывал сверху в прозрачное лесное озеро, из воды которого торчала башенка и католический крест. Что удивительно, под водой отлично просматривалась черепичная крыша костёла, а крест ловил отблеск луны и трепетно отражался в воде.

Завершал экспозицию пейзаж «Сокровища болот». Тёмно-зелёный фон полотна почти не просматривался, зато кочки, зелень, хвощи и кое-где кувшинки были выписаны очень тщательно в лёгких бликах спрятанной в траве воды. Занятно, что в нескольких местах топи виднелись золотистые продолговатые пятна, казавшиеся издалека слитками, разбросанными по кочкам.

– Ну, как впечатление? – поинтересовался Гулевич, пытливо глядя на Жеромского.

– Необычный художник, – согласился Стас. – Но не скажу, что он меня напугал. Гыргалица, пожалуй, ещё могла бы присниться.

Они дружно рассмеялись, но Илья Михайлович придержал Жеромского за локоть:

– Дело в том… Понимаете, по народному поверью, Ожешко не успокоится, пока не найдёт свою голову. Поберегите себя.

Стас взглянул на него с удивлением.

– Ладно. Постараюсь.

Ночь кошмаров

После ужина Стас выспался и в одиннадцать вечера устроился в комнатке сторожа, где, кроме кресла, стола, мониторов и кофеварки, ничего не было. На дежурство он решил одеться скромно – джинсы и джинсовая рубашка, что со стороны выглядело почти как форма. После беглого обхода музея «детектив» открыл ноутбук и принялся смотреть трансляцию футбольного матча Россия-Беларусь. Ветер за окном что-то совсем разошёлся и начал подвывать. Прихлёбывая кофе, Жеромский поглядывал в мониторы, и ему вдруг показалось, что в комнате с портретом Барбары мелькнула чья-то тень. Вполне возможно, что это ветер качал акацию в лунном свете, но Стасу движение не понравилось, и он, поправив на плече кобуру, отправился на разведку.

Слабое аварийное освещение позволяло видеть только ближние комнаты, поэтому приходилось двигаться с большой осторожностью. Перед залом с портретом панночки, словно задетая кем-то, покачивалась на верёвке стрыга; фонарик высветил её безжизненные пластиковые глаза.

Портрет висел на своём месте. Благодаря зеркалу создавалось впечатление, что Барбара следит за чужаком с обеих сторон. Стас прошёл почти весь зал, как вдруг ему показалось, что панночка в зеркале повернула голову. Он резко обернулся, выхватив декоративный пистолет, – красавица была в прежней позе. Не зная, как унять колотившееся в груди сердце, Жеромский заглянул в следующую комнату – пусто и темно: аварийное освещение отключилось. «Какая чушь! – подумал он. – Трясусь, как сопливый мальчишка». Он решительно шагнул вперёд и включил обычный свет.

От вспышки пришлось прикрыть глаза, но в комнате, кажется, ничего не изменилось. Только в картине «Домой» чего-то не хватало. Стас подошёл ближе. Кого-то! Бледная луна смотрела на дорожку к дому, но на ней никого не было… Неожиданно свет погас, и послышался тяжёлый глухой стук, как будто упал экспонат.

– Что за чёрт! – пробормотал сыщик и на ощупь нашёл выключатель. Свет зажёгся, и он увидел посередине зала лужу крови, в которой лежала человеческая голова. Он рефлекторно выключил свет и прижался к стене. Некоторое время Стас боялся дышать, но только он стал приходить в себя, как в следующей комнате послышались чьи-то шаги. Тогда он прицелился в чёрный прямоугольник прохода, желая напугать самозванца, и стал потихоньку продвигаться вперёд. Шаги неуклонно приближались, и в слабом лунном свете мелькнула высокая тень.

«Стой!» – крикнул Стас, сделал шаг в сторону, поскользнулся в кровавой луже и, падая, выронил «пистолет». Пол под ним с треском обрушился, и он полетел в темноту. Он был уверен, что провалился под пол; каково же было его изумление, когда после болезненного приземления на спину пришлось зажмурить глаза от яркого света.

Жеромский лежал на галерее второго этажа богатого дома; вычурные балясины и ажурная винтовая лестница поодаль что-то смутно напоминали. Он посмотрел наверх и увидел чёрную дыру в потолке, словно он только что свалился с чердака. Со скверным предчувствием он приподнялся и увидел за перилами роскошный зал с накрытым столом и пылающим камином, на стенах висели звериные морды: он очутился в усадьбе Менчинских.

«Наверное, это сон», – попытался успокоить себя Стас, но неподалёку валялся его «пистолет», смотревшийся странно в древней усадьбе. Он сунул пистолет в кобуру, но беспокойство только нарастало: кого он здесь напугает зажигалкой? В дыре, в которую Жеромский провалился, царила темнота, поэтому он решил на всякий случай спуститься на первый этаж: быть может, там есть лестница на чердак. Несмотря на всю фантасмагоричность ситуации, ему казалось, что, вернувшись через дыру наверх, он снова попадёт в музей.

Он направился по галерее к ступенькам, ведущим на первый этаж, однако, дойдя до поворота, с удивлением обнаружил, что лестница очутилась на другой стороне периметра и он не приблизился к ней ни на шаг. Стас вернулся, и лестница вернулась на ту же сторону, где он только что был! Как только он проходил резную колонну на углу галереи, кто-то словно пролистывал изображение, и лестница оказывалась на другой стороне. В его голове пронеслась догадка: «Картина! То, что видит зритель, – неизменно. Как же выбраться из этой чёртовой головоломки?» Он подошёл к перилам и принялся рассматривать первый этаж: огонь в камине отбрасывал блики на столовый сервиз и полированную мебель, но странным было то, что горение становилось всё более трескучим и нервозным. Словно ветер в трубе раздувал его. В конце концов сполохи принялись лизать край камина и плеваться искрами. Каминный экран недолго сдерживал безумие огня: одна из искр прыгнула на ковёр, который через мгновение начал чадить и вспыхнул. Увидев это, Стас побежал к лестнице, но, как и в прошлый раз, она «перескочила» на дальнюю от него сторону. Огонь уверенно подползал к стульям, тяжёлый запах гари носился в воздухе, дым неотвратимо заволакивал гостиную.

Жеромский в ярости вскрикнул и принялся перелезать через перила, ограждавшие галерею. Оттолкнувшись от перил, он с диким грохотом и звоном упал на обеденный стол, а с него – на пол, попутно уничтожив часть сервиза и сломав ближайший стул. Огонь в это время уже захватывал края белоснежной скатерти. Потирая ушибленную руку, Стас огляделся в поисках выхода, но оказалось, что высокое пламя преградило путь к двери: там уже горели и мебель, и огромные факелы-портьеры. Жар надвигался и гнал горе-сыщика в противоположную от выхода сторону, стол был уже полностью объят огнём. Бросив последний взгляд на дыру в потолке, Стас прикрыл голову руками и прыгнул в ближайшее окно. К счастью, оно располагалось невысоко от земли, а под окном была клумба с пионами, отважно погибшими при падении человека.

Почувствовав прилив воздуха, пламя выдохнуло в окно и с жадностью набросилось на предметы интерьера. Дом вместе с возможным выходом в музей погибал на глазах. Стас осмотрел себя: волосы почти не пострадали от огня, зато на джинсах остались подпалины. Больше всего досталось правой руке, которой он крушил раму: она была изрезана и болела от удара. Внезапно он понял, что кобура вместе с пистолетом исчезла, и это открытие жутко его расстроило: можно было сомневаться, удастся ли испугать кого-то зажигалкой, но это был подарок Стани. Скорее всего, ремень кобуры порвался во время падения с галереи, а газ в пистолете помог огню сожрать усадьбу.

Жар от полыхавшего дома усиливался, послышался утробный вой обезумевшего пламени. Чтобы спастись от искр и огненного ветра, Жеромский отошёл от гигантского костра подальше и за каменным сараем увидел колодец. Измученный, он с удовольствием умылся холодной водой из ведра. Когда способность рассуждать к нему вернулась, он без особой надежды решил поискать кого-нибудь из обитателей картинного мира: не все же они лишились головы, вдруг кто-то подскажет, как вернуться в реальность.

Стас с грохотом уронил ведро, когда услышал за спиной скрипучий голос:

– Он всегда сгорает. Дотла…

Прямо под старой ивой стояло высокое деревянное кресло, в котором неподвижно сидел сам Болеслав Менчинский в том же облачении, что и на портрете. Только ветер шевелил его седые волосы и длинные усы.

– Пан Болеслав? – только и сумел выдавить Жеромский, вытирая рукавом левой руки мокрое лицо.

– Беги, несчастный, от моих страданий!.. – проскрипел старик, поморщившись от неведомой боли.

– Куда бежать? – спросил осмелевший Стас и увидел, что золотистый с крапинками воротник плаща собеседника вздрогнул и зашевелился. Через мгновение он взвился в воздух, и стало ясно, что «воротник» состоял из тысячи крыльев огромной саранчи. Рой завис над Менчинским, и там, где только что сидели насекомые, открылись окровавленные кости с кусочками обглоданного мяса: саранча питалась человечиной.

Жеромский дико вскрикнул и побежал, ощущая сзади злобное стрекотание. Он начал задыхаться, а жуткий треск крыльев уже настигал его. Правую руку и голову Стаса что-то обожгло, когда он осознал, что выбежал на площадь перед высоким костёлом. Мерзкая саранча облепила порезы и копошилась в них: одежда слегка спасала от прожорливых насекомых, а кровь, скорее всего, привлекала. Стас упал на руку, с противным хрустом раздавив несколько особей, снова вскрикнул от ужаса и от боли, рванулся из последних сил к двери костёла, распахнул и тут же захлопнул её за собой. Эхо тяжёлого удара запрыгало от стен к высокому потолку, и хор прихожан, певший под аккомпанемент органа, смолк.

Исступлённо раздавив кулаком проскочившую в щель саранчу, Жеромский обернулся и увидел, что люди в церкви, пришедшие на службу, – кто с удивлением, кто с осуждением, – все смотрят на него.

– Слава Богу, что вы здесь, – пробормотал он, всё ещё задыхаясь после безумного бега. – Меня чуть не сожрала проклятая саранча…

Он заметил, что пара плотоядных насекомых всё же проскочила внутрь костёла, но какой-то селянин ловко сдёрнул кожаную куртку и одним ударом размазал мучителей по дверям. Поражало, что публика ничуть не удивилась появлению жуткой саранчи; их взгляды ощупывали порванную рубашку, джинсы и сандалии пришельца.

К месту происшествия медленно подтягивались другие люди, рассматривая странную одежду чужака. Женщины были в толстых юбках и чепцах, а усатые и бородатые мужчины – в древних куртках или в подобии кунтуша и в свободных штанах, заправленных в сапоги. В целом, эта этнографическая группа выглядела, как разношёрстный западно-белорусский ансамбль на фестивале «Славянский базар», только ни у кого на лице не было улыбки.

– Кто ты есть? – раздался громкий голос, принадлежавший ксёндзу – сухому, но крепкому старику с лицом сурового аскета.

– Стас, путник. Помогите!

Его оглядели с явным недоверием. Затем священник сделал знак, – прихожане вернулись на свои места, а человек, убивший саранчу, остался. Ксёндз и пара хорошо одетых мужчин отошли в сторону и вполголоса принялись совещаться. Стас предположил, что троица решает, помочь иноверцу или нет. Судя по интонациям, ксёндз был на его стороне. Здесь уместно было бы вспомнить притчу о добром самаритянине или напомнить этим замшелым инквизиторам, что христианская вера объединяет всех, но измученный пережитым Стас не был уверен в силе своего убеждения.

Все, без сомнения, отнеслись к Жеромскому как к чужаку. Но его истерзанный вид, опалённые волосы и кровь от укусов свирепой саранчи говорили о том, что он слишком слаб, чтобы нанести кому-то вред. Его отвела на хоры женщина, назвавшаяся Иванкой, а служба продолжилась. Иванка помогла Стасу привести себя в порядок – вымыться и протереть настоем раны – и даже принесла какой-то тюфяк, чтобы он мог прилечь на скамью и отдохнуть. Она была доброй женщиной, хоть лицо её и не блистало умом. Ухаживая за ним, она что-то приговаривала, но Стас понимал не все слова.

Настало время проповеди, и орган стих. Ксёндз поднялся на амвон, его голос зажурчал, взывая к чувствам верующих и призывая к милосердию. Усталый Жеромский ненадолго забылся – даже орган не смог ему помешать. Очнулся он от бормотания Иванки, как оказалось, обращённого к нему.

– Они не верят тебе, но думают, что в костёле твои чары бессильны, если ты слуга дьявола.

Бесхитростные рассуждения женщины поразили Стаса, и он сел. Впрочем, она продолжала разговаривать сама с собой:

– Испытают, чтобы убедиться, что ты не колдун. – Она помолчала. – Наверное. А мы собираемся здесь каждый год, чтобы вспомнить и помолиться за погибшего страшной смертью доброго пана Менчинского – по его же завещанию. Потому что на оставленные им деньги наш костёл украсили большим крестом и новым органом.

Новый орган тускло поблёскивал серебристыми трубами в свете скромной люстры в виде утыканного свечами колеса на цепях. Деревянные позолоченные завитушки и амурчики, украшавшие орган, контрастировали с допотопной люстрой. В витражах церкви не было ни одного сюжета: разноцветные стёкла изображали незатейливые орнаменты в виде розетки или крестика. Зато запрестольный крест был воистину гигантским: его край достигал широкого круглого окна под крышей костёла, называемого в архитектуре розой. Раскрашенный деревянный Христос был вознесён на недосягаемую от верующих высоту. Он смотрел оттуда вниз без страдания на лице, несмотря на текущую из-под тернового венца кровь и глубокую рану на теле: это был взгляд человека, уже познавшего освобождение души.