Текст книги "Спи ко мне"

Глава одиннадцатая. Мир изменился за ночь

Вечернее метро. Пассажиры едва теплятся. Утром они ещё спят, вечером – уже спят. «Определённо, на кольцевой линии пора пускать поезда со спальными вагонами, – подумала Наташа. – Оплата при выходе. Сколько спал – столько и платишь. Плацкартные вагоны, купейные. Вагоны–люкс. Вагоны экстра-люкс. Вагон-ресторан. Вагон-магазин. Тогда метро придётся сделать круглосуточным. Круглосуточный вход на кольцевую линию. Опоздал домой, некуда идти, поссорился с домашними – спускаешься в метро, садишься в свободный спальный вагон, ложишься спать. Утро вечера мудренее. Просыпаешься, принимаешь решение, выходишь там, где тебе удобно, делаешь пересадку».

Наташе не нужен спальный вагон, она давно для себя всё решила: дома её ждёт ужин, чай, душ. Спокойный сон. И, если повезёт, – встреча с Рыбой. Должно быть, сегодня ему опять не удалось пробиться к ней сквозь совещания и переговоры за закрытыми дверями. Когда уже закончится эта говорильня, и можно будет нормально поработать хотя бы два дня подряд?

Открылись двери, закрылись двери. Следующая станция – «Парк Культуры».

В вагон набились туристы из Южной Америки в разноцветных пончо и сотрудники московского метрополитена в оранжевых жилетах. Все как на подбор – низкорослые крепыши. Наташа всегда несколько возвышалась над средним уровнем пассажиров, а тут и вовсе выглядела корабельной сосной в зарослях черничника. Туристы посмотрели на неё с уважением. Работники метрополитена вцепились в поручни и друг в друга, не глядя по сторонам: очень устали за день.

Головы, головы, головы – мерно покачиваются в такт перестуку колёс, как подсолнухи на ветру. Наташа взглянула поверх всех этих голов – стриженых, лысых, бритых, аккуратно причесанных, разлохматившихся, седых, повязанных платками, с надвинутыми на глаза кепками, в шляпах, банданах, заколках, с непрокрашенными корнями, с перхотью, дредами, афрокосами, с мелированием, тонированием и колорированием… и увидела его. Рыба стоял в противоположном конце вагона, сложив на груди руки и прислонившись спиной к стенке, и смотрел на Наташу так, словно их не разделяло море людских голов.

Они вышли на «Парке Культуры» и перешли на Сокольническую линию. Если разделить путь на двоих – он будет в два раза короче. Это невозможно объяснить с помощью математики, но это – так. Наташа и Рыба не успели обменяться и парой слов, как поезд прибыл на станцию «Спортивная», и вот уже эскалатор везёт их наверх.

– А у вас есть метро? – спросила Наташа.

– Подземные поезда? Да, в срединных и в индустриальных городах без них просто не обойтись. От города к городу тянутся подземные тоннели. Но в столице общественный транспорт запрещён. Только частный.

– Интере-есная у вас столица, – протянула Наташа.

– У вас, наверное, тоже.

– Наверное. Ты как раз в ней сейчас находишься.

Они вышли на поверхность. Рыба с сомнением огляделся по сторонам: ларьки с горячими пирожками, из припаркованного на противоположной стороне улицы автомобиля доносится громкая музыка. Прислонившись к фонарю, стоит и курит человек в кожаной куртке, купленной в начале девяностых. У человека мутные глаза и сальные волосы.

– У вас была война? Эпидемия? – спросил Рыба.

– Всё у нас бывало. Давно. А теперь у нас – стабильность! – отчеканила Наташа.

– Но почему людей совсем нет?

Мимо прошагали три крепыша с баулами, помеченными значком клуба «Динамо».

– А это что – не люди, по-твоему? – указала на них Наташа.

Рыба посмотрел им вслед, недоверчиво оглядел улицу и добавил:

– И вагоны поездов совсем пустые. Я ещё подумал – зачем они нужны, если никто ими не пользуется?

Человек в куртке из девяностых оторвался от опоры и неуверенным шагом, с лёгким ускорением, чуть кренясь на левый бок, двинулся ко входу в метро. Наткнулся на Рыбу, с недоумением глядевшего на пустую площадь, тяжело, безыскусно выругался, злобно уставившись при этом на Наташу, и пошел себе прочь.

– Хорош! – крикнула она ему вслед. Но кренящемуся человеку было некогда отвечать: он уже сражался с коварной дверью, ведущей в тёплое метро.

– Хорош? – повторил Рыба. – Это какое-то имя?

– Практически. Вон, видишь, пошел – типичный Хорош.

Рыба взглянул в указанном направлении, беспомощно моргнул и перевёл взгляд на Наташу, как бы требуя объяснений.

– Так ты не видишь никого, кроме меня? – догадалась она. – Значит, они тебе просто не снятся!

– Иногда я всё-таки вижу кого-то ещё! – запротестовал Рыба.

– Иногда не считается! Я тоже иногда засыпаю к тебе и оказываюсь на пустых улицах. Не может же так быть, чтоб они совсем были пустые? В вашей-то столице?

– Не может. Тогда нам нужно придумать какой-то знак. Знак «Внимание. Ты не видишь человека, а он есть». И другой знак – «Человек, которого ты не видишь, обращается к тебе».

– Давай-ка зайдём в кафе и придумаем все эти знаки там, а то я от голода ничего не соображаю уже. Так давно обедала, а после этого было столько беготни и нервотрёпки. Иди за мной и делай, как я. Вон там, смотри, в сером доме с квадратными лоджиями есть неплохая едальня. Дома ты хотя бы видишь?

– Вижу. Прекрасный серый дом.

– Ну, а ещё что ты видишь?

Рыба огляделся по сторонам и начал перечислять:

– Фонари вижу. Штампованные частные автомобили. Лавки с пирогами. Деревья. Стену из красных камней…

– Отлично. Значит, не споткнёшься. И ещё вот что. Можно, при других я буду звать тебя не Рыба, а Роберт?

– А ты уверена, что другие меня видят?

– Ни к чему такие сложности на голодный желудок. Короче, договорились. Ты – Роберт.

Наташа так хотела есть, что даже не подумала о том, что Роберту Рыбе куда интереснее было бы рассматривать интерьеры какого-нибудь уникального заведения на Большой Пироговской, и притащила его в сетевую кофейню.

Скорее, скорее. Она уже выбрала сэндвич с курицей и кофе, но очередь двигалась ужасно медленно. Влюблённые подростки глядели друг на друга, а не в меню, и всё путали, а потом рылись по карманам в поисках мелочи, чтобы расплатиться по счету. Такие милые. Но как же хочется есть! Перед Наташей остался только один человек. Он держал наготове деньги без сдачи, он точно знал, чего хочет.

– Кофе чёрный. Круассан с сыром, – скрипучим голосом сказал человек без сдачи.

– Вам кофе с молочком? – улыбнулась девушка за стойкой.

– С каким молочком? – взорвался посетитель. – Косметическим?

– Простите? – округлила глаза девушка

– В кофе добавляют не молочко, а молоко! К вашему сведению! – брызжа слюной, сообщил человек без сдачи. – Грамотеи! Ещё скажите, что кофе у вас среднего рода!

– Нет, не среднего. Высшего. Наше кофе – самого высшего рода! Только что из Бразилии. Что-нибудь желаете на десерт?

– Ломтик Розенталя!

– Розенталя, к сожалению, не завезли. Может быть, чизкейк?

Наташа отвернулась, чтобы скрыть улыбку, обнаружила, что Рыба с интересом разглядывает интерьеры, и спросила у него:

– А ты будешь что-нибудь?

Рыба сделал рукой отрицательный жест. Зато ответила стоявшая за ним дама:

– Разве мы знакомы?

– Нет, не знакомы. Это я у него спрашиваю, – пояснила Наташа, кивая в сторону Рыбы.

– Тут никого нет, – тихо сказала дама. – Только вы, я и любитель Розенталя!

– А… И правда… Извините, так устала на работе, – Наташа достала из кармана синюю стеклянную рыбку, купленную в кафе «Кантон». – Это мой талисман. Я с ним иногда разговариваю.

– У меня тоже есть талисман, – понимающе улыбнулась дама и указала на брошку с изображением крупного чёрного кота, приколотую к воротнику пальто.

Любитель Розенталя наконец расплатился и, ворча, удалился за дальний столик в углу, за колонной – «места для поцелуев и мизантропов», как называла его Наташа.

– Сэндвич и кофе с собой, – быстро сказала она, расплатилась и поскорее вытащила Рыбу на улицу.

– Старинное заведение – и так хорошо сохранилось! – восхищённо произнёс он. – У нас, к сожалению, подобные давно уже канули в небытие. А это что? Какое странное… Что это?

Он с удивлением глядел на «талисман», который Наташа прижимала к пакету с кофе и сэндвичем.

– Это и есть рыба! То, что в нашем мире зовут рыбой. Она плавает в воде, у неё есть хвост – вот, это хвост. И плавники – это плавники, вот и вот, и сверху ещё. Рыба дышит жабрами, видишь – жаберные дуги? Поэтому ей под водой очень хорошо живётся. А на суше она засыпает. В смысле – умирает. У рыбы есть чешуя. Ну, милый Роберт, что ещё ты хочешь узнать о рыбах?

«Милый Роберт» взял в руки хрупкую синюю игрушку, медленно провёл пальцем по контуру, словно запоминая, как выглядят его тёзки. Потом вернул Наташе «талисман» и с любопытством спросил:

– Ты разговаривала с кем-то. Этот человек видел меня или нет?

– Нет, не видел. Ты такой стоишь, смотришь по сторонам, я такая спрашиваю: «Есть будешь что-нибудь?», а ты продолжаешь смотреть, а тётя, которая стоит за тобой, говорит мне: «Тут вообще-то кроме нас с вами никого нет, а я вас не знаю!» Смешно, скажи? Ай, ладно! Пошли просто гулять, у нас очень красивый район! Например, вот это здание, на первом этаже которого граждане экскурсанты могут видеть пункт обслуживания мобильных телефонов, построено в стиле конструктивизм в двадцатых годах прошлого века.

Влюблённые подростки выкатились из кафе и с удивлением уставились на молодую женщину, которая, стоя посреди тротуара, проводила экскурсию для воображаемых туристов.

– Так, меня, кажется, приняли за сумасшедшую, – констатировала Наташа.

Подростки припустили вниз по улице. Наташа вручила Рыбе свёрток с кофе и сэндвичем, нырнула в пункт обслуживания мобильных телефонов, и вскоре вернулась с новенькой гарнитурой в руках. Вставила наушник в ухо, проводок спрятала в карман и объявила:

– Теперь мы можем спокойно болтать и ни о чём не беспокоиться. Все будут думать, что я говорю по телефону. И давай уже сюда мою еду!

Они шли в сторону набережной по улице 10-летия Октября. «Интересно, как объяснить Рыбе это название? – задумалась Наташа. – Эта улица названа в честь того далёкого времени, когда мир был ещё юн, и месяц Октябрь справлял свой десятый юбилей. Остальные месяцы пришли к нему с подарками. Старшие, особенно Январь, которому скоро должно было исполниться одиннадцать, смотрели свысока. А Ноябрь с Декабрём, ещё девятилетние, стояли чуть поодаль, смущаясь».

Но Рыба не интересовался названиями, он внимательно глядел по сторонам и отпускал сдержанные похвалы в адрес некоторых зданий. Пахло бензином и опавшими листьями. Вдали светился габаритными огнями комплекс «Москва-Сити».

И вдруг Рыба увидел Новодевичий монастырь, плывущий по укрытому сумерками скверу, над озером, над деревьями, над людьми и их короткими жизненными путями.

– Работа художника, – прошептал он, опускаясь на скамейку рядом с рестораном «У Пиросмани». – Прекрасен мир, в котором художники творят здания. У нас этим занимаются только мастера.

– Ну, у нас тоже мастера дома строят, – сказала Наташа и села рядом. – А художники картины рисуют.

Рыба удивлённо моргнул, заправил за ухо давно выбившуюся прядь. Видимо, последняя реплика привела его в замешательство.

– Наверное, опять недопонимание, – догадалась Наташа, – как в случае с рыбой.

Она выкинула в урну картонку из-под кофе, достала из кармана «талисман», погладила по чешуйчатой спинке.

Рыба, прищурившись, безмолвно любовался громадой монастыря. Стихли голоса, замедлилось движение транспорта. Только на противоположном берегу, на Бережковской набережной, копошилась огромная светящаяся масса, состоящая из сотен автомобилей, угодивших в пробку. Наконец Рыба нарушил молчание:

– Давай попробуем так. Мастера – это такие как я. Мы умеем делать что-то, что украшает жизнь. Мы делаем это на заказ. Получаем взамен деньги. Часто – живём в столице. Иного мастера с первого взгляда не отличишь от аристократа. Художники другие. Они не понимают и не ценят роскошь. Нет, это не главное, я сейчас попробую с начала… Художники всегда существуют на границе осязаемого мира и мира… Прости, я не знаю, как объяснить, сам я не художник. Словом, того мира, где танцуют духи. У художника всегда такой взгляд. Ну, как будто он смотрит внутрь себя, и при этом видит сразу весь обитаемый мир, но немного со стороны, понимаешь? Он в мире есть, но как будто его здесь нет, и весь мир – у него внутри. То, что создал художник, иногда может повторить искусный мастер – но это всегда повторение. Художники не повторяются. Их творения принадлежат всему миру. И они никогда не берут плату за свой труд.

– Как же они, бедные, живут? На что? – пожалела Наташа незнакомых художников из своих снов.

– Их берегут и кормят те, кто рядом с ними. Им открыты все дома и все двери. Большая честь – если художник разделит трапезу с обычной семьёй. Художникам очень тяжело соединять зримый мир и незримый. Тот, кто хоть как-то помог художнику, чувствует на своём лице дыхание этого незримого мира.

– А, поняла! Художники – это ваши шаманы. Это какой-то особый лар? А они главнее аристократов?

– Художник – совершенно особый, самый низший и самый высший лар. Никто по доброй воле не хотел бы стать художником. При этом всякий мечтает хотя бы на минуту оказаться рядом с одним из них.

– А ты никогда не хотел быть художником? Лепить то, что натанцевали духи?

– Нет, – без колебаний ответил Рыба, – тогда пришлось бы жить в какой-нибудь дыре, возможно, даже на окраине, среди безродных. Не курить, не пить кофе и ячменную настойку. Не валяться на тахте в своё удовольствие. А только бродить по границе и прислушиваться к голосам духов. А ещё художники… как бы это сказать… не могут создавать семьи.

– Им запрещено?

– Как же можно запретить семью? Они просто … я не знаю… наверное, не видят эту возможность. Как я не вижу людей, которые нас окружают. Ведь сейчас вокруг много людей?

– Нет. Сейчас – никого.

– А вон те двое, что пируют на веранде? – Рыба указал наверх. – Я всё-таки кого-то вижу.

– Это манекены. Куклы. Они не настоящие люди. Их сделали… мастера какие-нибудь, чтоб привлекать внимание к ресторану.

Рыба вернулся к созерцанию Новодевичьего монастыря. Наташа попыталась представить себе жизнь шаманов, бродящих по границе миров на голодный желудок. И тут начался дождь. Сначала он примерялся, редкими каплями намечая контуры, но вскоре припустил вовсю.

– Чувствуешь дождь? – спросила Наташа. Зонтика у неё с собой, конечно, не было.

– Ч-чувствую, – дрожа, ответил Рыба. – Чтоб его ветром унесло!

– Да, было бы неплохо, – согласилась Наташа. – Бежим скорее ко мне!

Они свернули во двор и помчались по асфальту, наперегонки с дождевыми струями. Старушки на скамейке запасных закутались в полиэтиленовые плащи и наблюдательный пункт покидать не спешили.

– Гляди-ка, старшая Ермолаевых никак со свиданки бежит!

И как они всё замечают?

Наташа обернулась к Рыбе, чтобы сказать ему об этом, но обнаружила, что он уже не бежит рядом с нею по лужам. Должно быть, окончательно вымок и проснулся. Ну, ничего. Скоро они увидятся вновь.

Наташа распахнула дверь подъезда и, не сбавляя ходу, кинулась к лифту. Скорее домой, там душ – и постель.

Оказаться между сбывшимся и предвкушаемым – особое удовольствие. Наташа лежала в кровати, чувствуя, как сон постепенно накрывает её кружевным одеялом, набитым перьями горного кота. Барабанил по подоконнику дождь.

Потом дождь затих. Наташа стояла посреди просторного светлого помещения. Свет лился откуда-то сверху. Видимо, в потолок были вмонтированы невидимые простым глазом осветительные приборы. В углу, на широком матрасе, сидел Рыба, закутанный в некое подобие оранжевой махровой тоги. Вокруг в беспорядке валялись подушки, думочки, простыни, покрывала. Одеяло, набитое перьями горного кота, лежало как-то небрежно, наискосок.

– Ты так внезапно проснулся! – сказала Наташа.

– Ты тоже всегда просыпаешься внезапно, – был ответ, – а я дёрнул во сне за скатерть и перевернул на себя кувшин с водой. Весь промок и проснулся от холода. Достал согревающий осушитель, чтоб его ветром унесло. Осушитель заклинило, среднее покрывало вспыхнуло, теперь надо после работы идти к мастеру, заказывать новое.

– А что, без этого покрывала совсем нельзя спать?

– Можно. Но неприлично. Я же не безродный житель окраины, чтобы довольствоваться только подушкой и одеялом, набитыми чем попало.

Наташа огляделась: кроме матраса и треугольного столика о пяти ногах (видимо, с него-то и свалился злополучный кувшин с водой), в комнате не было никакой мебели. Только на стенах висели сине-золотые узорчатые вышивки, заключенные в тяжелые фарфоровые рамы.

– Это твоя спальня? А почему нет окон? Или они заклеены плёнкой, которая отражает небо?

– Я же не потомственный аристократ, чтобы жить на поверхности, – непонятно ответил Рыба. – Хочешь, покажу тебе своё жильё? Сейчас мы находимся в комнате для сна – у меня их всего две.

– Чего так мало-то – две? – насмешливо спросила Наташа.

– Обязательный минимум – для чётных дней и для нечётных. Не люблю излишеств.

За одной из узорчатых вышивок скрывалась дверь. Из спальной комнаты для чётных дней вниз вела винтовая лестница. Везде было светло, как днём: но светильников не было видно.

Рыба показал Наташе библиотеку, видеотеку и музыкальную гостиную, три кухни, комнату для умывания, комнату для длительных водных процедур, туалет (почему-то только один), что-то вроде спортзала с развешанными по стенам орудиями пыток, комнату для отдыха с друзьями, комнату для приёмов.

Последняя была задрапирована тяжелым синим материалом, похожим на бархат, у стен стояли деревянные резные диванчики с жесткими спинками. Рядом с каждым диванчиком – чугунная пепельница в виде цветочного бутона.

– Давай-ка здесь и остановимся, – попросила Наташа. – Я уже устала запоминать, где у тебя что. Но окон-то почему нет нигде? Неужели в вашем жутком кастовом обществе окна полагаются только аристократам?

– Мы же под землёй, – пожал плечами Рыба. – Окна не имеют смысла.

– Почему – под землёй? – вдруг испугалась Наташа. Огляделась по сторонам. Дверь, через которую они вошли в комнату для приёмов, скрывала драпировка. «Погребённые во сне. Навсегда, – обреченно подумала она. – Сейчас он скажет, что это не сон, а загробный мир. И что отсюда нет выхода».

Уловив тревогу в её голосе, Рыба заверил Наташу, что на поверхность можно выйти в любую минуту – стоит только захотеть. А подземные жилища – решение простое и практичное, странно, что не во всех мирах ещё до такого додумались.

По закону количество домов в столице Просвещенной Империи всегда должно быть одинаковым. При этом они не могут возвышаться над землёй более чем на пять этажей. Но столичные жители – люди особого сорта. Им предписано жить в просторных квартирах, не менее установленного размера. Это тоже закон. Поэтому уже несколько сотен лет город незаметно растёт вглубь. Никто не знает, сколько этажей можно обнаружить под тем или иным симпатичным домиком, построенным около тысячи лет назад.

– Интересная у вас жизнь, – покачала головой Наташа. – А зачем в твоём бункере чуть ли не в каждой комнате тахта? Это тоже такое правило?

– Нет, это я сам. Если захочется прилечь и подумать, я прилягу там, где настигла меня мысль.

– Слушай, а у тебя есть специальная комната для занятий любовью?

Рыба прищурился, потом сделал знак следовать за собой.

– Какая поэтическая формулировка, – сказал он. – У нас так говорили, кажется, во времена императора Пино.

Они спустились ещё ниже. Прошли комнату для созерцания растений (почти всё помещение занимал зимний садик, в центре которого стояла одинокая каменная скамья), комнату для возлияний (стеклянный шкаф, наполненный бутылями и кувшинами причудливых форм, не оставлял сомнений в её назначении), комнату воспоминаний (по стенам висели портреты, прикрытые полупрозрачными занавесями), – и вдруг полетели вниз, в темноту, и упали на что-то мягкое, вроде перины.

Рыба подобрался к стене, провёл по ней рукой, и в помещении сделалось светло. Небольшую – примерно три на два метра – комнату полностью занимал матрас. Больше ничего не было: ни полок на стенах, ни картин, ни каких-либо других украшений.

– Я не поняла вообще намёк, – нахмурилась Наташа и сложила руки на груди, – Это что, кровать такая здоровенная?

– А что ещё, кроме кровати, должно быть в комнате, где делают любовь? – настороженно переспросил Рыба. – Или у вас это происходит не так? Или я неправильно тебя понял?

В стене темнел дверной проём – выйти можно было в любой момент. Наташа немного расслабилась. Расплела руки, прикоснулась к перине: такая нежная, наверное, набита перьями горного котёнка особо пушистой породы. Рыба сидел у стены, поджав под себя ноги, вцепившись в свою махровую тогу так, что побелели костяшки пальцев, и внимательно наблюдал за реакцией. «А ведь можно спокойно сказать, что он ошибся, и под “занятиями любовью” у нас подразумевается нечто иное», – подумала Наташа. Пауза затянулась. Рыба опустил глаза, сложил руки на груди и стал похож на задумчивого богомольца. Воздух накалился и готов был вспыхнуть.

– Это ведь твой сон. Но ты, наверное, и во сне должна соблюдать правила, предусмотренные в вашем мире, – нарушил молчание хозяин дома.

Всё было решено заранее, и оба знали ответ ещё до того, как оказались в этой комнате, но Наташа словно испытывала на прочность и себя, и его. В тревожно-сладком ожидании тоже заключено особое удовольствие.

«А ведь глупо упускать такой шанс, если последний роман закончился три… нет, уже четыре месяца назад. Даже не во сне это было бы глупо, – вдруг подумала она. – Чего ломаться, он же мне нравится. Он – мне, а я – ему».

Удивительно была устроена махровая тога хитроумного мастера Рыбы – стоило потянуть за незаметную верёвочку, и его одеяние упало на перину. Теперь он сидел в углу неподвижно, как античная статуя. Только у античных статуй не затуманивается взгляд, не учащается пульс (у них ведь нет сердца). Наташа дотронулась рукой до белоснежной кожи плеча, ожидая почувствовать мраморный холод или не ощутить ничего. Но, хоть всё и происходило во сне, перед ней было настоящее, живое, тёплое тело, и это тело вздрогнуло от её прикосновения. Рыба больше не мог сохранять монументальную неподвижность, его потянуло вперёд, и он не сопротивлялся. Наташа мельком взглянула на себя – кажется, на ней была нейлоновая ночная рубашка до пят, с глухим воротом, застёгнутым на крупные пластмассовые пуговицы. Долой нейлон! В сторону его!

Ткань растаяла в руках, пуговицы бабочками разлетелись в стороны, и двое стали одним, словно теперь у них была общая кожа.

Во сне отсутствует ощущение времени – есть только «сейчас» или «не сейчас».

После того как комната для занятий любовью и всё, что произошло в её стенах, из категории «сейчас» переместилось в «к сожалению, уже не сейчас», Наташа и Рыба сидели на тахте в одной из его кухонь и пили сок дерева Нур. У сока не было вкуса, и он совсем не освежал, но Рыба на этот счет имел иное мнение.

– Хорошо, что ты не художник! – вдруг засмеялась Наташа.

– Почему? Я мог стать художником, который видит смысл в том, чтобы делать любовь!

Он потянулся и медленно поднялся на ноги, чтобы дойти до стола и выжать ещё порцию сока. И вдруг начал рассеиваться, расплываться в воздухе, перемешиваться с предметами, наполнявшими кухню. Высокий медный шкаф, нечто среднее между самоваром и умывальником, сказал голосом Рыбы: «Теперь надо повторить в моём сне, потому…»

Что «потому» – было уже не разобрать. Самовар-умывальник затарахтел и превратился в будильник. Наташа открыла глаза. Приятное тепло разливалось по всему телу – так, словно они с Рыбой «делали любовь» наяву.

«Вот что такое свобода, о которой вечно твердит Снусмумра, – подумала она и, как в детстве, скатилась с кровати на мягкий ковёр. – Да, это хорошо. Но как-то слишком хорошо. Нет, не надо мне в жизни столько свободы. Свобода во сне – будет в самый раз. А наяву пусть будет порядок. Иначе как я смогу отличать сон от яви?»

Наташа немного посидела на ковре, прислушиваясь к своим ощущениям. Очень давно, а может быть, никогда мир не был таким понятным, ясным и доброжелательным. День будет солнечный. Впереди ждёт работа, на которой её любят и ценят. А вечером… нет, лучше ничего не представлять заранее. Вечером и ночью будет совсем хорошо. И даже ещё лучше, чем сегодня. И теперь так будет всегда.

Наташа быстро собралась, напевая под нос новые позывные своего телефона, выпорхнула на лестничную площадку и огляделась по сторонам. Как всё-таки изменился мир за одну только ночь! Каким светлым он стал!

Она подошла к лифту, принюхалась, потом снова огляделась. За весь мир сказать было нельзя, но подъезд определённо преобразился: его стены из бледно-обшарпанно-голубых стали цыплячье-желтыми. Наташа не стала вызывать лифт, решила спуститься вниз пешком. На втором этаже ещё кипела работа: маляры неторопливо, старательно водили по стенам валиками, а первый этаж ещё стыдливо кутался в голубые обноски. Наташа распахнула дверь подъезда, вышла на улицу.

Общественные наблюдатели уже сидели в своём гнезде.

– А старшая-то Ермолаевых нашла себе кого, что ли? Вон как сияет!

Нет, мир совсем не изменился. И вряд ли когда-нибудь изменится. Если, конечно, рабочие, разделавшись с подъездом, не перекрасят и его тоже.