Текст книги "Иван-Дурак"

Через три дня Иван снова позвонил в дверь большой, запущенной квартиры в переулке на Плющихе. Машка была не одна, она держала за руку тоненькую девочку лет шести с огромными голубыми глазами, похожую на ангела и Машку в детстве.

– Это Ариша, моя дочь, это Иван, мой школьный друг. Пойди в свою комнату, зайчонок, поиграй, мама скоро придет, – обратилась она к дочери.

Сегодня Машка была тихая, умиротворенная и безумно красивая.

– Я пришел за картиной, принес деньги. – Сказал Иван. – И вот еще, у меня для тебя небольшой подарок. – Он протянул ей сверток. – Только очень прошу, вскрой после того, как я уйду…

В свертке был рисунок, выполненный черной гелевой ручкой. На рисунке – старый купеческий особнячок – художественная школа в маленьком городке, пруд, ряд тополей и один склоненный к воде… Еще в свертке была записка: «Это я нарисовал вчера. Я был безмерно удивлен, что я по-прежнему умею рисовать. Ты не представляешь, какое удовольствие мне это доставило. Какой я был дурак, что долгие годы лишал себя этого счастья. Но я, увы, не художник. Мое призвание не в этом. Ты была права, если бы мне на роду было написано стать художником, я бы стал им, и никакая взбалмошная девчонка мне бы не помешала. Ты права. Ты ни в чем не виновата. И еще… Я не врал, я действительно тебя очень любил. И до сих пор, наверное, эта любовь еще жива где-то в глубине моей, ставшей черствой и циничной, души. Ведь первая любовь хотя и проходит, но она навсегда. Будь счастлива!».

Глава десятая

Иван сидел в своем кабинете и изучал отчет, предоставленный детективом. В нем содержалась информация о женщине, которую Иван любил в студенческие времена, об Ирине Завьяловой. Судя по отчету, она стала весьма и весьма преуспевающей дамой, совладельцем и генеральным директором строительной компании, возводящей особняки в Подмосковье. Не замужем. Детей нет…

Ирина Завьялова. Иван с радостью забыл бы это имя навсегда. Прошелся бы ластиком по своей памяти, стер бы эту линию жизни, как стирал некогда неудачные карандашные штрихи с плотной белой бумаги в художественной школе. До сего момента Ивану даже казалось, что это ему почти удалось. Но вот опять черными бездушными буквами по белой офисной бумаге написано – Ирина Завьялова. Черт! Черт! Черт! Петр Вениаминович, ну ведь ее-то наверняка не нужно спасать! Она же в порядке! В полном порядке! Она же наверняка богаче его, Ивана. Чем он может помочь женщине, у которой и так все есть? А у нее ведь наверняка все есть. Ну, мужа нет, ну детей. А, может, ей этого и не надо? Но не может же он на ней жениться, да и не захочет она, да и детей она от него не захочет. Это уж точно. От него точно – нет. Дай бог, если она его хоть ненавидеть перестала. Но простила вряд ли. Такое не прощают. Петр Вениаминович, миленький, а может, не надо? А может, не надо? Пожалуйста.

Иван считал себя умеренно порядочным человеком. Не особо, конечно. Но все ведь такие. Кто без греха? Но вот когда он вспоминал Ирину Завьялову, сразу становился редкостным подлецом и мерзавцем. Он окончательно терял покой и начинал себя ненавидеть. К счастью, это быстро проходило, забывалось, терялось под ворохом неотложных дел и забот. Ирина Завьялова – это как клеймо предательства, которое красовалось на Ивановом лбу. Ладно, хоть никто не видел. Но сам-то Иван знал, что оно там есть. Петр Вениаминович, миленький, может, все же не надо с ней встречаться?

Иван встал, подошел к окну. В Москве шел снег. Крыши домов немного побелели. Что ж, хоть не так мрачно. Иван вернулся к столу. Стал перебирать бумаги, которые секретарша принесла ему на подпись, и вдруг наткнулся на пожелтевший лист бумаги для акварели, на котором черной тушью, каллиграфическим почерком было начертано всего одно слово: «Трус». Иван не мог заподозрить в такой дерзости свою секретаршу или кого-то еще из своих подчиненных. К тому же это был своеобразный ответ на те вопросы, что крутились в его голове в течение последних пятнадцати минут. Совершеннейшая глупость и стопроцентная чертовщина, завзятому реалисту не пристало так размышлять, но Иван сразу понял, кто автор данного изысканного по форме и примитивного по сути хлесткого оскорбления – Петр Вениаминович. Кто ж еще?

– Трус! Трус! Это, между прочим, не трусость, а элементарный инстинкт самосохранения! Ладно, черт с вами, господин Мефистофель, сатир старый, доставлю я вам это удовольствие, вы ведь не отвяжетесь. Можете насладиться моим унижением и моими страданиями. Так уж и быть, позвоню я Ирине Завьяловой. Только вам не приходит в голову, что в этом случае кому-то придется спасать меня? Хотя, вряд ли найдутся желающие совершить такой благородный поступок. Да и зачем меня спасать? Действительно, такому негодяю не место на земле! – подумал Иван и отправился обедать. Он решил, что возобновить общение со своей старинной любовницей все же лучше на сытый желудок. К тому же обед – прекрасный способ потянуть время…

Когда Иван добрался до своего кабинета, он долго сидел, уставившись в стену. Голова у него кружилась, руки вспотели, в животе происходили малоприятные движения – идея с обедом оказалась не слишком удачной. Телефоны трезвонили. Он вяло отвечал. Все от него что-то хотели. А он был недееспособен, его мысли заняты только необходимостью позвонить Ирине и невыносимостью этой необходимости. Невозможностью. Страхом. Иванова пижонская, розовая рубашка в подмышках потемнела от пота. Он уже и не помнил, когда в последний раз так волновался. Взял в руки телефон. Отложил. Снова взял. Набрал номер мобильного телефона Ирины. Гудки. Гудки. Голос:

– Да! Алло! Подождите секундочку. Так, мать твою! Что за фигня? Чего ты там не успел?… Я хочу, чтобы это было готово еще вчера! Ты меня понял?… Убытки кто будет возмещать? Ты?… И твои внуки не успеют расплатиться! Давай-давай, пошевеливайся!.. Да, я вас слушаю, извините. – Очевидно, сейчас она обращалась уже к Ивану.

– Ирина? – осторожно уточнил он.

– Да, кто это?

– Ирина, добрый день! – голос дрожал. – Это Иван. Иван Лёвочкин. – В Ивановом потрепанном телефоне – он никогда не стремился иметь дорогих модных телефонов, ему было все равно – повисла тишина. Тишина была густая, тяжелая. Наконец она взорвалась криком, явно замешанном на слезах:

– Ты? Ты? Чего тебе снова надо от меня, подонок? – кричала не сорокалетняя преуспевающая дама, а девчонка двадцати одного года, некогда обиженная и растоптанная Иваном.

– Мне… мне… нужно с тобой встретиться.

– Зачем? Опять изгадить мою жизнь? О, поверь мне, я и до сих пор еще не могу отмыться от того дерьма, в которое ты меня втоптал!

– Я хотел попросить у тебя прощения. Я знаю, что я негодяй и подонок, и не сомневайся, я не могу простить себе, что тогда так с тобой поступил.

– Бедный, совесть тебя грызет? Так тебе и надо! Ладно, я человек занятой, некогда мне выслушивать исповеди раскаявшегося грешника. Извинился – и до свидания. Бог простит, а я, извините, не могу.

– Постой! Постой! – взмолился Иван. – Мне необходимо с тобой увидеться! Прошу тебя! Прошу тебя, не бросай трубку!

– А знаешь, давай встретимся. Давай. – Неожиданно согласилась она. – Увидишь, как живет девчонка, которую ты вышвырнул из жизни только из-за того, что она была нищая, и родители у нее были нищие, и они ничего не могли тебе дать. Давай! Я приглашаю тебя в гости, на правах старинного друга, так сказать…

Ирина Завьялова, совладелец и генеральный директор не слишком крупной, но преуспевающей строительной компании, давно не чувствовала себя женщиной. Она была мужиком в юбке. Хотя какие юбки при ее-то работе? Штаны. В последнее время элегантные и дорогущие, но штаны. Пиджаки. Рубашки. Простенькая подвеска на шее и кольцо на пальце. Тоже дорогущие, но понять это мог только тот, кто в этом разбирается. Никакого кокетства в образе. Она была равная среди мужчин. Если кому-то из ее коллег, подчиненных и партнеров и приходило в голову приударить за этой чрезмерно деловой дамой с железной хваткой, то действий никаких за этими мимолетными желаниями не следовало. Геев среди этих брутальных мужчин не было, а ухаживать за ней – это все равно, что приставать к себе подобному, то есть к мужику. В тот день, когда позвонил ее бывший любовник, Ирина решилась на совершенно безответственный, с ее точки зрения, и даже в некоторой степени безумный поступок: покинула свой трудовой пост за час до окончания рабочего дня и устремилась в бутики. Ей срочно нужен был наряд на завтра. И не какой-нибудь, а роскошный. Такой, чтобы в одно мгновение смог сотворить из жесткой деловой женщины, которая умела материться не хуже собственных прорабов, в соблазнительную, мягкую на вид кошечку. Ирина верила в такое превращение, потому что знала – за деньги можно купить все, абсолютно, ну разве что счастье почему-то не продавалось. Завтра она должна выглядеть не жалким трудоголиком, которому работа заменяет семью и любовь, а женщиной преуспевшей во всем: и в бизнесе, и в личной жизни. Она корила себя за ту слабость, что проявила сегодня в разговоре с Иваном, за этот крик, за эти слезы. Она должна была продемонстрировать снисходительное равнодушие, а тут… Ирина никогда и никому бы не призналась, что этого звонка она ждала долгие годы. Что она тысячи раз репетировала этот разговор. Она и не надеялась, что он когда-нибудь случится, но хотела его. Хотела что-то доказать этому человеку, который тогда, на заре ее взрослой жизни так поглумился над ней.

– Алло. Кто это? Иван? Лёвочкин? Старый знакомый? Извините, но не припомню такого в числе своих знакомых. Вместе учились в университете? Да разве всех-то упомнишь? Хотите увидеться? Ну что ж… запишитесь на прием у моего секретаря. Встреча в неформальной обстановке? Извините, но ничем не могу вам помочь, только на общих основаниях и только в моем рабочем кабинете.

– Алло. Иван Лёвочкин? Что-то смутно знакомое. Где мы с вами встречались, говорите? В постели? Ах, так это тот потливый скорострел, с которым я имела глупость спать на четвертом курсе?

– Алло. Иван Лёвочкин? Денег в долг? А ты что же, обеднел? Ты ведь собирался сказочно разбогатеть? Не получилось? Ай-яй-яй. Вот ведь судьба-злодейка. Как она с тобой жестоко обошлась. Кошмар! Ужас! Что ты, я совсем не издеваюсь. Да, дам я тебе денег, дам. Не стоит так волноваться.

Так Ирина собиралась поговорить со своим бывшим возлюбленным. А что получилось… Банальная бабская истерика. Как глупо. И как унизительно. Ну, ничего, завтра-то она возьмет реванш. Нужное платье она нашла. Даже несколько.

На следующий день Ирина Завьялова совершила еще более безумный поступок. Она вообще не явилась на работу. Перепоручила все дела своим замам, а сама отправилась в салон красоты. Вышла оттуда спустя несколько часов посвежевшая, помолодевшая, с новой прической и новым цветом волос. И очень взволнованная. Хуже чем перед экзаменом по сопромату. Размышления ее крутились вокруг того, чего выпить для храбрости: старой доброй валерьянки или коньяка? Решила, что коньяк надежнее.

А Иван, как ни странно, был озабочен теми же проблемами: то есть усовершенствованием собственной внешности и стимуляцией своей храбрости, которая совершенно безответственно ушла в загул, бросила своего хозяина в такой сложный момент. В итоге Иван нарядился в свой любимый темно-синий костюм из тончайшей шерсти, который заметно его стройнил, бледно-лиловую сорочку, галстук на два тона темнее сорочки, в синюю полоску, платиновые запонки с сапфирами и бриллиантами. Вместо обеда заехал в салон: постригся, сделал маникюр, посетил солярий. Иван вовсе не надеялся таким образом вернуть утраченное доверие своей бывшей любимой девушки, не хотел вновь ее покорить, не боялся показаться старым и облезлым. В отношениях с этой женщиной это было совершенно не важно. Он боялся показаться аутсайдером. Ему нужно было продемонстрировать успешность и состоятельность. Ведь именно этим божкам он и принес в жертву свою великую любовь. В качестве средства для поисков сбежавшей храбрости, так же, как и Ирина, Иван предпочел коньяк.

Ровно в восемь вечера, преодолев могучие, беспросветные пробки, машина Ивана подкатила к четырехэтажному, стилизованному под средневековый замок, особняку в Барвихе, в котором обитала Ирина. Дом поражал воображение размерами и пошлостью. У Ивана такого дома не было. Пока не заработал на такой. Он выбрался из машины и побрел к роскошным кованым воротам, сжимая в одной руке дизайнерский букет цветов, а в другой – бутылку коллекционного коньяка…

Иван никогда бы не обратил на Ирину внимания. Это была серая мышка. В каких-то мешковатых джемперах, свободных, потертых джинсах, кедах. Темные волосы собраны в неопрятный хвост. Уродливые очки. Настоящий ботаник. Классический. Ивану нравились белокурые светлоглазые ангелы. Точнее, чаще всего дьяволицы, отчего-то похожие на ангелов. Он в то время был студентом третьего курса юридического факультета. Мечтал построить в России правовое общество. Он тогда еще не имел достаточного жизненного опыта, чтобы распрощаться со всеми своими иллюзиями. Ирина училась на четвертом курсе строительного факультета. Она мечтала строить дома. Красивые. То есть иллюзий у нее тоже еще было хоть отбавляй. А вообще странно, что они встретились. Университет был огромный, корпуса разбросаны по всему городу, да и студенческий городок занимал приличную площадь. Ирина заприметила высокого симпатичного юношу в очках, обладателя породистого интеллигентного лица, в студенческой столовой, которая находилась рядом с главным корпусом университета, недалеко от общежитий. Туда многие ходили обедать после занятий. Мальчишки и девчонки с разных факультетов. Там она не столько ела жиденький суп, слипшиеся макароны и хлебные котлеты, сколько пожирала глазами Ивана. Хотя тогда она еще не знала, как его зовут. Для нее он был таинственный незнакомец. Ее тайная страсть. Романтическая влюбленность. Она краснела и чуть ли не теряла сознание, когда он случайно смотрел на нее. Она и не надеялась, что они когда-нибудь познакомятся. Такая страшная девчонка, как она, никак не подходит такому красавчику, как он. Это она понимала. Но никто же не мог ей запретить любоваться им издали, оставаясь незамеченной, скрытой, как шапкой-невидимкой, собственной некрасивостью, которая, впрочем, не была настолько выдающейся, чтобы привлекать к себе излишнее внимание. Хотя однажды все же Иван ее заметил. Приятель, с которым он обедал, ткнул его в бок и сказал:

– Посмотри-ка, вон та мымра в старушечьих очках глаз с тебя не сводит. И это уже не в первый раз! Влюбилась, наверное. Иди, познакомься! Вы будете прекрасной парой! Ха-ха-ха.

Иван послал девушке воздушный поцелуй и расхохотался. Она сразу сгорбилась, лицо пошло красными пятнами. Она попыталась подцепить гнутой алюминиевой вилкой скользкую макаронину, макаронина сорвалась. Ирка швырнула вилку, подхватила сумку и неловко побежала к выходу, по пути сшибив пару стульев и одного студента с подносом.

– Ну, точно влюбилась, – резюмировал Иванов приятель. – Ты к ней присмотрись, если ее раздеть, может, она и ничего окажется.

– Кончай издеваться, – одернул его Иван.

Ночью Ирка долго рыдала в комнате общежития, предназначенной для сушки белья. Ненавидела себя за свою некрасивость, неуклюжесть, неумение быстро и адекватно реагировать на такие вот ситуации, неумение общаться с парнями. Тогда впервые закурила.

Несколько дней она не решалась показаться в этой столовой, а потом все же пришла. Совсем не видеть своего любимого оказалось невыносимее, чем страх очередного позора. Ивана не было несколько дней. Потом появился. Теперь уже Ирка смотрела на него лишь украдкой. Осторожничала. И приходила не каждый день – конспирация. Эти странные встречи в замызганной столовке с отвратительной, но дешевой едой и компотом из сухофруктов были тогда смыслом Иркиной жизни. Ну и учеба, конечно. Она сдала зимнюю сессию и уехала на каникулы домой – в такой же маленький городишко, из какого в областной центр явился и Иван. Это было невыносимо. Десять дней даже без надежды увидеть его. Она не могла дождаться, когда же эти чертовы каникулы наконец закончатся. Конечно, они закончились. Ирка вернулась в общежитие. Презрев пироги с луком и яйцом, копченое сало, соленые огурцы и вишневое варенье, привезенные из дома, помчалась в столовую. Прекрасного незнакомца в очках там не было. Ирка сидела над картофельным пюре с жареным минтаем полчаса. Не съела ни кусочка. Иван не пришел…

В середине февраля в университете начались традиционные волнения – подготовка к фестивалю «Студенческая весна». Это был не просто конкурс студенческой самодеятельности, это было событие, битва, соперничество, всплеск творческой энергии, вихрь приключений и ураган страстей. Позитивное стихийное бедствие, если такое вообще возможно. Ирка тоже участвовала. Исполняла весьма эмоциональную песню собственного сочинения о несчастной любви. Аккомпанировала себе на гитаре. Как глупо устроен мир… Один человек изнывает от любви, а другой даже не догадывается об этом. Они ходят по одним и тем же улицам… Почему же их пути не пересекаются?… Кто может сделать так, чтобы они, наконец, встретились? Такая песня…

Строительный факультет в те времена не пользовался популярностью. Учились там, в основном, деревенские мальчишки, которые прельстились не будущей профессией, а малым конкурсом при поступлении. Лишь бы был диплом. Какие перспективы у строителя в стране, в которой в те времена почти ничего не строили, в стране, которая трещала по швам, а потом и вовсе развалилась? Тогда казалось, что никаких. Только безумцы, вроде Ирки, тогда верили, что вся эта чехарда рано или поздно закончится и настанет строительный бум. И можно будет возводить не унылые, депрессивные панельки, а прекрасные дома, удобные и просторные. Ирке хотелось дворцы строить. Ясновидящей Ирка не была, но тут все предсказала правильно. И дворцы ей строить довелось.

Так вот, талантами строительный факультет не блистал. На Студвесне строители заняли свое обычное – предпоследнее место и угомонились до следующей весны. Иркин номер отметили. Одна старая дева из жюри, представитель отдела культуры из облисполкома, даже украдкой смахнула слезу во время щемящего душу Иркиного пения – ее тоже давно терзал вопрос, почему ей нормальные мужики-то на жизненном пути не встречаются? Где они бродят эти нормальные мужики и почему обходят ее стороной? Гады!

Ирка, конечно, хотела на концерт принарядиться, но, увы… не было у нее ни платья приличного, ни туфель. А если уж честно, то не было ни одного платья и ни одних туфель. Совсем. И денег у родителей не было, чтобы дочери много одежды покупать, да и поводов носить легкомысленные платьица у Ирки было немного. А сейчас вот случился, а она оказалась к нему не готова. Поискала у подружек – ничего не подошло. В платьях Ирка казалась себе какой-то ненатуральной. Ей даже почудилось, что из зеркала на нее смотрел кто-то другой. Какая-то незнакомая девчонка, нелепая, неуклюжая. Из-под красивого платья торчали тонкие ножки. Над платьем – тонкая длинная шейка. Гусиная какая-то. Да еще очки эти… Со штанами они еще выглядели более-менее гармонично, а у ж с платьем-то… Сущая катастрофа. Так и вышла на сцену все в тех же джинсах и в клетчатой рубашке. Как обычно. А ведь так хотелось быть красивой. Так хотелось… А вдруг в зрительном зале будет дивный мальчик из ее грез. Хотя глупо на это надеяться. Не пойдет такой мальчик на захудалую студвесну строительного факультета. Запела. Разволновалась. Пыталась найти его глазами. Плюнула. Бессмысленное занятие. Зрительный зал из отдельных лиц, глаз, деталей слился в некий монолит. Решила, что он все же есть в зале. Пела для него. Хотела, чтобы он понял. Чтобы он все понял. Никто никогда не будет любить его так, как любит его она. Пойми это, дурачок, и приди ко мне за кулисы. Прямо сейчас. Ну! Где же ты? Аплодисменты.

Ивана на том концерте, конечно же, не было. Он был звездой своего факультета. И, разумеется, ходил на выступления конкурентов. Только вот стройфак их юридическому конкурентом не был. Поэтому и не пошел. Нечего время терять.

Ничего этого Ирка не знала. Собственно, она ничего не знала об Иване, кроме того, что он самый лучший человек на свете. Она могла бы навести о нем справки, но не хотела. Ей безумно нравился ореол таинственности, который окутывал ее возлюбленного. Бегала с подружкой на все концерты подряд в надежде встретить своего красавчика. Увидела на концерте юридического факультета и с размаху влетела в очередной круг отчаяния – этот мальчик был настоящей звездой и уж точно не парой ей. И в СТЭМах он, и в танцах-плясках. Лучший. А она кто? Очкастое чудо-юдо. Он тоже очкастый, но как-то по-другому. Красиво очкастый.

Юридической факультет занял первое место.

В конце апреля перед майскими праздниками был сборный концерт фестиваля, в котором планировали показать лучшие номера со всех факультетов. За кулисами царило суматошное, истерическое веселье. Мальчишки пили водку. Закусывали сырками «Дружба». И девчонкам наливали понемножку. И Ирке досталось. Она была так взволнована близостью Ивана, который, разумеется, тоже участвовал в концерте, что решила выпить. Зарумянилась. Глаза заблестели. Пела так вдохновенно. Потому что точно знала – он хоть краем уха да услышит ее. А он и услышал. Сказал другу: «Хорошо поет девка, жалко, что страшная такая. Где-то я ее видел что ли?».

Концерт закончился, зрители разошлись, а возбужденные самодеятельные артисты снова принялись пить водку. Ирка тогда в первый раз в жизни напилась. «Я должна что-то сделать! Должна что-то сделать! Прямо сейчас. Другого шанса может и не быть. Черт! А что делать-то?» – думала Ирка. После пятой рюмки она решительно, слегка покачиваясь, подошла к Ивану.

– Ирина. – Представилась она и по-мужски протянула ему руку для рукопожатия.

– Иван. – С улыбкой ответил он и пожал протянутую руку, которая неожиданно оказалась очень мягкой и нежной.

– Ванька, значит. Хи-хи-хи. Ик. Ой! А я и не знала, что я такая смелая, когда выпью. Пойдем. Давай вставай, вставай, пошли!

– Куда?

– Туда. – Ответила Ирка и неопределенно махнула рукой куда-то в сторону, ощутимо покачнулась.

Иван потом не мог понять, почему он пошел за этой некрасивой пьяной девицей. Видимо, тоже был сильно пьян.

Они забрались на верхотуру, в странное помещение над сценой и зрительным залом. Лабиринт переходов, свет, льющийся неизвестно откуда, прожекторы, непонятные приспособления, декорации, пыль… Голоса и хохот внизу. Пустые ряды кресел под ногами. Ирка шла по узкой дорожке над бездной, держась за перила. Иван брел за ней. Сам не знал почему. Он был здесь не в первый раз. Он знал, что сюда парочки забираются не просто так. Кто романтики ради, кто ради секса, а кто и ради того и другого. Но сейчас… он не мог даже представить, что эта бесформенная девица решится его соблазнить. Он ожидал какой-то пьяной комедии, а стал свидетелем волшебного превращения. Ирака остановилась. Сначала она распустила волосы, потом сняла очки, неловко засунула их в карман джинсов. Икнула. Сдернула с себя огромный серый джемпер, связанный мамой или бабушкой, бросила его на грязный пол, осталась в белом, застиранном лифчике. Вздохнула. Сняла и его. Тоже бросила. Перешагнула через свою одежду и оказалась совсем рядом с Иваном. Он дрожал. Эта девушка была прекрасна. Блестящие темные волосы рассыпались по хрупким плечам, огромные карие глаза сияли. Он и предположить не мог, что у нее такая великолепная фигура: большая грудь, очень тонкая талия. Как? Как она умудрялась так себя уродовать?

– Какая ты красивая! – выдохнул Иван.

– Глупости, – прошептала Ирка и поцеловала его. – Моя песня была о тебе.