Текст книги "Моё счастье"

Моя мама и два её брата – Костя и Борис в юности состояли в струнном оркестре при районном Доме культуры. Играли на гитаре, мандолине, балалайке. Эти инструменты долгое время висели на стене в нашем доме. Мама ещё немного играла и на пианино. А моя старшая сестра Наташа (инженер-декоратор по профессии), когда я учился в Ленинграде, кроме различных выставок, периодически водила меня в филармонию. То есть, музыка потихоньку входила в меня. И, когда я повзрослел, и у нас стали подрастать дети, очень хотел, чтобы все они закончили музыкальную школу. Так как считал и считаю, что прикосновение к музыке делает человека душою чище.

И вот, первую нашу дочку Юлю записали в музыкальную школу. На лето молодая преподаватель Ольга Павловна Тутова (учила игре на пианино) дала задание: самостоятельно разучить три детские вещи. Юля справилась с этим и ещё дополнительно разучила вступление «К Элизе» Бетховена. Осенью, прослушав домашнее задание, преподаватель, когда дочка дошла до «К Элизе», сказала:

– Юленька, это произведение сложное и тебе его играть еще рано.

На что дочка заметила:

– А моему папе оно нравится!

– А кто твой папа? – последовал вопрос.

– Мой папа – лесник, – ответила Юля.

– Да-а?! – изумленно воскликнула учитель музыки. – А какой композитор твоему папе нравится? – опять спросила она.

– Бетховен – ответила дочь.

– А еще какие произведения Бетховена твоему папе нравятся? – снова был вопрос.

Юля сказала:

– Больше всего моё папа любит Лунную сонату!

Как-то, ожидая дочку в музыкальной школе, получилось так, что в коридоре из родителей остался я один. Дети, что жили подальше, на окраине города, приходили заниматься днём. Мы жили от школы неподалеку и, поэтому дочке занятия назначали в вечернее время. Юля в тот момент занималась (по-моему, сольфеджио) с другим учителем музыки. По коридору прошла преподаватель, о которой ранее я упоминал. Поздоровались. (Преподаватели уже знали, что я – Юлин папа). Она зашла в соседний кабинет, оставив открытой дверь. И оттуда полилась музыка. И какая! Это была «Лунная соната» Бетховена. Раньше мне приходилось слушать игру таких мастеров, как пианист Павел Егоров. Исполняя произведения Баха, он мог превратить рояль по звучанию в орган… И здесь было удивление. Честно, я был потрясен замечательным исполнением. Когда игра окончилась, хотелось подойти и поблагодарить исполнительницу. Но, постеснялся это сделать.

У Юли закончился урок. Мы вышли на улицу, и я с восторгом поделился с дочкой о том, что услышал. На что Юля спокойно заявила:

– Она ведь для тебя играла, папа!

И рассказала эту историю. Мне снова захотелось отблагодарить учительницу за понравившееся исполнение и внимание ко мне букетом цветов. Но, настал следующий день, и я опять постеснялся…

Эта преподаватель музыки в последствии (по семейным обстоятельствам) переехала в другой город. Прошло время. Наши дочки – Юля и Оля закончили музыкальную школу и, при случае, наряду с другими произведениями, играли на пианино и знаменитую сонату №14 Бетховена – «Лунную». Видимо, чтобы сделать мне приятное. И хорошо играли, кстати!

А тот случай с исполнением сонаты учителем музыки почему-то мной вспоминался долго и с некоторой грустью. Сейчас я бы, конечно, смело подарил ей букет цветов, притом самый большой. И получается, что всё в жизни надо стараться делать своевременно! Чтобы потом не жалеть…

Дочь Юлия, семиклассница играет на пианино дома

Дочь Юлия, играет в ансамбле Котлас, её попросили заменить заболевшего пианиста

⁎ ⁎ ⁎

12 мая 2023г.

Александр, добрый день! Накануне дочка отправила Вам снимки Антипа Михайловича (К рассказу «Любовь к жизни») и Юлю за пианино (это к «Лунной сонате»). В последнем повествовании вспомнил моих дядей: Константина и Бориса. Константин погиб во время войны на Украине в 1942 году. Борис был лётчиком (его погоны у меня остались). Служил в ночной тяжелой бомбардировочной авиации. После войны был лётчиком-испытателем. И при испытании новой модели погиб в 1953 году. По воспоминаниям мамы и моей тёти ребята были веселыми и талантливыми. Вот такая история.

У Вас, наверное, начались выезды в натуру? Желаю успехов!

27 апреля 2023г.

Перечитал письмо и благодарю за рекомендации. А мои «жалобы» на физические ограничения, – это следствие того, что в последнее время все резко поменялось. Я привык все делать сам (что мог, конечно). И в качестве наблюдателя быть непросто. В Питере сначала было тоскливо. Конечно, существуют музеи, филармония… Но, приспособился. Постепенно стал заполнять день: дыхательная гимнастика, чтиво, кроссворды, немного шахмат. Попробовал и увлекся рисованием красками, акварелью. Затягивает. И, конечно, музыка. Да, и рассказов несколько написал. Перенес эту дневную программу и в Бабаево, но здесь ещё хозяйство, огород… Обманывая родичей, потихоньку что-то делаю.

Через месяц на проверку в Питер. Надеюсь, не на долго. Весеннюю охоту придется (редкий случай) пропустить. Буду готовиться к осени. Сплю и вижу ночевку у костра в лесу с собакой.

Покояние

Осенью я, наш зять Саша и его друг (еще по Армии) Алексей отправились на рыбалку в Вепский край. Поехали туда на машине. Пересекли границу западной части Молого-Шекснинской низменности и въехали в район Вепской возвышенности.

Эти места, где появляются сопки, много камня, я называю «юг Карелии». Почему-то у меня такие ассоциации. Хотя до неё еще далеко. Карелию эти места напоминают лесом и обилием озёр, их здесь много. В этот район мы забрались на несколько дней, чтобы порыбачить, собрать ягод, просто побыть на природе.

Обычно в таких местах, когда мне надоедало сидеть в лодке с удочкой, я причаливал к берегу. Взбирался на сопку, находил там тропу и обходил озеро (хотя бы частично). У меня всегда было ощущение, что немногочисленные местные жители продолжали пользоваться тропами, ранее проложенными зверьми. На такой тропе или рядом с ней всегда можно встретить что-нибудь интересное: вычурный можжевельник, изогнутое (видимо, в раннем возрасте) дерево, большой камень, следы пребывания медведя или лося, зайца. Пройдя немного по тропе, я обычно садился на поваленное дерево и слушал лес. Местные деревья поражают своей небывалой высотой, не характерной для равнинных лесов. Начиная расти у подножия сопки, они вытягиваются, стараясь занять полог, который создают кроны деревьев, растущие по середине холма и выше. И часто такие деревья достигают сорока метров в высоту. Нравится мне здешняя природа своей глухоманью. И народ местный – вепсы нравится. С виду недоверчивые, а на самом деле – отзывчивые и трудолюбивые. Вепсы, это остатки угро-финской нации. По-простому, – озерные люди. Раньше жили они землепашеством, охотой, рыболовством. Поэтому на озёрах можно встретить избушки. Мой зять из этих мест. Знает в округе все озёра и соответственно места, где можно заночевать.

На машине доехали до речки под названием Шола. Погрузились на две лодки и поплыли против течения в Шольское озеро. Оно большое. Интересно наблюдать на таких крупных озёрах восходы и заходы солнца. Когда оно медленно поднимается над горизонтом или наоборот опускается, находясь от тебя через всё озеро. Это завораживает!

Плыли вдоль берега. Попались две избушки, мы их пропустили и остановились у третьей. Место красивое, от озера к домику вела лагуна. Выгрузили на берег лишнее. Согрели на костре чай, перекусили и отправились ловить рыбёшку, чтобы затем на неё поставить рогатки и спутники на более крупную рыбу. Спутник, это плавающая самоловка из пенопласта, брусок прямоугольной формы, на него наматывается леска и в прорезь вдевается леска, при поклёвке щуки леска выдёргивается и разматывается. Принцип такой же как на береговых рогатках. Наловили мелочи. Саша поплыл расставлять снасти, а я с Алексеем вернулись в домик обустраиваться. Развели на площадке костер, в домике затопили печь. Подготовили на лежаках в избе спальные места.

Вернулся Саша и привёз рыбы. Пока он расставлял последние снасти, в первые попали щуки. Я спустился к воде, чтобы вычистить их. Когда стал мыть рыбу, по воде пошли масляные пятна. Вернулся к мужчинам и говорю: «Ребята, рыба-то какая жирная! Окунул в воду – и масляные пятна…». На что зять заметил: «Пищи здесь много, вот рыба и нагуленная». Поставили вариться уху. Погода стояла тихая, сухая. День шел к закату. С ближних деревьев опадали листья – жёлтые, красные, серые. Некоторые из них, подхваченные ветерком, плыли по воздуху челноком постепенно прижимаясь к земле. Периодически в небе слышалась перекличка гусей, это они торопились на юг.

В готовую уху по традиции опустили берёзовую головешку. Сняли котелок, точнее кастрюлю, с огня. Сразу по мискам разливать не стали выждали минут пятнадцать, чтобы настоялась, а в это время нарезали хлеб, лук, огурцы, помидоры. Достали бутылку. Вкусная всё-таки уха на свежем воздухе из свежей, только что пойманной рыбы! Вообще, в нарушение рыбацких канонов, уху я люблю со сметаной. Притом, кладу её в тарелку и не размешиваю. И получается, что из одной тарелки я ем две ухи с несколько разным вкусом. Ну, а сейчас мы ели классическую уху (без сметаны).

Тихий вечер, доносящиеся крики пролетающих гусей, выпитое вино, навеяли на нас грусть. Грусть светлую, хорошую. Всё это расположило к неторопливой откровенной беседе. Вспомнили последние рыбалки. У каждого она была своя, интересная. Обсудили мировую обстановку. Своих родных вспомнили. Когда коснулись детства, то Алексей неожиданно для всех сказал: «Хорошо, что батька меня в детстве лупил, как Сидорову козу. Не знаю, чтобы со мной стало…» Продолжил он: «Может быть в тюрьме сидел. Ведь в детстве я был очень хулиганистый».

Я сильно удивился такому признанию, так как Алексея знал, как уравновешенного, ответственного офицера. «А я своих детей, пока росли, ни разу не шлёпнул» – сказал я. «Они у вас покладистые были?» – спросил Алексей. Я ответил, что наши дети были обычные. Также бегали по улице, как и соседские ребятишки. И проказничали также. Просто на девочек (у нас их четверо) у меня никогда рука не поднималась. А когда появился сын, и его назвали в честь моего отца Славой, то для меня получалось, что наказать сына, это значит, поднять руку и на отца…

Помолчали. Я сказал, что по инерции старался сохранить в себе традиции, правила, которые были в нашей семье, когда я рос. А, когда повзрослел, старался сохранить и поддерживать их уже в своей семье.

Ребята вспомнили, как пацанами тырили яблоки в чужих огородах. Хотя в своих яблони тоже росли. Как нравилось бахать из больших ключей от домашних замков. В отверстие ключа заталкивали серу от спичек, вставляли туда большой затупленный гвоздь. Соединяли все это веревкой и ударяли о что-нибудь твёрдое. А я в свою очередь вспомнил свое детство. Как маленьким тонул в реке (упал с мостков) и меня спас, прибежавший на крик детворы, сосед.

И моё увлечение пиротехникой вспомнилось. В руках побывали и поджиги, и обрезы, и шомпалка. Я вспомнил, что из такого оружия расстреливал Евангелие от Матфея. Отец увидел эту книгу с вмятинами (она толстая и её не прострелить). Не ругал, но сказал, что в любую книгу вложен человеческий труд, тем более в такую! Он держал её в руках и бережно гладил пальцами вмятины на обложке. И тут я впервые понял, что сделал больно книге, не просто совершил грешный поступок, а именно причинил боль книге! Отец раскрыл Евангелие и прочитал вслух отрывок. Я не помню дословно суть текста, но я запомнил на всю жизнь, руки отца, бережно державшие книгу, важность и торжественность момента, звук голоса, читавшего молитву.

До сих пор удивляет, что папа не отобрал у меня стрелялку. Видимо чувствовал, что с моим характером, через некоторое время, у меня, на смену отобранному, появится другое оружие, возможно, серьезнее прежнего.

Рассуждая об озорстве, вспоминая знакомых, которых давно уже и в живых-то нет, мне вспомнились отношения с бывшими соседями – Чумаковыми.

Константин Федорович Чумаков был машинистом. Ездил на паровозе. Онисья Михайловна – домохозяйка. Маленькими мы звали их дядя Костя и тётя Оня. Детей у них не было. Были они как-то нелюдимы и в гости к ним никто не ходил. Даже родной брат дяди Кости, живший в нашем городе, бывал очень редко, и они не любили шума, нашего детского. Дом их стоял на самой горке. Зимой, от их калитки мы делали лыжню с трамплином. Наши уличные крики доставали тётю Оню и она, чтобы отвадить нас, посыпала спуск золой, а мы рядом другую лыжню прокладывали.

Летом, напротив наших огородов мой папа в реку ставил козлы с досками. Для того, чтобы с них можно было полоскать бельё, половики. Мы, ребята, с утра до вечера осаждали это сооружение, превратив его в нырялку. Чем, конечно, мешали женщинам полоскать бельё. Тётя Онисья, чтобы нас босоногих сорванцов, прогнать оттуда, посыпала место у нырялки битым стеклом. А моей маме жаловалась, что от этих ребят шумно больно…

В нас, пацанах, зарождалась детская месть. Зимы раньше были серьезные – минус тридцать пять градусов, минус сорок, и стояли такие морозы декаду. Заборы, помню, трещали и дома временами передёргивало. В такие морозы я выносил из дома банку с водой. А у этих соседей все калитки от воров запирались на замки. И мы вечером наливали в эти замки воду. В своей мести мы пошли дальше. Стали периодически бить у них в доме окна. Периодически – это раза три, по-моему.

Как-то я летом или осенью из рогатки выстрелил к ним в окно. Хоть и маленький был, но стрелял метко (конечно, в окно из рогатки и попасть-то несложно). Онисья Михайловна увидела это и закричала, что нажалуется моему отцу (она сказала «батьке») и, что он меня ремнём отходит. Я спрятался в кустах сирени и ждал, когда вернётся с работы отец. Этого ждала и тетя Онисья. Когда отец поравнялся с домом, тётя Оня сообщила ему о моём хулиганском поступке. Отец нахмурился, а она, мне так показалось, обрадовалась, что мне всыплют… Из кустов я всё это видел и слышал разговор. Прятался я на улице до вечера. Но, домой идти надо. Явился. Отец понял, что я всё знаю и прочувствовал. Погрозил мне пальцем и сказал: «Больше меня не подводи». И больше к этому разговору не возвращался. И в дальнейшем, когда с ребятами хотели где-нибудь созорничать, вспоминалась папина фраза и меня это останавливало от проступка. Уже в те детские годы я очень уважал отца и любил.

Прошло время. Дядя Костя вышел на пенсию, его разбил паралич. Он мог только передвигаться по двору, волоча ногу. Дядя Костя не разговаривал, – у него пропала речь, но он все понимал. Я, уже будучи взрослым, возвращаясь с работы и, видя Константина Федоровича во дворе, всегда останавливался. Здоровался с ним и рассказывал Константину Федоровичу о своей работе, что в городе произошло, о разных делах. А он стоял, слушал, изредка кивая головой и по его щекам текли слёзы… Когда Онисья Михайловна осталась одна, я помогал ей: носил с колодца воду, из сарая дрова. В магазин за продуктами она ходила сама.

Сумерки были уже осенние, длинные. И мы, днём порыбачив, побрав на болоте ягод, до темноты возвращались в домик. Поужинав, лежали на полатях. На столе горела свеча, в избушке натоплено, и мы в полудрёме не торопясь переговаривались, часто отдаваясь своим воспоминаниям. И вот Саша, до этого слушавший нас, стал рассказывать о своём дедушке.

Он и раньше часто о дедушке вспоминал. Вспоминал родительский дом в деревне Марково. Родители Саши постоянно были на работе, и маленький Саша большую часть времени проводил с дедом.

Звали деда Андрей Константинович Киселёв. Раньше Андрей Константинович занимался подсочкой леса, был егерем. На нем держалось всё домашнее хозяйство. Почти всю домашнюю утварь Андрей Константинович изготавливал сам: стол, скамейки табуретки, кадки, косы и другое. Все эти вещи были сделаны просто и добротно. На некоторых предметах были вырезаны рисунки, то есть, к любому делу дед подходил творчески. И рыболовные снасти он изготавливал сам. Мне приходилось видеть леску, искусно сплетённую из тонких веревочек на крупную рыбу; блёсны, которые сделаны из металлических ложек. А ветеря дед Андрей плёл из ивового прута. Саша вспоминал, что иной раз на озёрах попадала такая крупная рыбина, что её Саше было просто не поднять.

По рассказам Саши дед Андрей очень любил встречать своих детей, которые повзрослев, разъехались кто куда. В такие моменты он брал в руки гармонь и играл. При этом пел задорные частушки, это для него был праздник. А играл Андрей Константинович виртуозно! У дедушки было пятеро детей и всех их дед научил играть на этом инструменте. Надо сказать, что у всех Киселёвых – хорошие голоса и они любили петь. А в большие праздники ещё и залихватски отплясывали.

Большое трудолюбие, весёлый нрав, доброта, – всё это было у деда Андрея. И в Сашиной памяти дедушка Андрей остался сильным, добрым, светлым человеком.

Когда мы с Сашей отправлялись на рыбалку в его родные края, он, прежде чем остановиться у родительского дома, всегда сначала заезжал на кладбище. Садился рядом с могилкой деда Андрея и негромко начинал разговаривать. О чём Саша рассказывал, не знаю, так как в такие минуты я тихонько уходил в сторону, чтобы не мешать. Не мешать беседе внука с дедушкой Андреем…

Настала очередная ночь нашего пребывания в Вепском краю. Саша и Алексей посапывали. Мне не спалось. В такое время иногда в голову лезут мысли против своей воли. Тем более, Саша накануне, вспоминая своего деда, затронул и мои воспоминания о родных. Перед глазами у меня была наша родословная. На удивление толстая и в этом большая заслуга моей сестры Наташи. На удивление потому, что, когда мы работали, нам было не до этого. Отец моего папы, его братья, дедушка и прадедушка нашего дедушки (как оказалось) были священниками, поэтому в советское время эта тема была под запретом. Со временем, кто знал наши корни, ушли из жизни и Наташе пришлось собирать сведения по крупицам.

Если укрупнить, то получалось, что по папиной линии родственники были священнослужителями: Озеревский Михаил Павлович (1873—1909гг), Озеревский Павел Николаевич (1846—1900гг), Озеревский Николай Николаевич (1810—1863 гг.); по маминой – учителя. Правда мамин дед Волков Андрей Кузьмич был краснодеревщиком. Осталась мебель, сделанная его руками. Выполнена красиво аккуратно, надёжно. А мамин папа Пётр Константинович был машинистом. По рассказам мамы и по сохранившимся бумагам человек он был уважаемый. Принимал активное участие в коллективизации. Был машинистом-наставником и в общественной работе принимал активное участие. Имел наградные листы. Но в 1938 году с ним поступили подло – расстреляли.

Мои бабушка и дедушка, Озеревские Анна Михайловна и Михаил Павлович, – отец моего папы (Озеревского Вячеслава Михайловича)

Озеревские Анна Михайловна и Михаил Павлович, и отец моего папы (Озеревского Вячеслава Михайловича)

Быстров Пётр Константинович в железнодорожной форме

Однажды при встрече наша давняя знакомая Эльвира Балясова пролила свет на эту историю с дедушкой. Эле об этом рассказала её бабушка, жившая от нас на соседней улице. Жена Петра Константиновича, маминого папы, была очень красива, а местный участковый однажды попытался надругаться над ней. За это Пётр Константинович набил ему лицо (правильнее сказать, думаю, – морду). Ночью дедушку арестовали, – поднял руку на правоохранительные органы…

Мне хотелось разобраться в этом деле, и я сделал запрос в областную прокуратуру. Пришел ответ: Быстров Пётр Константинович (такого-то года рождения) пострадал не как политический заключенный, а за «хулиганку». Конкретно, за что, не раскрыли. У меня было большое желание встретиться с этим участковым, чтобы задать вопрос и посмотреть в его глаза, и, наверное, не только посмотреть… Но, время ушло… 1937—1938 год – это годы массовых репрессий.

Не только у меня возникал вопрос: почему никто не понёс наказание за репрессии, за массовые расстрелы ни в чём не повинных людей?! Не простой тогда был период. Ещё тогда я подумал: как хорошо, что у наших внуков есть мы – бабушки и дедушки. Мы с сестрой, когда росли, не знали ни бабушек, ни дедушек ни по папиной линии, ни по маминой. И нам очень хотелось знать их воочию и дружить с ними.

Вспомнилась несправедливость по отношению к моему папе. В старых документах нашел газетную статью, где говорилось, что Озеревский Вячеслав Михайлович – сын попа. И как же он после этого может руководить школой?! Тот донос написал коллега. Видимо, ему очень хотелось быть директором…

После этого навета папу сняли с директорской должности. Но, спустя время, благодаря коллективу учителей и знакомых, папу восстановили в должности. Папа был членом КПСС, видимо, и это помогло, но, наверное, немаловажную роль сыграло и то, что при папе железнодорожная школа №25, в которой он работал, получила статус образцовой.