Текст книги "Музыкантша"

Анжела, привлечённая шумом и криками, вышла из своей комнатушки, и, онемев от ужаса, наблюдала сцену ссоры родителей. Она хотела закричать, но рот её не слушался. Вернее, он открывался, но она не могла исторгнуть ни звука. Потом кто-то мягко положил руку ей на плечо, и даже через грубую ткань платья она почувствовала её холод. Рука была ледяной и сильной. Анжела обернулась – за её спиной стоял человек, мужчина, в мешковатых джинсах, клетчатой рубашке и бейсболке, лица его ей разглядеть не удалось, потому что на него падала густая тень. Он приложил палец к губам, призывая Анжелу молчать и наблюдать. Он не дал ей сделать ни шагу, когда Марго упала, и Анжела хотела броситься к ней и поднять её. Он заставил её смотреть, как Эдик втягивает в себя дорожки белого порошка и вливает в глотку стакан самогона. Он будто даже поощрял всё это и не хотел, чтобы всё случилось как-то иначе. Словно это был его спектакль, где актёры точно сыграли предлагаемые им роли, и теперь он был весьма этим доволен. Он внушал Анжеле ужас, но одновременно и успокаивал её, как бы говоря, что не ей решать и всё было предрешено заранее. Одно Анжела могла сказать наверняка – он велел ей стоять и смотреть, не вмешиваясь и не думая ни о чём. Потом он оставил плечо Анжелы и прошёл вперёд, к Эдику. Обернулся к Анжеле и поманил её пальцем. На его лицо упал свет из окна, и Анжела увидела, что оно было грубым и примитивным, словно вырубленным топором неумелым скульптором. Нижняя губа чуть повисла, придавая лицу слегка идиотское выражение. Он улыбался. Он взял нож, попробовал лезвие пальцем, довольно крякнул. Потом без всякой подготовки, равнодушно, словно в кусок дерева вонзил нож в шею Эдика сзади. Эдик дёрнулся и захрипел. Он деловито полоснул его по горлу, Эдик конвульсивно пытался зажать рану рукой, но кровь оттуда била толчками, заливая стол и пол под стулом Эдика. Анжела словно приросла к полу. Потом мужчина ещё раз ткнул Эдика ножом в бок и бросил нож на пол. Отошёл немного, полюбовался на то, что он сделал, и счастливо, как ребёнок рассмеялся. Открутил немного вентиль на баллоне с газом, зажёг спичку, поджёг ей газету, бросил её на пол и взял Анжелу за руку. Она не сопротивлялась и молча последовала за ним. Он вывел её из дома, и они пошли в сторону леса. Там они долго кружили по чаще, как казалось Анжеле, не разбирая дороги, а потом она увидела, как небо со стороны деревни окрасилось в кроваво-красный цвет с жёлтыми отблесками… Как заворожённая, Анжела смотрела и смотрела на зарево, а когда очнулась, человека рядом уже не было. Анжела опустилась на пожелтевшую траву, свернулась калачиком и заснула.

Баба Зина приняла на ночь снотворное и легла в постель. Вечером она видела, как её сосед, Петр, шел, пошатываясь, от Глашки и нес в руках бутыль самогона. Баба Зина неодобрительно покачала головой – Петю она не любила. Она, конечно, знала о похождениях Лиды, его жены, но осуждать её не осмеливалась даже в мыслях. Лида – баба красивая, видная, из города приехала, к сельскому труду непривычная, а поди ж ты, и огород развела, и сад привела в порядок, и на рынок не брезгует ездить. И девочка у нее чистенькая да ухоженная. А этот упырь присосался, словно пиявка, не отдерешь… Кто ж её осудит? Что толку терпеть да маяться? Времена нынче другие настали, не то, что раньше. Верность до гробовой доски никому не нужна уже, да плохо ли это? Разве Бог говорил кому, что нужно жизнь свою загубить, положив на алтарь верности какому-нибудь прощелыге? То-то и оно, что не говорил… А кто говорил? Да люди все и придумали. А раз люди, так что слушать пустые разговоры? Живи, как знаешь, как сердце велит, тебе с Богом беседовать с глазу на глаз придется, там и скажешь все. А нам, простым смертным, чего нос свой совать куда не следует? Сказано же в Писании – не судите, и не судимы будете… А Петя, тот конченый человек совсем, пропащий… Лида с ним разве счастье найдет? И дочка у нее… А с Саввой, глядишь, еще деток нарожают, вот и польза будет. Савва, он мужик хороший, ласковый, доверчивый, Лидочке такой как раз и нужен. Да и Саввушке жена нужна, чай, во вдовцах тоже не сладко. Лида уж его в руки возьмет, она баба хваткая… Н-да… Что вот толку, что она, Зинаида, верность всю жизнь хранила мужу своему, безвременно погибшему на фронтах нашей Родины? Кто спасибо ей скажет за это? Бог? Он молчит. А зачем она тогда жизнь свою молодую загубила, спрашивается? Баба Зина заворочалась, застонала, воспоминания нахлынули непрошенные, горькие. Первое время гордилась собой даже – вдова героя! Жалела только, что деток нарожать не успели, но терновый венец носила, высоко подняв голову. Потом поняла, что, собственно, никому и дела-то до нее особо нет, до её верности или греховности, жизнь у всех своя, трудная, послевоенная, не до ближнего. А парни на нее в молодости засматривались! И потом, позже… А уж как старухой стала, тут уж, конечно, не до ухаживаний. Сама-то она и не заметила, как время ушло, улетело… Жизнь прошла, утекла, как вода в реке – вот была и нет уже… всю жизнь, почитай, в деревне и просидела. Нет, как она забыла! Как-то подалась на комсомольскую стройку, мир посмотреть захотелось. Там весело было, интересно. Девчат много и ребят. Работа спорилась, и отдыхали шумно, по-доброму. Многие и там на нее заглядывались, погулять приглашали, на свидания… Но она упрямая была, что тот баран – меня, мол, так мама с папой воспитали – верность мужу до гроба, пусть и погибшему. Парни уходили, потом она их с другими девушками видела прогуливающимися под ручку. Обидно было, но только укреплялась в мысли – не стоит размениваться. Разочарование одно. А может, боялась? Теперь уж не разберешь, давно это было, ох, как давно! А потом на родину потянуло, в деревню. Сниться стала. И еще одно было, из-за чего уехать хотела. Парень у них в деревне был, с фронта вернулся без руки – Федор. Сватался он к ней, да и ей он по вкусу пришелся, хоть и постарше, но зацепил чем-то… Так смотрел на нее, что она алела, словно маков цвет. Ничего не сказала, на стройку сбежала, хоть сердце и просило «да» ответить. Втайне надеялась, что Федор ждет ее, что придет опять руки просить. Готова была согласиться, да и тут неудача. Всему свое время видно… Как приехала, узнала, что Федор на Дарье из соседней деревне женился и уехал туда жить. Долго еще после этого рыдала в подушку, но слезы плохое подспорье. Так лямку одна и тянула. Никуда уж больше не ездила, так доживала век. А недавно Федор помер, на похороны ездила. Всю жизнь с Дашей душа в душу прожили, троих сыновей вырастили. Обнялись с Дашей, поплакали. А что еще? Сама виновата. Три дня справили, и уехала обратно. И теперь вот ждет, как сама помрет. Скучно жить, устала… Баба Зина лежит, глаз закрыла, ждет, когда снотворное подействует, и она провалится в черный бездонный омут, из которого утром то ли вынырнет, то ли нет…

Сон у неё в ту ночь выдался тяжёлым, беспокойным. Хоть снотворное и приняла, а спалось плохо. Что-то нехорошее улавливала краем уха на границе сна и яви, но глаза разлепить не было сил. Так и промаялась до утра, а когда встала и вышла во двор – мать честная! За голову схватилась, чуть в обморок не упала. Дома-то соседского и нет! Головешки обугленные торчат, дымятся… Народ уже собрался, гудят, перешёптываются. Она платок накинула и поковыляла в ту сторону. Ропот по толпе шёл, Петю ругали, на чём свет стоит. Кто же, как не он, спалил? Ирод. Душегуб! Чтоб и на том свете ему ни дна, ни покрышки! Спалил всех, как есть спалил… И Савва здесь был, волосы на себе рвал, Лиду звал… А нет Лиды… И Анжелочки нет… Господи, горе-то какое! Баба Зина уголок платка к глазам поднесла, заплакала. Вот ведь жизнь какая! Потом уж разбредаться начали… Лиду жалели, и девочку… Петра проклинали…

Когда народ разошёлся, обгорелый остов дома остался в одиночестве, на этот раз надёжно спрятав Марго и Эдика от посторонних глаз. Смерть не так просто расстаётся со своими жертвами и, в конце концов, всегда забирает обещанное. Не стоит играть с ней в прятки, она всё равно найдёт и в точности исполнит то, что ты сам так хотел и так боялся. Странная инсценировка, выдуманная Эдиком, сыграла с ним злую шутку, в точности воплотившись в жизнь в сотнях километрах от места постановки…

Анжела проснулась под вечер, было уже темно, и она испугалась. Закричала, но кто ночью в лесу услышит? Разве волки или медведь? Анжела зверей не боялась, но темнота её пугала. Она зарыдала, отползла в овражек, и залегла под куст, чтобы не видно было. Так и промучилась до утра, то погружаясь в беспокойный сон, то выныривая из него в лесную чащу, наполненную ночными звуками и шорохами. Утром, когда начало светать, страх отступил. Анжела вылезла из своего убежища и пошла по лесу, не заботясь о цели и направлении. Она боялась возвращаться в деревню, думая, что придётся рассказать про человека в бейсболке, а это, она полагала, ему совсем не понравится. Человек внушал ей страх, и она хотела забыть всё как можно быстрее. Теперь и отец, и мать, и дом – всё стало абстрактными понятиями, всё, за исключением скрипки… Анжеле казалось, что, лишившись инструмента, она лишилась и важной части своей жизни, и ей просто необходимо его вернуть, чтобы вернуть себе смысл самого существования.

Кто-то захрустел ветками, явно двигаясь ей навстречу. Анжела спряталась за дерево, не уверенная, что стоит показываться незнакомцу на глаза. Но, очевидно, она ошиблась в расположении источника звука, и, к её ужасу, кто-то подошёл к ней сзади и схватил её руку. От неожиданности она закричала, но чья-то холодная рука зажала ей рот, и Анжела забилась в истерике. Тогда этот кто-то ударил её по лицу, но так, совсем не больно, чтобы она пришла в себя. Анжела затихла, уставившись во все глаза на незнакомца. Им оказался чернявый паренёк лет шестнадцати, симпатичный, кудрявый, но немного неряшливо одетый. Он удивлённо смотрел на Анжелу и цокал языком, будто оценивал её достоинства и недостатки.

– Ты кто? Чего испугалась? Я не кусаюсь… Чего одна по лесу шастаешь? Не боишься? – Он выпалил это всё скороговоркой, так что половину вопросов Анжела даже не уловила.

– Заблудилась…

– Вот те раз… А родители где?

– Нету…

– Сирота, что ли?

Анжела пожала плечами и заплакала, размазывая слёзы по щекам.

– Я убежала… Папа пьёт, меня бил… маму уб-и-л! – Рыдания стали громче.

Паренёк растерялся.

– Ну ты это… хватит… может, в милицию тебя отвести? Ты скажи…

Анжела интенсивно мотала головой.

– Нет. Не надо в милицию… Нельзя в милицию… папа плохой, он от милиции прятался… с мамой…

– Ну ты, девка, даёшь… Так что же с тобой делать? К нам, что ли, пойдёшь? Мы тут табором стоим, скоро домой возвращаемся, тебя возьмём… Хочешь?

Анжела закивала.

– А к нам не боишься?

– Нет…

– Вот и молодец! Ты мне сразу понравилась… Я бы тебя и так украл, глаза у тебя как угли горят… мне такие по нраву. А что до того, что мала ещё, так это не страшно… подрастёшь… а вообще у нас в тринадцать лет замуж выходят… и волосы у тебя… красивые такие… – Паренёк погладил Анжелу по волосам, но, встретившись с её взглядом, осёкся: – Прости, прости, не буду… ты, правда, не подумай чего… я это так, болтаю… я не обижу… меня Романом зовут, а тебя?

– Анжела…

– Красиво… А мы тут вроде как на гастролях… Деньги зарабатываем. Ты что умеешь? Это я к тому, что Златан, отец мой, спросит… ну, чтобы не просто так, сама понимаешь… Он у меня главный в таборе, барон. Слышала о таком?

– Нет. Но я на скрипке играю. – Анжела снова зарыдала.

– Хорошо. А что опять плачешь? Здорово просто. А где скрипка-то?

– Отец продал… самогон купил…

– Вот ирод. Ну и правильно, что сбежала, ну, идём. Есть, небось, хочешь? – Роман взял Анжелу за руку и потянул за собой.

Всю дорогу до табора он весело болтал, крепко держа Анжелу за руку, словно боясь, что она передумает и сбежит, но Анжела шла за ним, успокоенная тем, что некто взял на себя заботу о ней.

В таборе их встретил пожилой дородный цыган, на шее которого болталась толстая золотая цепь. Он хмуро посмотрел на Романа и Анжелу.

– Кто это? Кого ты привёл? Зачем она здесь? Ты хоть разрешения спросил?

– Я её в лесу нашёл. Это моя невеста. Она на скрипке играет… У неё отец сгорел, мать убил… её бил. Пусть с нами будет… Гляди, красивая какая…

– Дурак ты, да может врёт всё она? А потом искать её начнут… скажут, украли… Я в тюрьму не хочу… Оставь её, пусть идёт своей дорогой.

Но Роман заупрямился.

– Сегодня останется пусть. Она голодная. Ты зверь или человек? Что с одного дня будет? Найдут, так отдадим. Ещё спасибо скажут, что не бросили. А, может, и вознаграждение дадут какое…

Барон задумался.

– Я не подумал. Награда, это хорошо… Ладно, пусть сегодня побудет. Я Сашко пошлю проверить. Где ты, девочка, жила?

– В Осиновке…

– А зовут как?

– Ангелина. Акулова. Дом наш вчера сгорел…

– Ладно, иди, накорми её. – Златан махнул рукой в сторону палаток. – Скрипку дай, пусть покажет!

Роман радостно закивал и увлёк за собой Анжелу.

Гомон цыганской стоянки подействовал на Анжелу успокаивающе. Цыганки в пёстрых нарядах суетились возле костра, ржали лошади, и Анжела умиротворённо подумала, что теперь, наконец, всё позади, и человек в бейсболке вряд ли сюда сунется… Она поела того, что принёс ей Роман, почти не чувствуя вкуса пищи, ощущая только, что она была горячей. Роман что-то рассказывал на своём языке тем, кто задавал вопросы. Анжела понимала, что это о ней, но её охватило полное безразличие. Она думала только о том, что скрипка снова нашла её и скоро они будут вместе… Когда Роман принёс ей инструмент, она ласково погладила его по полированной поверхности и взяла в руки смычок. Скрипка была старой и расстроенной, но Анжела не замечала этого. Она извлекала давно забытые, как ей казалось, звуки и наслаждалась, зажмурив от счастья глаза. Роман стоял, приоткрыв рот. Вокруг юной скрипачки собралась толпа, все тихо слушали, а когда она закончила, начали одобрительно гудеть.

– Какая умница! Она много денег нам заработает! Надо же, как играет! Да она слезу у любого вышибет! Молодец, Роман, хорошая невеста у тебя!

Роман раздувался от гордости, будто Анжела была его творением, а её безупречная игра – его личной заслугой.

Сашко вернулся под вечер и что-то сказал Златану. Тот кликнул сына.

– Ну, не врёт девка… Был пожар в той деревне. Семья сгорела. Акуловы. Муж пил, жена гуляла. Муж и дом поджёг. Девчонку Анжелой звали. Всё так. Только говорят они там, что и девчонка сгорела с родителями… И ещё… было это не вчера, а три дня назад… Так что давненько твоя подруга в лесу гуляет…

Роман обнял отца.

– Спасибо! А что до того, что давно… так заблудилась, не помнит ничего… она, и как спаслась, не помнит…

– Спаслась ли? Не верю я ей что-то. Ну да ладно, посели её с женщинами. Пока… Пусть пообвыкнется… Та Анжела на скрипке играла, так что, может, и спаслась… Странно всё это… мутно… а я мути не люблю.

– Да брось ты, пап. Ей всего лет десять. Зачем ей врать? И так видно, как напугана.

– Ну всё, иди. Завтра всё равно уходим. Играет она хорошо. Если искать не будут, я ей паспорт потом сделаю.

Роман обнял отца и прижался к нему щекой, потом крутнулся на месте и побежал, насвистывая, к Анжеле, которая сидела в одиночестве у костра.

– Отец разрешил тебе остаться. Завтра уходим. Иди спать, к девчонкам в палатку. – Он потянул Анжелу за руку, и она покорно пошла за ним.

В палатке, куда её привёл Роман, было тепло. Пол был застелен пёстрыми одеялами, отчего Анжеле показалось, что она попала в кукольный домик. Анжела легла на одеяло, Роман заботливо укрыл её и вышел на улицу. Возле палатки стояла девчонка лет восьми-девяти. Она хмуро взирала на Романа. Он погрозил ей пальцем.

– Ляля, обидишь её – убью! Она моя невеста. Только попробуй с ней плохо обращаться. Поняла?

Ляля нехотя кивнула.

– Вот и славно. Смотри у меня! – Ляля показала ему язык. Роман схватил её за ухо, девчонка завизжала. – Я не шучу!

Ляля потирала ставшее красным ухо. Анжела не слышала этой перепалки, она крепко спала, убаюканная своей относительной безопасностью и чудесным спасением. Во сне ей приснился человек в бейсболке, он прижимал палец ко рту, призывая Анжелу молчать. В его облике не было ничего особенно угрожающего, но Анжела боялась его. Во сне она знала, что, если нарушит этот негласно данный обет, ей совсем не поздоровиться. Человек словно прочитал её мысли, убрал палец ото рта, улыбнулся и похлопал Анжелу по плечу, а затем исчез, будто растворился в воздухе. Анжела в страхе открыла глаза, но, увидев себя завёрнутой в пёстрое одеяло, снова уснула.

Наутро табор собрался и тронулся с места, увлекая за собой Анжелу. До места назначения была неделя ходу. По пути табор заходил в города и посёлки, занимаясь торговлей и гаданиями. Мужчины приходили и уходили, шептались о чём-то, к ним захаживали гости, тайная жизнь кипела. Роман опекал Анжелу от нападок сверстниц, и потихоньку все от неё отстали. В городах Анжела играла на скрипке прямо на улице, и те, кто останавливался и прислушивался к её игре, были зачарованы и охотно бросали деньги в коробку. Анжела была втянута в общий водоворот цыганских заработков, внося посильную лепту в общий котёл.

Через неделю табор достиг места назначения. Им оказались несколько внушительного размера домов из красного кирпича на окраине большого города. У Златана с Романом был отдельный дом, огороженный высоким забором. Анжелу они взяли с собой. Ей выделили комнату на втором этаже рядом с комнатой Романа. Златан жил на первом. Комната была просторной и светлой, с красивыми гардинами на окнах, но весьма скудно меблированной. Кроме кровати, туалетного столика и потёртого ковра на полу там ничего не было. Пожилая цыганка, родственница Златана, застелила постель и смахнула пыль с подоконника и туалетного столика, посчитав обязанности домработницы на этом законченными. Роман принёс Анжеле новую одежду, такую же, как и у цыганок, и она стала почти неотличима от них. Несмотря на статус невесты сына барона, работу Анжела не бросила. Утром Роман отвозил её на машине в переход, где она стояла до вечера, а потом забирал с выручкой. Златан успокоился, Анжелу не искали.

Как-то вечером Роман зашёл в комнату Анжелы. Она сидела на кровати и причёсывала волосы, каскадом струящиеся по её плечам. Роман сел рядом.

– Как твои дела?

Анжела пожала плечами. Жизнь в таборе была немного однообразной. Несколько раз Роман с отцом и ещё несколькими цыганами уезжали, оставляя Анжелу на попечение старой родственницы.

– Тебе уже двенадцать… Я могу взять тебя в жёны. Я подумал, что хватит тебе играть в переходах. Мы поженимся и заведём детей. Тебе нужно будет за ними присматривать. Я сам буду зарабатывать. Ты не будешь ни в чём нуждаться.

Анжела удивлённо посмотрела на Романа.

– Я не хочу замуж. Я хочу играть.

– Я отберу у тебя скрипку и разобью её. Ты должна меня слушать. Я мужчина. Я нашёл тебя.

Анжела молчала. Роман не был ей противен, но то, что он говорил, было неприятно. Таинственное слово «замуж» и притягивало и пугало Анжелу. Ссоры отца с матерью оставили не самое благоприятное воспоминания о семейной жизни. А слова о том, что ей нужно прекратить играть и завести детей, и вовсе повергли Анжелу в панику. Роман обнял её и повалил на кровать, просунув руку Анжеле под юбку. Она вздрогнула, когда рука коснулась живота, и укусила Романа в плечо. От неожиданности он вскрикнул и отпустил её. Анжела вскочила с кровати и выбежала из комнаты, пулей пролетев мимо стоящего в дверях Златана.

– Роман, что там у вас? Чего ты орёшь, как резаный? – Златан окликнул сына.

– Ничего. Эта дрянь меня укусила!

– Так тебе и надо! Хо-хо! – Златан веселился от души. – Не лезь, куда не просят!

– Она моя невеста! Я хочу её!

– Ишь, какой прыткий! А у неё спросил? Девчонка-то с норовом оказалась! Как степная кобылка! Такую оседлать не просто! Не бегай за ней, сама придёт. Пусть остынет. Тебе баб мало? Любую бери, не откажут.

Роман махнул рукой.

– Ладно. Всё равно никуда не денется. Моей будет, стерва! – Он плюнул себе под ноги. – Пойду с Веркой развлекусь, она безотказная.

– Вот это дело, молодец. А Анжелку пока не трожь, вижу, не простая она. Не за неё боюсь, за тебя, дурень. Пропадёшь через неё, совсем пропадёшь! Сходи к Раде, погадай, посоветуйся…

– Ещё чего! Это вы городским головы дурите, а мне не надо! Как я сказал, так и будет!

– Совсем у тебя башню снесло! Не видишь – другая она! Другая! Не нашего поля ягода. Не пара она тебе.

– Оставь отец, сам разберусь! Не было бабы, которая мне не покорилась!

– Ох, и глуп ты по молодости лет, самоуверен дюже! Как бы зубы не поломал…

– Хватит пугать, не маленький! Анжелка моя, и точка! Всё равно добьюсь своего. Родит парочку спиногрызов, так уж и не денется никуда.

– Ну ты мои слова ещё попомнишь, слезами кровавыми умоешься, поверь старому цыгану. У меня глаз намётан. Ладно, ужинать давай… Эй, Соня! Ужин где?!

На его крик выбежала старая цыганка и принялась хлопотать, накрывая на стол. Поужинали молча, без Анжелы. Она же вернулась глубоко за полночь, тихо прокралась в свою комнату и, свернувшись клубочком на кровати, заснула.

Утром Роман отвёз её на работу, ни словом не обмолвившись о вчерашнем. Но с того момента он оставил Анжелу в покое аж до самого лета.

Лето выдалось знойным, без дождей и почти без ветра. Люди изнывали от жары, становясь злыми и раздражительными. В воздухе витала нервозность, неуловимая, словно призрак. Златан собрался уезжать. Он долго давал наставления сыну, тот молча кивал. Анжела почувствовала в этом отъезде недоброе, но все её усилия понять что именно были обречены на неудачу.

В первый же день после отъезда отца Роман отправил старую Соню домой, заявив что убирать дом и готовить теперь будет Анжела. Старуха бросила на Романа злобный взгляд, но Роман сделал вид, что ничего не заметил. Вечером, когда Анжела вернулась, он спокойно вошёл к ней в комнату:

– Как дела?

– Хорошо.

– Вот и славно. Теперь я не позволю тебе так просто убежать от меня. Завтра в ночное пойдём, коней купать, и тебя возьму с собой, чтобы не скучала здесь одна. А сейчас мы с тобой обручимся.

Анжела вздрогнула. Роман грубо притянул её к себе и поцеловал в губы. Анжела не сопротивлялась, она словно одеревенела и утратила способность соображать. Ласки Романа стали откровенней, он рывком сорвал с Анжелы юбку. Анжеле стало стыдно, и она закрыла глаза, чтобы не видеть своего позора. Роман шарил руками по её телу, мял ещё не сформировавшиеся груди, отчего Анжела испытывала боль. Она не видела, что именно он делал, слыша только сопение и тяжёлое дыхание навалившейся на неё плоти. Роман что-то жарко шептал Анжеле на ухо, но она совершенно не разбирала слов. Что-то ткнулось ей между ног, горячее и влажное, и Анжела вздрогнула. Роман крепче прижал её к себе, дёрнулся вперёд, и Анжела почувствовала, как что-то большое и бесцеремонное вошло в неё, разорвав ей внутренности и вызвав яркую вспышку боли. Анжела закричала. Роман, не обращая на её крики внимания, лихорадочно задвигался. Нечто внутри Анжелы тоже задвигалось, отчего боль притупилась и стала почти неосязаемой. Анжеле показалось, что всё это действо длилось несколько часов, причиняя невыносимые страдания, которые то накатывали, как волна, то отступали. Она качалась на волнах этой боли, как бабочка, пойманная в сети кровожадного паука, не имея сил сопротивляться и сознавая, что ей больше никогда не выбраться на свободу. Теперь только от паука зависело, продлить её мучения, или убить сразу, а бабочке оставалось только смириться со своей незавидной участью. И когда Анжела уже смирилась, Роман отпустил её и откинулся рядом на подушку. Анжела отвернулась к стене, по щекам текли солёные слёзы. Роман взял её за плечи и повернул к себе. Анжела с ужасом заметила, что на нём кроме рубашки ничего нет, и нечто, похожее на кусок варёного мяса, красное и мокрое, лежит прямо на его ноге. Её чуть не стошнило от отвращения. Очевидно Роман заметил это и прикрылся одеялом.

– Ты сладенькая. Маленькая такая… И крови немного… Моя, моя девочка… никому не отдам… – Он гладил Анжелу по животу, пытаясь сбросить одеяло, но она упорно натягивала его на себя, – не стесняйся, ты такая красивая, милая моя… покажи животик, покажи писечку… ну, дай же посмотреть… – С силой он оторвал руки Анжелы от одеяла и откинул его. Анжела лежала перед ним совершенно голая. В пылу любовной страсти Роман стащил с неё всю одежду, и ей совершенно не чем было прикрыть наготу, кроме одеяла. Роман жадно гладил её по шелковистой коже, готовый снова проделать с ней то же самое.

От бессилия Анжела расплакалась. Ей было больно, шла кровь, хотелось помыться и уснуть, чтобы назавтра забыть весь этот ужас и стыд. Но Роман ещё час терзал её, пока сам не обессилел. Анжела находилась в полуобморочном состоянии. Она уже с трудом понимала, где она и что происходит. Внизу живота всё болело и горело, и она вдруг дико закричала, а потом провалилась в глубокий обморок. Когда очнулась, Роман сидел рядом на стуле, а она была укрыта одеялом. Он улыбался.

– Ты теперь моя жена. Как отец приедет, будет свадьба по нашим обычаям.

Анжела беззвучно плакала. Роман похлопал её по плечу.

– Завтра в ночное, не забудь. А сегодня полежи, отдохни. Я Соню сейчас позову, пусть обед приготовит. Поешь, поспи. И хватит недотрогу из себя корчить. – Он ушёл, оставив Анжелу одну.

Она хотела выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть, но подумала, что скрипка тогда останется одна, и отбросила эту мысль. Тело – ничто, все его страдания тоже. Все в конце концов выходят замуж, так почему же она исключение? Правда, то, что называется замужеством, причинило ей боль и моральную и физическую, но это можно стерпеть. Так устроен мир, и когда она пришла в него, то приняла все его законы. Боль и страдания ниспосланы свыше, и нужно переносить их стойко. Разлившаяся внизу живота боль стала отступать, превратившись в тянущую и ноющую, и Анжела немного успокоилась. Почему мужчины так жестоки к женщинам? Почему они взяли на себя роль хозяев? Этого она пока не знала, но чувствовала несправедливость подобного мироустройства и, в то же время, смирение и чисто женскую покорность своей нелёгкой судьбе.

Вошла Соня и принесла Анжеле суп. Анжела покраснела до корней волос, будто то, что с ней произошло, было написано красными буквами у неё на лбу. Сама с собой она готова была пережить свой позор, но мысль о том, что об этом узнают все, была ей непереносима. Она отвернулась к стене, чтобы не смотреть Соне в глаза, но старуха не уходила. Она села на кровать и погладила Анжелу по голове.

– Ты, деточка, не плачь. У нас в таборе, почитай, все девки старше десяти лет уже порченные… ты не первая… что ж тут стыдиться? Да тебе завидовать будут, Роман у нас первый жених. Счастливая будешь, хозяйка. Подумаешь, всего и потерпеть пришлось… забудется потом, от счастья кричать будешь, сама просить станешь…

Анжела не отзывалась, и Соня, повздыхав ещё немного, ушла, прикрыв за собой дверь.

В постели Анжела пролежала весь следующий день, до самого ночного. Чтобы Роман не застал её врасплох, она встала и оделась заранее, боясь, что он увидит её голой. Романа не было в таборе, и Анжела втайне надеялась, что поход не состоится. Но надежды были напрасны. Пропадая где-то весь день, к вечеру Роман вернулся и велел Анжеле спускаться вниз, где уже ждали лошади. С ними поехали ещё несколько парней и девушек, и степь огласилась топотом лошадей и смехом. Темнело быстро. Лошадей отправили пастись, чтобы на рассвете искупать, и развели костёр. Посидели немного, поговорили, потом парочками разошлись по степи. Какое-то время Анжела ещё слышала тихий девичий смех и хохот парней, а потом и они стихли, уступив место звукам ночной степи и редкому ржанию лошадей. Анжела и Роман остались у костра одни. Роман расстелил одеяла, набросал на них подушки. Схватил Анжелу за запястья и притянул к себе. Ни слова не говоря, стал жадно целовать, одновременно торопливо сдирая с неё одежду. Анжела стояла, будто кукла. Роман повалил её на одеяла, быстро проник в неё, ввинтившись словно червь в яблоко, и постанывал, совершая колебательные движения, стремясь продлить удовольствие. Анжела оставалась безучастна. Боль ушла, но появилась пустота, внутри которой Анжела плавала, смотря на себя будто со стороны. Когда всё закончилось, Роман быстро уснул. Анжела же, повинуясь внезапному порыву избавиться хоть ненадолго от мучившего её тела, тихо вылезла из-под руки своего жениха и подошла к костру, зябко ёжась. Она завернулась в шаль и села возле костра, подбрасывая в него ветки, чтобы не потух. Она так увлеклась этим, что не заметила, как рядом с ней очутилась женщина. Когда Анжела подняла глаза, почувствовав, что не одна, женщина улыбнулась ей. На вид ей было не больше двадцати лет, и она была необыкновенной красоты. Женщина обняла Анжелу и поцеловала её, отчего та слегка оцепенела и потеряла способность двигаться.

– Не бойся, милая, – прошептала женщина Анжеле на ухо, пахнув на неё терпким ароматом луговых трав, – я тебя не обижу. Здесь посиди, а я с женихом твоим поговорю… Не обидишься?

Анжела отрицательно покачала головой.

– Вот и умница… – Женщина легко поднялась, отчего браслеты на её руках тихо зазвенели, и начала танцевать, подбираясь к ложу, где лежал Роман. Он проснулся и во все глаза уставился на женщину. Она тихо засмеялась, словно зазвенел серебряный колокольчик, и подошла к парню. Тот встал и пристально посмотрел на танцовщицу, извивающуюся в танце, словно змея. Женщина поманила его пальцем, и он покорно подошёл. Она обвила его руками за шею и прижалась к губам страстным поцелуем. Роман подхватил её на руки и отнёс на одеяла. Анжелу он будто и не видел, зачарованный ночной красавицей.

Анжела испытывала к ней благодарность за своё избавление. Она сидела в тени, и Роман не мог её видеть со своего места. Вскоре Анжела услышала звуки поцелуев и тихие стоны. Она сильнее укуталась в шаль и стала всматриваться в темноту, вдруг заинтересовавшись, что там происходит среди груды одеял. Вскоре возня стихла, и Анжела увидела, что Роман и незнакомка поднялись с земли и, взявшись за руки, пошли к реке. Незнакомка льнула к Роману словно кошка. Повинуясь внезапному порыву, Анжела встала с бревна и пошла за ними. На берегу они разделись, и девушка первая вошла в воду, маня за собой Романа. Он пошёл за ней, но она удалялась всё дальше, пока Анжела не перестала её видеть.

Роман доплыл до девушки, и она обняла его одной рукой за шею. Роман прижал её к себе под водой, и вдруг почувствовал острую боль в районе живота, будто от укуса гигантского насекомого. Потом насекомое ужалило ещё и ещё. Роман почувствовал, как что-то горячее потекло из него прямо в воду и заклубилось в ней причудливыми завитками. У него закружилась голова и потемнело в глазах… Анжела услышала сдавленный крик жениха и беспорядочные шлепки по воде.