Текст книги "По жизни одна"

– Ну да…

– А я вот что-то даже не похудела… – Надя оглядела себя со всех сторон. – Но у меня знаешь, что есть? Знаешь?

– Нет, – Рита вдруг поняла, что ее забавляет эта маленькая круглая веселая бабка по имени Надя.

А Надя, перекатившись, словно шарик по кровати, выудила из-под подушки что-то черное.

– Вот смотри, что сейчас будет! – Надя сползла с кровати на пол, и попала ногами прямо в тапочки. – Сейчас удивишься!

Рита смотрела, как бабка, задирая халат и сверкая свисающим до ног голым круглым животом, влезала в свои черные утягивающие панталоны. Надя очень усердно впихивала в них и жирненькие ножки, и свой огромный живот.

– Во мне рост метр пятьдесят, а вес восемьдесят килограммов! Представляешь? – пыхтела она.

– Ничего себе! – удивилась Рита. – А во мне пятьдесят три до болезни было, а сейчас, наверное, и того меньше…

Надя ничего не сказала в ответ, потому что попросту не услышала ее. Она с энтузиазмом наконец-то впихнулась в свои эластичные панталоны и выпрямилась:

– Ну! Смотри! Где мой живот? А нет его!

– Ой и правда вы гораздо худее стали! – удивилась Рита.

– Это я на базаре себе такие купила! Хочешь скажу где? Хотя тебе не надо, – махнула она коротенькой рукой. – Тебе наоборот подкладывать себе чего-нибудь нужно…

Рита заметила, как Надя с презрением поглядела на ее маленькую грудь под футболкой.

– И сисек-то у тебя нет… А у меня всегда грудь была большая! – бабка с гордостью ухватилась за свои шарообразные груди. – Хочешь, поделюсь?

– Не надо! – испугалась Рита, как будто Надя действительно могла каким-то образом отдать ей часть своих огромных грудей.

В палату в это время вошла еще одна новенькая.

– Заходи, давай! – обрадовалась Надя. – У нас тут полно свободных мест.

Женщина угрюмо посмотрела на Надю и заняла кровать напротив Риты, по другую сторону окна.

– А я вчера телевизор смотрела в соседней палате у знакомой. Так там показали дом, в котором газовый баллон взорвался! Ужас! Тела из-под обломков вытаскивали. Показали маленького ребенка, которого вытащили. Уже мертвого, конечно! Мальчика. Волосенки светлые… Жалко! А позавчера показывали наводнение… Столько людей пострадало!

Пока Надя разглагольствовала о катастрофах и бедствиях, новенькая, раскладывающая свои вещи на тумбочке, бросая при этом на нее хмурые взгляды. Ей явно не нравилась эта болтливая бабка.

– … самолет в лес упал и взорвался, и куски людей по всему лесу разлетелись. По этим кускам потом самолет и нашли. Люди за грибами в лес отправились, а там на деревьях руки да ноги человечьи…

– Опёнкина! – в открытую дверь просунулась голова медсестры. – Кто Опёнкина?

– Я! – Надя опять ловко сползла с кровати и снова ногами попала прямо в тапочки.

– В процедурную! На укол!

Утянутая панталонами постройневшая Надя вышла за дверь. Рита улыбнулась, когда представила, как эта Надя, пыхтя будет стягивать с себя тугие панталоны, а потом после укола, обратно впихиваться в них…

– Нет, я здесь не останусь! Это же просто невозможно! – как только за Надей закрылась дверь, вдруг заявила новенькая и стала сметать свои вещи с тумбочки обратно в сумки. – И так мы тут все болеем, и так эта гнетущая больничная обстановка, так еще она про всякие кошмары без продыху говорит! Я не могу это слушать!

Женщина выскочила за дверь, и Рита услышала ее возмущенный голос в коридоре.

«Может и мне заодно попроситься в другую палату? – подумала она. – Эта Надя ведь замучает меня!»

Но вместо того, чтобы тоже спастись бегством, она встала и подошла к окну. В отличие от боксов, где за окнами был лес, отсюда вид открывался на город. С девятого этажа хорошо было видно улицы, магазины, школы…

Дверь распахнулась, и Рита, повернув голову, увидела взбудораженную новенькую, опрометью кинувшуюся к своей тумбочке. Рита думала, что для той не нашлось места в другой палате, и она вернулась, но женщина, схватив забытую расческу, полетела обратно к двери.

– В соседней палате к обеду еще одно место освободится! – на ходу сообщила она Рите. – Если хотите, идите туда! А не то… – женщина осеклась, столкнувшись в дверях с Надей. Веселая, та возвращалась с укола и что-то говорила кому-то в коридоре своим зычным голосом.

Женщина мимо нее пулей вылетела за дверь.

– А что? А куда она? И вещей нет! Она что, ушла? – удивилась Надя. Своим курносым носом на круглом лице она напоминала бестолковую девчонку-балаболку.

– Ее перевели в другую палату! – сказала Рита, и повторила это еще раз, потому что Надя с первого раза ее не расслышала.

Надя нахмурилась, посидела немного молча на своей кровати, а потом сползла метко в тапочки и вышла в коридор, где долго и громко с кем-то говорила.

Рита вытащила книгу, улеглась на кровать и попыталась читать, но сюжет не увлекал ее. Снова отчего-то захотелось плакать. Отложив книгу, она уставилась в потолок. Самой себе она казалась какой-то слабой и зачуханной. Никогда не позволявшая себе быть неприбранной, она чувствовала себя запущенной. Но почему она всегда так требовательна к себе? Как будто если бы Дима увидел ее в каком-то там не таком виде, то бросил бы ее. Глупость какая! Хотя… Именно этого она и боялась! В детстве боялась утратить любовь отца, если перестанет быть худым живчиком, а теперь боится ухода мужа, если не будет выглядеть и вести себя идеально… Отец, когда она переставала прыгать как заведенный паяц, сразу тускнел при взгляде на нее, а Дима, когда они еще только встречались, как-то сказал ей: «Малыш, какая ты красивая! Ты просто идеальна! Но смотри, если растолстеешь – брошу». И Рита запомнила его слова, хотя больше он никогда такого ей не говорил…

Рита вспомнила о Светке, постоянно влюблявшуюся во взрослых, годящихся ей в отцы, мужиков. Ей в детстве не хватало отца. Она выросла, но отца все равно не хватало, и она вместо того, чтобы просто идти дальше по жизни, так и продолжала искать себе папу. И Ленка… Мать одобрительно называла ее в детстве шалавой, и та радостно воспринимала это. Она выросла в убеждении, что физическая и моральная нечистота – достойны одобрения. И Ленка искала потом этого одобрения, но уже не у матери, а у своих сожителей.

Сама Рита всю жизнь цеплялась за любовь отца, боялась не соответствовать тому, чего он ждет от нее. И с мужем происходило то же самое… У Димы в голове был некий идеальный образ, и Рита знала какой это образ и постоянно подделывалась под него. И сыновей своих она растила такими, какими хотела видеть их. Но получается, что все они не жили по-настоящему, такими, какие они есть. Все они жили какими-то подделками, постоянно подчиняясь чужому одобрению… А Дима? Она ведь всегда хотела, чтобы ее муж был похож на отца, и так и случилось… Дима действительно долго был похож на отца, пока не расползся и не полысел, но зачем этот постоянный повтор? Зачем это глупое воспроизведение через других людей своих отношений с родителями? И вообще возможно ли просто жить и не думать о том, чтобы чему-то там соответствовать? Рита подумала, что даже не понимает, как это так жить… Но тут она вспомнила о Вике. У нее не было родителей, и она уже в семилетнем возрасте поняла, что по жизни всегда будет идти одна. Воображение сразу преподнесло ей картинку, как маленькая Вика, после очередного осмотра медиков, бесцеремонно обсуждавших при всех ее непонятную половую принадлежность, понимает, что надеется ей на не кого, что всегда по жизни ей придется идти одной. Ни ободряющей мамы, ни поддерживающего папы. Никого. Только она и больше никого. Опора на себя. Может быть, если бы она имела нормальную половую ориентацию, то в ней жила бы надежда понравиться каким-нибудь добрым людям, которые бы удочерили ее, и тогда выросла бы она совсем другой, и стала бы такой же, как все. Она бы искала себе пару, как другие люди, чтобы соединиться и получить от любимого человека то, что надеялась получить от родителей в детстве. Но у Вики никогда не было подобных надежд. Никто не придет, никто никогда не будет рядом. У нее никогда никого не было кроме нее самой, а позднее и Бога, задание которого она выполняла. Но получается, что и она старалась соответствовать ожиданиям Бога, возложившего на нее это задание. Разница только в том, что Вика старалась для какого-то абстрактного, невидимого существа, а все они – и Рита и Ленка со Светкой старались для конкретных людей.

Рита не совсем понимала Вику в ее стремлении оправдать ожидания кого-то невидимого. Самой ей всегда хотелось любить конкретного человека, а не абстрактный образ. И вообще всегда хорошо, когда ты не один идешь по жизни, а с кем-то, даже если пытаешься соответствовать чужим представлениям о себе, даже если ошибаешься и страдаешь… Или все-таки не надо было соответствовать? Но тогда бы она вообще не вышла замуж, и мальчиков у нее не было бы… Хотя что мальчики? Хорошо, конечно, что они есть, очень хорошо, но сама-то она как же? Сыновья выросли, и она теперь в стороне. Что у нее осталось?

Ее размышления прервала медсестра, пришедшая ставить ей капельницу, и как только она ушла, из коридора вернулась довольная Надя:

– Я когда молодая была, то в круизе по Волге плавала, – без всякого вступления начала она рассказывать своим зычным голосом. – На мне было платье выше колен…

Рита смотрела на нее и представляла, как молодая Надя, в коротеньком платьице, не скрывающем ее стройные ножки, с короткой пышной стрижкой на голове, курносая и веселая разгуливает с другими девушками по теплоходу, любуясь живописными берегами. Она замужем уже год, но сняла кольцо с пальца, чтобы не отпугивать красивых парней.

Много чего Рита узнала о жизни Нади, пока лежала под капельницей. Узнала, что в том круизе по Волге Надя, будучи замужней, крутила роман с понравившимся ей парнем, узнала, что она не очень хорошо жила всю жизнь со своим мужем и через двадцать лет супружества развелась с ним, узнала, что у нее никогда не было детей. Живет она теперь одна и любит в хорошую погоду сидеть во дворе на лавочке и болтать с соседками.

– Ко мне дед одинокий все клинья подбивает, – поделилась она. – Но я не хочу с ним связываться! Совершенно не намерена снова мужика себе на шею сажать, стирать ему, готовить, убирать за ним. Не хочу… Да и выпивает он…

Отвечать что-то Наде, разговаривать с ней было бесполезно – она все равно половину слов не слышала. Ее нужно было просто слушать. Как радио.

Надя говорила о себе до ужина. Вспомнила и детство свое и юность. В семье она была самой старшей из трех сестер. Последнюю девочку ее мать родила в сорок лет.

– Мама думала, что у нее климакс, – сидя на кровати с энтузиазмом рассказывала Надя, мотая коротенькими ножками. – Пошла к врачу, и оказалось, что никакой это не климакс, а беременность. Светка родилась, когда мне было уже пятнадцать. Я ей как вторая мама была. И всю жизнь Светка, как дочь моя. Своих-то детей у меня так и не было…

Медсестра убрала у Риты капельницу, раздала им градусники, а Надя все говорила и говорила. Невольно Рита окунулась в ее жизнь и ей нравилась эта простая, веселая, какая-то постоянно искрящаяся жизнь. И Надя ей нравилась. Несмотря на назойливую общительность и чрезмерную веселость, в ней была какая-то трогательность. Это была типичная бабка с лавки у подъезда. Говорливая, знающая все про всех, но в то же время похожая на наивного, болтливого ребенка.

После ужина, Рита, больше не желавшая внимать Наде, уткнулась в книгу, и Надя, поняв, что ее не слушают, ушла в коридор. Там она поговорила с дежурной медсестрой, а потом зашла в палату к своей знакомой, и ее не стало слышно. Наступила тишина.

Рита, немного почитав книгу, встала и подошла к окну. Весь город был в огнях, мигали светофоры. Красиво. Рита приоткрыла окно, вдохнула свежий воздух. Мальчишки сейчас, наверное, уже дома, сидят за ноутбуками, домработница Ирина Юрьевна ушла, а Дима… Ей представилось, как освободившийся от жены муж беспрепятственно встречается с какой-нибудь очередной пассией. А может быть и нет… Может быть он сейчас дома и смотрит телевизор. Она взяла телефон с тумбочки, хотела позвонить Диме, но передумав, положила его обратно. Не было у нее сейчас сил говорить с мужем. Да и что говорить? Что она постоянно чувствует слабость, что ей хочется плакать, что она похожа на облезлую моль и боится, что он там проводит время с какой-нибудь здоровой и свежей красоткой? Но зачем это все говорить? Только хуже станет. Дима теряется, когда она в таком раздрызганном состоянии, начинает злиться… Но может ничего такого не говорить, а просто узнать, как они там? Вдруг они тоже заболели? Рита снова взяла телефон, нашла номер мужа, и… снова положила его на тумбочку. Дима звонил ей сегодня утром, зачем второй раз за день с ним общаться? Она легла на кровать, и закрыла глаза. Ничего, это просто болезнь, она просто еще не отошла. Из-под ее век катились слезы, и она никак не могла унять их. Пришла веселая и шумная Надя, и, увидев, что Рита лежит с закрытыми глазами, спросила:

– А ты чего спать легла при свете? Тебе выключить?

Рита ничего не ответила. Тогда Надя молча разделась, выключила свет и улеглась в кровать. Совсем скоро раздался ее громкий, просто сногсшибательный храп. Рите сразу стало понятно, почему все, кто был в этой палате до Нади, после ее прихода сбежали отсюда. Мало того, что она громко болтает без продыху весь день, так еще и храпит по ночам, как трактор! Такого громкого храпа Рита никогда еще не слышала. Даже Дима, храпящий во сне, и то так не умеет. Когда он храпел, Рита толкала его в бок, и он утихал. Но что делать с Надей? Такая чудная бабка! И болтает и храпит… Интересно, а тот сосед, который к ней клинья подбивает, знает, что она так громко храпит по ночам? Возле нее же невозможно спать! Но чем дольше Рита слушала этот храп, тем больше он казался ей трогательным и каким-то уязвимым. Надя вся была такая – трогательная, уязвимая, наивная. И даже храп у нее трогательный… И звонить ей некому. Нет у нее ни мужа, ни детей, ни внуков. Есть только сестры, но они живут в другом городе, и Надя звонит им редко…

Послушав немного неимоверный по силе храп, Рита неожиданно для себя провалилась в сон и проспала до самого утра.

А утром она проснулась с сильной болью в пояснице. Надя все еще спала, и храп ее был просто чудовищен. «Как я спала в таком шуме?» – удивилась Рита. Поднявшись со стоном, она вышла в коридор, где за столом сидела дежурная медсестра.

– Вы не дадите мне какую-нибудь таблетку – у меня поясница что-то разболелась… – из-за сильной боли она с трудом опустилась на пустую табуретку у стола.

– Таблетку?! – медсестра так удивилась ее просьбе, что Рита даже на мгновение забыла о том, что у нее болит поясница. – Я думала, что вы пришли проситься в другую палату. Вам разве Надя не мешала спать? У нас тут с ней вообще никто не может рядом находиться. Мы все уже от нее стонем. Как она появляется в коридоре, так не знаешь, куда деваться от нее. Только и слышно одну Опёнкину. И то она в одной палате всех мучает болтовней, то в другой, а то, как сядет тут в коридоре, и не знаешь, как от нее отвязаться. Вы точно не хотите в другую палату? Я уже место вам присмотрела… Думала, что после ночи с ней вы сбежите от нее. Она же так громко храпит!

– Зачем же вы тогда поселили меня к ней, если знали, что с ней невозможно находиться? – Рита двумя руками терла поясницу, чтобы облегчить свои страдания.

– Так мест не было свободных! Вчера только к обеду выписали двоих, а с утра все забито было… Что совсем болит? Сейчас я вам укол сделаю!

– А зачем укол? Может просто таблетку? – Рита уже устала от болезненных уколов, после которых ей было больно ходить.

– Не бойтесь! Все будет хорошо! Я вам сделаю аккуратно, – обнадежила ее медсестра, и действительно Рите на этот раз не было больно.

С Надей Рита провела в палате целую неделю. Пару раз к ним пытались подселить других женщин, но те сбегали, либо в тот же день, либо проведя ночь с храпящей Надей. Так вдвоем они и жили. Причем в мире и согласии. Все удивлялись, как это Рита может находиться рядом с этой постоянно громко говорящей, и еще громче храпящей по ночам бабкой. И Рита поначалу и сама не могла объяснить себе, почему она так спокойно относится к Наде. Особенно ей было удивительно, что она со своим чутким сном почему-то может спать всю ночь при Надином громком храпе. Дома она при любом движении мужа просыпалась, не могла спать, когда он храпел, а тут спит как сурок и хоть бы что. Мало того, ей вообще нравилась Надя. Ее говорливость, храп, какая-то детская бесшабашность, простосердечное доверие к людям – все в ней нравилось. Каждую вновь появившуюся в палате женщину Надя встречала с неподдельной радостью. Она не понимала, что отпугивает своей говорливостью людей и только смутно догадывалась, что те уходят из их палаты из-за нее. На короткое время она даже умолкала, хмурилась, но долго пребывать в сумрачном состоянии не умела и снова начинала говорить и с Ритой, и с медсестрами в коридоре, и с санитарками. Она перезнакомилась со всеми в других палатах, постоянно бегала поболтать то в одну палату, то в другую. Так что те, кто сбежал из их палаты, все равно до конца не смогли от нее освободиться.

Ее открытость обезоруживала. Никто не мог напрямую выразить ей свое недовольство. Все возмущались и стонали по поводу ее назойливой болтливости, но только у нее за спиной. И когда ее выписали, и она наконец-то уехала, то все вздохнули с облегчением. Рите же стало грустно без Нади. Она не понимала, почему так привязалась к этой взбалмошной бабке. Но когда к ней в палату заселили новых, вполне адекватных женщин, она, побыв с ними один день, поняла, почему с неугомонной Надей ей было так спокойно. Возле Нади можно было исчезнуть. Рита расслаблялась, потому что Надя, в сущности, на нее вообще внимания не обращала. Наде главное было, чтоб ее слушали, а кто ее слушает, в каком состоянии, что сам говорит человек – ее не интересовало. Такая вот односторонняя связь. А Рите сейчас как раз и хотелось исчезнуть, быть незаметной. И Надя со своей зацикленностью на себе, со своей глухотой как раз подходила под Ритино состояние. При других обстоятельствах и более хорошем самочувствии Рита долго не выдержала бы ее. Она не смогла бы общаться с человеком, который попросту не воспринимает других и только болтает о самом себе любимом.

Новые женщины в палате были тихие, лежали под капельницами и смотрели вокруг осознанным взглядом. И Рита возле них перестала чувствовать себя исчезнувшей. Как будто ее вынули из уютного убежища, в котором она была рядом с Надей, и поместили на открытое место. Успокаивало лишь то, что ее скоро должны были выписать. Однако перед самой выпиской Рите неожиданно стало хуже. Снова поднялась температура, начался кашель. Врачи нашли у нее двустороннее воспаление легких и бронхит. О выписке пришлось забыть. Никто не понимал, откуда у нее взялась эта новая болячка, но Рита догадывалась, что она сама виновата, потому что любила свежий воздух, и как только оставалась в палате одна, тут же подходила к окну и открывала его. А на улице было уже довольно холодно.

Ее ослабленный организм с трудом поддавался лечению. Как-то ночью она поняла, что сил бороться у нее больше нет. Устала. Когда утром медсестра вколола ей очередной укол, она только усмехнулась про себя, потому что решила, что ничего ей больше не поможет. Муж и сыновья остались где-то за бортом ее существования. Вернее это они были на борту, а она падала в бездну. Ее практически больше не было. Хорошо, что сыновья уже взрослые, что она успела вырастить их…

Дима периодически звонил ей, но у нее не было ни сил, ни желания разговаривать с ним. Рита чувствовала, как нити, связывающие ее с этой жизнью, рвутся одна за другой. Но ей не было жаль этой жизни. Она не чувствовала сожаления, что умирает. Наоборот, ей поскорее хотелось, чтобы это произошло, потому что ей надоело болезненное состояние, когда постоянно плохо и плохо, и плохо… Все, что недавно волновало ее, больше не трогало. Муж и сыновья стали далекими и чужими. Если бы только кашель еще не терзал ее… Неужели она не может спокойно умереть? Странно, но почему-то на краю смерти она чувствовала непонятное облегчение. Как будто она сошла со сцены после представления, и теперь можно было расслабиться. Где-то она читала, что люди перед смертью начинают вспоминать всю свою жизнь и если они сделали что-то не так, то очень жалеют об этом. Рита сожалела о том, что прожила так, как прожила. Если бы ей довелось начать все с начала, то она бы, во-первых, никогда не вышла замуж за Диму, и никогда бы не ждала ни от кого восхищения, и детей воспитывала бы по-другому, без дрессировки… Она всегда считала себя хорошей матерью. Рано научила мальчишек считать и писать, водила их на тренировки, и гордилась тем, что они у нее опережают своих сверстников и физически и умственно. Но зачем это надо было? Для чего? Сейчас ей все равно, какие они, лишь бы живы, здоровы были. А пока они росли, то от тщеславия с ума сходила – очень ей хотелось, чтоб ее дети были какими-то исключительными. И себя она всю жизнь дрессировала. На диете сидела, все боялась растолстеть, чтоб не утратить любовь сначала отца, потом мужа. Странно, но ей нисколько не было жалко оставлять мужа и детей. Она лежала изнемогающая от слабости, то и дело кашляла и вся ее жизнь, которую она прожила до сего момента, казалась ей сущей ерундой.

«Неужели это все? – думала она, глядя на обшарпанный потолок. – И вот это и есть вся жизнь? Глупость какая-то… Зачем вообще надо было устраивать это глупое шоу?» Она вспоминала тех, кто уже умер, и была уверена, что там им, на том свете, гораздо лучше, чем здесь. Хотя может и нет никакого такого «того света».

Как-то утром в их палате умерла пожилая женщина. Ее перевели сюда, как выздоравливающую, но она тихо скончалась ночью во сне от инфаркта. Рита оживилась, услышав о смерти бабушки, и все смотрела со своей кровати на ее труп. Восковое лицо старушки выражало полный покой и бесстрастие. Как будто она с глубоким удовлетворением сказала слово «все» и совершенно расслабилась и телом и душой. Рита смотрела на нее во все глаза. Она и раньше видела на лицах умерших это полное расслабление и покой. У отца такое лицо было… Скоро и у нее тоже будет на лице полное расслабление и покой… Даже мать, с ужасом ожидающая своей смерти, совсем изменилась, когда смерть наконец-то наступила. Когда она умерла, ее лицо сразу же приобрело умиротворенное, расслабленное выражение…

Кто-то в палате всхлипывал, кто-то вышел вон, не в силах находиться возле трупа. Две женщины, как и Рита, сидели на кроватях и, не сводя глаз, смотрели на покойную.

Пришли санитары, ловко подхватили представившуюся под плечи и ноги, переложили ее на каталку, накрыли с головой простыней и повезли прочь.

Рита, с оживлением смотревшая на эту сцену, снова откинулась на подушку. Как глупо все в этой жизни… Зачем это все? Она вспомнила уверенный взгляд Вики, когда она говорила, о том, что талант, это задание от Бога, и что, выполнив это задание, то есть, полностью раскрыв свой талант, ты обязательно станешь счастливым. Но разве это тоже не глупо? Вот она сейчас умирает, и ей дела нет ни до чего в этом мире. Единственное чего ей хочется, так это освобождения от слабой измученной плоти…

Глава 4

Через несколько дней Рита почувствовала себя лучше и поняла, что будет жить. Вместе с физическими силами к ней возвращалась и воля к жизни. Больничный коридор, моющие пол санитарки, город за больничными окнами – все вызывало в ней радость. Она ждала выписки, как праздника. Жизнь за стенами больницы манила ее свободой. Она помнила свою готовность умереть, помнила, как естественно это было. Теперь же ей вполне естественным казалось желание жить. Тело обретало силы, и душа тоже обретала силы, а когда тело погибало, то и душа послушно и даже с полной покорностью стремилась умереть. И Рита запомнила состояние готовности к смерти. Ни страха не было, ни сожаления… Вот сейчас ей умирать совсем не хотелось, и если бы ей в данный момент пришлось расстаться с жизнью, то это испугало бы ее. А тогда, когда ей было плохо, смерть совсем не страшила.

Выписали Риту уже в ноябре. Когда Дима вез ее домой, она с изумлением и восторгом смотрела на все вокруг. Голые деревья, серое небо над домами, туман – все казалось ей красивым и прекрасным.

– Как же все замечательно! – непрестанно повторяла она, гладя в окно. – Просто чудесно!

Дима довольно улыбался, и Рите он тоже казался красивым и чудесным. Дом встретил ее запахом свежей выпечки и стерильной чистотой. Домработница Ирина Юрьевна, пожилая женщина, уже много лет проработавшая у них, тоже подготовилась к ее возвращению.

– Ирина Юрьевна! Здравствуйте! – кинулась с порога к ней Рита, и даже обняла ее, совсем забыв о натянутых между ними отношениях. Домработница сделала приветливое лицо, и даже вроде как улыбнулась, но тут же с подозрением в глазах отпрянула от своей хозяйки. Рита тут же вспомнила, что Ирина Юрьевна не любит людей, и в замешательстве отступила от нее. Но ей было слишком хорошо, чтобы обращать сейчас внимание на эту женщину.

– Риточка, я пирогов напекла, запеканку творожную сделала, – с полуулыбкой, похожей на гримасу отчиталась Ирина Юрьевна. – В холодильнике щи, пюре, котлеты....

– Спасибо, Ирина Юрьевна, – без прежнего энтузиазма ответила Рита.

В своей комнате она застыла перед зеркалом, пораженная своим видом. Было такое ощущение, как будто она только что вернулась из концлагеря. Она, конечно, знала, что сильно похудела. В больнице в небольшом зеркале над раковиной она видела свое лицо, и даже привыкла к своим заострившимся чертам. Но сейчас, когда она увидела себя в полный рост, просто ужаснулась. Вместо сильной и стройной женщины на нее из зеркала смотрела какая-то дистрофичка. Рита содрала с себя свитер, и, оставшись в одном лифчике, воззрилась широко открытыми глазами на свое скелетоподобное тело. Ввалившийся живот, обнаженные ребра, ключицы – по ней можно было изучать скелет человека…

– Риточка, – приоткрыв дверь, тихим вкрадчивым голосом произнесла Ирина Юрьевна. – Я хотела сегодня… О-о-о… Как вы…

– Рит, ты тут отдыхай, а я на работу поеду, – за спиной ошеломленной домработницы возникла высокая фигура Димы. – О, Господи… – осекся он, увидев вместо жены мощи.

Рита поскорее влезла в свитер, попыталась улыбнулась двум застывшим в дверях людям, при этом мельком взглянула на себя в зеркало и сразу же улыбка сошла с ее лица – улыбающийся скелет – это, мягко сказать, совсем не красиво…

– Больше никаких диет, – строго произнес Дима. – Будешь теперь есть все подряд.

– Но мне нельзя в течение полугода есть соленое, жирное, жареное, копченое и острое… Как я поправлюсь? И травки нужно будет пить…

– Ничего, Риточка, мы что-нибудь придумаем. У меня тоже были с почками проблемы – я знаю, что можно есть и что нельзя. Ты еще поправишься и снова будешь такая, как прежде.

– Спасибо… – поблагодарила Рита. Ей показалось, что она видит в глазах мужа страх. Он боится за нее?

– Дима, ну что ты испугался? – мягко обратилась она к мужу. – Я ж не на курорте была, а в больнице. Ничего, пройдет время, и я поправлюсь. Все будет хорошо.

– Может тебе хочется чего-то? Ты скажи, и я привезу. Все что захочешь достану!

– Спасибо, мой хороший, но ничего не надо. Я хочу поесть пирогов Ирины Юрьевны – я соскучилась по ее стряпне. Вот сейчас приму душ, переоденусь и пойду есть. Думаю, что я быстро поправлюсь.

– Надеюсь!

Закрыв за ними дверь, Рита залезла в душ. Она терла свои кости, и слезы капали из ее глаз – ей было жалко саму себя.

А вечером, когда Ирина Юрьевна уже ушла, вернулись из института ее мальчики – Саша и Сережа.

– А я все-таки настаиваю, что у него паранойя, – услышала Рита голос Саши, хотя возможно, что это и Сережа говорит – у братьев очень похожие голоса.

– При паранойе невозможно так хорошо соображать. Посмотри, как он просчитывает свои ходы…

– Еще как возможно! Параноики в начале развития их болезни в обычной жизни ничем не отличаются от нормальных людей. Это потом патология вылезает из них во всей красе… О, мама вернулась! – похожие, словно две капли воды парни заулыбались совершено одинаковыми улыбками, а Рита сразу определила кто из них Саша, а кто Сережа. При внешней идентичности у мальчиков было несколько разное выражение лица. Сашин взгляд всегда был мягче и добрее Сережиного. И характер у мальчишек был совсем разный. Саша был более медлителен. Ему приходилось прилагать усилия в учебе, а вот Сережа учился легко, без всяких усилий. Саша был мягкий и добрый, а Сережа довольно жесткий и непримиримый. Высокие и худощавые, они были копиями своего отца. От Риты им достались только ее большие светло-карие глаза. И сейчас эти две пары одинаковых глаз смотрели на нее совсем по-разному. Сашины глаза выражали радость встречи, а Сережины настороженное любопытство

Она кинулась обниматься с ними, и заметила, что ее мальчики из-за того что она сильно похудела, кажутся ей огромными.

– От тебя одни кости остались, – заметил Саша.

Чуть позже, когда они сидели за столом и уминали стряпню Ирины Юрьевны, она любовалась ими. Красивые, молодые, умные, увлеченные… Все спорят о каких-то диагнозах, сыплют терминами. Однако возле них Рита чувствовала себя лишней. Было такое ощущение, что она для сыновей уже в прошлом. Когда они были маленькими, то она была важной частью их жизни, а сейчас она стала им не нужна. И если бы в больнице она скончалась, то они сидели бы сейчас вот так же за столом, ели бы приготовленную Ириной Юрьевной еду, а о ней бы и не вспоминали. А Дима? Он бы конечно погоревал… немного… Может быть, ему даже жалко было бы ее, но он быстро бы утешился, потому что давно уже привык жить сам по себе.

Рита смотрела на своих дискутирующих во время еды сыновей, и осознавала, что ей обидно за то, что она осталась для них в прошлом. Но в то же время она помнила, что в больнице, она познала совсем другое существование, иное бытие, в котором она сама испытывала полное равнодушие к своим родственникам. В том бытии ей было бы все равно, что ее дети не помнят о ней. Больное, вышедшее из строя тело, так влияло на все ее мироощущение, что казалось, что она уже и не принадлежит ничему в этом мире, и ей ничего и никто не нужен. Ей вспомнилась покорность, с которой она готова была умереть. Ее отец тоже вот так же был покорен перед смертью. Спокоен и покорен. Хотя болезнь свалилась на него совершенно внезапно. Рита тогда еще была не замужем и помнила, как спросонья услышала какой-то сильный стук. Она вскочила с кровати в предчувствии чего-то страшного. Оказалось, что отца внезапно разбил паралич. Он собрался утром на работу, но вдруг упал. Рита кинулась к упавшему отцу и именно тогда увидела в его глазах спокойную покорность и даже готовность к смерти. Она сразу поняла, что это конец. Поняла каким-то внутренним ощущением. Мать суетливо вызывала скорую, но Рита знала, что сделать уже ничего нельзя…