Текст книги "Добренькая"

Однако Леля, несмотря на это, почувствовала какое-то волнующее горение в душе, когда стала представлять, что именно она изобразит на своем новом панно. Это должно быть что-то фантастическое, что-то из ряда вон выходящее.

После работы она отправилась в магазин «Ткани», а потом в «Стройматериалы» и купила все необходимое для своего первого панно. Она шла домой с покупками, и в голове ее складывались образы совершенно нереальных картин. И это были уже не сказочные красочные картинки, это были какие-то фантастические, наполненные глубоким смыслом картины. Леля чувствовала вдохновение, ей немедленно хотелось начать делать панно. Идеи одна круче другой захватывали ее, и она думала только о том, чтобы это осуществить, выразить.

Придя домой, она тут же приступила к изготовлению панно. Сварила клейстер, мелко нарвала бумагу, потом из пластилина слепила разного вида лица и начала обклеивать их размоченной в клейстере бумагой. Она забыла о еде и только сидела за работой, охваченная изнутри тихим горением. Папье-маше было закончено, когда на улице стало уже совсем темно. Только сейчас Леля почувствовала, что сильно проголодалась. Она вскипятила чайник, налила себе чай, сделала бутерброд и вышла на лоджию. Окна соседнего дома горели уютными квадратиками, вдали, меж домов, мерцали россыпи огней населенных пунктов. Тишина, далекий стук колес на железной дороге, приглушенный лай собак. Хорошо. А звезд сколько! И месяц!

Прожевав бутерброд, она зашла в комнату, даже не взглянув на еще недавно заветные для нее окна светловолосого красавца.

Несколько дней все свободное время Леля уделяла своему панно. Кроила, шила, клеила, рисовала, делала рамку, натягивала ткань на фанеру… И к пятнице панно было готово. Леля была очень довольна. Она поняла, что ей удалось выразить то, что она хотела. Скованная цепями посреди мрака дева в светлой одежде, окруженная бледными носатыми уродами в длинных серых балахонах, с тоской тянет скованные руки к усыпанному цветами солнечному лугу, где в одиночестве грустит прекрасный юноша…

Носатые рожи на черно-бордовом фоне были жуткими, а тоска девы и грусть юноши, при взгляде на них ощущались прямо-таки физически.

Когда Леля принесла это панно в садик, то все, кто взглядывал на него, похоже, испытывали шок. Заведующая, зайдя в группу, и увидев Лелино произведение, попыталась улыбнуться, но улыбка быстро сменилась недоумением, граничащим с замешательством.

– Это невообразимо! – после длительной паузы, во время которой она разглядывала Лелину работу, произнесла она и снова надолго замолчала.

А Леля, повесив свое новое панно на стене в раздевалке, впервые поняла, что слишком увлеклась самовыражением и забыла, что панно предназначается для детского сада и должно быть более простым и понятным для детей. Но заведующая ничего ей не сказала. Она только показала Леле комнату со старыми декорациями и костюмами, предложив ей брать все что угодно для работы над следующими своими панно.

Родители, забирающие детей, надолго застывали перед новой работой, и Леля видела на их лицах то же замешательство, что и на лице заведующей. Интересно, чтобы это значило? Некоторые мамы и папы даже фотографировали ее произведение, а дети навыдумали множество историй про несчастную девушку, попавшую в лапы длинноносых монстров.

Вечером, когда всех детей разобрали, Леля еще раз подошла посмотреть на свое панно и тоже застыла перед ним охваченная какими-то смешанными чувствами не то отчаяния, не то надежды. Как же все это похоже на ее жизнь! И солнце есть, и зеленый лужок есть, и любимый где-то ходит по земле, но она скованна цепями в каком-то мрачном месте. Но что это за цепи? Разве она не свободна? Разве ее кто-то сковал?

Домой она шла и представляла, какую картинку сделает на следующем панно. Теперь у нее и материала для этого более чем достаточно. Надо же! Заведующая предложила ей воспользоваться старыми декорациями и рваными костюмами! Да там же кладезь материала для панно! Значит, ее работа понравилась, раз ей разрешили пользоваться всем этим! И снова разные фантастические картинки вставали перед ее глазами, и хотелось немедленно приступить к созданию нового произведения. Она поймала себя на мысли, что радуется, что завтра суббота, и она может всецело отдаться творчеству. Обычно мысль о выходных навевала на нее тоску. В эти дни одиночество чувствовалось гораздо сильнее. Но сейчас, охваченная огнем творчества, Леля даже радовалась, что никто не будет отвлекать ее от вожделенного дела.

В этот же вечер она успела сделать заготовки из пластилина и сварила клейстер. А утром в субботу начала делать все остальное. Пока делала монотонную работу, включила телевизор. Шел какой-то душераздирающий фильм о неимоверных страданиях главной героини, потерявшей все свои богатства, оставшейся на улице, попавшей в притон, где ее изнасиловали, забеременевшей от изнасилования, а потом встретившей любовь всей своей жизни. Мужчина так сильно полюбил ее, что женился на ней, несмотря на большой ее живот.

Леля посмеивалась над сюжетом, но в то же время не могла оторваться от фильма. Она клеила, шила, сушила феном заготовки из папье-маше, и краем глаза постоянно пялилась в телевизор. Страсти кипели до самого конца фильма, но, в конце концов, счастье восторжествовало.

Целый день Леля провела в трудах над панно. А потом поняла, что все равно за выходные его сделать не сможет, потому что не хватало материала. Надо было ждать понедельника, чтобы в подсобке поискать то, что ей могло бы пригодиться. Она аккуратно отложила все, что удалось сделать за стол, постояла немного перед сном на лоджии, снова не взглянув на заветные окна.

Ночью ей приснился мужчина, очень похожий на актера из того самого фильма, который она смотрела весь день. Она чувствовала любовь этого мужчины, и это наполняло ее душу неимоверным блаженством. Словно наяву она видела его стройное тело, ощущала тепло его прикосновений. Он любил ее так нежно, и она в ответ чувствовала такую самоотдачу, что готова была раствориться в нем. Наяву ничего подобного никогда с ней не происходило.

Проснувшись, Леля долго лежала под впечатлением этого сна, а когда поняла, что это все-таки сон, то чуть не завыла от отчаяния. Вот только что она обнимала горячее сильное тело, только что любимый прижимал ее к себе, наполняя ее душу счастьем, и вдруг, в одно мгновение, всего этого не стало! Где? Где он? Как же так? Опять эта одинокая жизнь, опять она, как клуша будет воспитывать детей в садике, кормить птичек, зачем-то есть, пить, делать панно… Да зачем вообще жить, если самого главного – любви в ее жизни нет?

В мрачном настроении, захватив буханку хлеба и пакет с крупой, она вышла на улицу и пошла на мусорку. Голуби уже ждали ее, и, как только она показалась из-за угла, подняли невообразимую суету. Они взметали облака пыли, вперемежку с перьями, а когда Леля начала крошить им хлеб, они, словно соревнуясь друг с другом, начали судорожно заглатывать куски хлеба. Бедным воробушкам ничего не оставалось как прыгать по кишащим спинам голубей, чтоб хоть как-то подобраться к еде.

Покормив птиц, Леля уныло побрела к своему дому. Она все никак не могла отойти от разочарования, когда, проснувшись после чудесного сна, обнаружила, что не задыхается в объятиях любимого человека, а лежит одна в своей постели.

– О! Какая фигура! Как зовут? – Леля вздрогнула от неожиданности и подняла глаза. На нее смотрел какой-то замурзанный мужичок. Это он ей что ли? Мужичок действительно пожирал глазами ее фигуру, небрежно одетую в старые джинсы и обтягивающую футболку.

Леля мгновенно впала в состояние страха и омерзения. Что-то в облике мужика напоминало ей одновременно и ее пьяного отца и бомжа-громилу. Она судорожно нащупала в кармане перцовый баллончик. Пусть только попробует приблизиться к ней!

– О, курочка! – из-за угла дома показался бомж-громила. – Серый, не тронь ее! Она – моя!

Два мужика глазели на нее, ощерив свои щербатые рты. Леля хотела обойти их, но те преградили ей дорогу.

– Что вы себе позволяете?! – почему-то тоненьким голосом, с надрывом, крикнула она. – Немедленно отойдите!

В ее душе росло смятение, она крепко сжимала в руке перцовый баллончик. Два алкоголика-бомжа противно щерились, глядя на нее масляными глазами, и Леля почувствовала панику. Снова в ней воскресла та самая девочка, которая до смерти боялась пьяного папашу и чувствовала, что никуда не может ни спрятаться, ни скрыться от него. Он выломает любые двери, он будет заплетающимся языком орать жуткие вещи, и ни мать, ни она не смогут защититься, спрятаться от шума, от хаоса. Мать тоже начнет орать, ругаться, скандалить, а Леля больше всего боится криков и ругани. Она любит тишину!

Сейчас она тоже ощущала шум, но только не физический, а душевный. Все шумело в ней от крайнего перенапряжения. Если бы она была не пуганной в детстве, то, наверное, сейчас просто убежала бы от этих грязных пьяных мужиков, но ей казалось, что она в липкой ловушке, в душе был хаос, руки и ноги тряслись, зубы начали выбивать чечетку. В детстве у нее тоже всегда на нервной почве стучали зубы, когда пьяный папаша устраивал разборки.

Неужели кошмары детства никогда не оставят ее? У других людей все как-то хорошо, а она постоянно мучается от жутких воспоминаний, а теперь эти воспоминания материализовались.

– А? Какова! – гордо показал на нее громадной ручищей бомж-громила. – Страстная женщина!

Все. Леля больше не могла выносить всего этого и с омерзением, будто моря таракана, подскочила к громиле и брызнула баллончиком в его самодовольную рожу… Лицо бомжа мгновенно исказила гримаса страдания. Он жутко завопил на всю округу, схватился грязными ручищами за лицо, а второй бомж предусмотрительно отпрыгнул в сторону:

– Ах ты, сссука! – щербатая улыбка сменилась злобной усмешкой. Он быстро пошарил глазами по земле и, увидев большой осколок кирпича, ловко поднял его с земли.

Леля даже не успела еще ничего подумать, как получила удар этим кирпичом по голове. Даже боли не почувствовала. Только сильный удар и сразу темнота, словно ее выключили.

Глава 6

Было очень больно. Голова раскалывалась так, что хотелось выть от боли. Особенно сильно болело во лбу, в глазах, и было абсолютно темно. Леля застонала, поднесла руку к глазам, ощупала повязку. Что с ее глазами? И где вообще она? Что происходит? Она снова жалобно застонала.

– Тихо-тихо! Все хорошо! Главное – вы живы, а остальное придет в норму, – услышала она женский голос. – Сейчас я позову врача, он вас посмотрит.

Леля услышала шаги, хлопнула дверь, какое-то время она лежала в полной тишине, боль пульсировала в области лба и глаз. Да что ж так больно? Ясно одно: она находится в больнице, но почему? Что с ней случилось? Ее сбила машина? Что-то не помнит она этого. Вообще не помнит, что с ней произошло. Леля снова потрогала повязку на глазах, потом ощупала голову под бинтами, пошевелила ногами, руками, пощупала тело. Все вроде в норме, ну кроме головы и глаз. Неужели она ослепла? От этой мысли ее бросило в жар. Какой ужас! Она почувствовала себя беспомощной, несчастной и одинокой. Как же теперь ей жить? У нее совершенно никого нет. Она одна и всегда рассчитывала только на себя, но если она ослепла, то, как же тогда жить?

Снова раздались шаги. Кто-то подошел к кровати, приподнял повязку на глазах.

– Так, сейчас посмотрим, что у вас тут… – услышала Леля мужской голос, и тут же яркий свет острой болью резанул глаза.

– Больно… – застонала она.

– Конечно, такую травму получить! – врач вернул повязку на глаза.

– Я буду видеть? Не ослепну?

– Успокойтесь, с вашими глазами все будет хорошо.

– А что со мной случилось? Я в больнице? Что произошло? – спросила Леля слабеньким голоском.

– А вы не помните? Совсем ничего не помните? Вас по голове ударили. Сейчас следствие идет. Следователь к вам рвался все это время.

Леля молчала, напряженно вспоминая, что же с ней такое произошло. Она вспомнила панно, как она сидела весь день за ним, а потом у нее кончился материал, и надо было ждать понедельника. Утром она покормила птичек и…

– Бомж! – слабенько воскликнула она. – Это он меня кирпичом! Их было двое. Я в одного брызнула из баллончика, а второй поднял половинку от кирпича и все… Я даже подумать ничего не успела! Вот гад! Я все следователю расскажу. Пусть приходит.

– Как мне сказали, по району прошла серия ограблений. Людей вырубают ударом по голове, а потом грабят.

– Меня никто не грабил. Меня ударили в отместку за то, что я применила перцовый баллончик.

– Ну не знаю, может, следствие у них зашло в тупик, и они проверяют всех подряд.

– На работе не знают, что я тут! – вспомнила Леля о детском садике. – У вас нет телефона? Пожалуйста! Мне нужно позвонить!

– Не беспокойтесь, что вы нервничаете? Вы помните чей-нибудь номер телефона?

– Нет! Я не помню! Что делать?!

– Думаю, что на работе уже давно поняли, что с вами что-то случилось. Но если хотите я узнаю номер телефона вашей работы. Где вы работаете?

– В детском саду номер 105!

– Ну и отлично, – кивнул врач. – Я в интернете найду номер телефона этого садика и сообщу о вас. Или вы сами хотите с ними поговорить?

– Нет, лучше вы…

Следователь пришел на следующий день. За это время Леля всей душой прочувствовала свою беспомощность и пролила немало слез, жалея саму себя. Вставать ей было нельзя. Оказалось, что бомж проломил ей череп. Родственников, которые могли бы за ней ухаживать у Лели не было, и не очень добрая санитарка с брезгливостью и неприязнью подкладывала под нее судно. Леля замучила врача вопросами о том, когда же она сама начнет вставать – ей хотелось самой, пусть по стеночке, ходить в туалет.

– Подождите еще дня два, – попросил ее доктор. – У вас сейчас может быть сильное головокружение, и вы можете упасть. А это очень опасно в вашем положении. И, тем более, вы с повязкой на глазах, куда вам такой вставать?

Леля и сама чувствовала, что пока не в силах ни встать, ни добраться до туалета, но ей не хотелось зависеть от неприветливой санитарки.

И вот к ней, такой жалкой и беспомощной пришел следователь. Он пробыл у нее недолго, но после его ухода Леля чувствовала себя ужасно. Она устала не только физически, но и морально. По голосу следователь представлялся ей молодым парнем. Он подробно выспрашивал ее обо всем, и оказался таким дотошным, что Леле показалось, что он бесцеремонно залез ей в душу.

– Что вы делали так рано утром на улице, – спросил он Лелю. И та не догадалась соврать, что просто выкидывала мусор. Хотя, наверное, и этот ответ смутил бы следователя. Зачем в воскресный день вставать в шесть утра, чтоб выкинуть мусор? Леля долго объясняла, что она ранняя пташка и всегда встает рано, даже в будние дни, а в то утро она встала и пошла кормить голубей на помойку. Она всегда по утрам кормит голубей с воробьями, и еще собак с кошками.

Леля говорила все это и чувствовала, что следователь после ее рассказа о птичках стал как-то снисходительно с ней общаться, будто она какая-то неполноценная.

– Я принес вам фотографии преступников, но боюсь, что вы пока не сможете их опознать… – с сожалением произнес он.

– Знаете, я все вижу, мне только от яркого света очень больно. Вы окно чем-нибудь прикройте… – Леле очень хотелось, чтобы того бомжа, который ее ударил, поскорее нашли.

Следователь простынями и одеялами завесил окно, и Леля осторожно приподняла повязку. Глазам сразу стало больно, но она, превозмогая боль, все-таки рассмотрела принесенные фотографии и на одной из них узнала того самого незнакомца, из-за которого у нее теперь так сильно болели глаза.

– Вот! Это он! – Леля почувствовала, что ее охватывает сильнейший гнев. – Это тот самый гад! Противный такой и очень злой! А вот этот вот, – показала она на фотографию громилы, – тоже прохода мне не давал, я ему в рожу из баллончика брызнула, а другой меня за это и пристукнул.

Следователь все старательно записал и ушел, а Леля осталась лежать в своей кровати обессиленная, опустошенная и беспомощная. Неприятные мысли одолевали ее, и она сама себе снова и снова напоминала некую тетку Тридцать Три Несчастья из типичного женского сериала.

То, что ее обрили наголо, она узнала только через неделю пребывания в больнице. Во время перевязки пощупала свою голову и ахнула: волос не было! К этому времени глаза ее больше не болели, и повязка с них была снята.

– О нет! Только не это! – испуганно воскликнула она и в ужасе уставилась на врача.

– Что? – оживленно воскликнул он. – Все у вас хорошо. Рана заживает, глаза у вас уже не так реагируют на свет. Можете вставать потихоньку. Только не торопитесь, пожалуйста.

– Но зачем?

– Что зачем?

– Зачем меня обрили? – с придыханием, готовая разрыдаться спросила Леля. – Как же я теперь такая… лысая… Куда я такая?

– Ну а что вы так распереживались? Главное – здоровье, а волосы отрастут. Тем более, обрить вас пришлось по необходимости, а не просто так. Но не переживайте. Сейчас мода пошла на бритоголовых женщин. Так что представьте, что вы сменили прическу.

Ничего себе сменила прическу! После ухода врача Леля с ужасом без конца ощупывала свою несчастную голову под бинтами и никак не могла успокоиться. У нее такая маленькая яйцеподобная головенка. Как она с такой обнаженной, не прикрытой волосами головенкой будет ходить? Придется теперь либо парик купить, либо легким шарфиком прикрываться.

– А когда мне снимут повязку с головы? – спросила она врача при его следующем посещении.

– А что вы торопитесь? Неделю еще точно проходите, а потом посмотрим.

Еще неделю! Если б она знала, что стала лысой, то попросила бы женщин с работы, когда те навещали ее, чтоб они принесли ей хоть какую-нибудь косынку.

– Евгений Евгеньевич, – спросила она врача при следующей перевязке, – а у меня голова страшная? Ну… без волос…

– Голова, как голова… – бесстрастно ответил тот.

И Леля удивилась, что он ничего не замечает. Разве не видно, что ее голова непропорционально маленькая по отношению к остальному телу? Как, вообще, можно жить с такой головой?! Она так старательно всю жизнь маскировала это свое, как она считала, уродство, а теперь в одно мгновение с нее сняли всю защитную маскировку!

Леле вспомнилось, как когда ей было еще лет десять, мама отправила ее в летний лагерь. Она ехала туда в самых радужных надеждах, но потом быстро поняла, что ходить везде строем – это не для нее. Хотелось свободы, хотелось бегать по лесу и окрестностям, но за территорию лагеря никого не выпускали. Дети постоянно должны были заниматься в каких-то кружках, учить песенки и стишки патриотического содержания, но Леле хотелось просто свободы. На голове у нее постоянно была панама, из-под которой свисали довольно толстые косички. И вот как-то в столовой вожатая попросила ее снять панаму, но когда Леля послушно стащила с головы свой головной убор, какой-то мальчишка показал на нее пальцем и сказал:

– У нее личко, как яичко!

Никто не засмеялся, никто не среагировал на эти слова, но Леля почувствовала сильнейшую неловкость и даже стыд. А лет в тринадцать, когда у нее стала формироваться фигура и тазовые кости неожиданно расширились, Леля совсем закомплексовала. Она стеснялась своих женственных форм, стеснялась своей не пропорционально маленькой, яйцеподобной головы. Да и мама постоянно говорила, что у нее тяжелый низ и слишком маленькая голова, а мама на Лелю имела громадное влияние. Леля перестала заплетать косички и делать сзади хвост. Отныне она ходила с пышными распущенными волосами. На нее засматривались мальчишки, считали чуть ли не красавицей, но она знала, понимала, что никакая она не красавица, и что если ее раздеть и обрить, то все бы тогда поняли, что она урод. Самый настоящий жалкий урод, с маленькой непропорциональной головой сверху и толстой попой снизу.

Лет в четырнадцать у нее завелись вши. Мама замучилась вычесывать из ее густых волос гнид и предложила Леле коротко подстричься. Леля категорически отказалась от короткой стрижки. Терпела вычесывание, терпела периодическое протравливание головы, но волосы сохранила. А сейчас ее взяли и коварно, пока она была в беспамятстве, обрили. Обрили и успокоили, что скоро с головы снимут повязку. Как будто ее можно этим успокоить! Да она готова вообще не снимать эту повязку лишь бы только не ходить лысой.

Как-то, пребывая в таких вот растрепанных чувствах, она подошла к процедурному кабинету, чтобы получить очередной укол. Медсестры на месте не было, а возле кабинета на стульчике сидел обмотанный бинтами мужчина с опухшим с темными синяками лицом. На руке гипс, голова перебинтована покруче, чем у Лели, нога тоже в гипсе, рядом стоят костыли.

– Вы тоже на укол? – спросил мужчина.

– Да, – кивнула Леля и села рядом с ним на стул.

– За мной будете.

– Угу, – Леля покосилась на него.

Мимо них по коридору прошел пожилой мужчина. Он равнодушно скользнул глазами по Леле и перебинтованному человеку…

– Михаил Борисович! Вы меня не узнали? – оживился вдруг перебинтованный. – Это же я – Олег Алексеевич!

Пожилой остановился, и стал вглядываться в лицо окликнувшего. В его глазах сверкнуло узнавание:

– Олег Алексеевич! И вы тут! В таком виде! А с вами-то что произошло?

– В аварию попал. Машина меня сбила и уехала. А вы? Вы так неожиданно исчезли. Вас искали, считали пропавшим. Вся кафедра без вас, как без рук…

Леля с любопытством смотрела на мужчин, и у нее было ощущение, что вот этого пожилого, благообразного и интеллигентного человека она уже где-то видела. Его пронзительный умный взгляд, будто глядящий внутрь вещей был ей знаком.

– Ой, это же вы! – осенило ее, и она резко вскочила со стула, от чего ее голова сразу же закружилась, и она, схватившись за нее, снова опустилась на стул. – Я знаю вас! Я вспомнила! Вы были в гараже у бомжей, и вам стало плохо. Я вам скорую вызвала!

Пожилой перевел на нее взгляд, и какое-то время молча смотрел на нее.

– Неужели это вы меня спасли тогда? Я помню, как какая-то девушка вызывала мне скорую помощь.

– Я сразу поняла, что вы попали на улицу в результате какого-то несчастья. Вы не были похожи на бомжа.

– Милая девушка, если бы вы знали, как я вам благодарен! – в глазах мужчины возникла признательность. – Я оказался в такой беде… Меня стукнули по голове, ограбили, я временно потерял память, попал к бомжам. У меня было сотрясение мозга, бомжи пили, орали, а у меня голова раскалывалась… Дайте-ка я вас обниму!

Леля неловко поднялась, и мужчина обнял ее.

– Моя жена, дети, внуки – все меня искали, а я был в таком состоянии…

– Кто там по очереди? Заходите! – подошедшая медсестра позвала на укол.

Перебинтованный мужчина, опираясь на костыли, протиснулся в кабинет, а Леля и Михаил Борисович сели на стулья.

– Но я смотрю, что и с вами что-то случилось, – с сочувствием посмотрев на ее голову, сказал Михаил Борисович.

– Меня по голове стукнул бомж. Следователь приходил. Считает, что меня пристукнул тот самый преступник, который грабит людей. Может быть, и вас тот же самый гад огрел по голове, что и меня.

– Что творится! Беспредел какой-то… – покачал головой Михаил Борисович. И сильно-то бьют гады. У меня аж память отшибло… И вы… У вас сотрясение мозга?

– Да, и довольно сильное, даже проломили мне немного голову.

– Послушайте, но что вы делали там, в гаражах? Я помню, что вы принесли еду. Вы кормили бомжей? Я был голоден, но меня тошнило от еды. Я вас совсем не запомнил, только помню, что чувствовал ваше участие. Если б не вы… Я б, наверное, сейчас уже на кладбище лежал…

– Все равно кто-нибудь заметил бы вас. Там постоянно люди ходят…

– Да, и подумали бы, что я один из бомжей, – возразил Михаил Борисович. – Я ведь на улице после ограбления несколько дней был. Сначала валялся без сознания, никто ко мне не подошел, не помог. А потом в себя пришел и к бомжам прибился.

– А я вот даже не знаю, кто мне скорую вызвал. Меня огрели по голове, и все – ничего не помню. Очнулась только в больнице. Но кто-то мне все-таки вызвал скорую, не прошел мимо.

– Вам повезло, а, вообще, не дай Бог, все это пережить.

– Да уж…

– Но вы сильно рискуете, кормя этих людей. Поверьте, у многих из них не осталось ничего святого.

– Да я всего один раз покормила, как раз тогда, когда вас увидела, и потом жалела, что додумалась связаться с ними. Один из них после этого прохода мне не давал, я уж не знала, как от него отвязаться. Баллончиком перцовым ему в лицо брызнула, а его дружок за это меня по голове и огрел.

– Там же совершенно опустившиеся люди: алкоголики, бывшие зэки – с ними опасно иметь дело.

– Все правильно, я сама это уже поняла. Просто в храме услышала проповедь, что всем кругом надо помогать, а потом еще слова патриарха по телевизору услышала, что среднеарифметическое любви ко всем можно описать одним словом «добро». Вот я и стала творить добро и… Вот что со мной стало…

Михаил Борисович серьезно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

– Знаете, я постоянно делаю добро. У меня зацикленность какая-то на этом, – неожиданно для себя разоткровенничалась Леля. – Птичек кормлю, собачек и кошечек, всем попавшим в беду людям с готовностью помогаю, и на работе – я в садике работаю, у меня все очень хорошо. Когда набираю новую группу из малышей – никто из них у меня не плачет. Но мне самой постоянно плохо и одиноко на душе, и вот я думаю, почему так? Почему мне, такой хорошей и доброй никто не помогает? И еще, когда я кидаюсь кому-то на помощь, то чувствую какое-то теплое ощущение в душе, и мне кажется, что я не к кому-то, а к себе кидаюсь на помощь. Но это не так, потому что мне самой, как бы я не помогала другим, все равно плохо…

Леля умолкла и в волнении подумала, что она сейчас, неожиданно для себя почему-то раскрыла душу перед этим совершенно незнакомым человеком. Она бы смутилась, но Михаил Борисович так внимательно слушал ее, и ей совершенно не было стыдно из-за своих откровений.

– Мне очень хочется вас как-то отблагодарить, – серьезно сказал он. – У нас с женой этой зимой юбилей – 40 лет совместной жизни. Позвольте, я вас приглашу на наше торжество.

Леля сразу вся сжалась. Она не любила торжественные праздники и очень мучилась, когда в садике персонал оставался после работы чтобы отметить чье-то День Рождения. Михаил Борисович думает, что своим приглашением делает ей честь, и не представляет, что обрекает ее на мучение. Но разве может она отказать ему? Неудобно отказывать, ведь он от чистого сердца приглашает ее.

– Какой у вас номер телефона? – спросил он. – Давайте я запишу, а потом позвоню вам, чтобы сказать, где, и во сколько будет проходить торжество.

Леля продиктовала ему номер, а сама подумала, что как ни симпатичен ей этот умный человек, но она найдет потом предлог, чтобы отказаться от приглашения. Чего ей делать на чужом торжестве в обществе незнакомых людей?

Из процедурного кабинета вышел перебинтованный Олег Алексеевич, и Леля поспешно распрощавшись с Михаилом Борисовичем, пошла на укол. Пока медсестра набирала в шприц лекарство, Леля, не переставая, в волнении думала о Михаиле Борисовиче. Получалось, что все-таки хорошо, что она тогда пошла кормить бомжей. Иначе, не помогла бы она такому умному, уважаемому человеку. Интеллигентный, на какой-то кафедре работает, студентам что-то преподает и попал в такую, совершенно кошмарную ситуацию. И действительно, если бы Леля тогда не вызвала скорую, то неизвестно, чем бы это все закончилось. Люди, правда, могли принять его за пьяного бомжа – все уже давно знают, что тот гараж занимают опустившиеся люди. И Михаила Борисовича автоматически причислили бы к ним. Интересно только, кто вызвал скорую помощь ей? Наверное, кто-то случайно проходивший мимо. Увидели ее с окровавленной головой и кинулись на помощь.

Леля поежилась, представив себя валяющейся на асфальте. Бледная, как смерть, в неестественной позе…

По вечерам в столовой выздоравливающие могли посмотреть телевизор. Стулья ставились рядами вокруг большого экрана, и создавалось впечатление, что ты сидишь в кинотеатре. Сегодня здесь сидели в основном женщины, и потому был включен душераздирающий кинороман о женщине, попавшей в жуткую ситуацию. Леля не любила такие фильмы, но если уж начинала смотреть, то не могла оторваться. Хотелось узнать, чем там все закончится. Вот и сейчас она смотрела на красивую героиню, которая лежала на больничной койке и выслушивала неутешительные прогнозы врачей о том, что она, возможно, никогда не будет ходить. Героиня плакала, на лице ее постоянно была маска скорби, и Леля только диву давалась, как это ей удается оставаться при этом обворожительно красивой. Да если бы она, Леля, поплакала бы хоть пять минут, то глаза ее непременно бы распухли, а этой все нипочем. Плачет и никаких распухших глаз. Несчастная вся такая, измученная жизнью, но при этом красавица, хоть и ходить не может. Леля даже позавидовала. Ей бы так. Но, наверное, это только в кино такое бывает, в жизни все совсем не так.

Она потрогала свою перебинтованную голову. Вот снимут с нее бинты, а под ней бритая головенка, и никакой красоты. Да уже сейчас, хоть ее голова и прикрыта бинтами, но лицо-то ничем не прикрыто. Косметики у нее с собой нет. И вот ходит она теперь бледненькая, в бинтах, под глазами мешки, а в глазах усталость, будто ей не 39 лет, а все 60. Ну да, она действительно устала. Попасть бы сейчас куда-нибудь на необитаемый остров, чтоб там было безопасно и было все для жизни. Хижина, еда, вода и вот там бы она отдохнула. Она бы там питалась чуть-чуть, как птичка, и целыми днями пребывала бы в состоянии созерцательности. Тело легкое, душа свободная и никого… Одиночество – это свобода. По крайней мере, для нее. Хотя это все тоже бытие, жизнь. Опять вставать утром, что-то делать. И зачем ей эта созерцательность и полуголодная легкость в теле? Незачем. Лучше бы ей вообще не жить. Просто исчезнуть, не существовать, чтобы закончилось это странное, серое, непонятно-унылое для нее существование.

После окончания фильма, где главная героиня, после долгих мытарств и нечеловеческих страданий обрела настоящее счастье, больные с шумом поставили свои стулья обратно за столы и повалили из столовой.

В длинном больничном коридоре Леля застыла у открытого настежь окна. Это был восьмой этаж, откуда открывался прекрасный вид на вечерний город. Горели окна, фонари, витрины, рекламы – красота! Леля вдохнула уже начавший свежеть после дневной духоты воздух и, услышав постукивание чьих-то костылей, обернулась. По коридору к ней приближался на костылях тот самый перебинтованный человек, знакомый Михаила Борисовича, которого, как Леля уже знала, звали Олег Алексеевич. Ну и лицо у него! Досталось же ему. Синяки под обоими глазами, а белки глаз красные, как у вампира. Сам худощавый, а лицо раздутое, как у алкоголика. Хотя может он и, правда, алкоголик? Кто его знает? Но, наверное, все-таки это из-за аварии он так выглядит. Ведь он работает на кафедре с Михаилом Борисовичем, а значит, тоже наукой занимается. Люди науки обычно увлечены – им не до выпивки.