Текст книги "Югославия в огне"

Глава 4
Без вины виноватый

Было уже поздно, и Диана давно спала, но мгновенно проснулась от негромкого стука в дверь. Кто это мог быть?! С тех пор, как муж уехал с королем Александром в Марсель и пропал, она не находила себе места. Куда она только ни обращалась, кому только ни звонила, чтобы узнать хоть что-то о муже, но все было напрасно. Неужели… случилось самое страшное?! И ей пришли сообщить об этом?

Она подбежала к двери и одним рывком распахнула ее. Уличные фонари рядом с их домом давно не работали, а тучи, застилавшие небо, не давали пробиться свету звезд, но она сразу узнала темный силуэт мужа.

– Ты… – выдохнула женщина и, обхватив Томислава руками, прижалась к нему.

Через некоторое время она услышала его надтреснутый голос:

– Ты позволишь мне войти в дом?

Очнувшись, Диана отпустила мужа.

– Конечно…

Благоевич вошел и она поспешно закрыла за ним дверь. Но когда она включила свет и рассмотрела лицо мужа, то чуть не закричала. Он был такой бледный и изможденный… От уверенного в себе, представительного и порой даже слегка нагловатого доктора Благоевича не осталось и следа. Кожа на его скулах натянулась, как на барабане, черты лица обострились, вокруг глаз залегли темные круги, а лоб прорезали глубокие морщины, которых раньше не было.

– Боже… Ты так ужасно выглядишь. Что произошло?! Где ты вообще пропадал? Я нигде не могла тебя найти, а на все мои запросы никто не хотел отвечать! – Она приблизилась к нему. – Ты был в Марселе? Ты видел… убийство?

Благоевич мрачно покачал головой:

– Нет, конечно – меня же не было в числе тех, кто сопровождал короля во время его поездки с Барту. Я только видел, как он сошел на берег, – вместе с остальными я стоял на борту эсминца и махал югославским флажком, когда его встречали приветственным салютом и музыкой военного оркестра. Потом он вместе с Барту сел в машину и уехал, а я поспешил в свой кабинет – мне надо было поставить пломбу одному матросу, у которого заболел зуб, еще когда мы стояли на рейде в Херцег-Нови, дожидаясь отплытия «Дубровника» в Марсель. Но он так боялся разгневать начальство, что не признавался в этом и терпел боль до самого прибытия в Марсель. Я поставил ему две пломбы и снял отек, и он ушел от меня совершенно счастливый. А потом начался ад…

Диана взяла его за руку:

– Успокойся, прошу тебя. Ты уже дома. Но почему все это коснулось тебя? Какое отношение ты, обыкновенный зубной врач, имеешь ко всему этому ужасу?

Правая щека Благоевича начала подергиваться:

– Все дело в моей национальности! Ведь я же хорват! И как только они выяснили, что убийца короля – никакой не гражданин Чехословакии Петр Келемен, а боевик Внутренней македонской революционной организации Величко Димитров Керин, правая рука ее лидера Ванчо Михайлова, все и завертелось!

Диана затрясла головой:

– Ничего не понимаю… Ты же сам сказал, что убийца – македонец! И об этом писали все газеты! Но какое отношение ты, хорват, имеешь к Македонии?! Ты же, наверное, никогда там даже не был. И уж тем более не встречался с этим Владо Черноземским.

Лицо Томислава потемнело.

– Если бы я хотя бы раз встречался с ним, мы бы с тобой уже не разговаривали… – Его щека дернулась. – Все дело в том, что по просьбе Павелича Ванчо Михайлов послал Черноземского в лагерь усташей в Венгрии работать там инструктором по стрельбе. А затем он вместе с тремя своими лучшими учениками-хорватами отправился во Францию убивать нашего короля.

– О, Господи! – вырвалось у Дианы.

– Один из этой троицы хорватов должен был ассистировать Владо в Марселе. А двое других – подстерегать короля в Париже, если в Марселе его не удастся убить. Оружие для убийства – пистолеты и гранаты – и в Марсель, и в Париж доставили также хорваты. – Томислав судорожно сглотнул. – Тот хорват, который должен был помогать Владо в Марселе, в итоге испугался и сбежал. И несколько дней отсиживался в отеле в соседнем с Марселем Экс-ан-Провансе. Но так и не смог найти возможности незаметно избавиться от оружия, которым его снабдили. И когда уезжал из Экс-ан-Прованса в Фонтенбло, рассчитывая добраться оттуда до Швейцарии, чтобы потом скрыться в Италии, не нашел ничего лучшего, как оставить пистолет – точно такой же скорострельный маузер, из которого Владо застрелил короля, и две ручные гранаты – под подушкой в своем номере. А добравшись до Фонтенбло, решил в вокзальном ресторане утолить жажду кружкой пива и оставил такие щедрые чаевые официанту, что вызвал подозрение полицейских. Те попросили его документы, он предъявил им фальшивый чехословацкий паспорт и бросился бежать. Выронив на бегу запасную обойму от второго пистолета, вальтера. Точно такой же второй вальтер нашла полиция и в кармане Владо в Марселе – он не успел им воспользоваться. После этого стало ясно, что попавшийся в Фонтенбло хорват – сообщник Черноземского. Как и двое других хорватов из лагеря в Венгрии, которые попытались сбежать из Франции, но были арестованы в номере отеля на границе со Швейцарией, где они безмятежно ночевали перед тем, как сесть на пароход, который должен был отвезти их на другой берег Женевского озера. – Благоевич вздрогнул. – Когда все это стало известно, полиция стала подозревать каждого хорвата, который в эти роковые минуты оказался рядом с королем, в причастности к организации заговорщиков.

– Но… тебе все-таки удалось оправдаться? – Диана прижалась к мужу и стала, всхлипывая, гладить его по спине.

– За две недели, что я просидел в белградской тюрьме Главняча, меня почти каждый день допрашивал сам Драгомир Йованович – начальник полиции Белграда, назначенный на этот высокий пост за то, что в прошлом году предотвратил попытку покушения на Александра Карагеоргиевича в Загребе, когда король приехал к нам, чтобы отпраздновать свой день рождения. Тогда Петар Ореб, который проходил подготовку в лагере усташей в Италии, должен был бросить в короля бомбу. Бомбу он, впрочем, так и не бросил, потому что слишком поздно прибыл туда, где должен был выйти из машины король, и испугался. А повесили его за то, что при задержании месяц спустя он убил одного и ранил другого полицейского. Но для возвышения Йовановича этого оказалось достаточно. Однако даже он не смог накопать ничего на меня. И вчера вечером меня просто вывели из камеры, швырнули мне мой костюм и личные вещи, отобранные при помещении в тюрьму, и сказали, чтобы я убирался из Белграда.

Голос Дианы дрожал:

– Ни в чем не виновного человека продержали почти полмесяца в тюрьме и даже не извинились? Но тебе хотя бы заплатят за поездку вместе с королем?

– О чем ты, Диана? – Благоевич схватился за голову. – Когда я заикнулся о том, что мне обещали компенсировать расходы за закрытие клиники на время поездки, на меня зарычали так, что я пожалел, что спросил об этом. – Он махнул рукой. – Впрочем, что говорить о клинике – ее все равно теперь придется сжечь.

Диана опешила.

– С тобой все в порядке? Ты собрался… сжечь свою клинику? – Она была не в силах поверить своим ушам.

Муж придвинулся к ней и еле слышно прошептал:

– Помнишь, как однажды весной я пораньше отпустил тебя домой – сказав, что сам управлюсь и произведу стерилизацию инструментов?

Диана неуверенно кивнула.

– В тот вечер мне пришлось лечить зубы одному хорвату, который предъявил чехословацкий паспорт и сказал, что во время войны служил в Чехословацком легионе, а потом остался в Чехословакии и получил там гражданство. Но я обратил внимание на то, что его фотография на паспорте вклеена вместо другой, и линия печати смещена. Когда ты каждый день выискиваешь мельчайшие кариесные дырочки в зубах, такие вещи легко заметить… Он также сказал, что собирается возвращаться в Чехословакию через Венгрию. А когда в тюрьме Главняча полковник Йованович предъявлял мне фотографии хорватов, участвовавших в покушении на короля во Франции, я сразу узнал своего весеннего гостя. Это был Мийо Краль – тот, что должен был помогать Владо Черноземскому в Марселе и бросать в толпу гранаты, но испугался и сбежал. – Доктор судорожно сглотнул. – И теперь я молюсь лишь о том, чтобы этот мешок дерьма не сообщил полиции о том, что лечил у меня зубы.

В комнате на несколько мгновений повисла давящая тишина.

– Я зарегистрировал его в журнале пациентов под тем именем, которое фигурировало в его фальшивом чехословацком паспорте. Очевидно, что это имя теперь известно и полиции. Если я вырву страницу с этой записью из журнала, сразу возникнут вопросы. И если я «потеряю» весь журнал, они тоже никуда не денутся. Поэтому единственный способ избавиться от доказательств посещения Кралем клиники – это поджечь ее. Так, чтобы сгорели все записи… все до единой. Иначе…

Диана встала.

– Ты прав. Другого выхода нет. Но сначала надо вынести из клиники наиболее ценное – твои инструменты и лекарства. А потом… – Она решительно взмахнула рукой. – Гори оно все синим пламенем!

Томислав Благоевич стоял перед чередой высоких лип перед церковью Святого Георгия, в просвете между которыми белело здание его клиники, и дрожал всем телом.

– Я не могу… – тихо произнес он. – Вдруг кто-то из соседей увидит меня и вызовет полицию? И вообще… сжигать собственную клинику… – Он чуть ли не рыдал.

Диана достала из сумки жестяную банку с бензином и почти насильно вложила в руку мужа.

– Иди и сделай это. А если соседи вызовут полицию и пожарных, это будет только правильно – надо же кому-то потушить огонь.

Доктор Благоевич на негнущихся ногах двинулся к клинике. Темнота вокруг была почти кромешной, и он часто спотыкался, натыкаясь на выбоины и выступы в мостовой. «Какой же я идиот, – с горечью думал он. – Согласился на предложение отправиться с королем во Францию, думая получить за это денег и повысить свою репутацию врача, – а теперь иду сжигать собственную клинику! И дрожу, как заяц, при мысли о том, что Мийо Краль вспомнит о том, что лечил у меня зубы».

– Удивительное совпадение, не правда ли? – Полковник Драгомир Йованович саркастически смотрел на съежившегося перед ним Томислава Благоевича. – Вас освобождают из тюрьмы, потому что не удалось доказать вашу причастность к убийству нашего обожаемого монарха Александра Карагеоргиевича, вы спешно возвращаетесь в Загреб, и в следующий вечер сгорает ваша клиника. Словно кто-то спешит избавиться от каких-то улик, которые там находились. – Он подался вперед, буравя взглядом хорвата. – Может, вы поясните мне, каких именно? Или имеет смысл отправить господина стоматолога обратно в тюрьму Главняча? Говорят, что стены этой тюрьмы – лучший витамин для человеческой памяти: попав туда, любой гражданин вдруг чувствует, что к нему вернулась и память, и способность говорить.

– Этот поджог – ваших рук дело, – внятно произнес Благоевич.

– Что?! – заревел Йованович. – Вы что себе позволяете?

– Когда вы посадили меня в тюрьму, вы поставили на мне клеймо. И после этого кто-то решил мне отомстить, уничтожить окончательно. – Углы рта Томислава горько скривились. – До поездки в Марсель я был хорошим доктором, уважаемым человеком. А теперь я никто. Я превращен в изгоя. Хотя я ни в чем, абсолютно ни в чем не виноват!

Йованович откинулся на спинку кресла.

– Вы виноваты уже тем, что вы – хорват. А значит, ненавидите нашу страну – королевство Югославия, и ждете любой возможности развалить ее изнутри, чтобы провозгласить свою независимость! И все вы, хорваты, одинаковы – яблочко от яблони недалеко падает. – Он вдруг ударил со всего размаха кулаком по столу, так, что подпрыгнула чернильница и некоторые бумаги слетели на пол. – Мы будем следить за вами, доктор Благоевич, до конца вашей жизни! И сумеем в одно мгновение укоротить ее, если вам придет в голову мысль нанести ущерб Югославии!

Он нажал кнопку звонка, и в кабинете вырос рослый конвоир.

– Уведите этого хорватского подонка, – прорычал полковник Йованович. – Но запомните хорошенько его лицо – вероятно, скоро вам придется арестовать его!

Томислав и Диана прошли мимо башни Лотршчак – единственной, которая сохранилась от массивных средневековых городских укреплений, и не спеша двинулись вдоль променады Штроссмайера. Этот широкий бульвар, обсаженный каштанами и платанами, был устроен под бывшей южной крепостной стеной и с него открывался восхитительный вид на лежащий внизу Загреб – площадь бана Елачича, кафедральный собор, Банские дворы и старейшую в городе церковь Святого Марка, построенную венгерско-хорватским королем Белой IV после того, как страна оправилась от опустошительного монгольского нашествия. Теплый ласковый ветерок шевелил листья каштанов, и они о чем-то как будто негромко шептали. Томислав подошел к чугунной ограде променада, обхватил ее своими широкими ладонями и долго смотрел на Загреб.

– Мой дальний родственник – двоюродный брат моего отца – живет в Америке. Работает на мясоперерабатывающем заводе в Чикаго, в его семье – два новых автомобиля «форд», они каждый год ездят отдыхать на Кубу или во Флориду, – произнес он. – А другой родственник уехал в Аргентину, там у него огромная ферма, стада коров и быков, собственная лесопилка, на которой он пилит доски и делает мебель. – Благоевич скрипнул зубами. – Мой школьный друг живет в Австралии, построил небольшую гостиницу, с выходом на океанский пляж, принимает туристов со всего света. Может, нам тоже уехать?! Сколько можно подвергаться унижениям в этом проклятом государстве, где любой полицейский имеет над тобой абсолютную власть, а ты не можешь даже ответить ему, если он называет тебя дерьмом?

Где-то вдалеке мелодично зазвонили колокола на одной церкви. Другие церкви подхватили этот звон, и он разлился в теплом вечернем воздухе.

Диана взяла Томислава за руку и крепко сжала:

– Мы не можем уехать сейчас.

– Но почему?

– Я жду ребенка.

Доктор Благоевич уставился на нее.

– Ты не шутишь? – произнес он после затянувшейся паузы.

Диана улыбнулась:

– Он только что шевельнулся. В третий раз, так что ошибки быть не может. – Она приложила ладонь Благоевича к своему животу. – Ты ничего не чувствуешь?

– Пока нет. Впрочем, я же не гинеколог. – Томислав широко улыбнулся. – Но это же прекрасно! – Он притянул к себе Диану и поцеловал.

– Поэтому мы не можем сейчас позволить себе уехать. Ребенку же надо дать вырасти, встать на ноги. В Хорватии это получится. А что будет с нами и с ним в новом незнакомом месте? А уже потом, может быть…

– Да, ты права. – Лицо Благоевича светилось, он как-то по-новому смотрел на жену – с любовью и нежностью. – Надо будет как можно скорее восстановить работу клиники. Я договорюсь о том, чтобы там сделали срочный ремонт и уже на следующей неделе возобновлю прием пациентов. Мне и так уже несколько раз звонили старые клиенты, но я думал, что никогда их не увижу. А теперь, надеюсь, скоро вновь увижу. – Он решительно повел жену вперед по променаду Штроссмайера, названного так в честь знаменитого епископа и просветителя XIX века, основателя Загребского университета и Юго-Славянской академии наук и искусств, которого хорваты почитали как «отца родины» – Otac Domovine. – Пошли, тебе теперь надо много гулять!

Степан Благоевич появился на свет в июне, в день, когда вся Хорватия отмечала одно из самых важных празднеств – Тела и Крови Христовых. Когда Диана прижала сына к груди, она услышала колокольный звон – это звонили колокола церкви Святого Петра на Влашской улице, по которой шла торжественная процессия во главе со священниками, несущими дароносицу со Святыми Дарами. Маленькие девочки и мальчики, одетые в белое, несли соломенные корзины с лепестками роз и осыпали ими людей, которые крестились, пели и громко молились вслух о счастливом будущем – для себя, для своих детей и для всей страны.

Когда три дня спустя ее выписали из роддома и они с мужем вышли на улицу, лепестки роз все еще лежали под ногами, источая тонкий аромат – по старой традиции, существующей еще со времен Австро-Венгрии, дворники специально не убирали их.

Доктор Благоевич поглядывал на сына и весь светился от радости. Диана никогда не видела его таким счастливым. Даже после их первой брачной ночи.

– Пока ты лежала в роддоме, я закончил ремонт клиники и принял первых посетителей, – с гордостью сообщил он ей. – Но сегодня, конечно, я повесил на дверь табличку «Ne radimo» – «Не работаем». – Он посмотрел на сына, мирно спящего на руках у матери. – Я могу его поцеловать?

– Конечно, – улыбнулась Диана, – ведь это же твой сын!

Томислав запечатлел на лобике сына осторожный поцелуй. Крошечный Степан вздохнул, засопел и продолжил спать. С самых первых минут он был удивительно спокойным мальчиком – почти не кричал и не плакал. Это было поразительно – учитывая, в каких обстоятельствах протекала беременность Дианы.

Женщина улыбнулась и тоже нежно поцеловала сына.

– Нам надо учиться спокойствию у него, – сказала она. – И все будет хорошо. Правда?

– Да, – кивнул Благоевич. Но тон выдал его – хотя Диана и сделала вид, что не заметила. Что-то мешало ему полностью согласиться с женой – какое-то неуловимое беспокойство, причины которого он еще не определил…

Регент Югославии Павел, согласно завещанию своего погибшего в Марселе двоюродного брата Александра возглавивший страну до совершеннолетия его наследника, юного короля Петра II, смотрел на сидевшего перед ним премьера Драгишу Цветковича и размышлял о том, что, похоже, им обоим приходится заниматься тем, чего они совсем не любят. Князь Павел любил коллекционировать французскую и итальянскую живопись, любил скачки в Аскоте, любил Лондон и легкую беззаботную жизнь английских денди, к которым, как он считал, принадлежал по праву многолетней жизни в Великобритании, образования, полученного в самом аристократическом оксфордском колледже Крайст-черч и членства в еще более престижном клубе Буллингдон, известном своими грандиозными банкетами и балами и удивительными ритуалами, в которых охотно участвовали члены королевской семьи, высшие аристократы Англии и Шотландии, сливки делового и финансового мира страны.

Драгиша Цветкович был богатым человеком и либералом из южного города Ниша, по сути, таким же бонвиваном, как и сам Павел – только более мелкого масштаба, и гостеприимным хозяином замечательной виллы на горе Горица под Нишем, на которой он в год смерти Александра Карагеоргиевича собрал за одним столом всех своих друзей, таких же либеральных, прогрессивных и свободолюбивых, как и он сам. Они ели замечательное мясо, приготовленное поваром Цветковича, пили припасенные в его погребах тонкие вина, танцевали, пели, а к исходу утра, подогретые вином, песнями, общением и общей расслабленной обстановкой, договорились вместе действовать для того, чтобы Югославия стала процветающей, ухоженной и красивой страной – вроде Швейцарии. Из этого неформального общения на вилле Цветковича выросла Югославская радикальная партия, которая в конечном счете оказалась у власти – вместе с самим Цветковичем, которому эту власть пришлось возглавить. И нести за это всю полноту ответственности.

Что это за ответственность, князь-регент знал не понаслышке. Иногда от нее просто не продохнуть. И тут уже не до коллекционирования произведений любимых художников. И не до скачек в Аскоте. Это вообще какой-то черный омут, который засасывает человека целиком. Как же страстно он ждал совершеннолетия короля Петра II, чтобы передать ему власть! К сожалению, это должно было произойти лишь через три года. Может быть, тогда он сможет вернуться к своим любимым обязанностям главного директора всех музеев в Югославии, и продолжит коллекционировать живопись и создаст в конце концов в Белграде Музей современного искусства, наполнив его произведениями и Ренуара, и Моне, и Ван Гога, и Пикассо.

Пока же ему надо сделать все, чтобы передать страну в лучшем виде в руки своего племянника Петра II. Но как это сделать, когда Югославия со всех сторон окружена хищными соседями, а изнутри раздирается на части глубинными противоречиями населяющих ее народов?!

– Главной проблемой Югославии являются противоречия между сербами и хорватами, и эту элементарную истину знают все, – проговорил Цветкович. – Но никто не ищет пути ее решения. Между тем все очень просто: если мы не решим эту проблему, то Югославия развалится.

Павел на мгновение закрыл глаза, вспоминая, как в прошлом году провел неделю на вилле своей покойной матери Авроры Демидовой в Тоскане.

После ее смерти вилла Пратолино, построенная еще герцогом Тосканским Франческо I Медичи для своей любовницы, прекрасной венецианки Бьянки Каппелло, перешла к сестре матери – вдове знаменитого армянского предпринимателя и благотворителя Абамелек-Лазарева, владельца нескольких дворцов на Яникульском холме в Риме. Как же там было прекрасно! В разгар лета Павел наслаждался прохладой в гротах, возведенных великим Джованни Джамболонья и украшенных великолепными статуями. Он проходил через каскад направленных друг на друга фонтанов, вода которых отливала на солнце всеми цветами радуги и под которой можно было пройти, не замочив одежды. Недаром вилла Пратолино обошлась Франческо I в два раза дороже знаменитой галереи Уффици, которую тоже создал он, наполнив бывшие административные и судебные помещения Тосканского герцогства, великими картинами и скульптурами из семейного собрания Медичи.

Павел невольно вздохнул. Как бы он хотел быть кем-то вроде Франческо Медичи и сделать то же самое – но только для родной Югославии! Но, похоже, сама его страна мешала его планам.

– Я, как и все, рыдая, шел за гробом моего несчастного двоюродного брата, убитого в Марселе, но при этом понимал, что он сам создал эту проблему – которая в том числе привела и к его собственной трагической гибели, – медленно проговорил Павел. – Государство, которое создал его отец Петр I в 1918 году, было составлено из Сербии и осколков Австро-Венгрии и называлось Королевством сербов, хорватов и словенцев. Сербия пошла на это, потому что наша когда-то гордая страна была разбита на всех фронтах и захвачена германцами и австрийцами, а для размещения остатков разбитой армии и правительства хватило небольшой части острова Корфу, куда их всех эвакуировали лишь благодаря союзникам по Антанте. Для хорватов со словенцами, приплывших на греческий остров подписывать Корфскую декларацию о создании будущего Королевства после войны, эта печальная картина служила наглядным предостережением о том, что их, возможно, ждет со стороны претендующих на их земли Италии, Австрии и Венгрии, если они не объединятся с сербами. Было ясно, что поскольку никто не собирался радеть за интересы южных славян, им приходилось рассчитывать только на себя. Так родился этот сложный компромисс, в котором слабая Сербия, получившая по итогам войны часть венгерской Воеводины и румынского Баната, опиралась на хорватов, которым с севера угрожали венгры, а с юга и с запада – итальянцы, и на словенцев, которых также были готовы поделить между собой Италия с Австрией. В проигрыше оказалась лишь черногорская королевская династия – король Черногории Никола I остался королём без королевства, но в суматохе об этом как-то забыли – так же, как забыли и про македонцев, решив, что это просто живущие в районе Вардара южные сербы, и про албанцев, и про боснийцев.

– А кто вообще собирался думать о «турках», как все в обиходе называют боснийцев? – усмехнулся Цветкович.

– Вот-вот. Но мой брат Александр, унаследовав от отца эту хрупкую конструкцию, не осознавал всей ее деликатности, когда вдруг проникся идеями стирания межнациональных различий и ассимиляции народов внутри своего королевства. Причем сначала он настроил против себя хорватов и словенцев, настояв на принятии в 1921 году в праздник Видовдан новой Конституции, которая провозглашала словенцев, сербов и хорватов тремя племенами единого югославского народа. Для хорватов и особенно словенцев, которые являются большими австрийцами, чем сами жители соседних австрийских земель, эта идея выглядела, мягко говоря, спорной. А когда в 1928 году прямо в парламенте депутат от Черногории Пуниша Рачич расстрелял своих хорватских коллег, включая их лидера Степана Радича, Александр не придумал ничего лучшего, как распустить парламент, установить свою личную диктатуру и ликвидировать Королевство сербов, хорватов и словенцев, преобразовав его в единую Югославию. Вот это был самый, без сомнения, дурацкий выход из действительно тяжелого кризиса. Тем более что по решению короля Югославия во избежание этнических конфликтов и опасности распада была поделена на провинции, не соответствовавшие территории расселения ни одного из основных ее народов. – Князь-регент тяжело вздохнул. – И появление радикальной организации усташей под руководством Павелича, и выстрелы Владо Черноземского в Марселе были лишь делом времени.

Драгиша Цветкович пристально посмотрел на него.

– А вы не пробовали переубедить его? Все-таки у вас с ним общие предки – князь Сербии Александр и княгиня Персида…

Павел досадливо махнул рукой:

– Пробовал, и не раз, но что толку? Когда я говорил ему об этом, он смотрел на меня так же враждебно, как мы, Карагеоргиевичи, смотрим на Обреновичей. Когда я упоминал о необходимости дать больше прав хорватам, он начинал буквально кричать на меня. – Павел горько покачал головой. – А ведь мы жили и живем под девизом «Один народ, один король, одна держава». Но Александр стал таким ярым сербским националистом! Неудивительно, что он даже содействовал свержению с престола своего деда Николы I Черногорского ради создания единой державы.

Цветкович вскочил на ноги и взволнованно прошелся по кабинету.

– Король Александр слишком верил в силу единства южных славян – и это его подвело. Южные славяне в стране есть – а настоящего единства нет. Страна четко поделена по конфессиональному признаку – мы, православные сербы, с недоверием относимся к хорватским католикам, и наоборот. Но даже среди православных нет единства – македонцы, которые все время рвутся из-под нашей власти, тоже православные. И черногорцы – вроде как свои, настоящие братья, молятся и крестятся точно так же, как и мы, а поди ж – только дай им волю, тут же убегут и назад не вернутся. А взять босняков – ведь это же наши братья-сербы, только принявшие мусульманство. Но по крови-то мы с ними один и тот же народ, однако… – Он пожал плечами. – Одно слово – турки.

Павел поднялся из-за стола и подошел к большому портрету Петра I, который остался висеть на самом почетном месте в кабинете со времен его сына Александра. Впрочем, вскоре в этом кабинете будет сидеть его внук, Петр II, так что менять ничего действительно не стоит. Петр I был первым Карагеоргиевичем, который после долгого перерыва вновь пришел к власти в стране, но боже, какой ценой она ему досталась – он участвовал во всех войнах, которые велись на континенте, от франко-прусской до русско-турецкой, был приговорен своим заклятым врагом Миланом Обреновичем к смертной казни через повешение. И сел на трон только после того, как офицеры из тайной организации «Черная рука» под руководством полковника «Аписа» убили во дворце сына и наследника Милана – Александра Обреновича и его жену Драгу. А потом пришлось расстрелять и самого «Аписа», чтобы иметь возможность и дальше оставаться у власти. Какие уж тут Ренуар и Тициан, они бы сошли с ума, если бы им пришлось жить и работать в Сербии…

Регент резко повернулся к премьеру.

– Времена экспериментов, которые мог позволять себе король Александр, закончились. После устроенного фюрером аншлюса с Австрией мы уже непосредственно граничим с Германией. А дальше нашими соседями являются Италия и Венгрия. Хорватам достаточно подмигнуть любому из них, чтобы окончательно освободиться от нас. Поэтому мы сами должны дать им столько свободы и столько земли, сколько им не дадут ни итальянцы, ни немцы. Только так Югославия сможет сохранить хорватов в своем составе и сохраниться сама как единое государство.

Цветкович внимательно посмотрел на регента – как будто взвешивал на незримых весах что-то очень ценное и дорогое, вроде рассыпного самородного золота.

– Тогда я начну переговоры с преемником Степана Радича, нынешним лидером Крестьянской партии и самым влиятельным хорватом Владко Мачеком, – веско произнес он. – Думаю, мы сумеем договориться.

По губам и всему грубоватому лицу Мачека разлилась неуловимая улыбка.

– Знаете, что самое удивительное в наших переговорах? Не то, что мы пытаемся за несколько дней или недель решить вопросы, которые не могли разрешить на протяжении столетий. А то, что разрешать вековой сербско-хорватский спор выпало на долю людей, которые сами не являются ни чистокровными сербами, ни хорватами. – Он откинулся на спинку высокого резного кресла, похожего на трон архиепископа. – Я сам хорват лишь на одну четверть – мой отец словенец, а мать – наполовину полька. У вас серб лишь отец, а мать – аромынка. А окончательное решение предстоит принять князю Павлу, который наполовину русский по матери, Авроре Демидовой… да и отец его князь Арсен был есаулом казачьего полка в России и генералом русской армии.

Драгиша Цветкович улыбнулся:

– Возможно, это даже лучше, ибо позволяет взглянуть на проблему более отстраненно, не будучи с ног до головы опутанным национальными предрассудками и стереотипами. Ну что, приступим?

Мачек посмотрел ему в глаза:

– У нас действительно есть исторический шанс перебросить мост над пропастью, которая разделяет хорватов и сербов.

Томислав Благоевич держал в руках свежий номер газеты «Ютарни Лист», с портретом улыбающегося Мачека и надписью аршинными буквами: «Победа!» Диана еще никогда не видела мужа таким взволнованным.

– Просто невероятно… Я не верил, что доживу до этого. Но это случилось – Хорватия, весь хорватский народ стали свободными и самостоятельными! Пресвятой Иисус, у меня нет слов! – Обняв жену, Томислав закружил ее по комнате в счастливом танце.

Высвободившись в конце концов из его объятий, Диана взяла газету и внимательно прочитала выступление Мачека. Потом она подняла глаза на мужа:

– Но ведь в соответствии с положениями «соглашения Цветковича – Мачека» Хорватия по-прежнему остается в составе Югославии.

– Но только как отдельная, самостоятельная бановина! Которую возглавит наш, хорватский бан Иван Шубашич – заместитель Мачека по Крестьянской партии! Ответственный в первую очередь перед нашим парламентом – хорватским Сабором, который мы теперь будем сами избирать прямым тайным голосованием! А самое главное – в состав хорватской бановины вошли все земли, где живут наши братья-хорваты, включая и Дубровник, и Лику, и хорватские деревни и города в Боснии. Мы снова стали единым народом, который живет на своей земле и отвечает только перед Богом – и перед самим собой. – Его улыбка стала еще шире. – И разве ты не прочитала, что отныне все законы и указы, которые примет король и югославский парламент, будут действовать в Хорватии только после того, как их повторно подпишет наш бан и утвердит наш Сабор?