Текст книги "Животный мир людей"

– Эй, вы живы? – Женщина из гаража напротив внимательно вглядывалась в его лицо.

– Местами, – усмехнулся Федор, приходя в себя второй раз. Теперь все оказалось еще хуже, в затылке пульсировала боль, тошнило и очень хотелось опять уйти в «астрал». Но голос соседки не давал отключиться:

– Я вызвала машину «Скорой помощи». У вас, похоже, сотрясение, как это могло получиться? А что тут произошло, все разбросано, вы на земле, гараж и машина нараспашку, да скажите же хоть что-то!

– Не знаю я, кажется, меня ударили сзади и какой-то гадостью закрыли нос и рот, я вдохнул, и все, больше ничего не помню. Сколько сейчас времени? Отцу надо позвонить, он будет волноваться. Вы никого не видели?

– Нет, я пришла минут десять назад и не сразу вас увидела, точнее, не обратила внимания на ваш гараж.

«Скорая» приехала минут через двадцать, после непродолжительного осмотра врач велел загружать больного в машину и ждать приезда милиции.

– Полиции, – с трудом разлепив губы, пробормотал Федор.

– Помолчите! – прикрикнул врач, – сейчас подъедут, тогда и скажете все, что наболело.

– Юмор у вас, однако! – пробормотал парень, стремительно теряя сознание.

– А ну хватит мне тут умирать! Тебе еще жениться надо и детей, штук пять, родить. – И врач поднес к его многострадальному носу ватку с нашатырным спиртом. – Тоже мне, чуть что, сразу сознания лишаются, а мне что прикажете делать? Мужики пошли… – Но тут он увидел в разрезе расстегнутой рубашки след от пулевого ранения и растерянно замолчал.

Пожилой дядя из полиции задал несколько вопросов и, узнав, что ничего не пропало, разрешил увезти потерпевшего. К этому моменту в гараж подъехал Олег Петрович, которого вызвала соседка, воспользовавшись телефоном Федора. Он не стал проявлять эмоций, убедившись, что с сыном все более или менее нормально, подошел к пожилому оперативнику.

– Не хочу навязывать вам свое мнение, но здесь что-то искали, не нашли и, возможно, продолжат поиски, значит, сын в опасности, я хотел бы забрать его домой, как только врачи отпустят.

– А вы не думали, что вашего сына хотели убить? Удар был достаточно сильным, правда, непонятно зачем еще и хлороформом травили.

– Хотели бы убить, убили, а травили, чтобы не пришел в себя раньше времени, он боец, прошел войну, и с ним не так легко справиться. Я сейчас подумал, скорее всего, человек, напавший на Федора, знал, что он опасный противник, вот и подстраховался.

– А сами вы где были в момент нападения, – и оперативник испытующе уставился на Олега Петровича.

– Не знаю, во сколько точно все произошло, но весь день я провел в институте, у меня студенты «хвостатые» сдают курсовые. А сейчас, с вашего позволения, я поеду к сыну в больницу. – И он направился к выходу из гаражного кооператива.

В больнице Олег Петрович сразу нашел лечащего врача, благо Федора уже положили в палату, и выяснил, что у сына сотрясение мозга и некоторое время тому придется провести в лежачем положении. В палату его не пустили, уже было поздно, но заверили, что жизни и здоровью Феди ничего не угрожает. В полицию идти не хотелось, и он отправился домой, перебирая в голове возможные причины произошедшего. Придя домой и так ни до чего и не додумавшись, Олег Петрович принялся готовить ужин. Когда картошка почти сварилась, а рыба пожарилась, прибежал замученный и веселый Шанидзе.

– Олежек, зови Федьку, будем делать пахлаву, мне мед, орехи и все остальное привезли из Тбилиси, сегодня приятель прилетел, у него тут бизнес, а моя Нателла его нагрузила и рецепт на всякий случай дала, будто не я ее учил пахлаву делать!

– Юра, прости, но Федор в больнице, сегодня на него напали в гараже, он там разбирал старый хлам. Как только не услышал шаги! Видно, расслабился или задумался.

Шанидзе сразу перестал улыбаться и тревожно спросил:

– Помощь нужна? Ты не думай, что в вашем городе я чужой, мы, грузины, народ маленький и всегда друг другу помогаем, сам знаешь. Я сейчас позвоню своему бывшему однокашнику, он тут живет, на Петровке работает, и попрошу проконтролировать ситуацию.

– Спасибо, Юра, ты прости, что я тебя всем этим гружу, но как-то тревожно у меня на душе. Сам не знаю, откуда это чувство возникло, понимаю, что вокруг происходят неприятные события, а поделать с этим ничего не могу. Не знаю, как быть, вдруг Федору угрожает опасность, с другой стороны, хотели бы убить, убили, никто не мешал. У меня кроме Федьки больше никого не осталось, я за него боюсь.

– В какой больнице сын?

Олег Петрович назвал номер и устало опустился на стул. Годы все же давали о себе знать, как ни старайся забыть свой возраст, а он нет-нет да и напомнит о себе.

Прошло две недели, Федора выписали, но велели долечиваться дома, пока на работу было нельзя, голова еще не пришла в норму, и общая слабость мешала нормально трудиться. Сидя дома, он без конца прокручивал в памяти те несколько дней, что предшествовали нападению. Ни единой здравой мысли не приходило в его голову.

«Это потому, что я сейчас не совсем в себе, надо дать мозгам отдых, расслабиться, и все само собой сложится, а то все дни я как ненормальный пытаюсь ответить на вопрос: кто и зачем?» Но решить и сделать – не всегда одно и то же. Отделаться от бесконечных попыток понять случившееся не получалось. Сдавшись, Федор начал досконально вспоминать все последние недели перед нападением. Ничего. Попытался представить, что можно было искать в их гараже, результат тот же. Все вещи туда свозились очень давно, еще до армии, они с отцом как-то загрузили старую машину и все перевезли в гараж, и его старые игрушки, и какую-то обувь, и даже часть старых фотографий в коробках. Все хотели разобрать, да так и не собрались. Отец отобрал только те фотографии, где они все втроем, а остальные решил посмотреть позднее, потом начали делать ремонт и все оставшееся вывезли в гараж. Вещи матери, как были в шкафу, так там и оставались, сперва не хватило мужества их перебрать, что-то оставить на память, а остальное раздать, потом присутствие этих вещей как будто смягчало боль, будто она могла еще вернуться. «Фотографии! Вот что надо бы проверить, не в них ли все дело, если, конечно, на него напали не по ошибке». Едва эта мысль пришла ему в голову, Федор стал поспешно одеваться, но отцу все же оставил записку, побоялся, что тот, придя домой и не застав сына, будет волноваться. В гараже Федор застал тот самый разгром, который видел в последний раз, похоже, никто сюда не наведывался. Но через несколько минут он в этом уже не так был уверен. Коробка с фотографиями исчезла, ему казалось, что когда его увозила «Скорая», коробка была на месте, валялась, перемотанная скотчем, а теперь ее не было. Зазвонил телефон, голос отца, как всегда спокойный, раздался совсем рядом. Федор постарался вытащить телефон из кармана, случайно отключил его, выронил, выругал себя за неловкость и, подняв аппарат, выпрямился. Олег Петрович стоял в дверях и удивленно смотрел на него.

– Ты что такой взъерошенный? Тебе не интересно, кто звонил, или ты принципиально не берешь трубку?

– Я ее без всякого «принципа» в руках не удержал, вот и ругаюсь. Кстати, я думал, это ты звонишь и поспешил достать телефон из кармана, результат ты видел. А ты, пап, чего приехал, у тебя ведь сегодня, кажется, вечерники что-то сдают или пересдают.

– На сегодня я «отстрелялся». Вот увидел дома записку и решил тебе помочь, вдвоем и быстрее, и веселее, и безопаснее. Последнее для меня в приоритете.

– Боюсь, что мы опоздали, фотографии пропали, нет коробки!

– Погоди, сынок, когда все случилось, коробка с ними стояла вот тут, может, милиция, то есть полиция забрала. Кому они нужны, там половины людей мы с тобой не знаем, их только Тамара могла знать. Дай я Юрке позвоню, может, что знает, спрашивал меня про фотографии в тот вечер, он ведь через неделю только уедет, значит, можем его слегка поэксплуатировать. Дозвониться Шанидзе не удалось, автоответчик сообщил, что абонент на совещании. Кое-как приведя гараж в приличный вид и еще раз пересмотрев все в поисках коробки с фотографиями, Ямпольские направились домой. Дома их ждал сюрприз: в прихожей стояла та самая коробка. А часов в девять вечера в квартиру явился совершенно измученный Шанидзе.

– Нет, так жить нельзя, ваши менты, или как их там, совсем меня заездили, я приехал работать, а не рабствовать. Честное слово, они, кажется, совсем спать разучились. И ладно бы опера, им по должности положено «пахать» круглосуточно, я, между прочим, на лестнице с одним из генералов столкнулся. Сумасшедший дом тут у вас, никакого сочувствия к бедному грузину! – И Юрий Валерьянович повалился на диван, изобразив на лице вселенскую скорбь.

– Юра, а откуда тут коробка с фотографиями взялась?

– Олежек, дорогой, ну а что еще могли искать в гараже, книг и тетрадей там не было. Дневников сейчас никто не ведет, тем более Тамара-то уж точно была не по этой части. Вот я утречком, на следующий день, как на Федю напали, и смотался туда, нашел коробку, помнишь, я тебя выспрашивал о вещах, которые вы туда увозили, но пришлось сразу ехать на работу. Потом коробка стояла на работе, грешен, забывал о ней, а сегодня в обед я ее сюда и завез. Вам с Федором надо все внимательно просмотреть, хотя даже приблизительно не представляю, что в ней могло быть, и чего сейчас, скорее всего, уже нету. Обрати внимание, коробка перевязана скотчем, а прежде вы перевязали ее синей изолентой, смотри, вот тут ленту разрезали, а потом зачем-то скотчем опять перетянули, я, кстати, попросил снять отпечатки пальцев со скотча, когда найдем, с чем сравнить, тогда и поговорим, правда я уже скорее всего уеду. Ты, надеюсь, мне расскажешь, когда все выяснится!

Вместе они заглянули в перетянутую скотчем коробку. Там были фотографии Тамары с самого ее детства и вплоть до замужества.

– Ты прав, – решил Олег Петрович, – мы с Федей все тщательно пересмотрим, я мало знаю о Тамариных друзьях и родных, может, он что подскажет. Чем дальше, Юра, тем больше я убеждаюсь: плохим мужем и другом я был для нее, ведь никогда не интересовался ни ее родными, ни друзьями из прошлой жизни. Как-то раз она еще в начале нашей с ней жизни хотела рассказать о своих родителях, а я, как последний идиот, перевел разговор на более интересную для меня тему. Теперь и не вспомню, на какую, и потом, накануне смерти, хотела что-то сказать, а я… а что говорить, жизнь не имеет сослагательного наклонения. Но я всегда считал, что был для Тамары поддержкой, другом, мужем, а если подумать, так никем я для нее не был, просто сожителем.

– Пап, ты себя не ругай, ты был отличным мужем маме и мне отцом стал настоящим, давай лучше посмотрим фотографии, я их сто лет не видел.

Стас.

Стас ворочался во сне, что-то бормотал и даже размахивал руками. Наташе это надоело – в конце концов, завтра опять тяжелый день, а он не дает ей выспаться, девушка резко толкнула парня в бок, Стас тут же замолк, открыл глаза и спросил хриплым со сна голосом:

– Что, я опять буянил?

– Еще как, и драться пытался, – наябедничала подруга.

– Наташка, прости, опять кошмары снились, полгода прошло, пора бы мне перестать об этом думать. Слушай, давай денег отложим и поедем к Марку на лыжах кататься в декабре, не в праздники, конечно, столько мы не отложим, а в начале, в горах наверняка уже снег будет.

– Попробуем, я «за», а сейчас давай поспим, правда, ну сколько можно по ночам колобродить? Я хочу выспаться, мне завтра отчет писать и не только, между прочим. Стас тихонько встал и ушел на кухню, ему завтра тоже предстояло много работы, а спать уже совсем не хотелось. Даже представить не мог прежде, что то старое происшествие произведет на него такое сильное впечатление. Как увидел тогда лежащую Киру Андреевну, ее запрокинутое лицо, замершую на губах растерянную улыбку, так и не может от этого видения избавиться. Они тогда, полгода назад, с ее сыном Марком впервые увиделись. Марк ходил в полицию как на работу, каждый день. Узнавал, что нового в деле об убийстве его матери, а Стас вообще не понятно зачем туда таскался, дал показания один раз, помог опознать погибшую и ему сказали: будет надо, вызовем, а он продолжал ходить, познакомился с сыном Киры Андреевны, а потом начались ночные кошмары, прежде парень спал так, словно целый день молотом в кузне махал, а теперь стал, как трепетная девица, всякую чушь во сне видеть: то ему приходилось отбиваться от шавки с идиотской кличкой Зевс, то вокруг него обвязывали ту ленту, которой место происшествия обозначают, то Кира Андреевна давала ему задание по работе, а он пытался объяснить, что не архитектор и это не его задача, короче, со сном появились проблемы. Стас, как мог, боролся, пил какие-то травки, после которых потом дремал на работе, пытался на ночь выпивать бокал вина, но испугался, что это войдет в привычку, а становиться алкоголиком, как двоюродный брат, ему вовсе не хотелось. Потом в его жизни появилась Наташа, они в полиции и познакомились, у нее украли паспорт, а может, она его сама выронила. Короче, пришла писать заявление о пропаже, так и познакомились. С ее появлением Стас даже спать стал лучше. Но через некоторое время сны вернулись, муторные, душные, и ему стало казаться, что он что-то знает такое, что необходимо вспомнить. Не зря ему снится Амалицкая, с которой он при жизни не так уж много общался, да и то только по работе. На кухне он сперва посмотрел на часы, так и есть, половина второго ночи, проклятые сны приходили в одно и то же время, сделал себе кружку горячего какао, достал кусок сыра и стал размышлять. Потом подумал, что надо спросить на работе, может, кто-то что-то вспомнит, только спросить так, между прочим, не привлекая к вопросу особого внимания. Жаль, что прошли все праздники и впереди только новогодний корпоратив, да и тот не скоро. Когда люди выпьют, они более контактны, многих так и распирает желание поговорить. Мысли переключились на работу, на привычные дела, и через некоторое время парень уже спал, опустив голову на руки. Утром его разбудила подруга: она вошла в кухню и, увидев спящего Стаса, проговорила:

– Давай, время вышло, пора вставать!

– Ну никакого сочувствия у тебя к несчастному невыспавшемуся мужчине! Наташка, ты должна ласково погладить меня, тихо прошептать на ухо, а ты как старшина, подъем, и точка.

– Вот еще, – хихикнула девушка, – тебя ласково будить, значит, никогда не разбудить, так и будешь дрыхнуть. Между прочим, уже начало восьмого, а в восемь ты, помнится, уходишь? А посуду не ты вчера обещал помыть?

– Слушай, а можно я ее вечером помою, правда-правда, помою. Сейчас ну никак нет времени, и вообще, что нельзя было минут на двадцать пораньше разбудить, я бы тогда все успел.

Так, весело переговариваясь и посмеиваясь, они стали собираться каждый на свою работу. По дороге Стаса мучило ощущение, что во сне было что-то важное, но вот что? В обед он по скайпу связался с Марком, они поговорили немного, Стас спросил, можно ли приехать зимой покататься и когда это лучше сделать так, чтобы не попасть на очень большие деньги. Марк пообещал, что найдет для них частный недорогой отель и позвонит, пока снега не было, и ждать его надо было еще очень долго. Под конец разговора, запинаясь, Стас все же спросил, нет ли каких новостей о гибели Киры Андреевны.

– Ты домой позвони, лучше попроси Леньку, это наш средний, если помнишь. Отец плохо себя чувствует, у него было предынфарктное состояние, но вроде обошлось, так ты его не тревожь, Ленька тебе все скажет, может, и я еще что-то не знаю, не говорил с ними несколько дней, сегодня свяжусь и предупрежу брата о твоем звонке.

До конца обеда еще оставалось времени достаточно, и Стас пошел в курилку, сам он курил редко и только за компанию, тяги к табаку не возникало, да он и не стремился к этому в курилке сидели несколько человек, из них только один парень был из архитекторов, но он был новенький, Киру Андреевну, кажется, даже и не застал. Только пожилой дядька, работавший в отделе ВК (водоснабжение и канализация), работал давно, к нему-то и пришлось подсесть. Разговора, увы, не получилось, Анатолий Иванович, как звали дядьку, говорил постоянно о работе, не давая вставить ни слова, жаловался и на архитекторов, и на конструкторов, и на всех подряд, ну никто, ему бедному, не давал нормально работать.

«Так, – подумал молодой человек, – здесь ловить нечего. Клиника!» Загасив сигарету, так и не сделав ни единой затяжки, уж больно травиться не хотелось, Стас вернулся к работе. А вечером, как и обещал, стал звонить в дом, где жила семья Киры Андреевны. Разговор с Леонидом ничего не дал, хотя тот подтвердил, что незадолго перед смертью мать стала какой-то неспокойной, но это совершенно точно не было связано с работой и с изменением ее статуса в организации.

– Попробую все же расспросить отца, пусть немного придет в себя после болезни, и я с ним поговорю. Подвижек в деле никаких, даже машину не нашли, а уж это-то, наверное, можно было сделать! Скажите, Станислав, – манера говорить у сына Амалицкой была такова, словно тому исполнилось не двадцать пять, а все пятьдесят – а почему это вас так занимает? Вы не работали с мамой вместе, и вообще это как-то странно!

– Даже не знаю, как объяснить. – Стас замялся, не говорить же по телефону совершенно чужому человеку о своих снах и внутренней убежденности, что он должен понять, что там, на дороге, произошло. В конце концов. все это не должно его волновать а волнует, да еще как!

– Я вам так отвечу: наверное, то, что я узнал вашу маму там, на тропинке, по яркой обуви, произвело на меня более сильное впечатление, чем мне показалось вначале. Это несчастье сидит у меня внутри как заноза, хочется ее выдернуть.

Стас старался подделаться под речь Леонида, ему показалось, что так его лучше поймут, а потом ему вдруг стал ужасно неприятен собеседник, но не хотелось того обижать, парень потерял мать и наверняка сильно переживает. Распрощавшись с Леонидом, он отключился, немного посидел, пытаясь привести мысли в порядок, а затем поехал за Наташей, они решили съездить в Царицыно, там погулять, поужинать где-нибудь рядом с метро и только потом отправиться в кино, решив заранее, там, где время сеанса их устроит, туда и пойдут.

У Ямпольских.

– Здесь точно нет, по крайней мере, нескольких фотографий. Это что-то из маминой юности, в этом альбоме были фото, которые делали во время их школьного похода, они тогда ходили на Истринское водохранилище на пару дней. А еще вот тут была фотка, где мама стояла с двумя подругами, младшей сестрой кого-то из них и несколькими парнями, кажется, из их школы. Нет еще карточки, где она на «картошке» после первого курса. – Федор возбужденно ходил по комнате. Шанидзе вопросительно посмотрел на Олега Петровича, тот раздраженно повел плечами.

– Ну я же тебе говорил, козел я был, прошлым Тамары совсем не интересовался, а когда она что-то рассказывала, только вид делал, что слушаю. Хорошо хоть Федя и может вспомнить, что в коробке лежало, мне интереснее было журналы по архитектуре смотреть. И вообще теперь я понимаю: эгоизм – это не только нежелание помочь, но отсутствие интереса к близким людям, зацикленность на себе и своих делах. Я ведь был уверен, что уж меня-то точно не в чем упрекнуть, и приготовить мог, и в магазин забежать, и даже постирать свои носки, а самого меня, как выяснилось, рядом словно и не было. Не хотел и не умел я ничего слышать.

– Папа, ты нормальный мужик, увлеченный своей работой, и если бы мама была жива, ей в голову бы не пришло тебя в этом обвинить. Прекрати заниматься самобичеванием. Давай лучше подумаем, что дальше делать.

– Дальше мы будем ужинать и спать, а завтра с утра вы, друзья мои, найдете телефоны Тамариных одноклассников, одногруппников и подруг юности и будете им звонить. Надо понять, что и кто на пропавших фотографиях, – с этими словами Юрий Валерианович оторвался от дивана и двинулся в сторону кухни.

– Легко сказать, найдете, а где их искать через столько-то лет! – пробурчал Ямпольский.

– А социальные сети на что?– фыркнул Шанидзе. И уже из кухни крикнул: – Записную книжку Тамары, надеюсь, не выбросили? Тогда, если помните, мобильников не было, все записывали.

Федор с утра бродил по квартире, тыкался в разные углы в поисках старых записных книжек и, ничего не найдя, уселся за компьютер. Номер школы, где училась когда-то его мать, он хорошо помнил. Поиск в соцсетях дал неожиданно результат, сразу несколько бывших маминых одноклассников откликнулись и прислали на его электронную почту свои телефоны, то же самое произошло и с институтскими знакомыми. Первый звонок он сделал некой Ирине Леонидовне, они с мамой вроде довольно близко дружили, и сразу удача – обладательница звонкого не по возрасту голоса предложила приехать, у нее был тот же набор школьных фотографий, что и у Тамары. Быстро собравшись и оставив отцу, который рано уехал в институт, записку, Федор направился в гости. Квартира бывшей маминой подруги поражала размерами и смесью современности и советского шика, точнее, тем, что прежде было модно. Планировку никто не менял, и она осталась той, что была задумана архитекторами сталинского времени. В огромном длинном коридоре все стены занимали книжные полки, по виду довольно старые, но тем не менее их стиль и сейчас был в моде. Три большие хрустальные люстры свисали с высокого потолка и давали много света, небольшие вертикальные просветы между книжными полками украшались узкими зеркалами, и это придавало коридору некую праздничность. Ирина Леонидовна оказалась маленькой полной женщиной, одетой в домашний балахон, отдаленно напоминающий платье. Она провела гостя в кабинет и, не тратя времени, достала из книжного шкафа альбом.

– Вот здесь все наши юношеские фотографии. Я навела порядок в своих бумагах довольно давно, как муж ушел от нас с дочерью, я, чтобы не впадать в меланхолию, сразу занялась приведением дома в порядок. Она так и сказала «в меланхолию».

«Надо же, кто-то еще пользуется подобными словами», – удивился про себя Федор, а вслух спросил, стараясь казаться заинтересованным:

– Так вы вдвоем живете? Не тяжело такую огромную квартиру убирать?

– Феденька, простите, что я вас так называю, но я вас впервые увидела, когда Тому из роддома забирала. Я в этой квартире родилась и прожила всю жизнь, мне тут ничего не тяжело.

– Вы забирали маму, когда я родился? Так, может, вы и моего отца знаете, я имею в виду того, чья кровь во мне течет?

– Увы, я, конечно, догадывалась, от кого Тома вас родила, но она всегда молчала об этом, а меня родители приучили не задавать вопросов, если знаешь, что ответ на них будет неприятен тебе или кому-то еще. Они у меня вообще были на редкость тактичные люди. Я когда привела в дом Павла, это мой бывший муж, он сразу им не понравился, мама тогда сказала:

– Жизнь твоя, но Павел не самый лучший вариант, мы хотели для тебя кого-то более подходящего. – И все, больше на эту тему они никогда не заговаривали.

Федору вдруг стало интересно:

– И как, они оказались правы?

– Нет, Павел неплохой человек. Просто с годами мы стали чужими людьми, и он нашел себе женщину, с которой ему хорошо.

– А эта квартира? Он не пытался ее делить с вами? Вы простите, что я лезу не в свое дело, но уж больно странно в наше время, что люди разводятся и ничего не делят.

Ирина Леонидовна мягко рассмеялась, вообще он заметил, что, несмотря на звонкий голос, говорила она довольно тихо, а смеялась легко и мелодично, вот что значит вырасти в интеллигентной семье.

– Мальчик мой, да у Пашиных родителей осталась квартира куда лучше, его фамилия – и она назвала фамилию, известную, наверное, всей стране. Нет-нет, с точки зрения порядочности Паша даст сто очков вперед молодым, а в остальном он как все, не без недостатков, но и не без достоинств. А давайте я пока что-нибудь предложу вам поесть, хотите кофе или лучше чаю? Вы пока смотрите альбом, а я на кухню, потом еще раз посмотрим вместе, может, что и углядим, полезное для вас.

С этими словами она легко поднялась со стула и выскользнула в дверь. Углубившись в рассматривание альбома, Федор не заметил ее возвращения, и услышал:

– Наверное, это то, что вы ищете. – Тонкий, вот удивительно при таком весе и возрасте, палец показывал на страницу, где была всего лишь одна не очень четкая фотография. На ней были изображены несколько молодых людей, среди них парень узнал мать и с некоторым трудом хозяйку дома. Остальные лица были не знакомы и к тому же плохоразличимы. Он поднял вопросительный взгляд на Ирину Леонидовну, и та не заставила его ждать.

– Смотрите, вот это Юлька Косицкая с сестрой, эти двое ребят закончили нашу школу на пару лет раньше, и я не помню их имен. Это Игорек Ремезов, он погиб в Афгане в самом начале войны, вот и все. Снимал нас, кстати, папа Ремезова, у него был старый «Зенит», поэтому, видно, и изображение такое нечеткое.

– Эту карточку я помню, она была у мамы, теперь ее нет. Можно будет сделать с нее скан?

– Давайте до конца досмотрим, скоро дочь придет, она вам прямо тут и отсканирует все, что надо. А потом перешлет тебе на почту, у тебя ведь наверняка есть почта.

Ирина Леонидовна опять перешла на «ты», но Федор этого даже не заметил, с таким интересом рассматривал фотографии. В итоге они нашли еще только одну, которая могла быть интересна для поиска родного отца Федора, и еще несколько тех, что у мамы не было. На них она молодая, рядом с такими же молодыми подругами. Только на одной карточке у мамы было уставшее лицо, и Ирина Леонидовна пояснила:

– Это когда ты родился, Тамара, конечно, здорово уставала, надо было и с тобой заниматься, и в институт ходить, и в это время у нее отец слег, они с мамой постоянно к нему в больницу ходили, но он так и не вышел оттуда, кстати, мы потому ее из роддома и забирали, что Тамарина мама в это время у отца в больнице сидела, очень он был плох. Он ведь тебя так и не увидел, а очень хотел с внуком побыть, видно, не судьба. – И женщина грустно вздохнула.

Входная дверь открылась, и раздался звонкий голос из коридора:

– Ау, кто в домике живет? – Голос так был похож на голос хозяйки, что Федор невольно улыбнулся. Вопреки его ожиданиям в комнату вошла тоненькая девушка, очень высокая, пожалуй, повыше его, и удивленно уставилась на парня, явно ожидая, что их представят.

– Знакомься, Варя, это сын Тамары Федор, вы когда-то, еще детьми, были знакомы, но он старше на пять лет и, конечно, тебя за человека тогда не считал, – улыбаясь произнесла Ирина Леонидовна. Девушка состроила на лице печальную мину, сделала что-то, отдаленно напоминающее книксен, и протянула руку. Рукопожатие оказалось по-мужски крепким, эта узенькая «птичья лапка» была неожиданно сильной и, отвечая на удивленный взгляд парня, девушка произнесла:

– Мне по должности положено быть сильной, иначе сожрут и не подавятся.

– А кем вы работаете, что так необходимо быть сильной?

– Давай на «ты», вроде с детства знакомы. – Варя плюхнулась на диван, вытянула ноги и удовлетворенно вздохнула. – Я человек «писучий», журналистикой пробавляюсь, у нас надо быстро бегать, крепко хватать, а что схватил, то уметь удержать, иначе в нашей профессии делать нечего.

– А как же талант журналиста? – улыбнулся Федор.

– Ну это уж само собой, куда без него, если только в писатели. Да и там народу не протолкнешься, а все, что того стоило, уже написали. Ничего нового придумать нельзя, остается только повторяться. Я поэтому современную литературу не читаю, только классику.

– Суровая ты. А фотки мне сможешь отсканировать и на почту скинуть? Только несколько штук.

– Легко, но с условием, ты мне все рассказываешь, я потом из этого материал сделаю, если, конечно, будет интересно.

И Федор рассказал женщинам все, что помнил, не упомянув, однако, что они с отцом затеяли эти поиски в попытке понять, как погибла их мать и жена. Ему было самому странно думать о том, что теперь, через двадцать лет, они вдруг смогут что-то прояснить. Конечно, если ее убил случайный отморозок, они ничего не найдут, а если это не так, дальше Федор не заглядывал, ему становились не по себе от мыслей, приходивших в голову. Ирина Леонидовна показала на одного из парней с групповой фотографии.

– Я думаю, что у Тамары был роман именно с ним, во-первых, он совсем перестал появляться в нашей компании, едва Тома забеременела, а во-вторых, она никогда о нем не заговаривала сама. Я однажды спросила ее об отце ребенка, но она сделала вид, что не услышала, мне не надо дважды повторять, эта тема запретная, и больше мы никогда не возвращались к этому. Потом Тамара встретила Олега, у тебя появился отец, у нее любимый муж. А вот как звали этого парня.... Нет не вспомню. Знаешь, – повернулась она к молодому человеку, – ты в школу нашу сходи, а еще лучше вместе сходим, я, наверное, смогу его узнать по фотографии. Все ученики нашей школы есть в архиве, а может, даже еще и со стен те фотографии не сняли. В пятницу сможешь? Я свободна буду.

Про себя Федор отметил, что хозяйка дома перешла опять на «ты», перестав путаться между «ты» и «вы», наверное, пример дочери невольно подтолкнул к этому. Варя оторвалась от дивана и вышла на кухню, оттуда раздался ее звонкий голос:

– Эй, люди, а мы нынче есть будем, или мне тут ничего не обломится и придется грызть корочки хлеба!

– Вот обормотка! – улыбаясь проговорила Ирина Леонидовна и, крепко взяв молодого человека под руку, повела его на кухню, откуда доносился аромат запеченного мяса, свежего кофе и каких-то специй.

Всю дорогу домой Федор улыбался, вспоминая Ирину Леонидовну и ее забавную дочь. Женщины произвели на него приятное впечатление, и он невольно сравнивал их с теми, с кем его сталкивала жизнь время от времени, увы, сравнение было не в пользу последних. Мысль о встрече в пятницу грела, как ни странно, душу. Он почему-то был уверен, что обязательно в их походе примет участие и Варя. Ее особенно хотелось увидеть. Попробую нарисовать свое впечатление о ней, решил Федор, и, едва доехав до дому, начал делать наброски. Карандаш плавно скользил по бумаге и постепенно легкие штрихи стали собираться, и с листа на него уже смотрела с лукавой улыбкой Варя. На заднем плане, словно сквозь туман, проступило лицо Ирины Леонидовны. Нанося последние штрихи, Федор чувствовал, эти женщины ему близки, вот так просто, без длительного знакомства, с первой встречи, детство можно было в расчет не брать, они стали частью его жизни. Дни до пятницы прошли в привычном режиме, работы было опять очень много, и ему пришлось вместо того, чтобы лечиться дома, приезжать на два часа раньше, решать накопившиеся вопросы, да еще и задерживаться до позднего вечера, дабы иметь возможность урвать в середине дня несколько часов на свои дела. Наконец наступила пятница. В этот день Федор решил все же не ходить на работу и с утра позвонил Ирине Леонидовне, договорился о времени встречи, затем пошел в поликлинику закрывать бюллетень. Врач посопротивлялся некоторое время, объясняя, что с такой травмой еще бы недельку дома посидеть, но потом сдался и подписал документ. До встречи оставалось несколько часов, домой идти не хотелось, и Федор зашел в ближайший художественный салон, где в отделе для художников купил бумагу для набросков и карандаши. Затем отправился к себе во двор, сел на лавочку и стал рисовать кусок дома с аркой. Он рисовал, не задумываясь, как когда-то в детстве. Нанеся легкие линии, обнаружил, что ластика не купил, а рука тем временем сама заштриховывала, придавая рисунку объем. И уже на рисунке был не яркий солнечный день, а поздний осенний вечер, в арке горел фонарь, и два силуэта на его фоне были напряженными, тревожными.