Текст книги "Небесное испытание"

Глава 4. Итаганский мир

У Темрика снова болел левый бок. Надсадно ныл, отдавая болью в руку и левую лопатку. В ночь после смерти Ахат боль была нестерпимой, но потом вроде отпустила и через несколько дней прошла совсем. Однако через некоторое время приступы стали повторяться. Что поделать – стареет хан. Э-эх, не вовремя, как не вовремя! Случись с ним что, власть над племенем передать некому. И ладно бы время было спокойным, как хотя бы год-два назад! Ан нет, как раз большая волна по степи пошла. Не время сейчас юнцам спокойно взрослеть – сейчас время либо погибнуть от любой безобидной ошибки, либо повзрослеть быстро и окончательно. А старший внук, Джэгэ, еще совсем мальчик. Впрочем, мальчик или нет, а в последнем бою показал себя достойно. Эта мысль снова – уже в который раз! – вернула Темрика к событиям, последовавшим за этой во всех отношениях изумительной победой.

Гонец с предложением мира пересек степь, когда над ней впервые засияло яркое весеннее солнышко, на ветках ивы в пойме Уйгуль засверкала первая капель, и лед посинел. Темрика в самых почтительных выражениях приглашали к озеру Итаган. Он, еще не дослушав гонца, уже знал – поедет. За этот неожиданный мир – ему, приготовившемуся к долгой и яростной войне, – стоило ухватиться.

А дальше начались дела и вовсе удивительные. На озере Итаган сходились границы пяти племен: охоритов, джунгаров, мегрелов, тэрэитов и ичелугов. Озеро, большое, с заросшими аиром и дикими ирисами берегами, летом служило прибежищем многочисленным стаям птиц, да и щуки в нем водились огромных размеров. В иной год джунгары подкочевывали к нему с принадлежащего им восточного берега и подолгу жили: земля здесь была тучной, а травы – сочными. Тэрэиты занимали северо-западный берег и зимой частенько срезали путь по льду. Однако сейчас об этом не могло быть и речи: озеро уже начало вскрываться ото льда под натиском поздней и дружной степной весны, его берега превращались в заболоченные плавни, насыщая озерным илом заросшую тростником пойму.

Пожалуй, он не торопился. Победителю поспешать не пристало. Темрик с должной обстоятельностью принес положенные жертвы, с должной неторопливостью собрался. Ехал тоже не торопясь, несколько даже забавляясь нетерпением посланных за ним сопровождающих. Из-под снега уже вылезли первые цветы, когда он наконец ступил на тэрэитскую землю.

Приехав заключить мир, Темрик вполне разумно полагал, что договариваться о выкупе за убитых, о возвращении пленных будет только с побежденными. Однако в уговоренном месте на землях тэрэитов он обнаружил не только их. Приехали обе ветви ичелугов. Был еще Дархан, новый хулан степных охоритов, – Темрик не так давно узнал о преждевременной смерти его брата, хулана Хэчу, о котором от побратима слышал много хорошего.

Темрик насторожился. Он в конце концов прожил долгую жизнь и уже мог предположить, что это неспроста. Не придется ли ему иметь дело с военным союзом племен? Поэтому он втайне порадовался, что его войско до сих пор не покинуло земель мегрелов, лишь слегка отойдя назад. Если придется туго, гонец доберется до Бухи меньше чем за два конных перехода. Это хорошо.

Приезжать с большим количеством челяди он посчитал ненужным. Однако ошибся – ичелуги, к примеру, прибыли в таком количестве, что это наводило на весьма неприятные мысли. Дархан же, напротив, приехал всего с пятью людьми. Странно это все, странно и неприятно. Потому что тревожаще. Темрик не жалел об отсутствии людей – не было среди них после смерти Угэдэя того, кого бы он выслушал, у кого бы попросил совета. А Онхотой и так с ним. Возможно, стоит послать за вождями других ветвей племени, но сначала надо проверить, не ловушку ли ему устроили. Темрик подчеркнуто не торопился. Терпеливо ждал, пока воины, сопровождающие его, раскинут белую ханскую юрту, все обустроят, зададут корму лошадям и сами отдохнут. Ни к кому никого посылать не стал. Сидел в юрте, ждал: пускай сами идут к хану, как просители.

Пришли практически сразу. Приземистый тэрэит с изрядной сединой в волосах с весьма обнадеживающей почтительностью пригласил его вечером принять участие в обряде отведения Юхэн Шуухан Тэнгри – «Дождя с Кровавых небес». Обряд этот, посвященный Земле-Матери Этуген, проводился после больших кровопролитий, дабы задобрить милосердную богиню и очистить ее тело, оскверненное кровью павших в битве. Пусть сыновья Этуген – Аргун и Эрлик, и радуются кровавой жатве, но мать их теперь нечиста, и горе тому, кто не принесет бескровные жертвы богине, будь он хоть победитель, хоть побежденный.

Темрик, правда, уже принес жертвы в джунгарском становище. Однако совместный обряд – еще один знак мира, отказаться от него все равно что сказать о продолжении войны. А после обряда, призванного смягчить недавних врагов, следует говорить о выкупе. Все происходило по освященной традиции предков – разве что свидетелей оказалось многовато. Что-то затевалось.

Темрик оделся продуманно. Надел новый халат белого цвета – цвета войны, с нашитым на него красным и синим шелковым орнаментом. Поверх надел нагрудник с родовыми джунгарскими нашивками, тяжелую золотую цепь. Кольца на каждый палец. Пояс чистого серебра с крупными сердоликами. Известно, что богачу труднее предложить мало. Все имеет значение.

Посланным за ним сопровождающим пришлось долго переминаться с ноги на ногу у порога, прежде чем Темрик позволил себя отвести к назначенному месту. Отведение Юхэн Шуухан Тэнгри проводят на закате, в сумерках, когда День Аргуна и Ночь Эрлика одинаково далеки. В этот хрупкий момент междумирья их кроткая и щедрая мать Этуген вздыхает и окутывает землю влагой, исправляя своей живительной силой все, что сделано по воле ее жестоких сыновей. Потому камлают Этуген только старые женщины-шаманки, из тех, чья природа уже очищена. Обритые наголо, в широких траурных балахонах, они ждали поодаль на небольшом холме позади тэрэитского становища. Их было три, и одна из них была уже так дряхла, что ее приходилось держать под руки двум молоденьким помощницам.

Вожди с челядью уже собрались. Стояли молча, с каменными лицами, посыпая голову золой из принесенных чаш. Расступились перед Темриком, когда он зачерпнул из чаши широкой темной ладонью и щедро обмазал себе голову и лицо. Вождь тэрэитов Саагат – невысокий, худощавый, тоже перепачканный золой, сейчас выглядел похожим на облезлого ворона. Темрик встал рядом с недавним врагом, незаметно покосился. Похоже, тэрэит и впрямь сломлен поражением. По левую руку от него стоял Дархан, а за ним… Темрик от удивления моргнул: рядом с охоритом, явно чувствуя себя неловко, стояли два светловолосых человека с глазами такого цвета, какой он видел только один раз. И недавно.

Остальных он всех знал. Вождь мегрелов Хамман. Вождь ичелугов Кавдо и его брат Амдо. И – очень удивительно! – вождь баяутов Зелиху. Мысли Темрика замелькали с нарастающей тревогой. Что он здесь делает? Земли баяутов лежат у самых дверей Ургаха, далеко от озера Итаган и взаимных распрей соседних племен. Его присутствие сразу поднимает слишком много вопросов. И потом, эти два незнакомца, лица которых ощутимо раздражают хана, словно они напоминают ему что-то, что никак не вспомнить…

Темрик чуть сдвинул брови, отводя взгляд от этого удивительного сборища. Позже. Не пристало хану глазеть, выдавая свою неосведомленность.

Две шаманки затянули молитву Этуген, обходя по кругу гостей и рассыпая в холодную, мерзлую еще землю горсти смешанного с золой зерна. Третья ударяла в бубен медленным стуком, и звук его в старческих руках был каким-то неприятно дребезжащим.

Ветер стих, еще больше стемнело. Холодный, сырой воздух ранней весны, казалось, заколыхался, загустел. Темная стена деревьев, широкой дугой уходившая к озеру, тоже замерла, не издавая ни звука. Темрик почувствовал, что дышит медленнее, тяжелыми скорбными вздохами, глаза словно налились свинцом. В ушах глухо гудел бубен: тр-р-умм… т-р-румм. Да, старая шанартай тэби была сильной, очень сильной. Темрик буквально чувствовал, как исходящая от нее воля окутывает всех мягким покрывалом.

Проходя по кругу, шаманки каждому вложили в ладони небольшую чашку с сухим хурутом. Его надлежит съесть, а взамен в чашку положить приношение Этуген. Раздав чашки, не переставая петь, шаманки двинулись в обратный путь, принимая взамен оставляемое в чашках приношение богине: горсти сушеных ягод, разноцветные бусины из дерева и обожженной глины – дары земли. Когда до него дошла очередь, Темрик с трудом прожевал угощение, а в чашку из припасенного кожаного мешочка доверху насыпал золотого песку. Встретил удивленный взгляд женщины. Неслыханный по щедрости дар!

Завершая обряд, шаманки вернулись к шанартай тэби, трижды вскрикнули хриплыми, протяжными голосами и растворились в темноте. Они будут оставаться на этом месте еще три дня, не разжигая костров, чтобы не ранить землю, – столько времени требуется, чтобы пропеть все положенные молитвы.

Подбежали молоденькие помощницы с полотенцами, заботливо отерли вождям головы и лица. Темрик вздохнул, стряхивая оцепенение. На какой-то момент в его сердце болезненно и ясно вошла тоска по погибшим сыновьям. Он помнил такой же обряд на том поле, где когда-то нашел их – мертвыми. Старый хан стиснул зубы. Не для того приехал.

В гостевую юрту, приготовленную для участников обряда неподалеку, Темрик вошел последним, намеренно задержавшись. При его появлении гомон немедленно затих. Темрик обвел присутствующих взглядом, который отнюдь не располагал к добродушию. Недаром у джунгаров говорили, что хан может взглядом вогнать в землю на пол-локтя. Кряхтя, поднялся хозяин – Саагат. На его лице все еще оставались полосы сажи, губы скорбно поджаты. Он явно не чувствовал себя уверенно, и эта неуверенность читалась на его лице. Дархан снова был с ним рядом – сидел по левую руку, а двое незнакомцев – по правую. Почетные гости.

Темрик остановился напротив, тяжело упер руки в бока. Что ж, небесным тэнгэринам дань отдана. А теперь пора говорить о том, о чем следует. И не ему, Темрику, начинать.

– Приветствую хана могущественных джунгаров, – без всякого выражения произнес Саагат. – Садись, угостись за нашим столом. Это знак дружбы, которой я бы хотел с вашим народом.

– Слова твои сладки, – хрипло парировал Темрик, – а только не мои воины первыми перешли установленную нашими предками границу.

Саагат слегка покраснел.

– Это было глупым поступком. – Слова давались ему с трудом. – И я наказан. Какова будет цена твоего мира, хан?

Слишком легко. Темрик не ожидал, что Саагат столь беспрекословно и прямо подчинится. Он ожидал долгих разговоров о доблести и чести, о совместных славных подвигах, ожидал осторожных намеков и длительного торга. Что-то не так.

– Ты уверен, что твои гости, – он широким жестом обвел собравшихся, – готовы ждать, пока мы закончим обсуждение наших взаимных обид?

Темрику не хотелось их присутствия. Не на Пупе же он, в самом деле.

– Ты прав, как всегда, мудрый хан, – кивнул Саагат. Может, ему и хотелось этого (иначе бы зачем он вообще завел этот разговор), но условия здесь диктовал Темрик. – Однако, я полагаю, то, зачем мы здесь собрались, заинтересует тебя. И, возможно, больше, чем получение выкупа от моего племени.

– Что ж, я послушаю, – кивнул Темрик.

Встал Дархан. Он был угрюм и нервничал, однако остальные вожди явно принимали его если не за лидера, то хоть бы за ведущего. Это Темрик прочел в устремленных на Дархана взглядах. Странно. Очень странно, что охориты завязали какую-то сложную интригу, а Кухулен не прислал людей, чтобы заручиться его, Темрика, поддержкой.

– Великий сын Волка, – обратился он к Темрику с надлежащим почтением. – Мы, вожди шести племен, собрались здесь, чтобы обозначить и объявить нашу цель, которая принесет в наши юрты богатую добычу, в наши сердца – гордость за свершенное, а на наши границы – мир, какого мы еще не знали доселе. Ведь как у нас в степи повелось: и знаем друг друга, и обычаи предков блюдем, а будто волки дзерена разрывают наше единство братоубийственные войны. Доколе будут умирать наши воины от рук друг друга, поить кровью своей Мать Этуген? Доколе будем врагами из-за пары тощих овец или места у водопоя?

Дархан воздел руку, призывая духов в свидетели того, сколь болит его, Дархана, сердце за творящийся вокруг разлад и смуту. Темрик чуть-чуть приподнял одну бровь. И молчал.

– Позволь, великий хан, рассказать тебе одну историю. – Дархан сбавил тон и продолжал уже своим обычным голосом: – Вот сидят рядом со мной люди. По волосам их и глазам видишь ты, что не степные они люди. И так это. Рядом со мной сидят истинные наследники ургашских князей, чудом уцелевшие в бойне, жестоко и подло организованной много лет назад, после убийства их отца, последнего законного князя Ургаха Каваджмугли. – Судя по тому, как гладко он говорил, Дархан повторял эту историю не единожды. – После подлого убийства своего родного брата престол узурпировал Падварнапас, однако его же преступления обрушились ему на голову волей Вечно Синего Неба, и он был убит так же, как убивал сам: своим третьим братом, который сейчас и правит Ургахом. Поскольку о том, что истинные наследники выжили, никто не знает, кроме нескольких преданных людей, до недавнего времени оспорить власть братоубийцы Ригванапади никому в голову не приходило, так как других наследников мужского пола в Ургахе нет. Однако время пришло, когда сидящие рядом со мной принцы – Унарипишти и Даушкиваси – связались с верными людьми, чьи имена были им оставлены. С той стороны их заверили, что народ Ургаха с радостью примет законных наследников, руки которых не запачканы кровью, которые выросли вдали от дома, в изгнании, в далеких северных степях.

– С чего вдруг такая забота о княжеских распрях Ургаха? – медленно спросил Темрик. Он уже начал кое-что понимать и своим вопросом хотел выиграть время, за которое он сможет переварить услышанное.

– В ту далекую зиму двух мальчиков вывезли из княжеского дворца, где звенели крики умирающих женщин, – продолжал Дархан. – Они пересекли перевал Косэчу и оказались в землях охоритских родов. Мой брат, хулан Хэчу, взял мальчиков на воспитание. И потому в какой-то мере они являются моими братьями, что мы недавно скрепили обрядом побратимства. Долгие годы прожили они среди нас и, можно сказать, вскормлены молоком степных кобылиц. Но сейчас их время пришло, принцы не в силах больше смотреть, как престол, по праву принадлежащий им, занимает братоубийца. Потому принцы через меня предложили вождям степных племен помочь им вернуть себе свое законное право на престол Ургаха. И в обмен на это – такую плату, после которой каждый ребенок в степи будет сыт, а каждый мужчина сможет заплатить за невесту достойный выкуп. Ты, великий хан, видишь перед собой тех, кто посчитал для себя делом чести восстановить попранную справедливость. И мы, высоко ценя тебя и зная о славных подвигах джунгарских воинов, предлагаем и тебе присоединиться к правому делу, за которое к тому же последует награда более чем достойная!

Дархан замолк. Темрик смотрел на него бесстрастно. Он, конечно, ничего не имел против того, чтобы разграбить Ургах, что им, очевидно, предлагалось, однако что-то неуловимое продолжало тревожить его. Правда, теперь становился понятен тактический маневр Саагата. Тэрэит пытался отвлечь джунгаров от последствий своего неудачного выступления, предложив намного более заманчивый кусок: огромные, набитые битком за многие века сокровищницы Ургаха. А союзников (каковым Саагат намеревается с ним стать) неразумно обобрать до нитки, тем самым ослабив.

– Сколько воинов могут выставить ургаши? – деловито спросил хан. По его подсчетам, за сидящими здесь могут пойти около тридцати тысяч воинов. Если джунгары присоединятся к ним – можно собрать пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят тысяч, – быстро сказал один из ургашей, Даушкиваси. По тому, как сказал, Темрик понял: или врет, или не знает. И сто тысяч – это для Ургаха немного. А еще ему не слишком понравилось, как они заулыбались, поняв из его вопроса, что Темрик рассматривает уже саму возможность такого похода.

– За Ургахом идет опасная колдовская слава, – продолжал он.

– Мы – законные наследственные князья! – вскинул голову Унарипишти, и Темрик вдруг понял, кого ему так напоминает ургаш. Понял и мысленно охнул: магические школы Ургаха способны отличить правду от лжи. А значит, те из них, кто захочет справедливости, пойдут за нами. Большинство же, насколько я знаю, вообще не вмешивается в светскую жизнь.

– Угу, – машинально кивнул хан. Его мысли мчались галопом. – А что другие племена степи?

Дархан слегка поджал губы.

– У некоторых мы еще не были. Надо немного подождать, когда будут свободны пути. Думаю, на весеннем Пупе будет в самый раз это обсудить. Кроме того, мы планируем обратиться за помощью к куаньлинам.

– К куаньлинам? – недоверчиво переспросил Темрик. – Вы сами к себе притянете неприятности! Эти хищники только и ждут чего-то, что нарушит существующее равновесие. Если они появятся в Ургахе, вам там уже ничего не достанется, а Ургах быстро станет куаньлинской провинцией. – Хан говорил сердито, не сдерживая себя. Надо же, что удумали, молодые глупцы!

– У нас есть план, как держать их в узде, – хитро улыбнулся Даушикваси.

«Что ты знаешь об этом, мальчик?» – Темрику все меньше нравилась самоуверенность новоявленных князей, и он почувствовал, что начинает злиться.

– И ты мне говоришь, Дархан, что Кухулен-отэгэ одобрил твой план? – задал он следующий вопрос. Дархан дернулся, переглянулся с братьями.

– Нет. Кухулен-отэгэ… Не во всем с нами согласен, – натянуто произнес Унарипишти. Темрик в этот момент понял, что пошлет за разъяснениями к Кухулену. Он должен знать о пришельцах многое, раз они выросли у охоритов. А значит, до получения известий с ответом следовало затянуть. Темрик внутренне расслабился – решение принимать не сейчас, будет время все спокойно обдумать.

– Так что ты решил, хан? – напряженно вглядываясь в его лицо, спросил Дархан.

Лицо Темрика было спокойным.

– Мне надо подумать, – добродушно сказал он. – Камлать велю. Спрошу совета у духов.

Дархан слегка поморщился: по-видимому, рассчитывал, что джунгаров, славившихся по степи своим свирепым нравом, удастся увлечь за собой сразу.

– Когда известишь нас? – нетерпеливо спросил Даушкиваси.

Хан усмехнулся.

– Это как повелит Небо.

Темрик вспоминал.

Саагат все же вынужден был принять его условия: по десять коней за каждого убитого джунгарского воина, по пять за каждого раненого и сверх того еще два сундука с золотой и серебряной посудой куаньлинской работы. Большой выкуп. Но Саагату пришлось заплатить – как, спрашивается, он покинет степь со своими воинами, если у него в тылу не будет мира с ними, джунгарами. Ничего, пускай сдерет половину со своих прихвостней-мегрелов, думал Темрик, ухмыляясь в бороду. Хорошо все обернулось.

Обратно ехал тоже не спеша, подставляя лицо весеннему солнышку. Удовлетворенно отмечал, что оттепели пришли рано, снег в долинах потемнел, и на взгорках уже сошел, обнажая сухую рыжую траву и камешки. В воздухе носились, верещали мелкие птички, а над ними величаво парил сокол, присматривая себе добычу. Степь оживала. Уйгуль, должно быть, уже вскрылась ото льда, и пришло время достать из коробов, хорошенько почистить и забросить сети. Скоро на взгорки выйдут из своих нор отощавшие за зиму сурки и юркие суслики, потянутся на север журавли-красавки и длинношеие белоснежные лебеди…

Что ответить, он еще не решил. Посоветовался с Онхотоем и с тайным удовольствием прочел на его лице тень сомнения. Шаман тоже осторожничал, советовал пока не торопиться. Обещал спросить об этом у духов и обронил, что неплохо бы выждать до весеннего Пупа (который спокон веков проходит в то время, когда степь покрывается ярким радостным ковром весенних цветов), чтобы стало ясно, кто еще из степных племен решит присоединиться. Впрочем, Темрик предвидел, что многие вожди так же будут мяться и поглядывать на него – что скажет грозный джунгарский хан. Как-никак, у джунгаров больше всего воинов, и слава за ними идет опасная: иной и побоится оставить свои беззащитные юрты с женщинами и детьми неподалеку от джунгарских границ. Подумать стоило. Ургашские сокровища манили, манил запах опасности, картины никогда не виденных земель всплывали в воображении. Молодежи это бы пришлось по вкусу, разом прекратило межродовые дрязги. Известно ведь, что в мирное время такие ссоры вспыхивают чаще. Война не только кормит, она еще и объединяет. Тем не менее необдуманных шагов предпринимать не следовало. Едва прибыв в становище, Темрик отправил двух воинов к Кухулену. Пообспросить его мнение, разузнать. Охоритские роды могли выставить не меньше тьмы – десяти тысяч воинов. Пока Темрик их посчитал, но стоило на всякий случай разузнать получше. Со стариком Кухуленом они дружили давно, а вот неожиданная прыть младшего брата умершего хулана была какой-то… натужной, словно тот прятал под ней что-то. Да и узнать, нашли ли убийцу Хэчу, не мешало.

Однако существовало еще кое-что, помимо всего этого. Развалясь на шелковых подушках в своей юрте и глядя на уютно потрескивающую куаньлинскую жаровню (ее он взял как выкуп после одной из битв), Темрик думал. Конечно, сходство между ургашами и беловолосым чужаком Илуге могло быть случайным. Могло быть. А могло и не быть. Не так много в степи беловолосых. Сначала он как-то не придал этому значения. Беляки иногда встречались среди племен, прилегающих к ургашским землям, – у баяутов и у лханнов, которых ичелуги вырезали много лет назад. У косхов и джунгаров – никогда. Илуге не косх, не похожа на косхскую женщину и его сестра. Правда, сестра у него – рыжая, но, может, она не единокровная? Такое бывает. В любом случае чужака следует осторожно расспросить. Тем более что парень оказался далеко не бесполезен. Надо же – убил тэрэитского военного вождя. Темрик хмыкнул. Это уже второй, считая Тулуя. Ничего так мальчишка, начал неплохо. Если присовокупить к этому то, что Темрик видел своими глазами, можно даже решить: хороший из него выйдет воин. Вот молод еще пока, глуп…

Внезапно Темрику пришла в голову еще одна мысль. А то и неплохо, что молод, – молодым между собой легче, проще и прочнее завязываются узы дружбы. Он, хан, не молодеет. Случись что – будет у джунгаров распря. Надобно уже сейчас начинать натаскивать на управление племенем своих внуков, чтобы потом ни у кого не возникало вопросов по поводу их молодости, неопытности и каких-либо прав. Им нужен военный вождь, и ему следует назначить военным вождем одного из своих внуков. Дело непростое. Оба мальчика только этой осенью посвящены в воины. Оба мальчика родились со столь небольшой разницей, и оба имеют почти равные права на ханский удел после его смерти. Оставив одного из них обиженным, Темрик собственноручно посеет семена ненависти и будущей вражды между ними. Уже сейчас видно, что Белгудэй собирает вокруг себя сторонников Джэгэ, а Буха – сторонников Чиркена. Оба надеются править из-за их спин…

– Ты звал меня, великий хан?

Полог юрты дернулся, пропуская Илуге. Прищурив глаза, хан следил, как тот выпрямляется, кланяется еще раз – ему, онгонам и снова становится прямо. Сейчас, после того, что он видел, сходство его с ургашскими княжичами стало совсем явным. Однако у тех было что-то совсем чужое в манере держаться. В интонациях, в выборе слов – во всем. Илуге, хан готов был в этом поклясться, вел себя как человек, который в степях родился.

– Садись, победитель. – Темрик позволил себе усмехнуться. Так, самую малость, а парень вдруг до ушей покраснел.

– Благодарю.

И молчит. Ждет. Весь – как натянутая тетива, однако старается выглядеть невозмутимо. Это Темрику понравилось.

– Загадка ты для меня, – доверительно сообщил хан. – Вот, позвал поговорить.

Илуге вскинул на хана глаза, пожал плечами.

– Пришло время тебе рассказать о себе, – продолжил Темрик, глядя на него в упор. – Я – хан, все обо всех знать должен. Какого ты племени?

– Лханнов, – после долгого молчания сказал Илуге.

Темрик вскинул бровь.

– Их уже двенадцать лет как ичелуги вырезали.

– Не всех.

Видно было, что парень отвечает неохотно, слова роняет, будто гири. Но Темрик сразу поверил. Ему доводилось иметь дело со лханнами, даже доводилось бывать в их горных жилищах. Как и кхонги, они жили оседло, сеяли зерно на склонах гор и добывали руду. А еще – искристые камни невероятной красоты. Не повезло парню родиться. Или повезло – должно быть, ичелуги оставили в живых детей. Да, прикинул Темрик, тогда парню как раз могло быть зим пять—семь. Чудом выжил.

– Мать свою помнишь? – неожиданно спросил Темрик.

Илуге дернулся. Не ожидал он такого вопроса. И той боли, которая теперь разливалась по телу, словно в старую рану снова воткнули нож. Но то, что он уже давно не вспоминал – вернулось, вернулось с обжигающей ясностью, словно произошло вчера. Мать. Ее светлые волосы, ее мягкие руки, ее длинное белое одеяние. Ее смерть. И вина вернулась вместе с болью. Он помнил, как мать спрятала их с Янирой в огромной плетеной корзине внутри юрты. В корзине было темно и тесно, малышка Янира сопела и норовила выпростать ручонки из рубашонки, в которой запуталась. Илуге слышал, как мать что-то говорит страшным, странным и низким голосом, слышал, как снаружи раздался топот ног, и замер. А потом он чихнул. В корзине было полно травы и пыли, и волосы Яниры лезли ему в нос. Вот он и чихнул. От неожиданности Янира завопила и вскочила, они потеряли равновесие, корзина опрокинулась и они вывалились из нее. Мать бросилась было к ним, и Илуге успел заметить, что на пороге на коленях стоит много огромных страшных людей, а потом мать споткнулась, и Илуге увидел, как окровавленный наконечник стрелы противно торчит у нее из живота. Янира закричала, и он спрятал сестру за спину. А потом он больше ничего не помнил. Ни об отце, ни о лханнах – эта сцена заслонила все. Должно быть, у него были рыжие волосы – судя по цвету волос Яниры.

– Помню, – глухо ответил Илуге.

Его до самого основания сотрясал стыд. Он тут живет, радуется победам, в то время как кровь матери остается неотомщенной.

– Странно… – пробормотал хан, будто размышляя о чем-то своем. – Странно…

– Ты прав, хан. – Лицо Илуге вспыхнуло, глаза зажглись. – Странно жить под одним небом с убийцами своей матери. Дозволь мне… уйти. Не хочу стать поводом для войны между ичелугами и джунгарами. Но если не дозволишь – уйду все равно! Не смогу с этим жить!

Темрик, к его удивлению, не разозлился. Помолчал, покатал в ладонях бронзовую чашку.

– Молод ты еще, – наконец сказал он спокойно. – Глуп. Молодым мир всегда простым кажется.

– Отпусти. Я должен, – повторил Илуге.

Хан покачал головой.

– Теперь ты джунгар. Или ты забыл свою Просьбу, воин?

Голос хана неожиданно налился свинцовой тяжестью, и Илуге почувствовал, что от этих интонаций дрожь прокатилась по позвоночнику.

– Не забыл хан. – Илуге вскинул голову. – А то бы ушел сам, без спроса.

Темрик неожиданно расхохотался:

– А ты упрямый.

Илуге молчал, закусив губу.

– Вот что, – посерьезнев, сказал хан. – Ты так многого не знаешь, а готов уже рогами воздух бодать. Твоя месть ичелугам – что булавочный укол. Будет на ком зло сорвать. Ибо с тех пор племя это проклято. По этой ли причине или иной – а только вот уже двенадцать лет в их родах не родятся мальчики. Никакие моления, никакие жертвы не принесли результата. Неужто ты думаешь, что такой небесной кары недостаточно?

– Недостаточно, – мотнул головой Илуге. Перед глазами снова красным цветком распускалась кровь на белом платье…

– Ты дурак, – сказал Темрик. – Молодой, самолюбивый дурак. Отомстить за кровь матери – твой долг, но много ли тебе будет чести мстить тем, кто и так стоит на коленях?

Илуге вдруг замер. Поднял на хана глаза и глаза были совершенно безумные – так, что Темрик даже слегка испугался. Он еще помнил, какое лицо было у этого чужака в день поединка с Тулуем…

– Онхотой… говорил мне… – еле слышно прошептал Илуге. – Говорил, что я должен буду сделать выбор… Между долгом и честью…

Темрик серьезно кивнул:

– Это нелегко. Но у тебя, мальчик, на самом деле нет выбора.

И улыбнулся.