Текст книги "Я и ты"

В Киеве стояла чудесная солнечная весенняя погода, все цвело и благоухало, распустившаяся крона каштанов выглядела, как зажженные белые свечи на елках в новогоднюю ночь. Сколько раз я приезжал сюда, наслаждаясь величием утопающей в густой зелени матери городов русских. Любил в одиночку прошвырнуться по Владимирской, бульвару Шевченко и, конечно, Крещатику, чтобы никто не мешал, не отвлекал разговорами от очаровательных киевлянок. В Москве тоже предостаточно красоток, но здесь с ранним южным загаром на лице и теле, на которое небрежно наброшена прозрачная блузка и короткая юбка, они выглядели особенно привлекательно. А сколько этих очаровашек собиралось на другом берегу Днепра, едва открывался пляжный сезон. Туда перебирались по висячему мосту сзади Владимирской горки. Толпа, пренебрегая законами физики, невольно раскачивала его; временами становилось не по себе, а то и просто страшно. Казалось, амплитуда уже столь велика, что вот-вот вывалишься за боковые поручни и канаты и окажешься там, куда редкая гоголевская птица долетит. Волна тебя подхватит и понесет бурным течением, словно щепку.

В погожие дни чуть ли не весь Киев был там. Шли семьями, компаниями, изрядно нагрузившись, у каждого сумки, авоськи, заполненные доверху харчами. Едой запасались заранее на базарах, тащили с собой все, что сготовили дома: котлетки с чесноком (запах на весь пляж), жаркое, вареники на любой вкус, даже борщ в специальных «трехэтажных» (три кастрюльки) судках, чтобы хватило до заката. И обязательно сальце, как без него, родимого, с тонкой прослойкой жира. Мели, смачно причмокивая, все подряд. Рот не закрывался. Мясо, рыба, картофель в мундире, другие овощи вперемешку с фруктами и ягодами заменяли жвачку, тогда большую редкость, только у спекулянтов можно было достать втридорога, или кто из знакомых спортсменов и танцовщиков из ансамбля Григория Веревки из-за бугра привезет. Однажды напротив меня уселась семейка, и у меня слюнки потекли, когда наблюдал, как дородная тетка-хозяйка необъятных размеров в заношенном сарафане (представляю ее в купальнике) и в соломенной шляпе, съехавшей набок, извлекала вилкой из литровой банки галушки со сметаной и буквально запихивала их в широко раскрытую пасть сначала деткам, а потом одутловатому мужику в синих домашних трусах. Тот, не дождавшись очереди, оглядываясь по сторонам, нет ли милиции, нырял в карман брюк, вытаскивал четвертинку горилки и отпивал глотками, млея от удовольствия.

Столоваться устраивались под кустами, припоздал, пеняй на себя, свободных кустиков нет, как мест в гостиницах. Ушлые, чувствуя, что запаздывают, на метро ехали в Гидропарк или на катерках сразу переправлялись в Матвеевский залив, рукав Днепра, где в то время часто проводились разные гребные соревнования, вплоть до чемпионатов страны. Залив был ровный-ровный, как искусственный канал. Меня тогда поглотила одна компания, которая предпочитала в воскресенье отдыхать на этом месте. Она больше налегала на «жигулевское» с таранькой и еще угощала меня домашней колбаской, чересчур переперченной. Мне все это напоминало родной Серебряный бор с Большой московской регатой. Тоже сидишь на берегу или купаешься и смотришь, как мимо, синхронно взмахивая веслами, несутся линкоры-восьмерки.

А ближе к вечеру вся компания отправлялась на «Жабу» или «Кукушку», две популярные танцевальные площадки в глубине парка, высоко повисшего над Днепром. «Михаил, а ты куда, пошли с нами», – увлекали меня новые друзья. Киев уже сиял весь в огнях, Крещатик напоминал набережную какого-нибудь морского курорта, ну, скажем, ялтинского или в Сочи, на которую высыпали все отдыхающие по путевкам и без оных и снуют туда-обратно. Меня тоже тянуло прогуляться, может, с какой-нибудь симпатичной девушкой познакомлюсь, в холостяках же все еще хожу, но и отрываться от компании, меня приютившей, было неудобно. Если-палки, да тут целая ярмарка невест. Выбор, может, даже побогаче, чем у нас в «Шестиграннике» в Парке культуры имени Горького.

Чудесное время. Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя. Впечатление не могло подпортить даже то посещение Киева на открытие футбольного сезона. Читатель уже знает, что в те годы оно по всей стране проходило 2 мая. С билетами, понятно, большая проблема, но через друзей посчастливилось достать даже два, и мы отправились на стадион имени Хрущева вместе с моим родственником. Местные динамовцы принимали своих московских одноклубников. Погода благодать, под стать празднику: на небе ни облачка, ярко светит солнце. Футболисты стараются радовать красивой игрой. Все бы ничего, если бы не тот злополучный момент во втором тайме. Мяч после удара кого-то из гостей чуть ли не с центра поля угодил в перекладину с такой силой, что удивительно, как она не сломалась. Арбитр ленинградец Белов решил, что, отскочив, он приземлился за линией ворот, и засчитал гол. Как Тофик Бахрамов точно в такой ситуации разглядел с линии гол англичан в ворота сборной Германии. Собственно, он золотым и оказался, преподнеся корону мировых чемпионов братьям Чарльтон и их партнерам. Жаркие дебаты по этому поводу – был/не был гол – стихли лишь спустя почти полвека, когда действия бокового судьи из Баку, подключив для изучения все имеющиеся современные электронные средства, признали правильными. Так под мощными микроскопами исследуют для науки жизнь каких-то одноклеточных.

Что здесь началось! Стадион забурлил. Негодование заполненных до отказа трибун нарастало с силой морского шторма, перекатываясь упругими волнами по рядам. Милиция пыталась утихомирить разбушевавшихся болельщиков, но явно не справлялась, особенно когда события перекинулись за ограду стадиона. На помощь вызвали курсантов военно-морского училища. Их подвезли на грузовиках, но курсанты даже не смогли вылезти из машин. В них полетело орудие пролетариата – булыжники, которые выкорчевывали из покрытия площади перед центральным входом и мостовой Красноармейской улицы. Волнения продолжались до глубокой ночи.

В Москве одно время тоже было несладко, это когда «Спартак» вылетел в первую лигу. Что только ни делал Гришин, тогда главный в городе партиец, чтобы оставить команду, но федерация не отступила, выдержала спортивный принцип. Из Лужников «Спартак» попросили: пожалуйста, чем плох стадион в Черкизове, который когда-то именовался в честь лучшего друга советских спортсменов – «Сталинец». Да совсем не плох, в парке, только матчи с участием красно-белых ждали с тревогой, когда они заканчивались, в городе объявлялись часы повышенной опасности.

– В Лужниках я старался не пропускать ни одного матча «Спартака», а в Черкизово боялся ехать, – рассказывал мне страстный болельщик спартаковцев с «дореволюционным» стажем Михаил Левин. – Бывает, позвонит мой давний товарищ Гешка Логофет: поехали, не бойся. Нет, Гена, спасибо. Представляешь: кричащая, гудящая, беснующаяся толпа сплошной колонной, да еще сцепившись за руки, движется по Большой Черкизовской в сторону «Преображенской» и «Сокольников». Не дай Бог попасть под этот каток!

– А если еще «Спартак» вдруг проиграл…

– Не говори! И так неуправляемая толпа превращается в разъяренного голодного зверя, которого сутками не кормят. Проглотит, как кусок мяса. Вот показывают иногда, как снежной лавиной накрывает людей в горах. Так и здесь. Однажды я попал с женой, больше не хочу. Еле выбрались в какой-то переулок. Часа два пережидали, пока толпа схлынет. Слава Богу, «Спартак» редко проигрывал. Москва вздохнула, когда на следующий сезон он вернулся в высшую лигу.

Ну а нечто подобное тому, что произошло в Киеве в праздник с благородным девизом: «Мир, труд, май», Москва тоже пережила, правда, не так плачевно, и я невольно стал тому свидетелем. Армейцы играли – надо же такое совпадение – с киевскими динамовцами. Из-за какого-то затянувшегося на работе собрания я страшно опаздывал в Лужники, уже второй тайм начался, тащиться в ложу прессы – еще минут десять потеряешь, и по своему «вездеходу» нырнул на ближайшую Северную трибуну, сразу за памятником вождю мирового пролетариата. Как оказалось, попал в самую точку, точнее, мяч был установлен на «точку» после нарушения правил кем-то из футболистов ЦСКА. Валерий Лобановский бьет пенальти и… промахивается. Однако судья заставляет перебить: или кто-то раньше времени вбежал в штрафную площадку, либо динамовец ударил без свистка, не помню уж, память с годами начинает барахлить. На сей раз Лобановский закручивает мяч своей левой в самую «девятку». Вот тут трибуны и взревели, сначала Северная с Восточной, затем остальные. Разгоряченный народ высыпал на поле, и стоило огромных трудов остудить его пыл. Благо 35-е отделение милиции находится прямо на стадионе.

…Сейчас другой Первомай. А тот и вспоминать не хочется. Но ведь до конца неизвестно, чего ждать от этого…

Как всегда, народ массово высыпал на улицы. Полно детей. Демонстрация, толпы ликующих людей, гулянье и веселье в парках. Внешне никак не пахло грозой, но она уже гремела, насквозь пронзила воздух своими отравленными радиационными стрелами-лучами. Европа, куда через Белоруссию, гонимые сильным ветром, поплыли зараженные облака, уже вовсю негодовала, гудела в напряжении и возмущении. Через нашу западную границу, крепко задернутый железный занавес, это, однако, практически не просачивалось. Вот уж точно граница на замке, «забугровые» вражеские голоса плотно заблокированы. У нас тишь да благодать, ничего не знаем, не ведаем, какая еще авария. То есть те из высокого начальства, кому положено, и знали, и ведали, но молчали, не выдавишь из них ни слова, рот накрепко зашит указами сверху.

С вокзала до гостиницы «Спорт» добирались на присланной за нами машине. Хотели опустить боковые стекла, чтобы лучше разглядеть город, принарядившийся по случаю весеннего праздника, но шофер, каким-то образом учуявший уже всю опасность свершившегося, в ярости зашипел, переходя с русского на украинский: «Ни в коем случае, если вам своей жизни не жалко, поберегите мою. Я маю двох маленьких дытын, мени треба их ще на ноги пидставиты». Мы с Незвецким переглянулись, поняли из водительского спича, что обстановка действительно непростая, коль такая реакция, и дальше ехали молча.

Встретивший нас у входа в гостиницу обычно спокойный, уравновешенный Вершинин был крайне возбужден: «Братцы, помогайте нам, делайте все возможное, жмите на все педали, рулите, как хотите, но кровь из носа десять команд обязаны быть на старте, иначе нам каюк, гонку по регламенту придется отменить».

Затем, внезапно понизив свой зычный бодрый командирский голос, позабыв про свою любимую и часто повторяемую (к месту и не к месту) приговорку о том, кто хозяин в доме, кто глава семьи, он кратко, в телеграфном стиле, весьма дозировано сообщил о случившемся. Если честно, до меня (наверное, как и до многих, кто был причастен к организации соревнований) поначалу с трудом доходил смысл слов и реальность того, что скрывается за понятием – радиация. Такой красивый небесный шатер над головой, цветут каштаны бело-розовыми бутонами, по знакомому висячему мосту через Днепр спешат на песчаные пляжи любители раннего загара. Где она, эта чертова радиация, там витает, где ее следы, запах? Ничего же нет. Словом, никакого страха я не испытывал. Нервная дрожь стала бить потом, когда постепенно начали осознавать масштаб бедствия и его последствия. Спустя годы я почувствовал это и на своем собственном здоровье, когда вскрылись болячки не только от возраста, что вынудило, впервые за пятнадцать лет пенсионерского стажа, прикатить в этот «чернобыльский» санаторий и валяться в ожидании прописанных на утро процедур на матрасе, зашифрованном под кодом «МЦ кор. В-3 эт.» Полтораста километров не расстояние, способное обезопасить от самой масштабной техногенной катастрофы на земле, что говорить тогда о тех, кто оказался в самом пекле, – молодых курсантах-пожарных, вертолетчиках, доблестной милиции и армейских подразделениях. Герои они все, спасибо им.

– А теперь не теряйте даром время, ноги в руки и быстро за кагором, – оторвал нас от мрачных мыслей Вершинин, – магазин за углом, скажите, что с велогонки, назовете пароль… – он назвал пароль, который, к сожалению, я с годами запамятовал.

– Виктор Григорьевич, с какой радости? Да и вообще, мы не пьем вино!

– Не пьете – так будете пить! По стаканчику в день. И не с радости, а так нужно, рекомендация врачей. Их слушать надо, а не брыкаться.

Закончил Вершинин наставление своей любимой присказкой: «Мы – гонщики, не по паркету ездим». Для нас с Рудольфом – ни к селу, ни к городу, но Виктор Григорьевич какой-то смысл всегда в нее вкладывал.

Побросав в холле вещи, рванули по указанному адресу и… опоздали. Продавщица, гарна дивчина с золотистыми волосами, упрятанными под косынку, чуть ли не с порога огорошила: нема кагору, ваши все уже разобрали. Берите водку. Нет, стойте, на водку отдельный список, вас там не бачу. Водка только иностранцам.

Это был единственный раз за всю командировку, когда мы расхохотались. Было не до смеха, когда в зоне старта близ консерватории или, изучая дистанционную запутанную петлю, завязанную в тугой узел на киевских улицах, те, кому полагалось быть осведомленнее, строго по секрету, чтобы не прознали иностранцы, показывали нам прибор с истинными цифрами радиации. Они существенно (чуть ли не в пятьсот раз!) расходились с теми, что выдавал дозиметр для официальных сводок, появление которых сопровождалось заверением по радио высоких должностных лиц: мол, все в порядке, ситуация под жестким контролем. А тем временем семьи властвующей верхушки срочно паковали чемоданы в дальнюю дорогу, оставив остальных киевлян пребывать в радужном первомайском настроении. До сих пор каюсь, что дал слабину и не сообщил об истинном положении своим родственникам, жившим тогда в Киеве. Как-то, возвращаясь с Незвецким в гостиницу, я заметил у булочной на перекрестке улиц Жилянской и Красноармейской свою пожилую тетку, жену родного маминого брата, и… не подошел к ней, испугавшись возможных излишних расспросов. Врать не хотелось, а правду выложить не мог. Но даже если бы они прознали, все равно, уверен, никуда не двинулись бы; однажды, в Великую Отечественную, уже пережили тяжелейшую эвакуацию с потерей маленького сына…

К слову, о возвращении в гостиницу. Это была отдельная песня, точнее ритуал, который, однако, при всей его, как нам казалось, нелепости, требовалось неукоснительно выполнять. Нам строго-настрого наказали: очутившись в своем номере, быстро сбрасывать одежду и – под горячий душ. Десять, двадцать раз выбегаешь по делам на улицу – десять, двадцать раз мойся. Никогда еще в жизни я так часто не пользовался ванной и душем. Если еще продолжить о житье-бытье, то скажу, что нас с Рудольфом Федоровичем тоже «приравняли» к иностранцам и выделяли на брата по одной бутылке водки на два дня. Столько, естественно, мы осилить не могли – работать же надо было, и охотно угощали киевских коллег из республиканского Спорткомитета, которые нам активно помогали.

Не моя сейчас задача развивать трагическую тему аварии на Чернобыльской атомной станции, унесшей жизни многих людей – и работавших там, и спасателей, да и написано об этом предостаточно. Я вспоминаю лишь события вокруг велогонки. Самым разумным было ее отменить на нашей территории, а может, и всю. Но как, когда столько вбухано в организацию, когда на кону престиж не просто отечественного спорта, а всей страны. Столько времени президент союзной и одновременно международной любительской федераций велоспорта Валерий Сергеевич Сысоев и его подопечные добивались, чтобы она завернула к нам хотя бы каким-то боком. Нет, с подобным решением согласиться было нельзя. Старая площадь в Москве (олицетворение ЦК КПСС) внимательно следила за развитием событий. И мы видели, как по мере приближения старта Вершинин и его коллеги уже не ходили, а бегали мрачнее самой черной тучи – никак не набиралось необходимого минимального кворума, а время для подачи заявок катастрофически истекало. Сколько было разослано писем в посольства, национальные федерации с заверениями, что ничего страшного не происходит, сохранность здоровья участникам гарантирована, советская медицина – лучшая в мире, она на страже. Лишь поздним вечером в самый канун старта организаторы перевели дух, когда «на флажке», незадолго до полуночи, в Киев прибыли финны, обеспечившие обязательное количество участников.

К сожалению, большого праздника не получилось. Прежде весь веломарафон от начала до конца всегда в избытке сопровождала пресса, «путавшаяся» своими специально выделенными для них автомобилями под колесами техничек. На сей раз не было наплыва, отпугнула (что вполне объяснимо) вероятность получить дозу и заработать лучевую болезнь. Не знаю, какой точно диагноз был подведен под преждевременную (спустя десять лет после той гонки) смерть в самом расцвете сил и таланта пышущего здоровьем и энергий фотокора ТАСС Валерия Зуфарова, но предполагаю, что она во многом была связана с Чернобылем. Он прикатил в Киев к старту велогонки после того, как на вертолете много раз облетел атомную станцию и запечатлел для истории все, что там произошло.

Небольшую группу советских репортеров «разбавлял» юркий японец, обвешанный фотоаппаратами. Он то и дело доставал из нагрудного кармана пиджака что-то вроде термометра и мрачно покачивал головой, раны Хиросимы и Нагасаки заживают медленно. Известный наш телекомментатор, причаливший к берегу велосипедистов после того, как сменил на боевом репортерском посту Владислава Семенова, многолетнего признанного мастера радиорепортажей с гонок Мира, прибыл в Киев только под самое начало соревнований. Не баловали гонку своим присутствием руководители спорта стран-организаторов. ГДРовского, герра Эвальда, объявившегося утром в день старта, «под парами», на стреме ждал самолет: несколько приветственных слов на официальном открытии – и назад в аэропорт. Не сомневаюсь, не случись того, что случилось, примазаться, ухватиться хоть за краешек славы уж точно нагрянула бы толпа наших партийных и иных руководителей разного ранга. Сколько их соотносили себя с организацией Московской Олимпиады, хотя практически были далеки от нее. Еще бы: Игры-80 открыли новую яркую страницу в биографии отечественного спорта, и как не вписать в нее свое славное имя.

В принципе веломарафон-86, расширив свои границы, с мощным составом участников в каждой гонке, тоже должен был существенно повлиять на развитие мирового велоспорта. И это при том, что, по сути, та гонка выполняла роль пробного шара. Но в перспективе она могла стать не только аналогом, а и конкурентом, и довольно серьезным, «Тур де Франс», а уж «Джиро» и «Вуэльты» подавно, и наверняка привлекла бы на старт весь «капиталистический вело-бомонд». Неоднократные чувствительные поражения от спортсменов из лагеря социализма на шоссейных чемпионатах мира били по самолюбию и призывали ведущих западных мастеров колеса к реваншу.

Сейчас, к сожалению, подзабыта популярная некогда многодневка из Москвы, мимо Харькова и дальше на юг в Крым к Черному морю, где разыгрывались личные и командные медали чемпионата СССР. Ее коварные этапы через Тулу, Орел, Курск и т. д. были непростым испытанием, и, влившись в гонку Мира, они не только значительно развернули бы ее панораму на восток, но и внесли бы свежую струю – что ни говорите, надоедает же из года в год гоняться по изученному до малейших деталей маршруту. Как надоедает подобное горнолыжникам, и они с удовольствием и, думается, надолго переместятся на трассы олимпийского Сочи.

Очень жаль, что из-за трагических обстоятельств не удалось благодаря спорту прорвать еще одну брешь в идеологическом железном занавесе и марафонской велодуэли Запад – Восток на нашей территории не состоялось. Да и учредители гонок Мира больше уже не возвращались к их проведению в формате, который был задуман для многодневки-1986, а со временем, когда рассыпался социалистический лагерь, и сами эти состязания заглохли. Тем не менее, как из песни слова не выкинешь, так и из истории мирового велоспорта не выдернешь страницу о той велогонке Мира. Вот и для меня пребывание в клиническом центре Минздрава Украины «Медики – Чернобылю» обернулось воспоминаниями о ней. Пусть горькими, но жизнь есть жизнь, и не стоит ее приукрашивать, если она, рассчитывая только на правду, того не воспринимает.

…Говорят, для срочной эвакуации к Киеву подогнали десятки составов. Так ли это, не знаю, но то, что город, подвергнутый мощной радиационной атаке, прозрел, – точно. Скорый поезд, которым мы с Незвецким возвращались в Москву, на сей раз был набит битком, в основном детьми с родителями. В одно наше купе набилось, наверное, человек десять. Как могли, разместили всех на четырех полках.

– Ребята, помогите моим, они в Ярославль едут, жена же моя волжанка, из тех мест, – попросил нас Михаил Макарович Бака, тогдашний председатель Спорткомитета Украины.

На Киевском вокзале поджидали автобусы, чтобы развезти всех, кому нужно, по столичным вокзалам. Семью Бака мы усадили в машину, которая нас встречала, и сопроводили до Ярославского вокзала. Тепло распрощались и отправились на работу в Госкомспорт. Вовсю уже шла подготовка к Олимпийским играм в Сеуле.