Текст книги "Двести третий день зимы"

6

Радионов улыбался. Не как обычно – с ироничным своим прищуром, а расслабленно и широко, абсолютно по-детски. Голова его свесилась набок, и волосы, которые он зачесывал так, чтобы не видно было лысины, растрепались. Нюта осторожно вернула их на место. Радионов икнул, но улыбаться не перестал.

– Сини-и-ицына, – позвал он. – А который час?

Если бы у Нюты оставались силы, она рассмеялась бы. Но спину ломило, и в глаза будто насыпали песка. Так что Нюта просто достала телефон и посмотрела время.

– Двадцать минут четвертого, – констатировала она.

Радионов вытянул губы в трубочку и неумело присвистнул.

– Хрен нам, а не выспаться.

Потом зевнул и тут же отключился. Словно тумблером щелкнули. Нюта натянула на его плечи плед и вышла из комнаты. В коридоре горел свет, от него по комнатам расползалась полутьма. Хотелось помыться, влезть в пижаму и уснуть. Но вода в кране была только холодная, а внутри у Нюты разливалась холодная же тревога.

Она сменила промокшие носки на сухие и забралась в кресло напротив двери, ведущей в комнату Славика. Оттуда раздавался мерный храп Радионова. В любой другой ситуации это было бы даже трогательно. Пьяный начальник дрыхнет в спальне ее дружочка, да еще и храпит, будто в плацкарте едет. Повод в ближайшие полгода разрешать любой рабочий спор напоминанием об этих руладах.

Правда, в другой ситуации рядом с Нютой сейчас ворчал бы Славик. Говорил бы, что это все неуместно, что он хочет спать в своей кровати, что они не успели поменять белье, а у Радионова нет зубной щетки, и придется утром искать нераспечатанную дома или бежать в магазин, да и кто вообще так напивается, надо иметь совесть. К утру же Славик подобрел бы и приготовил для всех блинчики.

Без блинчиков и Славика вся эта история выглядела тревожно. И Нюта отдавалась своей тревоге, хотя следовало гнать ее подальше. Но как? Если к дому они приехали в машине холодовиков. И Радионова в ее квартиру затаскивал холодовик. Его фигура в дверном проеме комнаты Славика отпечаталась на веках Нюты. Теперь она смотрела в храпящую темноту, а видела светоотражающую куртку и белую балаклаву.

– Доброй ночи, – сказал холодовик, когда она закрывала за ним.

– Доброй ночи, – ответила за Нюту хорошая девочка, продолжавшая жить в ней.

Когда он затопал по ступенькам вниз, ей показалось, что глазок на соседской двери блеснул, будто от него бесшумно отошли в сторону. Раньше там жил милейшего вида дядечка с пятью кошками. Он уехал раньше Славика, а на прощание предложил им свое старое пуховое одеяло. Оно пахло кошками, и Нюта отказалась. Дядечка смутился, пожал ей руку и исчез. Недавно же в квартиру заселили кого-то нового. Наверное, по распределению, ценного сотрудника из другого региона. С такими Нюта предпочитала не пересекаться. «Хотя сама чем лучше?» – нудила она себе мерзким голоском, но не идти же с подарками на новоселье? Холодовик, спускающийся с лестничной площадки глубокой ночью, – отличный подарок. Больше и не надо.

Нюта завозилась в кресле. Можно дойти до кровати и хотя бы прилечь, но слабость разлилась по телу. Нюта себя знала – заснуть не получится, только чуть забыться. Если сильно испугаться, потом засидеться допоздна, да еще и не поесть нормально, то мозг разгонится в своих переживаниях так, что его не усыпить. Сиди теперь, слушай чужой храп и сверли взглядом стенку.

Переживать было из-за чего. Как минимум из-за бутылки коньяка, которую Радионов вылакал почти самостоятельно. Лысин все шире улыбался ему и щедро подливал в рюмки, но в свою – неизменно меньше. Нюта следила за движением его рук, словно завороженная. Чай она цедила по глоточку, и тот давно остыл. А беседа, напротив, накалялась.

– Я вам говорю, Федр Евгеньч, – теряя все больше букв в имени собеседника, настаивал Радионов. – Это невозможно! Би-о-ло-ги-чес-ки!

Лысин кивал, разглаживал усы.

– Ну своими же глазами, Глеб Павлович, своими глазами.

– Ну! – Радионов хлопнул ладонью по столу. – Не может быть, а есть. Ни при каких условиях. Там минус хреналион, да? – Он посмотрел на Нюту.

– Минус двадцать шесть, – подсказала она и перехватила абсолютно трезвый взгляд Лысина.

– Значит, невозможно? – спросил тот еще раз.

Нюта подобралась, сцепила пальцы вокруг холодной кружки – тепловая пушка не справлялась, и мороз с улицы все же проникал внутрь.

– Биологически это правда невозможно, – осторожно начала она. – Температуры сейчас не просто низкие, а тотально отрицательные. Ничто живое расти и цвести при них не может.

– И чем же вы тогда занимаетесь в своем институте? – мягко уточнил Лысин.

От этой мягкости Нюте захотелось выбежать в минус двадцать шесть и замерзнуть в ближайшем сугробе. Она покосилась на Радионова: тот задумчиво водил рюмкой по столу.

– Мы экспериментируем с селективными видами морозостойких растений, приучаем их к низким температурам. – И решила подчеркнуть: – Низким, но не отрицательным.

– Какие же они тогда морозостойкие? – мягкости в голосе Лысина поубавилось.

Радионов открыл было рот, чтобы ответить, но слов не нашел и застыл так, с приоткрытым. Нюта сглотнула вязкую слюну и попыталась улыбнуться, сглаживая остроту вопроса, но губы дрожали.

– Морозостойкость заключается в выживаемости корневища. Если растение многолетнее, при похолодании у него отмирает верхняя часть, а подземная сохраняется. Как бы впадает в спячку, понимаете? И когда наступает… – Нюта сбилась, подбирая замену запрещенному слову. – И когда температуры снова становятся высокими, корневище просыпается и начинает функционировать. Выпускает новые отростки, питает стебли и цветы.

Лысин потер переносицу, глянул на Радионова.

– Правильно говорит? Пятерку поставим? – И засмеялся.

Пришлось поддержать его натужным смехом. У Нюты даже ладони вспотели от напряжения. Нужно было посмеяться и плавно перейти к прощанию. Нам, дорогой Федр Евгеньч, завтра на работу. Температуры понижать. Поедем мы, пора. Нюта легонько отодвинула стул, но Радионов недовольно закряхтел, и она замерла.

– Правильно говоришь, Синицына, – проговорил он. – Но ведь растут. Ты сама видела! Цветы крепкие, стебли влажные, луковица в земле сидит. Посадили ее туда, она и выросла. Значит, мы не можем, а кто-то может! Так, получается?

– Это я у вас спросить должен. – Лысин пожал плечами. – Мы в управлении на ваш институт разве что не молимся. Все финансирование – вам! Весь почет и внимание – вам! А в ответ что?

– Что? – послушно переспросил Радионов.

– А в ответ – вот! – Лысин сложил пальцы в фигу и сунул ему под нос. Затем повернулся к Нюте. – Вы уж меня простите, Анечка, я по-простому привык. Никаких от вас результатов.

– Ну как же никаких? – возмутился Радионов, пока Нюта отлепляла язык от нёба. – А пасленовые! Пасленовые при низкой температуре уже растут!

– Какие именно? – Лысин отвел взгляд от Нюты, и дышать стало легче. – Картофель? Томаты?

– Табак!

Ответ повис в воздухе. Нюта кожей чувствовала раздражение Лысина. Оно растекалось по шатру и в любой момент могло перейти в фазу принятия решений.

– Весь институт работает над выполнением задач управления, – ненавидя себя за дрожь в голосе, сказала Нюта. – Но селекция… Это долгий процесс. Мы же в природу вмешиваемся, понимаете? Нужно время.

– Нет у нас времени, Анечка. – Лысин обтер усы, но, кажется, успокоился. – Зато вот это безобразие есть. – Он мотнул головой в сторону выхода. – Прямо под носом – такая гадость! Мы там съезды проводим торжественные!.. На всю страну позор. – Он помолчал, разливая остатки коньяка по рюмкам. – Ладно. – Выпил. – Гадость эту изучить, конечно, нужно. А потом сжечь! Ясно?

Нюта кивнула. Она до сих пор чувствовала нежное прикосновение лепестков к коже. Но не говорить же Лысину, что это не гадость, а первая за долгие месяцы жизнь?

– Ну какая же это гадость? – Радионов держал рюмку в пальцах и смотрел в нее, будто надеялся разглядеть там ответ. – Вы их видели? Не цветы, а произведение искусства…

Лысин не ответил, но взгляд его стал совсем тяжелый.

– Допивайте, машина вас ждет.

И теперь Радионов храпел в соседней комнате, а Нюта боролась со сном, прислушиваясь к ночному копошению в доме. Лязгнуло в мусоропроводе, пошумело в трубах, по потолку, а может, по полу соседей сверху рассыпались железные шарики. В детстве Нюта представляла, как маленькие, но ужасно тяжелые мячики выпадают из карманов халата соседки, бабушки Зои, пока та идет из комнаты в туалет и обратно. Потом Нюта вычитала, что никаких мячей нет, это ночное охлаждение арматуры, которая скукоживается после дневного расширения и звучанием подражает катанию железного шара. Этот тревожный звук нынче возникал без всякой дневной жары. Просто холод сковывал и изгибал скелеты домов. Оказалось, бетонным конструкциям тоже бывает холодно.

Под это мерное некатание Нюта сначала задремала, а потом и совсем уснула – глубоко и мучительно. Сквозь сон она чувствовала, как дергаются ноги и руки, как зубы становятся слишком большими для ее рта, как слюна капает на грудь. Но проснуться не получалось. Она лишь наблюдала изнутри за собой спящей. Могла бы – тоже стала бы скрипеть и изгибаться, словно арматура.

Рассвет Нюта проспала, будильник она не ставила, храп Радионова не смолкал. И к утру ее сон смягчился. Оказалось, что спать, когда в доме есть кто-то еще, пусть и такой громкий, куда спокойнее, чем одной. И Нюта просто позволила себе это. Спать, не думая о том, что после пьяных откровений Радионова на них уже завели новую папочку. А то и не одну.

– Нюта, полпервого уже! Вставай скорей!

На секунду Нюте показалось, что это Славик будит ее утром после тусовки. И надо срочно подниматься, мыться, рисовать лицо и мчаться к клиенту – озеленять, поливать, удобрять и пересаживать. Но голос принадлежал Радионову. Нюта открыла глаза. Ресницы слиплись, пуговица на обивке кресла впечаталась в щеку.

– Ты чего нормально-то не легла?

Радионов тоже выглядел не очень. Отекший, землистого цвета.

– Ибупрофен есть? – спросил он, не дожидаясь ответа на первый вопрос.

Нюта вылезла из кресла, болезненно потянулась и пошла на кухню. Таблетки лежали в шкафчике рядом со специями. Запасы и того, и другого грозили закончиться со дня на день. Но обезболивающее еще осталось.

– Можно сразу две? – вкрадчиво попросил Радионов.

Нюта выдавила из блистера две таблетки, налила воды в стакан и поставила на подоконник. Приоткрыла форточку, снаружи было пасмурно. Разнорабочий в белом комбинезоне ходил по тротуару и осторожными движениями перекидывал выпавший за ночь снег с тропинки на верхушку сугробов, высившихся по бокам.

Радионов шумно глотнул воды, прокашлялся, скрипнул стулом.

– Что делать теперь будем? – спросила его Нюта.

Голос был хриплый и незнакомый. Со сна, наверное. Или именно с голоса начинает меняться человек, попавший в зону интересов Управления по сохранению снежного покрова?

– Ну, сейчас мы очухаемся и поедем в институт, – ответил Радионов. – А ты чего так напряглась?

Нюта вернулась к раковине, налила еще воды в стакан, выпила мелкими глотками. Перевела дух. Зубы заныли от холодного.

– Вы вчера Лысину разве что расписку не дали в том, что являетесь врагом партии. И предателем зимы, разумеется.

Радионов моргнул. Потом еще раз. В его глазах полопались сосудики.

– Да не было такого! – начал он. – Мы беседовали, выпивали, потом домой поехали. Ничего же не случилось.

– А цветы искусством кто, по-вашему, назвал? Лысин?

Радионов потер лицо ладонями. Потом оперся на стол и тяжело поднялся.

– Не помню такого, Нюта. И ты забудь. Договорились?

– Я-то, может, и забуду. А вот Лысин…

Радионов застыл в дверях. Со спины он походил на сутулую птицу – выпь или серую цаплю. Такой же нахохлившийся и длинношеий.

– И о Лысине забудь, пожалуйста. Прямо сейчас. Хорошо?

И не сдвинулся с места, пока Нюта не ответила:

– Хорошо.

Радионов тут же подобрел, начал осматриваться и даже кулаком по стене стукнул.

– Все-таки хорошие дома строили. Надежные!

После сна Нюта соображала медленно и туго. И когда Радионов с видом хозяйственника пошел по коридору, заглядывая по пути во все двери, она не подумала сразу, куда его этот путь приведет. Туалет, ванная, спальня. Гардеробная. О фиалках Нюта вспомнила, когда там вспыхнуло розовым. Радионов замер на пороге. Нюта кожей почувствовала волну его удивления – так тянет жаром из приоткрытой печки. Мама раньше пекла заливные пироги и неплотно прикрывала дверцу духовки, оставляя щелочку – для выхода пара.

– Фиалка узамбарская, она же сенполия, семейство геснериевые, – проговорил Радионов и оглянулся на Нюту.

Взгляд у него стал ясней и трезвей. И улыбка приняла прежний насмешливый вид.

– Как мочегонное выращиваешь? Или как жаропонижающее?

– Как противоаллергенное, – нашлась Нюта. И засмеялась.

Домашние растения запретили практически сразу. Все горшки с частными объектами озеленения надлежало сдать в приемные пункты, организованные на каждой улице. Люди тащили фикусы, гигантские монстеры и благостные толстянки. Нюта наблюдала за ними из окна и почти плакала от злости. Шел снег, ветер надувал заносы между домами. Телефон разрывался от горестных сообщений клиентов. Столько растили, столько холили, а теперь сдавать? Как же так, Нюта? Может, есть варианты? Будто она могла их всех спасти. Полить как-то по-особенному, бросить горсточку удобрения, переставить из тени на солнце.

– Вот зачем они сдались им? – спросил тогда Славик, протягивая Нюте чашку с травяным чаем. – Типа, устрашение? Или что?

– А ты логику ищешь? – Нюта сделала осторожный глоток, но вкуса не почувствовала – слишком горячо. – Просто захотели, просто решили, просто приказали. Логика не обязательна.

– И как? Понесешь?

Нюта отставила чашку в сторону, проводила взглядом старушку, спешащую к палатке приемного пункта с драценой в руках – совсем юной, с забавным хохолком.

– Обойдутся.

Как настоящий сапожник, Нюта предпочитала не разводить дома джунгли. Боялась разлюбить свое дело. Проснуться однажды и понять, что ненавидит поливать цветы из тонконосых леечек и обрабатывать нежные листья от полупрозрачной тли. Лучше уж свою страсть нести туда, где за нее заплатят. Поэтому шкафы их со Славиком дома не заполняли бесконечные горшки, как можно было бы представить, зная, что Нюта – озеленитель со стажем, растениевод и растеневед. Выезжает, консультирует, спасает и пересаживает. Даже в шапке профиля своего рабочего блога она написала: озеленю вас по первому же запросу.

Однако фиалки домой принесла не она. Кто-то выставил их в подъезде – чахлый рядок возле пепельницы из жестяной банки. Стояли там, как несчастные сиротки. Наверное, хозяин переезжал и не захотел тащить на новое место. Нюта пробежала утром, задержавшись на секунду, глянув жалостливо, но решив не связываться. Авось подберет кто-нибудь. Славик и подобрал. Перенес по горшочку, расставил в рядок на кухонном столе и задумчиво рассматривал, когда Нюта вернулась домой.

– Это что? – спросила она, вытаскивая из-под ногтей грунт для суккулентов и заранее смиряясь с мыслью, что выводок полудохлых фиалок – теперь ее проблема. – И зачем?

– Ну жалко же, – Славик поддел пальцем жухлый листочек. – Смотри, какие они бархатные.

– Не бархатные, – поправила его Нюта, села рядом и склонилась над ближайшим горшком. – А кожистые, покрытые ворсинками.

– Вот душнила, а! – Славик радостно подскочил и понесся по своим делам, никак не связанным с дальнейшей помощью брошенным цветам.

Выходить их был тот еще квест. Сначала Нюта боролась с мучнистой росой, потом заподозрила паутинного клеща, затем начали гнить нижние листы. У одних корни вымокли, у других почти иссохли без полива. Нюта вспоминала бывших хозяев выводка настолько добрыми словами, что Славик включал музыку погромче. Но в итоге фиалки разрослись, послушно зацвели, а любимым клиентам Нюта начала дарить листики, чтобы популяция ее брошенок разрасталась. И как их таких многострадальных было отнести в пункт сбора? Никак. В горе хлама на балконе Нюта нашла фитолампу, Славик притащил из своей комнаты стол, горшки расставили, поддоны укрепили.

– Прямо не фиалки, а семья Анны Франк, – задумчиво произнес Славик, плотно закрывая за собой дверь в гардеробную.

– Перестань, – попросила Нюта, сдерживая липкий озноб. – Не надо драматизировать.

Славик закивал, мол, не надо, конечно. Но Нюта перед сном залезла в интернет и уточнила, что стало с людьми, которые прятали Анну и ее родных от нацистов. И немного успокоилась. Женщина, приносившая Франкам еду и все необходимое для затворничества, выжила, состарилась и даже книжку написала. Не худший пример.

– Ты правда, что ли, наши фиалки с еврейской семьей сравниваешь? – спросил Славик, когда Нюта преподнесла ему эту историю перед завтраком.

– Сам же сравнил, – огрызнулась она.

Славик покрутил у виска согнутым пальцем. Он вечно так делал, как маленький. Больше они к этому не возвращались, а фиалки росли себе в заточении гардеробной. И ничего. Никто их не искал. Пока Радионов не додумался изучить планировку квартиры.

– Ну и правильно, – разулыбался он. – Растения с лечебными свойствами для частного высаживания – что? Разрешены, хотя и с ограничениями.

– Ага, а еще валежник можно собирать, для согрева, – откликнулась Нюта. – Только как его под снегом найти?

– Собственно, как и лечебные травы.

Они постояли еще немного, рассматривая махровые цветы самой большой фиалки – белые лепестки с красной окантовкой.

– Подкармливать получается?

Нюта пожала плечами:

– Да где я подкормку найду?

– Так в институте.

– Я что, по-вашему, самоубийца – таскать оттуда?

Радионов вытянул губы в трубочку и присвистнул.

– Вот точно – дитя новой этики! Из институтов всегда таскали всё, что не приколочено! В любые времена.

Нюта недовольно поморщилась. Это латентное одобрение воровства и мелкого жульничества бесило ее почти так же, как опрысканные листья фиалок. Когда что-то нельзя, то нельзя совсем. А если кажется, что чуть-чуть, но можно, то скоро все кругом начнет потихоньку подгнивать. И в конце концов сгниет. Если вечная зима не наступит.

– Не душни, – абсолютно по-славиковски попросил Радионов.

– Нет, ну правда, – не выдержала Нюта. – Что сейчас-то тащить? Нет ничего толком.

Радионов покосился на нее, но тут же отвел глаза. И начал поправлять смятый воротничок рубашки. Отвечать он явно не хотел. Нюта выдохнула через сжатые зубы: не твое дело, не твое дело, не хочешь влезать – не спрашивай лишнего.

– Ладно, проехали, – буркнула она. – И поехали. А то нас хватятся…

– А ты оставайся! – Радионов выпустил из рук измочаленный воротник. – Нет, правда. Я скажу, что выписал тебе отгул после ночной смены. Выспись как следует, погуляй.

– А нарциссы как же?

С одной стороны, ей было жуть как интересно посмотреть, что за чудо-юдо такое привезут им для изучения. А с другой – близко все равно не подпустят. Отчеты же она сможет и на свежую голову прочитать.

– Как доставят – все сниму и тебе отправлю, не переживай! – Радионов похлопал ее по плечу и вышел в коридор. – Вон, погодка-то разгулялась.

За кухонным окном и правда мелькало сероватое, но все-таки небо. И даже жидкие солнечные лужицы расползлись по полу.

– Ладно, – решила Нюта. – Но спать не буду. Сто лет не гуляла днем. Пройдусь.

– И правильно! – Радионов стоял у входной двери и пытался всунуть ногу в ботинок. – Ложечки не найдется?

Уже на пороге он обернулся и вытащил из кармана смятый листок повестки.

– Да выкиньте. – Нюта отдернула руку от серой бумажки, как от горячего.

Точнее, от холодного. Ледяного даже. Но Радионов настойчиво протягивал ей заполненный бланк.

– С ума сошла? Там же дата открытая стоит!

– И чего?

По босым ногам из подъезда тянуло морозом. Хотелось, чтобы Радионов наконец ушел. И можно было бы просто полежать в постели с закрытыми глазами. А потом пойти гулять по солнцу. Днем. И не думать о том, что вот-вот начнется комендантский час.

– Комендантский час, – будто услышал ее мысли Радионов. – По повестке этой разрешено ходить после девяти. Может, они специально дату не закрыли, вдруг еще вызвать придется. А может, забыли просто. Но факт!

Нюта сжала пальцы на повестке раньше, чем осознала.

– Правда?

– Ну, пару раз точно прокатит, – пожал плечами Радионов. – Потом, конечно, пробьют, мол, что за дела такие долгие у тебя с управлением. И повестку аннулируют. Но пока ходи себе – гуляй. Ну? Налаживается жизнь? Вот и я говорю. На-ла-жи-ва-ет-ся.

И зашагал по лестнице вниз, напевая что-то неразборчивое.