Текст книги "Иглы в воде"

Она

Автобус медленно подъезжал к моей остановке. За рулём сидел седовласый мужчина – он вёл машину в своё удовольствие. Я могла его рассмотреть – стояла прямо возле кабины водителя. На нём был тёплый вязаный свитер и рабочий синий жилет.

На улицах почти никого не было – стрелка часов подходила к одиннадцати, люди спрятались в своих норках. Рядом с водителем я смогла забыть о времени и настроиться на его тональность, а её характерными знаками были: приятная усталость и доброе спокойствие. В самом деле – куда бежать? Пока я автобусе – некуда, да и нельзя. Я стараюсь приучить себя всецело отдаваться тому пространству, в котором нахожусь в данный момент, чтобы понять это время. Вот оно проходит, а я хоть замечу – где, и выберу – с кем. Сейчас – с этим седовласым мужчиной мы смотрим внутрь заснеженного города и, скорее всего, ни о чём толковом не думаем, только созерцаем. Мне понравился пожилой водитель – он хорошо вёл автобус.

Ну вот – ещё один красный светофор, перекрёсток и остановка. Мы преодолели эту дистанцию, дверь нехотя открылась, и я, всё ещё пребывающая в состоянии предшествующих этому мигу минут, закружилась от восторга – как хорошо. И никого вокруг. Только витрины магазинов дорогой одежды. От сезона к сезону их становится всё больше. Они прямо-таки решили атаковать Старо-Невский и, признаться, у них получалось красиво. Столько цветов, представленных в разнообразных роскошных материалах, фасонах, рекламах, моделях и т. д. И как раз ближе к ночи они становились волшебнее, так как теперь право голоса давалось им – только вот мало кто мог такой магией восхититься.

Искусство богатой жизни заполонило первые этажи домов, а вот всё, что шло выше, не могло этим похвастаться.

Днём возле магазинов парковались дорогие автомобили, начищенные до блеска, как и туфли их пассажиров, – продолжение металла. Дверь открывалась и выходили люди, но их жизнь казалась далёкой – и не из-за количества денег на карточке, а скорее из-за их способа передвижения и времяпрепровождения по вечерам. Эти люди старались отгородиться от всего остального мира, а потому весь остальной мир на них обижался и переставал понимать.

Мне обидно не было. Редко когда я задумывалась о жизни подобного социального класса, меня больше увлекали картинки в автобусе, которые можно разделить с хорошими незнакомцами – это очень живо, я так люблю всё живое. И почему, интересно?

Круг, второй, третий – хватит, иначе танец уже и не в радость будет. Я глотнула много холодного воздуха – ему команды не нужно, с удовольствием проникает в лёгкие и начинает жить своей жизнью, тоже яркой. Надо же – только что передвигалась пятьдесят минут в причудливой прямоугольной комнате на колёсах и была защищена со всех сторон материалом, а теперь – иду на своих двоих совсем одна, и защиты как таковой не имею. Пожалуй, моя защита – мой город, правда, без комнат.

Я повернула за угол и пошла по прямой. Сделала несколько уверенных шагов – ведь теперь я вновь торопилась – холод к тому подстёгивал, как вдруг меня окликнули из глубины тёмной арки, которую я только что прошла и проходила сотни раз до этого. Почему-то моё настроение располагало к ответу. Наверное, это называется дружелюбием.

– Девушка, постойте, – голос был низким и приятным.

Я шла не оборачиваясь.

– Как вас зовут?

– Яна, – крикнула я сквозь снег и подняла вверх приветственно руку, а потом решила всё же обернуться.

Из арки вышел молодой человек, на вид – не старше двадцати с хвостиком, среднего роста, весь в джинсе, а голову украшала зелёная хипстерская шапочка. Явно не хватало верхней одежды – мне стало холоднее, я съёжилась, но с места так и не сдвинулась: интересно ведь.

Молодой человек всё приближался, вот он оказался на расстоянии вытянутой руки и таки предложил её, как предлагают в начале – для знакомства и пожатия.

– Джордж.

Я вгляделась в черты лица Джорджа – имя провоцировало это сделать. Парень не походил на Джорджа, либо я предвзято относилась к предложенному мне имени, но руку всё же пожала.

– Ведь должно быть второе имя через дефис, – предположила я.

Мой знакомый улыбнулся – надо отметить, очаровательно.

– Салех.

Сошлось.

– Я родом из Грозного, – он звучал гордо и вместе с тем осторожно.

Красивый чеченец, таких много показывают по телевизору. Правильные мужественные черты лица: прямой нос (орлиный/не орлиный – не знаю, в орнитологии не разбираюсь), твёрдый подбородок, слегка выдвинутый вперёд, полные губы, умеющие красиво и правильно говорить – умение, передающееся из поколения в поколение. Больше всего мне понравились глаза – тёмные с лёгкой насмешкой, но полные искренности – как же молод, всё в нём говорило о двадцати годах, а оттого мне не было страшно с ним разговаривать и быть. Потом я обратила внимание на его уши, специально. И точно – они, как у борцов, были порваны несколько раз и успели самостоятельно зажить, без помощи врачей.

– Из Грозного, – в свою очередь осторожно и задумчиво повторила я.

– Теперь вы перестанете со мной разговаривать?

От неожиданности я не знала, как ответить.

– Можно я с вами погуляю?

– Можно. Только до конца улицы. Домой дойду сама.

Он вновь приятно улыбнулся.

– Хорошо. Пойдёмте.

Мы медленно побрели по Харьковской.

– И всё же вы из Грозного.

– Боитесь?

– Ну, скажем так, мама настоятельно рекомендовала мне держаться подальше от мужчин с Кавказа.

– А, вы сейчас будете обидные вещи говорить, – для него всё было ожидаемым – очевидно, не я одна так реагировала на Грозный.

– Отнюдь.

Он оживился.

– Вы чрезвычайно храбрые, мужественные, настоящие воины и умеете любить, но русским женщинам нужно быть с вами осторожными, – я рассмеялась. – Иначе от такого количества любви можно потеряться. Мы не готовы к вашей любви, понимаете?

Мой знакомый был приятно удивлён.

– Спасибо за такие слова. У вас хорошо получается говорить.

Мы шли некоторое время молча.

– Что вы делали в арке? Просто стояли?

– В том доме мои друзья празднуют – но мне стало скучно и я решил проветриться.

– И что, там нет никакой подходящей для тебя женщины? – как быстро я перешла на «ты»! Глупая привычка, приобретённая в Петербурге.

– Признаться, нет. Красивые, но чересчур готовые к моей любви, – он посмотрел на меня, ожидая увидеть отклик на проявленное остроумие.

И получил – я вновь тихонько рассмеялась.

– В вас так много от южной женщины.

– Почему это?

– Вы часто и искренно смеётесь и дарите яркие реакции на услышанное – это походит на наш темперамент.

– Спасибо. Мы с вами хороши – всё время обмениваемся комплиментами.

Тем временем Харьковская закончилась.

– Пойдёте домой или посидим в кафе?

Я стояла и смотрела на Джорджа.

– Нет, мы пойдём обратно. Болтать с вами интересно, домой не хочу, но и в кафе не пойду.

– Не готовы?

– Нет и не буду.

– Я понял. Ну так пойдёмте.

– Значит, я должна поверить на слово, что вас зовут Джордж? – я обратила внимание, что в отличие от моего знакомого я во всём искала подвох. Вот он не спрашивал – почему это я возвращаюсь домой в начале двенадцатого одна и решаюсь заговорить с первым встречным.

Джордж достал паспорт и показал первый разворот. Так и было: Джордж-Салех.

– Вы мне не верите.

– Я не обязана.

– Согласен. Вы одна?

– В смысле?

– Вы любите?

В какую сторону по Харьковской не ходи – всё равно красивая.

– Нет.

– Грустите?

– Может быть.

Мне становилось не по себе. Его мужественность, приятный голос, внутреннее спокойствие и зима вокруг плавили мой собственный лёд. И, видимо, я этого очень хотела, раз не уходила, а напротив, продолжала гулять туда-сюда по одной и той же улице.

– Вам ведь нужно отдавать кому-либо накопленную годами нежность и тепло. Закон природы, – он замолчал, а потом добавил громче: – Молоды, красивы – что ж не так?

– Вы решили с наскоку разобраться в моих душевных проблемах? – я улыбнулась, на этот раз не без тени грусти.

– Просто задаю вопрос. Вы мне нравитесь, но сразу же дали понять, я вам – нет.

– Вы – хороший, – утвердительно произнесла я.

– Но стенку построили.

– Лучше быть одной. Нужно настраивать себя на тот лад, который играет сейчас.

– Вы думаете, что он вам даётся, на самом деле – это вы его выбираете, лад. Хочу, чтобы вы встретили взрослого мужчину или джигита. Жаль, что вы прячетесь в воображаемой комнатке.

Я не стала это комментировать.

Мы повернули обратно.

– Так вот, он украдёт вас, чтобы сделать счастливой, а по-другому нельзя. Я очень хочу, чтобы у вас всё получилось.

Мы дошли до конца Харьковской.

– Хотите ещё раз пройтись? – спросил он просто.

Я не хотела пускать в ход иронию, надменность – ничего подобного.

– Я пойду домой.

– Мне с вами нельзя? – он понимающе кивнул.

– Нет.

– Что ж, тогда спасибо за прогулку, – он взял мою руку и крепко пожал.

Потом я повернулась по направлению к дому и увидела Феодоровский собор. На фоне тёмного неба выделялись три золотых пятна. Это всегда сложная картина, так как в разное время ты относишься к ней по-разному, но сейчас она была моей.

Безопасность.

Я обернулась – след мальчика из Грозного простыл. Но он был, точно был, он говорил, что во мне много тепла, и я в состоянии это отдать, и кто-то непременно будет в состоянии взять. Он хотел. И неважно – кем он был в жизни, тогда – он был моей надеждой, красивой кавказской надеждой, которая и не должна существовать в жизни каждый день – иначе невозможно обратить на неё внимание, напротив – здорово, что моя надежда ждала меня в арке, пока я выйду из автобуса, потанцую и порассуждаю о витринах магазинов.

Она ждала меня, чтобы произнести знакомые слова иначе, в снегу.

Это было зимой. Я вдруг увидела картину и захотела к ней быть причастной.

Мой опус № 11[3]3
  Здесь проводится прямая параллель с ранним периодом творчества (op. 11) великого русского композитора, пианиста-виртуоза А. Скрябина (1872-1915). В опусе содержится 24 прелюдии. В основу этой части книги вошли сочинения, отличающиеся своей краткостью, как и прелюдии Скрябина.


[Закрыть]

О времени

Нас связывала крепкая дружба, зародившаяся в далёком детстве, когда обе мы находились в утробе матерей, проживающих в соседних домах и выходящих на прогулку в обеденные часы. Тогда эти чудесные женщины и болтали друг с другом, а два эмбриона привыкали к тому, что ещё долгие, долгие годы их будет многое связывать. Тысяча вечеров разбавятся часами разговоров по домашнему телефону. Настоящая традиция – под конец будней посвятить час своего времени, а порой и все два, разговору с дорогим другом, который, как никто, способен понять твои думы. Так, мы были неразлучны в детском садике, находящемся в нашем дворе. С утра и до первых сумерек мы были вместе, создавая разные зелья, переписывая с листика на листик очередное заклинание, перебирая коллекцию наклеек, бережно копившуюся в недрах маленьких блокнотов. Время незаметно проходило за поисками книги таинств и бесконечного спора – кто какой сестрой-ведьмой должен быть[4]4
  Сериал «Зачарованные».


[Закрыть]. Порой всё это заканчивалось дневной ссорой. Кипы, кипы журналов перемещались из одной квартиры в другую и обратно. Много выходных проведено вместе за созданием поделок и раскрашиванием рисунков с русалками и феями. Килограммы мороженого и шоколадных конфет из новогодних подарков, которые в качестве сладкого сувенира приносили родителям на работу, было съедено вместе. Сколько раз зимой мы катались на общей ледянке с местной страшной крутой горки, сколько раз мы карабкались на деревья летом, пачкая смолой свои платья, чтобы там, наверху, поболтать о любимом сериале. Вместе мы отлынивали от занятий физкультурой, вместо этого попивая сладкий чаёк и поедая хлеб со сливочным маслом в компании доброй воспитательницы. У нас были одинаковые кулоны с надписью «Друзья навеки». И мы старались их носить каждый день, ведь если ты снял его, значит, ты изменил своему приятелю, значит, ты перестал верить в серьёзность ваших отношений, а это было немыслимо. Вместе мы болели ветрянкой, вместе чихали, вместе обедали ненавистной селёдкой в мелких костях и пили на полдник холодное молоко с противной пенкой, которая застревала в наших горлышках. Мы любили одного и того же сопливого мальчика, но никто из нас не смел признать это. Каждый день рождения мы отмечали вместе. Праздник не праздник без лучшей подруги. Даже если она болеет, она обязана явиться и принести самый желанный подарок.

Садик пронёсся стремительно. Началась пора школы. Естественно, мы оказались в одном классе и долгих одиннадцать лет мы делили одну парту, ели рядом в столовой, участвовали в одних и тех же проектах. Правда, летние лагеря обошли меня стороной, в отличие от моей подруги, так что летом мы разлучались. И три долгих месяца проводили порознь. Но потом, будто ни в чём не бывало, встречались вновь, устраивая ночёвки, просмотры кино в режиме нон-стоп и изготовляя коллажи из бесчисленных журнальных вырезок. Мы готовили «смешанные» напитки, бросали в них кипу трубочек и с безудержным хохотом пили до дна. Самые заветные мечты делились пополам. Вместе мы проживали постоянные бесполезные диеты, вместе ходили завтракать в кафе перед началом учёбы. За сытной пищей читались любимые стихи Асадова и Цветаевой, заучивались наизусть который раз три формы английских неправильных глаголов и эти непокорные прошедшие времена. Мы поддерживали друг друга на экзаменах, обзывали бывших парней и ревностно относились к новым подругам. А потом был выпускной – и всё. Мы отметили очередную дату дружбы и разъехались по разным городам страны. У нас остались лишь звонки, сошедшие на нет в течение первого семестра. Кулон где-то до сих пор валяется, поделки пылятся в глубине тёмных шкафов. Кажется, что дружба спит там же. Мы её спрятали подальше и выдохнули.

Я знаю этого человека в его детстве и отрочестве, мы прожили этот период вместе. И я могу понять причины, которые привели её туда, где она сейчас стоит. Но юность прошла отдельно. И многое, слишком многое заросло на заборе между нами, плотно так – не отдерёшь. Я кричу через забор, она меня слышит и порой кричит в ответ, но я её не вижу не знаю больше. И, конечно, лёгкий сплин наполняет душу в часы, когда рука по привычке тянется набрать знакомый до боли номер и поговорить по душам обо всём, что тебя беспокоит. Ведь годами мы приучали себя к этому режиму – и как же непросто вдруг отучиться от этого.

Спустя несколько лет после нашего расставания я решила наведаться к моему другу в гости. Посмотреть, как она живёт, вспомнить былое, посмеяться над уже знакомыми детскими шутками и в который раз поверить, что всё ещё можно вернуть.

Она снимала квартиру неподалёку от Садового кольца. Высоко, на пятнадцатом этаже свила гнездо и поселилась в нём со своим защитником, кормильцем, дабы любить каждый день и каждый день быть любимой. Никогда, признаться, и никого кроме неё, я не видела в такой психологической устроенности, уверенности в завтрашнем дне. Будто всё, что происходит в её жизни, не то чтобы не идёт вразрез с планами, а наоборот, всячески подтверждает их обоснованность. Передо мной предстал взрослый человек, который знает, чего хочет, удовлетворён этим и готов создать настоящую семью. Мне было не по себе. Я оказалась полной противоположностью – постоянный поиск, вот что было мне близко. Одиночество, вот кто жил со мной в квартире. Но при этом я не могу сказать, что была несчастна, напротив.

Я помню наш разговор, тогда мы учились в старшей школе. Мы говорили о будущих мужьях. Тогда мой друг сказал мне: не дай бог, мои отношения будут копией отношений моих родителей. Если так случится, найди деньги, бери меня в охапку и увози куда подальше. И вот спустя пять лет передо мной оказались её родители, только моложе. Я смотрела на неё и думала – ведь она счастлива находиться здесь, жить такой жизнью, проецирующей жизнь отца и мамы. Я нащупала в карманах пустоту – денег не было. Мне не на что было увозить моего друга, некуда и незачем. Всё изменилось, а натура осталась прежней. Сейчас мы сидим друг напротив друга и чувствуем эти пять лет, проведённые по отдельности, мы не можем теперь вот так запросто начать разговор на любую тему. Но я точно знаю, раз она живёт сейчас так, как и предполагалось ею самой в отроческие годы, значит, мы могли бы вновь узнать друг друга получше и подружиться. Проблема лишь в одном. В нашем бессилии перед пятью годами, в бессилии перед временем. Я слишком долго жила без неё, а она – без меня. И встретившись один раз, мы не сможем наверстать пройденное и не сможем отпустить прошлое, мы можем просто нелепо посидеть на диванчике, отведать еды, заказанной на дом из итальянского ресторана, и пообещать друг другу периодически звонить.

Что-то заканчивается. Дружба не исключение. Она может подойти к концу в данный момент, но всё, в чём она жила раньше, всё ещё существует, и нужно быть за это благодарным.

Сейчас рядом со мной её нет. А меня – рядом с ней. Но я о ней знаю и её немного знаю. А разве это мало – знать и порой вспоминать о хорошем человеке?

О россыпи драгоценных камней

Необязательно гоняться за заветной голубой коробочкой[5]5
  Фирменный цвет упаковки Tiffany & Со.


[Закрыть], обмотанной бережно широкой атласной лентой цвета самого неба, чтобы увидеть сверкающие драгоценности. Порой символы, замена может дать большее, нежели сам предмет, о котором вы мечтали. Стоит лишь открыть глаза шире и прочистить уши, тогда оказывается, что эти камни повсюду – только руку протягивай, чтобы дотронуться.

Вечером перед сном можно включить одно увлекательнейшее произведение – «Музыкальная табакерка» Лядова[6]6
  «Музыкальная табакерка» – фортепианная миниатюра А. Лядова, русского композитора (1855-1914).


[Закрыть]. Многие критики (среди которых Стасов, Кюи) сравнивали фортепианные пьесы композитора с небольшими изумрудами, рубинами, даже алмазами. Только представьте – ваши уши целые три минуты украшают драгоценные камни, переливающиеся всеми цветами радуги на свету. Это так невинно, по-детски, тепло. И ведь вы можете заводить эту шкатулку вновь и вновь. И каждый раз, как будто в первый, наслаждаться завораживающим блеском, точно вы перенеслись на двадцать лет назад и оказались перед витриной магазина купцов Елисеевых. Вы пробуете жареный каштан, пьёте сладкий и такой щекочущий нос лимонад, и мысли ваши полностью заняты покупкой новой машинки или куколки, но не сейчас. В данный момент вы всецело погружены в фантастический мир картины, упрятанной под стекло – там медленно движутся кудрявые ангелочки, крутятся поварята с подносами, полными бархатных пирожных с воздушными взбитыми сливками. Ваши глаза раскрываются всё больше и весь мир позади отделяется от вас, он становится ненужным и блеклым. Это сравнимо лишь с «табакеркой» Лядова.

А потом утром, когда вы ещё так свежи, бодры и не успели разочароваться в новом дне, здорово позволить себе полюбить тембр русских народных гуслей. А лучше всего послушать целый дуэт – вот так россыпь янтаря. Они тебя окружают отовсюду – диву даёшься, как же такое возможно? Неужели вся эта драгоценная красота рождается просто так, сейчас, в одно обыкновенное твоё утро.

Может случиться и так, что ноги заведут вас к французскому товарищу – мастеру дикого цвета[7]7
  Дикий цвет – имеется в виду фовизм, направление в живописи XX века.


[Закрыть] – Матиссу. И колорит его красокослепит вас. Только у него так много синего, так много красного, так много жёлтого. Всего в изобилии, и такого яркого, пьянящего. То ты нечаянно садишься рядом с девушкой в красной комнате, то танцуешь в головокружительном хороводе с удальцами без лиц, то вдруг решаешь напиться вдоволь арабского кофе – вот и на голову даже тюрбан белый повязал! И каждый раз тебя окружает россыпь. Россыпь камней.

И надо же наткнуться на настоящую жемчужину, о которой ещё Репин восторженно писал в своих воспоминаниях – та самая луна Куинджи, что днём и ночью, в горе и радости светит, как может, указывая дорогу заблудившемуся путнику. Одна крупная жемчужина, стоящая целую горсть осязаемых в руке.

Но вот вы вернулись после долгой дурманящей прогулки по городу домой. И захотелось вам выпить чашечку горячего сладкого чая. И рука потянулась на верхнюю полку, чтобы достать банку с липовым мёдом. Какая жалость – вы неловки в своих движениях, мёд падает на пол и в мгновение ока разливается в поисках остановки. Люстра светит ярко – ведь сумерки уже успели сгуститься. И вот это лакомство переливается, как настоящий драгоценный камень, только жидкий и приятно пахнущий. Как много камней – целая река.

И вновь наступает вечер. И вновь брезжит надеждой утро нового дня. Только всё уже иное – богатое, в россыпи драгоценных камней.

Об одной очаровательной пьянице

Ей тогда было двадцать три – самый разгар молодости, безумного кутежа. В ней каждый день переливалась, пульсировала, отбивала порой неровный ритм молдавская кровь, взращённая на домашнем красном вине. Высокая светловолосая девушка, любившая прятать свой естественный цвет под жгуче-чёрной краской, чернее ночи, как она любила говорить. Всегда ровные, подчёркнутые карандашом брови с изгибом, тонкие губы и немного лишнего веса, который её всегда беспокоил, но она не могла на это повлиять – вот уже четыре года ей приходилось жить с больной щитовидной железой. С восемнадцати эта девушка работала в общепите администратором и в связи с такой работой и привычкой выпивать хорошее вино тёплыми кишинёвскими ночами она, сама того не понимая, пристрастилась к алкоголю. Говорила она о своём недуге красиво, надменно, будто всё у неё под контролем, это мы, простые смертные, ничего не понимаем. Проблемы нет – она у нас в голове. Ничего лишнего себе не позволяет, безумства не совершает, просто за работой ближе к вечеру её бокал никогда не остаётся пустым – и потому у неё так много друзей со всех точек земного шара. С другой стороны, как можно оставаться трезвой, когда вокруг тебя люди напиваются и переходят в другой мир. Как ты поймёшь, что им нужно, если хотя бы не приоткроешь ту же самую дверь…

Она не курила – меня это всегда поражало. Много раз я видела, как её под белы ручки увозил на машине молодой человек – бармен по профессии, много раз слышала крепкие бранные словечки – пусть и по делу, но всё же…

– Ненавижу, когда от девушки пахнет, как от пепельницы. Ходячие пепельницы, понимаешь? – её всю передёргивало на этих словах. – Волосы должны пахнуть цветами, карамелькой. А вообще, ты такая замечательная. Я тебя очень люблю.

Так заканчивались наши беседы. Она всегда признавалась мне в любви и искренно накидывала кучу приятных комплиментов. С ней можно было говорить о неудачах в личной жизни, ибо она оставалась на моей стороне, с ней можно было грустить, так как казалось, что она понимает твою грусть и переживает её с тобой сейчас. Эта тихая грусть, когда ничего не нужно говорить, только сидеть у барной стойки, завернувшись по уши в тёплый плед и держась одной рукой за ножку бокала, покручивая её. Такое состояние в Японии называют бокетто. Смотришь вдаль и ничего не делаешь, только пытаешься удержать бессмысленный момент и наполнить его лёгким опьянением, искусственным весельем, одновременно тоской.

Мы не виделись полгода. А потом всё же договорились сходить в её любимое место, поговорить обо всём.

И это оказалось воскресеньем – днём перед сдачей моей не готовой курсовой по психологии. Ночью я собиралась наверстать упущенное и напечатать всё, что нужно. Но тут звонок – и я вижу дорогое моей памяти имя и говорю себе: эта встреча стоит того, чтобы забыть о делах.

Я ждала её у станции метро сорок минут. Наконец моя подруга показалась. Она шла медленно, шатаясь. Я думала, давление, оказалось, лишняя бутылка пива.

– У меня только час, родная, – мы обнялись.

– Да ты что… Пойдём в супермаркет тогда, купим бутылочку, разопьём на набережной, – и она активно зашагала по направлению к магазину на Маяковской.

– Постой, я не пью и не собираюсь сегодня, – я сильно потянула её за рукав пальто.

– В смысле? А зачем мы тогда встретились? – она на самом деле удивилась.

– Затем, что я соскучилась. Правда.

Она достала пачку сигарет и закурила.

– Представляешь, – она подняла вверх сигарету. – Вот так обстоят мои дела теперь… Постой, а завтра разве не выходной день?

– Сегодня воскресенье, дорогая, – я взяла её под руку – уж больно неустойчиво её ноги касались земли.

– Да ты что… У меня ведь завтра собеседование.

– Где?

– В хорошем месте. Но знаешь, какая там форма – спортивный серый костюм, – она закрыла глаза, выпуская медленно дым из лёгких. – Пойдём к моим друзьям.

Я посмотрела на часы – они говорили мне – осталось полчаса.

– Пойдём.

– У меня и Паши проблемы. Мы не живём больше вместе – он переехал к родителям. Говорит, что любит, но будущего со мной не видит. Ох, Даш, уеду в Сочи. Вот брошу всё и уеду завтра.

– Я приду на вокзал.

– Что, проводишь? – она достала вторую. – Вот так, всё делаешь для человека, всю себя отдаёшь без остатка, что ещё нужно? Это дико, дико больно. Просто меня взяли и расколотили как следует за каждый миг счастья.

– И давно ты куришь?

– Как переехал – три месяца.

Её молодой человек был всегда рядом, он следил за ней, как мог, часто приходил к ней на работу, развозил везде, переживал тяжёлые дни в больнице, дурные скачки веса и поездки в Барселону. Он на самом деле любил её. Но потом она случайно поломала ногу и ей пришлось полгода лежать в кровати с гипсом, без работы, но с бутылкой наготове.

Мы подошли к бару – внутри свет не горел. Я спустилась к дверям, на которых висел листик: «Дорогие друзья, мы уехали на фестиваль в Амстердам, скоро увидимся».

– Что там? – она сильно щурилась.

– Стаф в Голландии.

Я думала, она сейчас заплачет.

– Пойдём к Паше в бар.

– Дорогая, у меня нет времени, давай я тебя доведу и пойду домой.

– Невыносимая ты. Паша строго настрого запретил мне появляться в его смену. Он не хочет со мной говорить.

– Зачем тогда мы идём туда?

– Затем, что я хочу. Я не наговорилась. Это рядом.

Мы еле перешли дорогу и наконец оказались в баре, где одиноко блуждали за стойкой бармены. Паша сразу увидел свою любовь. Он слова не сказал, продолжая наливать сердито в бокалы какую-то очередную дрянь.

– Я хочу вина, – она присела на стульчик, не снимая пальто и огромный шарф.

– Я тебе не налью, – он старался не встречаться с ней глазами.

– Почему? Я заплачу, – мой друг продолжала испытывать самого дорогого человека в её жизни, будто не веря, что ею можно сильно дорожить.

– У тебя нет денег на это, – он закупорил бутылку.

– Денис, налей мне, пожалуйста, – она обратилась к его другу. Тот посмотрел на Пашу озадаченно, но, видимо, не такими и хорошими друзьями они были. Через минуту перед ней стояло вино.

– Спасибо, – она отхлебнула. – Мы можем поговорить?

– Я тебе сказал не приходить сюда? Просил не пить больше?

Сначала я интерпретировала его слова фальшиво – мне показалось, он был в ярости, но нет, он просто дико устал душой. Он её обожал, но она его не слышала, или боялась услышать, или была не состоянии… Он просил не пить, он просил не приходить, а она обезумела и стала всё делать с двойной силой и вдобавок курить. Вот таким предстал передо мной бедный Паша, мужчина, беспокоящийся о своей женщине, но не способный утихомирить её пагубную страсть.

– Ясно. Даша, идём на террасу, – она встала и пошла недовольно внутрь бара с бокалом в руке. И я, как ненужный довесок, поплелась вслед за ней, не понимая больше, зачем я здесь нахожусь.

Я убеждала себя в том, что это не банальная прокрастинация, а беспокойство за подругу. Ведь он мог в конце концов послать её, и она бы пошла в следующий бар, и кто знает, дошла бы. Представляя в голове ужасные картины, я не могла позволить себе оставить её здесь. Паша был здесь, но в её пространстве сейчас его не было – вот в чём вся ирония.

У меня слезились глаза от дыма, плечо сильно тянуло, откуда-то надувало в шею. Мне было прохладно – хотелось домой. Терраса оказалось площадкой три на три, обвитой плющом и обклеенной стикерами от жвачки. Мы сели, вспомнили Сочи. Пришёл Паша. Мне подумалось, будет лучше оставить двоих наедине, я ушла, поймав на себе неприветственный взгляд молодого человека.

В зале меня никто не ждал – пришлось штудировать долго неинтересное меню и терпеть надоедливого парня, который очень верил в себя и очень хотел познакомиться с кем-нибудь. Теперь жертвой стала я. Две подруги-армянки кивком головы показали на меня – мол, иди, она тебя ждёт, попробуй.

– Это ваше богатство? – я показала на рыжую голову пальцем – где мои манеры?

А их это забавляло. Они пожали плечами – мы тут ни при чём.

– С вами можно познакомиться?

– Нет, определённо нет.

– А зачем ты сидишь здесь тогда?

Чертовски хороший вопрос.

– А она с нами, – отозвалась одна из подруг. – Не похоже? Мы сёстры, – она говорила с вызовом.

Я отложила меню и втянулась в происходящую сценку.

– И ты сидишь между нами, уйди. Нас троих не устраивает твоё присутствие здесь, ты адекватный?

– А почему я должен пересаживаться? Я не хочу и не буду.

По мужчине всегда понятно – можно ли им крутить. Этим было возможно. Армянки развлекались как могли. И ведь добились того, что охранники попросили его покинуть помещение. Кто были те тёмные девушки? Они в мгновение ока исчезли из бара. Зато мимо меня прошла знакомая сладкая парочка – она решила поговорить у входа в бар. Я вышла.

– Дорогая, давай закажем такси, и ты поедешь домой.

– Иди обратно.

– Нет, мы закажем такси хотя бы потому, что это был один не из самых лучших вечеров в моей жизни. – Я говорила так строго, как могла, и она вдруг поверила. Пока момент показался, его надо ловить. И Паша подыграл мне.

– Это самый последний наш шанс с тобой поговорить.

– А деньги?

– Я заплачу, пойдём внутрь.

Я подошла к стойке, заказала такси, разменяла тысячу и села на пуфик рядом с моей подругой.

– Прости меня. Я не хотела.

Часы показывали почти два тридцать. Нужно было спешить – иначе мосты разведутся.

Я усадила её в такси, Паша не сказал мне ни слова. Я заплатила за машину, попросила водителя, гостя из Средней Азии, никуда не сворачивать и захлопнула дверь. И оказалась одна посередине ночи. По тёмным улицам мимо хостелов, кафе и книжных магазинов я гордо шла и шла, переживая внутри своё невыносимое в такие минуты одиночество. Я думала, ведь ничего не изменится, мои деньги ушли в пустоту, и я иду в пустоту.

Нет, моё время и деньги перевоплотились в терпение Павла, который на следующий день переехал к молдаванке. Они вновь стали жить вместе. Она бросила курить и похудела. Она не поехала в Сочи и устроилась на работу, где форма – не спортивный костюм, а красивые джемперы. Мы с ней больше не общались, только лайкали друг другу фото в инстаграме – современная форма вежливости.

Я была поводом напиться и встретиться с Пашей. Я оказалась случайным клеем в их отношениях. Я не пила и потеряла шестьсот рублей. Меня никто не просил, я всё сама. И это чертовски грустно. Это и есть опасное одиночество, когда ты погружаешься в такие глубины, где тебе хочется остаться и смотреть на всё уже другими глазами, понимающими многое, недоверчивыми, изучающими, скрытными и не всегда добрыми.