Текст книги "Иглы в воде"

Анис

(ДВОЕ ОБЪЕДИНИЛИСЬ В НЕСКОЛЬКО КАПЕЛЬ)

Прежде чем эта пара показалась мне настойкой, я знала её несколько секунд.

Ночь. Приёмный покой. Сижу на скамье я и одна студентка из Горного университета с подозрением на аппендицит. Разговариваем о жизни. Стрелки настенных часов показывают четыре часа утра. В углу за всем, что творится в больнице, наблюдает старичок, работающий здесь охранником. Он еле держится, кажется, сейчас упадёт. Глаза его ничего нам не открывают, скорее, пребывают в полной власти пустоты и безысходности.

В наш покой врывается пара. Она кричит, будто кто-то её режет, он смеётся, но продолжает катить свою даму внутрь больницы. У пострадавшей вылетел в левом бедре штифт – ей больно, она не может шагу сделать.

Оба пьяны. Женщина чуть больше и не старается ничего скрывать. Сёстры, проходящие мимо, чертыхаются: какого лешего так поздно к ним заявляются бомжи?

Я присмотрелась. Опухшие, грязные, точно сделаны из коричневого цвета, они издавали какие-то звуки. И всё же он был моложе и чище.

– Остался час, Вика! Час – и мне нужно будет вставать и идти на работу. Ты знала, что сегодня будет трудный день, ну кто просил тебя так здороваться с братом, кто? – вдруг мужчина резко повернулся в мою сторону и осоловевшими глазами уставился в мои. – Представьте, это они так в разгар ночи решили поприветствовать друг друга! – он ухмыльнулся не без тени сожаления.

– Скотина ты, Вова, порядочная.

– Да? А ещё кто? – он закрыл глаза и опустил голову. – Я ведь дождусь врачей и уйду, правда, уйду.

– Да вали сейчас, скотина, вали. Что же ты сидишь! – женщина попыталась встать с каталки, но ничего не получалось – бедро тут же давало о себе знать, и она ненадолго успокаивалась. В её взгляде читалась водка. Много водки.

– Бросок так бросок, – он вновь удручённо покачал головой. – Как вы мне надоели.

Она подъехала на каталке вплотную к своему мужчине.

– Что приехала?

– Захотела и приехала. Я ведь тебя убью, – она резко замахнулась и тут же опустила руку.

– Ну попробуй, – ему было сорок, ей все пятьдесят.

– И попробую, – Виктория заливалась смехом на весь покой. – Ты скотина, ты меня не любишь.

– Не люблю, – он вновь сделал вид, что спит.

– А я знала, знала… Пусть будет проклят тот день, когда я встретила тебя, – женщина посмотрела на меня не пронзительно, но с готовностью чем-то поделиться.

– Полгода назад, летом встретились – и всё, не можем расстаться, – Владимир тоже принялся смеяться.

Они посмотрели друг на друга с нежностью.

Полагаю, ей доставалось неплохо и от любовника, и от младшего брата, но она не переставала пить.

– Вот приехала ты с командировки – человек человеком, а сейчас! Страшно смотреть на тебя.

– Так и не смотри, – она вновь захохотала во весь свой хриплый голос, точно старая ведьма. Тощая, кто знал, в чём теплилась её душа…

– Не ругайтесь! – промолвила не без доброй улыбки я. Мы со студенткой Горного переглянулись.

Женщине понравился сей призыв, она чувствовала себя царицей, ей хотелось слезть с этих несчастных носилок на колёсиках, но всё никак не удавалось.

Показался травматолог.

– Это за тобой, – мужчина понизил голос.

– Хочешь, чтобы мне больно сделали?

– Хочу, чтобы тебя здесь оставили на недельку, хотя бы на сутки. Семья хоть отдохнёт.

Он говорил много и грубо, но в глазах обоих не проходила настоящая нежность. Я устроилась поудобнее – всё происходящее благодаря поздней ночи казалось театром. Передо мной разыгрывали банальную пьесу, но я верила, и не потому что хотелось, а потому что не могла не верить, столь талантливо подошли к своей работе немолодые актеры.

Её не без усилий увезли. Последними скрылись в комнате её чёрные носочки. Оттуда исходило:

– Мне больно, больно. Оставьте, прекратите.

Владимир никуда не собирался уходить, он захотел курить – ему было на самом деле тяжело слышать стенания своей женщины. Он обратился к охраннику за зажигалкой. Тот отдал её всё с тем же безмятежным, почти сумасшедшим видом.

Владимир вышел из больницы. Он курил долго.

Виктория стонала, но через некоторое время умолкла. Видно, её вылечили.

Мужчина вернулся.

Меня вызвали на рентген, и я с сожалением оставила всех обитать в пространстве без себя.

Через час мы встретились вновь. У бедняги брали кровь из пальца. Сестра была крайне недовольна поведением бомжа. Она материлась, чтобы привести пострадавшую в чувство.

– У тебя хоть есть семья?

– Есть. Дочка.

– Будет как ты.

– Нет, она другая.

Вот и всё. В этом слове содержался смысл всей её жизни и жизни других людей. Оно было произнесено с достоинством, с переизбытком веры. В продолжении себя она видела нечто хорошее.

– Ой, и что же ты с ней делаешь вместе?

– Учу писать красивым почерком. Она потрясающе пишет. Правду говорю.

Больше она не хохотала. Не потому что ребёнок заставил её прийти в себя, нет, но это её дочь всколыхнула в ней приятные воспоминания, дающие надежду, что и она в своём возрасте ещё не всё сделала, она не конченая. Это не конец. Будет ещё много таких ночей, когда она приедет в больницу на скорой с разными переломами – это её образ жизни. Но дочь станет другой. Она красиво пишет, значит, есть надежда, что и жить будет красивее.

Владимир вернулся. Ему не понравилось, что какая-то медсестра ругается матом на его женщину, он еле сдерживался, но некуда было деваться.

Я представила себе типичную петербургскую коммуналку на грани полнейшей нищеты. Сегодня они вернутся туда и опять начнут колотить друг друга, но красной линией всё равно будет проходить слово ЧЕЛОВЕК, а вместе с тем и любовь, и нежность, и страдание, и ревность.

Их мир, их жизни. Но что удивительно – они умеют любить и нуждаться друг в друге, пусть и не без примеси дешёвой водки.

Наверное, скажу ужасную вещь – и всё же. Я бы с огромным удовольствием встречалась с этой парой раз в месяц в приёмном покое и узнавала о новых переломах одной из сотни тысяч маргиналов. Зачем? Чтобы не забывать о любви.

Малиновая

Миша был обычным официантом. Он работал раз в два дня в одном из небольших, но уютных баров в Петербурге.

К тому моменту, когда он показался мне настойкой, мы знали друг друга полтора месяца.

Невысокий, с шевелюрой, склонной к тридцати пяти покинуть голову хозяина, среднего телосложения. На лице была щетина, готовая вот-вот превратиться в бороду. Она не являлась украшением, скорее использовалась для придачи мужественности внешнему виду. Карий глаз – хитрый. Лоб средний. Руки маленькие, пальцы женские – порой удивляешься, как они могли такими вырасти? Тело будто принадлежало подростку, а голова – зрелому мужчине.

Вот уже месяц Миша не пил: ни дома, ни на работе. Всё, что он мог позволить себе в перерывах, – стакан ромашкового чая.

Он стоял на месте бармена и вёл со мной активную беседу. В заведении никого не было – мы могли себе позволить расслабиться.

Миша сделал глоток и причмокнул.

– Месяц.

– Поздравляю тебя, – я старалась приободрить своего хорошего знакомого.

Он кивнул головой, глаза бессмысленно смотрели на телевизор – там показывали какой-то хоккейный матч.

– Приходится пить это! – официант поднял стакан.

Миша спокойно дышал. Было видно, как он это делает. Подобное случается не часто – мы не замечаем, как поглощают воздух люди вокруг нас, если только они не вкладывают в это много смысла. Так как моему знакомому делать было решительно нечего, он отдавал всего себя дыхательному процессу и чаю. Я проникалась уважением к его занятию.

Миша посмотрел в окно, что находилось за мной – он ждал посетителей, но никого не было видно.

– Сегодня пятница или что? Не могу понять.

– Как ты в общем?

– Хорошо, – он понизил голос. – Хорошо. Мне ведь большего не нужно.

– Точно, тебя же спартанцем зовут.

Официант грустно улыбнулся, он походил на мима.

– Я наконец заселился в ту комнату, которую хотел. Она чистенькая и посередине лежит только матрас – и-де-аль-но!

– Замечательно, Мишенька, – мне хотелось разговорить собеседника.

– Вчера открыл для себя неплохую библиотеку. Целый день сидел, читал.

– Что читал?

– Бодлера.

Я удивилась и не успела сдержать свою эмоцию.

– Думала, «Цветы зла»[2]2
  Цветы зла» – сборник стихотворений Шарля Бодлера, французского поэта (1821-1867).


[Закрыть] для меня пустой звук? – он ещё глотнул чая. – Нет, не пустой, больше того скажу, мне всё это понятно, – Миша взял дыхание. – Я ведь в прошлом наркоман.

В зале нас было двое. Мы говорили громко.

– Наркоман? – переспросила я.

– Такой засранец, – Миша махнул рукой. – Много людей страдало в моём родном городе.

– А откуда ты?

– Старый Оскол. Там у меня была жена. Гражданская. Прожили вместе три года, а потом она сказала – всё, не могу так, и я ушёл из дому к бабушке. Три дня отходил. Ел много, пил много и вдруг решил автостопом поехать в тот город, где всё кишит наркотиками.

Миша продолжал наблюдать за шайбой. Бровки грустно изогнулись – видно, близких вспомнил.

– Говорят, хочешь побороть пьянство – окружи себя алкоголем.

– Значит, у тебя потрясающая сила воли.

– Не знаю. Ничего я не знаю, – он пожал плечами и сложил руки на груди, глаза все так и ходили из одного угла телевизора в другой. – Автостоп – крутая вещь. Все книги, в которых об этом написано, правильные. У меня подобный опыт случился однажды, но я бы повторил.

– А здесь, что ты делаешь здесь? – я же, напротив, была сконцентрирована целиком и полностью на знакомом.

– Людям помогаю.

– Как, интересно?

– Всячески, – наконец он посмотрел прямо на меня. – Тебе правда хочется знать?

– Очень! – тут же выпалила я.

– Кормлю маргиналов. Сам был в такой жизненной ситуации, и потому совесть не даёт пройти мимо. На днях вот куртку отдал человеку который страдал от холода дольше, чем я. Всё, что мне нужно – мои берцы. В них – хоть на другой континент езжай.

– А что ещё делаешь?

– Разве этого мало? Я здесь жить начал. Как по мне, отдавать то немногое, что у меня есть, другим, – отличное занятие на досуге.

Он допил чай.

– Мне люди для общения не нужны. Книги заменят любого человека. На той неделе я был в опасности – так одиноко стало. Ну и что ты думаешь? Я взял парочку романов, пошёл в общий туалет, заперся там, всю ночь читал – и помогло.

– Как же соседи? В туалет не просились?

– Если бы просились, я бы уступил, а потом опять принялся бы за своё, но тогда у всех всё складывалось хорошо – все спали.

Из подсобки вышел бармен – закончился перекур, он вернулся. На плечи была накинута толстовка, он жадно перечитывал сообщение очередной своей любовницы. Их одновременно существовало пять при официальной девушке.

– Сейчас приедет маленькая, – бросил он и выжидательно уставился на Мишу. На его физиономии светилась поганая улыбка.

Мой официант отреагировал – стал нервно гладить бороду.

– Ну и пусть.

– Ничего страшного ведь, да?

– А что тут страшного? Мне всё равно.

Бармен не унимался.

– Тебе после того раза неприятно стало?

Я слушала сей диалог, и всё моё уважение к парню в толстовке рассеивалось.

– Делай что хочешь.

– Кто такая маленькая?

– Лошадь из общей конюшни, – бармен хотел звучать шикарно. – Уже на подходе, – и вновь скрылся в подсобке.

Миша казался озадаченным и продолжал гладить бороду и тупо смотреть на пустой стакан.

– Вы были вместе когда-то?

– Мы дружили, не более того. Я слишком хорошо к ней относился. Она чрезвычайно красивая. О таких говорят – эффектная. Но мне было достаточно всего. А она клюнула на… – парень махнул рукой в сторону скрывшегося бармена. – Не знаю, все на него липнут. Буквально все. Ты знаешь, он мой друг, но эту его черту я дико ненавижу. Мы говорили откровенно, я спрашивал – зачем ему всё это, все они? Почему бы не остановиться? И знаешь, что он мне ответил?

– Пока всех не перетрахает – не остановится?

Миша задорно улыбнулся.

– Именно. Понимаешь, он говнюк и ему нравится смаковать женщин.

– Не переживай сильно. Если она сама захотела так, то пусть будет так.

– Понимаю. Мне просто неприятно.

Он взял в руки свой телефон и подошёл ближе ко мне, локти устроились на стойке.

– Единственная, кто важна мне, живёт сейчас в Старом Осколе.

– Твоя бывшая жена? – наивно предположила я.

Миша рассмеялся.

– Нет, как раз там я был таким же говнюком. Другая. Но мы не списывались два года как.

– Так напиши, если хочешь!

– Что же я ей скажу?

– Что хочешь.

– Спрошу, как дела, – он приободрился.

– Например.

В мгновение лицо моего собеседника преобразилось – Миша походил на школьника. При мне официант переписывался с той девушкой минут сорок. Он не давал уйти, считал – я талисман. Я подыгрывала, отбирала телефон.

– Боже, прекрати! Как ты себя ведёшь!!! – только сейчас заметила, как трясётся его тело. – Ты же весь дрожишь!

– Пойду покурю, только ты никуда не уходи, – он, не понимая, что происходит вокруг, скрылся из виду.

В зале осталась я одна. Хоккейный матч продолжался. Я следила за шайбой. Мне было всё равно, кто выиграет, просто сейчас казалось – эта игра – все, что мне нужно на данный момент. Мне на самом деле так казалось.

Захотелось задать себе честный вопрос – так зачем же я сюда прихожу?

Я не искала личного счастья в стенах бара, скорее, все пыталась понять, люблю ли людей. В зависимости от того, кто появлялся из подсобки, настроение либо поднималось, либо резко падало. Человек, стоящий передо мной, говорил и говорил, часто буквально изливал душу. Я слушала, наполнялась новым содержанием, оно влияло на меня – из бара я уже не могла выйти прежней.

Показались двое. Они неспешно занимали рабочее место.

– Что-нибудь хочешь? – поинтересовался бармен.

Я отрицательно мотнула головой.

– Дай хоть воды налью.

– Значит, ты не гедонист?

– Нет, – Миша улыбнулся.

– Простите, конечно, а кто такой гедонист? Кстати (бармен резко повернулся ко мне) звучит так же, как и слово лапидарный на прошлой неделе: словно пощёчина. Слева – гедонист, справа – лапидарный.

– Тот, кто делает всё ради удовольствия, – отозвался Миша.

– И ты хочешь сказать, что ты не гедонист.

– Именно так и говорю вовсю, – официант медленно поглаживал бороду.

– Но матрас у тебя в комнате есть, да и сама комната имеется. Зачем же ты искал вариант получше, нет? Не так?

Мне поставили стакан воды.

– Это другое.

– Ну объясни.

– Скажем, это база, мне нужен матрас для жизни, а не для удовольствия.

– Извини, но когда ты спишь, тебе приятно, удобно – это ли не гедонизм?

– Отстань, – Миша рассердился.

Я представила, как сегодня он возвращается в коммуналку и выбрасывает матрас.

– Ну а подстригся ты зачем? Не для себя любимого?

– О вас забочусь – не хочу расстраивать, – буркнул Миша.

– В той или иной мере все мы гедонисты.

– Если бы я таковым был, остался бы в Осколе.

А я гедонист? Да.

Мне нравится себя такой ощущать? Вполне.

Всю свою жизнь не отказывала себе в сладком. Моя кровь – поток молочного шоколада, тело – сплошной бисквит. Так как я состою из сладкого, мне постоянно нужна подпитка, мой наркотик, и я активно его ищу. Сегодня бар не мог дать мне большего.

Я встала.

– Спасибо, друзья. До скорого.

Черешня

Четыре часа утра. Двое стоят на улице перед входом в бар. Он курит. Она переминается с ноги на ногу – холодно. Напротив них – Спас-на-Крови, повсюду снежинки. Их место было подсвечено фонарём, свисающим с козырька крыльца. Тускло, но разглядеть лица друг друга можно было, и даже уловить детали некоторых черт.

Вчера на улицу выскочила сумасшедшая голая весна – её ждали, но она оказалась не готова, и когда кто-то донёс на такую шалость, девушка скрылась со сцены, и вернулась представительная зима, успевшая доконать даже детей.

Вчера всё растаяло, ночью всё сковало льдом, а сейчас мягким снегом природа запорошивала все опасности, создавая иллюзию спокойствия, и даже больше того скажу – блаженства. Пару раз девушка поскользнулась и чуть не стукнулась бедром о припаркованную тут же машину. Он не пытался помочь ей, поддержать за локоть, нет. Изначально двое договорились, что девушка может не только стоять самостоятельно, но ещё и жить, и дышать, и говорить, и забывать многое, и её это устраивает.

Молодой человек был выше девушки. Несмотря на такой мороз, на нём болтались лишь толстовка и кожаная куртка, но он ни секунды не дрожал, наверное, и мысли такой не приходило на ум, ему было вполне комфортно.

В пабе незадолго до этого он достал из внутреннего кармана три пакета, разложил аккуратно перед собой на стойке. То был зелёный кошелёчек с фильтрами, маленький – с закрутками, и самый большой, кораллового цвета – с табаком.

– Черешня, – добавил он.

Точно хирург, молодой человек медленно, с особым вниманием, сдержанно занимался своей появляющейся на глазах сигаретой. Зажигалку мастерить не нужно было. В этом плане парень полагался на силу проверенного огня.

Взять немного табака, положить в нужной пропорции на бумагу, закрутить, лизнуть, не забыть про фильтр – и вот, наслаждение на следующую минуту готово. Как много он жил, ведь несколько понятых минут, пропущенных через самое твоё – это роскошь.

Выйдя на улицу, он сразу же закурил.

В этот раз, когда она увидела героя, девушка почувствовала в себе неожиданный прилив сочувственной нежности. Хотелось обнять человека, согреть своим теплом, залечить все открытые раны, которые на глазах кровоточили.

Он шатаясь дошёл до стула, плюхнулся на него и попросил виски. Человек, обтекающий с ног до головы кровью, пытался остановить её прижиганием. Встретил взглядом девушку и превратился в интересного субъекта. Глаза то становились по-детски счастливыми, то уходили внутрь вновь, и забывали, что они принадлежали человеку. Он боролся внутри себя, вёл непростой диалог на тему: что же делать со сложившимся состоянием души.

– Не пей больше, тебе нельзя, – попросила администратор.

Девушка, сидящая рядом, смотрела на него долго и внимательно, а потом он вдруг подал ей руку вверх ладонью. Такая большая лапа, от которой за несколько метров веяло черешневым табаком.

Она взяла её в обе руки и несильно сжала. Что за эффект. Казалось, его глаза вновь вышли наружу, он нашёлся и откликнулся:

– Спасибо.

– Мы можем не торопиться и посидеть вот так.

– Можем всю ночь пить грейпфрутовый сок и говорить о вечности.

– Вполне, – она сбавила свою громкость и наполнила глаза не то блеском, не то человеческой радостью.

Потом, она знала, её руки будут пахнуть некоторое время так же, и от табака станут сухими, но как здорово, что ощущение тепла останется ещё на какое-то время. Здорово жать руки тем, кто в этом нуждается, отдавая всю свою положительную энергию.

Перед ними поставили стакан с соком.

– Пей, – девушка подвинула к нему стакан.

Освещение также убавило свою громкость, и всё вокруг стало полупьяным, полутуманным, полусуществующим. Хотя на душе и в голове парня всегда было так, даже когда тело не знало алкогольной зависимости.

Что при памяти, что без неё – всё существовало абстрактно, на пятьдесят процентов – и то неизвестно.

Он вновь посмотрел на девушку с благодарностью и сжал её руки второй ладонью.

Песня. Оказалось, обе любили её. И в нужный момент (девушка знала, о чём говорила, она сама переживала подобное неоднократно на протяжении жизни) наступало ощущение глобального освобождения от своих собственных пут в момент взятия того или иного звука, в основном на припеве. Она видела, как сосед закрыл глаза, слабо улыбнулся, потом вновь их открыл. Она бы также сделала, будучи обезоружена, т. е. пьяна.

– Растворяешься, да?

Он молча махнул головой. Руки продолжали находиться в руках.

– Абсолютный минор, – молодой человек наигрывал, чуть прикасаясь к тыльной стороне ладони девушки, несколько терций.

– Год альбома?

– 2017.

В момент, когда наступила кульминация композиции, она почувствовала, что физическое состояние молодого человека передаётся в правую часть её тела – идут полком мурашки, снизу – вверх, сверху – вниз. На самом деле руки смогли передать ток, и всё её существо ощутило вдруг боль и волнение, почти панику маленького человечка, который блуждал в парне напротив, не блуждал, а бежал с закрытыми глазами. Правильное понимание жизни, отказ от некоторых удовольствий не смогли раскрыть ему глаза. Царапал глазные яблоки до боли. Занимался этим почти каждый день, и чем сильнее получалось, тем активнее просыпалось желание выпить больше, чем в прошлый раз.

А ответов не было, и где их искать, он понятия не имел, а тут вдруг эти крохотные нежные ладони, этот голос, говорящий периодически о соке – и ему перестало хотеться виски и бега. Он буквально сидел, пил сок и кайфовал. И говорил:

– Спасибо.

И вот они вышли из паба на перекур.

– Мне проще молчать, иначе придётся говорить абсолютную правду, а это больно, – девушка спрятала руки в карманы пуховика.

– Тебе хочется быть со мной честной? – затяжка.

Обычно её бесили люди в нетрезвом состоянии, так как они становились невыносимыми. Всё было в них «слишком». А тут – в самый раз. Земля обетованная выжжена, и потому не было смысла врать человеку который так много понимал.

– Да, очень.

Ему было тяжело переступать с ноги на ногу.

– Когда будем переходить дорогу, давай дождёмся последних секунд зелёного светофора и побежим.

– Это будет по-настоящему, да?

– Отличная пробежка. Стоит того, чтобы уйти отсюда.

– А на половине пути ты отдашь мне сумку, развернёшься молча и двинешься в своём направлении.

– Грубо.

– Но в стиле наших больных душ.

Затяжка. Впервые ей было интересно наблюдать не за тем, как дым выходит из человека, а как заходит внутрь и, кажется, остаётся там навечно, точно его оболочка была создана для дыма.

Он проводил её до дома. В тот раз они заговорили впервые. Романа не последовало, но у них был целый час сока, рук, кульминации и черешни. Смешно и нелепо говорить об этой встрече в контексте чувств. Правильно – рассмотреть столкновение двух вселенных, как двух совершенно свободных людей, решивших поделиться знакомой друг другу кондицией.

На следующее утро она поднесла руки к носу – пахло табаком, пахло черешней, ощущался человек.