Текст книги "Лёлька. Несколько глав из ненаписанной повести для детей и родителей"

Грабли

Есть такое выражение: «Наступить на грабли». Это когда человек делает что-нибудь не очень хорошее, или даже плохое, а потом из-за этого ему самому бывает плохо…

Лёлька была домашним ребёнком, но она успела побывать в детском саду. Почти три месяца, пока не пришёл приказ о новом назначении папы.

Первое, чем запомнился Лёльке детский сад – это запах. Запах свежевымытой посуды и свежесваренной молочной каши. Правда, Лёлька любила кашу жидкую и без масла, а в саду давали густую и с маслом. Но поскольку каша была манной, любимой, ей это прощалось. А вот молочный кисель Лёлька терпеть не могла и старалась избежать общения с ним. Удавалось не всегда.

Лёлька была общительна, и в детском саду ей нравилось. К тому же там можно было играть в разные игры, в которые нельзя играть одной. Особый восторг вызывала игра «Море волнуется – раз…». Танцуешь, кружишься – и вдруг «…Морская фигура, на месте замри!..» Замрёшь, стоишь – почти не дышишь. И не моргаешь. Самое трудное – не засмеяться. Рассмешить других было проще… На музыкальных занятиях Лёлька с огромным удовольствием пела хором «Мишка с куклой громко топают…», вместе с другими девочками старательно изображая куклу, которой «ой, как весело – ой, ой, ой». Само собой, мальчики были мишками.

Одного из «мишек» звали Толик. То ли он был младше других, то ли сам по себе такой от природы – маленький, тихий, молчаливый, он не очень охотно принимал участие в общих играх, предпочитая играть одному.

Однажды Толик пришёл в сад очень гордый. Причина его гордости выяснилась, когда собрались идти на прогулку. Дело было зимой. Лёлька одевалась уже самостоятельно, а потому быстрее других. В пальто, шапке, валенках (оставалось завязать сзади шарф, но этого она сама сделать не могла) Лёлька наблюдала за тем, как одеваются остальные, и первая заметила, что Толик достал из своего шкафчика… грабли. Это были новенькие, маленькие, игрушечные грабельки – но совсем как настоящие: с металлическими скрученными зубцами и деревянной некрашеной палкой-черенком. Лопатки и совочки были у всех, а вот грабельки… По правде говоря, грабли Лёлька видела впервые. То есть, да, на картинках-то видела, но наяву… Это было такое чудо, что просто глаз не оторвать!

– Дай поиграть! – Лёлька протянула руку к грабелькам.

– Не дам! – Толик нахмурил брови.

– Ну, дай! – Лёлька схватилась за черенок, но Толик сжал его крепче и не выпустил из рук.

– Нет!

Наверное, Толик ещё сам не наигрался новой игрушкой, но Лёльке вдруг стало обидно. Она наступила валенком на зубцы грабелек и стала тянуть черенок на себя.

– Отдай!.. – Толик схватился за черенок уже двумя руками, и в его голосе послышались слёзы. Лёлька не отпускала, только сильней придавила зубцы валенком. Толик рванул грабли на себя, и… в руках у него осталась только палка, вылетевшая из крепления. Толик заплакал. Он плакал так горько, как будто произошло самое большое несчастье в его жизни. Может быть, так оно и было. Лёльке стало безумно жалко и его, и грабельки, и себя. Чудо сломалось. И внутри Лёльки тоже как будто что-то сломалось. И вдруг с новой силой вспыхнула обида – на Толика, на себя – и почему-то на эти сломанные грабельки. Обида смешалась с жалостью, и эта смесь была ужасной и мучительной. Лёлька стояла, словно оцепенев, и даже не убрала ногу с грабелек. Подошедшая воспитательница что-то выговаривала Лёльке, но та её даже не слышала, глядя в пол и упрямо сжав губы, а из-под валенка виднелись остатки того, что совсем недавно было чудом…

– Отнесёшь домой, и пусть твой папа починит их, – воспитательница поставила обломки грабель в Лёлькин шкафчик и стала утешать Толика.

Все вышли на улицу. В этот раз Толик играл с ребятами, которые с весёлыми криками носились по снегу, а Лёлька была одна. Не потому, что никто не хотел с ней играть – просто она не могла быть со всеми, не могла никого видеть, и мысли, бродившие в её голове, никак нельзя было назвать радостными. Невозможно было думать об этом и невозможно не думать: невозможно было рассказать дома о том, что произошло в саду, невозможно было даже прикоснуться к этим грабелькам, а не то что принести их домой…

Вечером, уходя, Лёлька сделала вид, что забыла грабельки в шкафчике. Дома она ничего не сказала. Засыпая, Лёлька думала о том, как придёт завтра в детский сад, а грабельки целые, и стоят они в шкафчике Толика, и ничего не было, и всё у неё хорошо…

…Когда Лёлька открыла щкафчик, первое, что она увидела – обломки грабель. Она повесила пальто и запихнула их поглубже. А когда уходила – опять «забыла».

Никто не напоминал ей о грабельках; даже Толик, казалось, забыл о них. Но каждый раз, когда Лёлька приходила в сад, она видела их в своём шкафчике, а уходя – «забывала». Чувство вины глодало Лёльку, но что-то внутри не давало ей ни сознаться дома, ни попросить прощения у Толика. Так продолжалось целую вечность – почти неделю, пока не пришёл приказ, и они не уехали…

Так Лёлька впервые наступила на грабли.

Прости, Толик…

Рыбка

Лёлька вернулась в город, в котором родилась, и из которого её увезли в первый раз в двухмесячном возрасте. Теперь ей уже четыре года. Даже четыре с половиной – скоро Новый Год.

Папа учился в Академии, и вот уже полгода вся семья опять жила в Москве у дедушки с бабушкой в их большой, двадцатиметровой комнате. Их – в смысле дедушки с бабушкой, потому что в трёхкомнатной коммунальной квартире жили ещё две семьи. В коридоре спокойно могли разъехаться два трёхколёсных велосипеда – Лёлькин и соседа Костика; ванная комната была действительно комнатой, а в самой ванне, даже вытянувшись во весь рост, Лёлька не доставала до её торцов. Впрочем, года два назад в этой же ванне она могла, оттолкнувшись ногами, даже немного проплыть…

А комната была просто замечательной: когда-то в ней жило три или даже четыре семьи! А сейчас – всего шесть человек. В центре, под абажуром нежно-персикового цвета стоял круглый стол с венскими стульями вокруг (Лёлька не могла понять, почему венские, а не московские); справа и слева – дедушки-бабушкина кровать и папы-мамин диван, А ещё был буфет, на котором всегда стояла банка с кисло-сладкой водичкой, называвшейся «гриб», этажерка с книгами, комод с большим старым зеркалом в тёмной резной раме и ножная швейная машина. А у самой двери – шкаф для белья и одежды с огромным зеркалом – почти во всю высоту Лёлькиной старшей сестре Жене на ночь ставили раскладушку, а сама Лёлька спала у окна на сундучке. Это было чудное, самое лучшее место – сундучок был низкий, и комната со всем, что в ней находилось, выглядела необычно, снизу вверх. Стол, покрытый скатертью, становился похож на грот, а чугунная станина и решётчатая педаль швейной машины – на ограду сказочного королевского замка. В сам замок превращался возвышавшийся тёмной громадой буфет…

Новый год, тем не менее, приближался, и папа уже принёс небольшую искусственную ёлочку, которые только недавно появились в Москве. Уже из каких-то тайников был извлечён ящик с ёлочными игрушками, и Лёлька с замиранием сердца и тихим восторгом перебирала их, любуясь блеском и сиянием разноцветного зеркального стекла. Ей даже пообещали, что разрешат наряжать ёлку, и Лёлька ждала наступления долгожданного вечера, когда она наконец сможет заняться столь привлекательным и в то же время общественно весьма полезным делом.

…Рыбка была золотая, с блестящими красными плавничками и круглыми, тоже красными, глазками. Она была очень красивой и очень грустной. У рыбки был отбит хвостик, но она честно несла службу ёлочного украшения; только полхвостика у неё не золотилось, а белело ватой – чтобы никто не порезался об острый скол.

Лёлька любила эту рыбку – пожалуй, даже гораздо сильнее, чем другие игрушки: рыбка была серьёзно больна, а значит, ей, как всем, кто болеет, нужно было больше внимания и любви. И Лёлька не просто играла с ней – она гладила её, нежно и осторожно, чтобы не касаться разбитого хвостика – не потому, чтобы не порезаться, а чтобы не сделать больно рыбке; говорила какие-то ласковые, утешающие слова, укладывала её спать, завернув в свой носовой платок, и даже целовала в пучеглазую блестящую мордочку – как мама целовала перед сном саму Лёльку…

Наступал вечер. Мама пришла с работы, папа с учёбы; пришла из школы Женя и принесла голубую атласную шубку с опушкой из белоснежной ваты. На школьном утреннике она играла Снегурочку, и ей дали домой костюм, который надо было украсить блёстками. Блёсток не было, и Женя принесла две ёлочные игрушки – колокольчики, которые предполагалось разбить, а получившиеся блёстки наклеить на вату.

Колокольчики были новые, большие, блестящие: один сиреневато-розовый, а другой бирюзовый. Лёлька сразу представила, как красиво смотрелись бы они на ёлке, и эта картинка её так заворожила, что до неё не сразу дошло, о чём говорили взрослые. А говорили как раз о том, что колокольчики дали для ёлки – взамен на уже побитые игрушки, из которых надо сделать блёстки. То есть, разбивать будут рыбку…

Лёлька замерла. Это была ЕЁ рыбка, её ЛЮБИМАЯ рыбка, её ДРУГ… Она любила её, она ухаживала за ней, лечила её, и вдруг – разбить?!. Лёлька прижала к себе завёрнутую в платок рыбку и хриплым от подступающих слёз голосом прошептала: «Не дам!»

Ей попытались объяснить, что рыбка всё равно уже разбита… Да, Лёлька и не надеялась, что рыбка когда-нибудь выздоровеет, и у неё отрастёт новый стеклянный хвостик! Но Лёлька ЛЮБИЛА её такой, какой она была. В конце концов, у дедушки на правой руке не было половины большого пальца – несчастный случай на заводе – но разве Лёлька любила бы его БОЛЬШЕ, если бы все пальцы были на месте?! Она любила его просто за то, что он ЕСТЬ! И рыбку тоже…

Ей говорили, что рыбка одна, а колокольчиков два, и они целые, новые, красивые… Но очарование колокольчиков для Лёльки уже прошло, и их красота выглядела просто наглой. И их было два, а рыбка – одна…

Лёлька буквально ощутила это рыбкино одиночество и беззащитность, и предательские слёзы начали прокладывать тонкие дорожки по её щекам. Она прижимала к себе рыбку и повторяла: «Не дам!!!»

Спать Лёлька легла, положив рыбку рядом с собой, возле подушки…

Когда Лёлька проснулась, рядом с подушкой ничего не было. На дверце шкафа висела голубая атласная шубка, а на белой опушке пускали цветные зайчики зеркальные блёстки…

Лёлька медленно поднялась с постели… и увидела рыбку. Она висела на уже наряженной ёлке и сияла. И даже улыбалась – по крайней мере, Лёльке так показалось. Лёлька подошла к ёлке и осторожно погладила рыбку по золотой спинке. И подумала о том, как хорошо смотрелись бы рядом с ней колокольчики…