Текст книги "Лучше. Книга-мотиватор для тех, кто ждал волшебного пинка от Вселенной"

Вторая серия

Тома влюбилась в Гарика по совету подруг. Он был герой, а в героев принято влюбляться. Однажды группа людей заблудилась в лесу, а Гарик не растерялся и вывел всех к дороге. У этой ситуации существовали дополнительные штрихи: сокурсники в той группе были пьяны, Гарик – единственный трезвый, и лес – это не тайга, а просто несколько гектаров деревьев между деревнями, иди в любую сторону – и выйдешь к людям, но эти факты сбивали градус героизма истории до приземленной обыденности, поэтому о них было принято умалчивать.

К черту подробности, Гарик – герой. И точка. В кого же еще влюбляться, когда тебе 19 и за окном – апрель? Закрутился роман. Тома перестала есть, спать и учиться. Она не понимала, как же так случилось, что в ее мыслях помещается один человек, а все остальное – не помещается.

Однажды Гарик со стройотрядом уехал на неделю в другой город – и Тома просто лежала и ждала. Не могла жить, когда между ними целый город: не хватало кислорода.

Мама плакала в подушку, глядя на дочь, говорила, что это больше похоже на болезнь, чем на любовь: от любви люди цветут, а не высыхают. «Только доучись, пожалуйста…» – шептала мама.

Утром Тому вырвало.

– Наверное, щи вчерашние прокисли, – сказала она маме.

– Все ели. А рвет только тебя… – Мама внимательно посмотрела на дочь. – Сходи к врачу.

Беременность подтвердилась. Гарик обещал жениться, потому что он герой, а герои – люди ответственные. Он повел Тому на смотрины к своим родителям. Родители были предупреждены и заряжены скандалом. Гарик – еще ребенок, куда жениться?

Перед знакомством волновались все, но Тома – особенно. А вдруг она не понравится родителям? И они запретят ей видеть Гарика? Она потеряла сознание от предвкушения ужаса еще в лифте. Знакомство так и состоялось – Гарик выволок ее из лифта, обвисшую, бледную, на руках. Тот день пах нашатырем и разочарованием.

Родителям Тома не понравилась. Даже не она, а тот факт, что все так рано и безальтернативно. Беременность ставилась в укор именно Томе, как будто она сама ее себе организовала. Гарик на том семейном суде был признан безвинным соучастником, наивным заложником ситуации. Томе было так стыдно, что хотелось встать и уйти от позора далеко-далеко, в другой город. Но она помнила, что без Гарика воздух становится разреженным и не вдыхается. Поэтому она никуда не ушла, а сидела за столом, низко опустив голову.

Расписались. Казалось бы – счастье, новая семья, новая жизнь, даже комната отдельная. Но отношения сразу ухудшились. Гарик стал отстраненным, акценты были расставлены на том, что Тома его женила на себе насильно, обманом. А он – не нагулялся. И теперь он несчастный – как дикая птица в клетке.

За неделю до Томиных родов Гарик опять уехал на стройку. Добрые люди донесли: он там строит не только дом, но и отношения. Есть некая Людмила с толстой косой, широкими бедрами и перспективами.

Тома поняла, что когда о человеке говорят «герой», то не надо поддаваться флеру этого слова, надо уточнять подробности. Потому что если человек и правда герой, то не надо ничего домысливать и замалчивать, а если хочет им казаться – то это другое.

Гарик – никакой не герой, а человек с синдромом сломанной совести. И никакой стройотряд не построит ему эту совесть заново. Томе стало очень больно. Так больно, что она закричала в голос. Соседи вызвали «Скорую». Через несколько часов она родила сына и еще через три дня вернулась с ним к маме домой. Семья закончилась.

Фильм «Москва слезам не верит», как вы наверняка помните, состоит из двух серий. И обе можно посмотреть на YouTube. И вот тут удивительная штука: у первой серии просмотров больше, чем у второй. То есть существует дельта людей, посмотревших первую серию, которая заканчивается тем, что главная героиня плачет от усталости, потому что она и учится, и младенца тянет, и поддержки нет – это очень тяжело, и она переводит будильник на «пораньше», и спать осталось совсем мало… Так вот существуют люди, которые думают, что это и есть конец фильма. Ну, то есть такое кино без хеппи-энда. Не верит Москва слезам, не верит. Плачь не плачь, хоть обрыдайся.

Наверное, они думают, что месседж режиссера был такой: «Родила? Одна? Ну тяжело, да, ну что сделаешь, а как ты хотела, детка?»

Но у жизни всегда есть продолжение. Вторая серия. Нужно до нее только обязательно дожить сквозь бессонные ночи, непрошеные слезы и частокол разочарований.

Тамаре Семеновне сегодня 46 лет. Она красивая, состоявшаяся женщина, известный и востребованный диетолог. Очень яркая, живая, громкая. «Жанна Агузарова на отдыхе», – шутит она сама про себя.

Про свое прошлое (как она говорит, «пошлое прошлое») – про Гарика – вспоминает с гордостью. Гордится собой, что хватило сил уйти и заново научиться дышать.

– Не надо есть тухлое яйцо до конца, чтобы понять, что оно тухлое, – говорит Тома и добавляет: – Если ты понимаешь, о чем я.

Я киваю – я понимаю.

– Я тогда, в 20 лет, смотрела на него как на супергероя. И это его выражение лица, немного отрешенное, казалось мне таким невыносимо благородным. Я думала, с таким лицом в космос летают, открывают новые планеты…

И вот прошло 25 лет. Нарисовался. Хочу увидеть сына, говорит. Четверть века не хотел, а тут захотел. А у меня стресс – Витьку увезли аппендицит оперировать, я напугана, сбита с толку, думаю, неспроста он, наверное, сейчас всплыл, а вдруг кровь понадобится сыну или еще что. Приезжай, говорю. В реанимации твой сын.

Приехал, когда все уже позади, все хорошо. Мы с ним входим в палату в халатах, Витька и не понял, что Гарик не врач.

– Вы, говорит, не по татуировке резали, надеюсь? – спрашивает он у «врача»: у Витьки на животе любимое тату.

А Гарик стоит, молчит, тупит. И я уже сегодня, спустя годы, смотрю на это его выражение лица… Опасливо-любопытное. Да какой он космонавт – он выглядит как понятой! Которого позвали, и он не знает, что ждать. И под мышкой газета зажата. И тогда – и сейчас. Он похож на дядьку, который разгадывает кроссворд и недоумевает, почему к вопросу «земляная груша» не подходит «топинамбур». Жалко его. И себя. И как я не разглядела тогда? С таким лицом не планеты открывают, а банку соленых маминых огурцов…

Я смеюсь. Тома – классный рассказчик. Недавно она ходила на вторые смотрины в ее жизни. Ее поклонник, который «поклоняется» ей уже второй год, позвал ее замуж. Жизнь у Томы налажена, сын уже женат, любимая работа и клиенты, впереди самый вкусный кусок жизни – осознанность, урожай прозрений, стабильное здоровье – почему бы и не выйти замуж снова?

Когда они с будущим мужем ехали в лифте знакомиться с его родителями, Тома поймала себя на удивительной мысли: она ничуть не волнуется. Это не ее выбирают, а она. И если все сложится, то старость родителей мужа будет в ее руках. И это, по сути, они должны ей понравиться, а не наоборот. Какая интересная вторая серия…

Этот рассказ на самом деле о любви. О разной, сложной, а иногда мучительной и несправедливой. И о том, что у любой истории всегда есть вторая серия, просто надо набраться терпения и дожить до нее. И там уже: «Как долго я тебя искала…» Потому что жизнь продолжается. Жизнь – начинается! Каждый день, даже прямо сегодня, даже прямо сейчас.

Герань

Моя подруга сделала ремонт в квартире и пригласила меня на новоселье. Подруга очень гордилась тем, что она сама выступила дизайнером интерьера, причем в первый раз в жизни.

Я купила конфет ручной работы и авторский вазон в качестве подарка на новоселье. Приехала запыхавшаяся, румяная, готовая восхищаться.

Честно говоря, я в интерьерах вообще не разбираюсь. Руководствуюсь исключительно категориями «нравится» – «не нравится».

Мне чаще всего нравится. Особенно если чистенько и уютненько и цвет не режет глаз. Я люблю листать каталоги «Икеи» и примерять интерьеры на себя. По факту я могла бы жить практически на всех страницах, кроме тех, где интерьер представлен в темных, густо-шоколадных тонах: просто у меня живет гордая волосатая кошка, которая сразу заляпает колтунами шерсти всю красоту.

Еще я люблю смотреть последние десять минут передач, где переделывают интерьеры, когда герои входят в свое новое, отреставрированное чужими руками жилище и радостно охают. И я завистливо охаю вместе с ними. А потом показывают, как было и как стало. И всем очевидно, что было плохо, а стало хорошо.

Я и раньше бывала у этой подруги. Мне нравилась ее захламленная родительским наследством крошечная квартирка и шестиметровая прокопченная кухонька.

На плите уютно дремал пузатый чайник, на окнах висели солнечные шторки в складочку, на подоконнике грустила герань, на столе с неоднократно прожженной скатертью стояла обиженная пепельница.

Подруга сама – страстная курильщица, и все ее частые курящие гости выдыхали дым от сигарет прямо в герань, а пепел стряхивали прямо в горшок, минуя пепельницу как лишнее звено.

Но герань стойко терпела это издевательство, воспринимала пепел как удобрение и регулярно цвела пушистыми розовыми цветами всем назло.

Подруга смеялась и говорила, что она в герани видит родную душу: она – по сути такая же одинокая, стойкая, замученная, пропахшая, но цветущая. Герань была как бы цветочным олицетворением подруги. У нее даже имя было. Гера. Что логично.

Честно говоря, Гера была прокуренная насмерть, нагловатая, слегка хамовитая геранька. Дрянная девчонка. Вся в хозяйку. Подруга, откровенно говоря, сама далеко не ангел. Ходячая провокация, протест и эпатаж. Ее портрет вполне мог бы висеть в институте благородных девиц как визуализация того, что может быть с девушкой, не получившей хорошего образования.

Но плохие девочки становятся плохими не от хорошей жизни. «Я не хочу говорить о прошлом», – обычно говорила подруга и, затянувшись сигаретой, начинала говорить о прошлом.

Самая страшная ее история – о том, как она родила мертвого мальчика от плохого человека. О том, что человек плохой, она узнала в разгар беременности. До этого момента она его сильно любила. И прощала ему все: жену, долги и отсутствие мужских поступков. А потом он сделал подлость. Еще более сильную подлость, чем заделать ребенка другой женщине при живой и здоровой жене. Он на автомобиле сбил человека и попытался уйти от ответственности. Человек остался жив, но жил теперь в инвалидной коляске и страстно хотел получить компенсацию за то, что кто-то резко и бесповоротно в один момент в один удар ограничил его возможности.

А плохой человек не хотел платить. Он сказал подруге про выжившего инвалида: «Лучше бы он умер», – и в этот момент сам умер для подруги. Она поняла, что отец ее ребенка – плохой человек. Такой папа ее сыну не нужен. Чему он сможет его научить? Быть плохим человеком? Подлецом?

Подруга сильно переживала. Стала курить, хотя уже 7 месяцев держалась, с момента, когда узнала о беременности. Ребенок отчаянно дрался с ней изнутри. Если бы он был жив, он был бы вылитая мать. Возможно, он испугался этой перспективы и покончил с собой. Повесился на пуповине. И врачи не смогли ничего сделать.

Из роддома подруга ехала на машине сама. За рулем. Одна. На заднем сиденье лежало голубое одеяльце-конвертик. Нераспечатанное.

Подруга никого не хотела видеть. И вдруг ее остановил полицейский и спросил: «Куда несетесь? Нарушаем, гражданочка?»

А у подруги пришло молоко. Груди болели и сочились никому не нужным жирным молозивом. Она, потерянная, ответила, что ей срочно нужно домой, она больна. Но инспектор не поверил: она говорила заторможенно, и он решил, что она пьяна. Подруга разъярилась. Ей было плохо, а этот полицейский, сам того не желая, сделал ей еще хуже. Хотя, казалось бы, куда еще хуже?

Было лето, на подруге было легкое платье. Она достала набухшую грудь из лифчика, навела боеголовку на цель и брызнула молоком в не ожидавшего такого подвоха инспектора. А потом села за руль и уехала. И никто не гнался за ней с мигалкой. Сюр, скажете вы, и будете правы. Но в этом вся она.

Бог дал ей стартовый капитал в виде внешности, но она обналичила его по самому невыгодному курсу. Пышные кучерявые волосы ловила в безликий хвост, чистое девичье лицо прятала за вульгарным макияжем, носила юбки чуть ниже колена, визуально обрезающие ее длинные ноги вдвое. Протестовала. «Мне ничего от тебя не надо!» – как бы говорила она Богу. Она была обижена на него за свою объективно тяжелую судьбу.

Мне хотелось помочь. Подправить очевидные ляпы. Как-то раз я подарила ей фактурное платье в пол, призванное подчеркнуть стройную талию, высокую грудь и удачный рост. Под него полагались каблуки. Подруга хмыкнула и отказалась принимать подарок.

– Я – это не моя внешность, – пояснила подруга. – Ты хочешь слепить из меня куклу, а я хочу, чтобы я ни у кого не вызывала таких ассоциаций.

– Одежда и внешний вид – это коммуникация. А что своим внешним видом говоришь миру ты? Что ты фрик? Ну да. Зато не кукла…

Подруга задумчиво курила в герань, платье взяла, но никогда его не носила. Такая вежливая форма «отвали». Наконец, Бог, видимо, раскаялся и послал плохой подруге хорошего парня. Почти идеального. Спортсмен. Бизнесмен. Педант. Образцовый папа (есть сын от первого брака). Подруга решила, что это ее шанс кардинально изменить жизнь. Ремонт – это часть перемен. Она отремонтировала квартиру, образ жизни и внешность. Выбросила старую мебель и тяжелые воспоминания. Бросила курить. Когда она открыла мне дверь, на ней было мое фактурное платье в пол. Очень красиво и непривычно.

Я вхожу в новую квартиру, трепетно обнимая вазон. Квартира будто стоит по стойке смирно. Все строго, как по линейке. Мебель, как тетрис, расставлена функционально. Все во все задвигается, все отовсюду достается. На окнах жалюзи. Строгие параллельные прямые. На стенах какие-то стальные трубы в качестве декора. Как будто подруга перепутала и полотенцесушители в комнате повесила. И зеркала, зеркала… Королевство кривых.

Подруга говорит, что они визуально расширяют пространство. Я вижу, что это так, но не понимаю зачем. Зачем обманывать себя и думать, что ты живешь в большой квартире, если ты живешь в маленькой? Чтобы уходить в бесконечный коридор и натыкаться носом на холодное стекло?

Я ловлю внутри себя стойкое «не нравится» и безуспешно пытаюсь его сформулировать, чтобы задушить. Захожу на кухню. Вижу пустой подоконник.

– А где Гера? – спрашиваю я.

– Как же вы все достали меня с этой Герой, – с раздражением говорит подруга. – Гера засохла во время ремонта. От пыли.

Я понимаю, что все, кто был здесь до меня, искали Геру. И расстраивались, не найдя. Мне тоже становится грустно. Гера задохнулась от свежего воздуха. Она умела быть прокуренной, дрянной геранькой, а красивым домашним цветком с регулярным поливом и прозрачными дренажными камушками – не умела.

Гера цвела только в кухне-курилке, купаясь в интимной романтике задымленных девичьих разговоров, настоянных на бутылочке хорошего болтливого вина.

А в операционной цветы не цветут, а здесь теперь именно она. Дистиллированный новый парень подруги поселил ее в свой стерильный мир. Но нельзя все время жить в операционной. Рано или поздно захочется перевернуть урну, бросить носки посреди комнаты, повесить платье на спинку стула.

Главный недостаток идеальных партнеров – их идеальность, на фоне которой наши грехи гротескно выпячивают свои горбатые головы. И спустя время хочется разбить бутылку о голову своего идеального мужа и с полной ответственностью сесть в тюрьму, считая это наказание вполне заслуженным.

Подруга устала от собственных протестов и недостатков, она пришла в операционную, раздевшись перед входом. Что теперь будет с ней? Мне кажется, подруга скоро засохнет, зачахнет вслед за Герой.

– Ну как тебе в общем? – волнуется подруга.

Мне не понравилось. В этом холодном интерьере нет черт моей подруги. Эту комнату обставила какая-то чужая, новая женщина, которую я не знаю. Подруга пытается соответствовать своему партнеру, и ей кажется, что она, задушив Геру и повесив строгие жалюзи, сама стала такой, строгой, обновленной, функциональной, вышколенной.

А мне кажется, что, засыпая, она думает каждый вечер: «Господи, что я творю?»

– Супер! Просто отлично! – говорю я со всей откровенностью, на которую способна.

Я не буду критиковать. Критика – это когда один человек говорит другому человеку, автору, как бы он сделал его работу. Если бы умел.

Я вот не умею. Категорически. Я бы и такой ремонт не сделала. Моя правда просто расстроит подругу, и другого результата у этой правды не будет. Поэтому я вру и считаю эту ложь нужной и оправданной. Моя задача – просто поддержать и не расстраивать.

– Мы с Пашей, наверно, скоро поженимся, – задумчиво говорит подруга и облизывает пустую ложку. Она больше не курит и инстинктивно тянет в рот все подряд, привычно обманывая свои органы чувств. – Я хочу, чтобы ты вела мою свадьбу.

– Конечно, дорогая. Я очень за тебя рада.

Если я скажу, что действительно думаю по этому поводу, я потеряю подругу. Она ничего не ответит, но больше не позвонит. Будет опять такая вежливая форма «отвали». Поэтому я проведу ей свадьбу.

У каждого из нас должен быть свой собственный реестр ошибок. У наших ошибок очень важная и весомая роль – оттенять. Они как жизненные приправы. Просто картошку есть невозможно. Надо посолить. Безошибочная жизнь пресна и смертельно опасна для организма. Если иммунитет от страданий не сформирован, то человек может умереть от крошечной проблемы-инфекции. Поэтому ошибки нужны как воздух.

Не надо никого останавливать, дергать за руки, призывать к здравомыслию, убеждать в обратном, нахлобучивать свое ценное мнение. Пусть наши друзья совершают свои ошибки. А наша задача – просто быть рядом, когда понадобится помощь.

Я приеду к подруге, когда она попросит об этом, и молча сяду у окна в ее шестиметровой кухоньке. А она будет курить и задумчиво выдыхать сигаретный дым в раздвинутые жалюзи. А потом скажет: «Знаешь, я не хочу об этом говорить…» – и расскажет все, от начала до конца.

И мы вместе будем плакать над ее историей очищающими, освобождающими душу слезами, прощая прошлое, мечтая о будущем, размазывая по щекам настоящее…

Обычно я от себя как ведущей свадьбы дарю молодоженам адресный подарок. Им это неожиданно и приятно. И я уже знаю, что подарю подруге. Я подарю ей новую Герку. Мне ее не хватает. Думаю, ей тоже…

Д’Артаньян

Однажды меня назначили руководить штабом масштабного мероприятия федерального значения. Я при моей гиперответственности так боялась что-то важное упустить, что-то забыть, что все время пребывала в состоянии внутренней паники.

В итоге я забыла поесть и на третий день грохнулась в голодный обморок. Меня откачали нашатырем, побили по щекам, откормили яблочным соком, а потом овсянкой.

– Работать можешь?

Я сидела в штабе. Звучит, будто это был блиндаж, но это был номер в гостинице, чуть больше, чем у остальных. Туда постоянно входили волонтеры и говорили важное:

– И про делегацию из Т. не забудь…

– И про сухие пайки для волонтеров, которые встречают делегатов, не забудь…

– Не забудь кого-то посадить на ресепшен…

– Не забудь…

– Не забудь…

– Не забудь…

Я сходила с ума, только и успевала записывать, что мне нужно не забыть. В этот момент вошел Миша. Он сказал:

– Не забудь поесть. Я поставил обед в холодильник, только разогреть. А чтобы ты не забыла, я тебе вот стикер цветной «ПОЕСТЬ!» прямо на дверь повешу…

И я вдруг почувствовала себя так, будто у меня на плечах лежит бетонная плита ответственности, а он подошел, встал рядом и взял половину веса на себя.

Я поняла, что вокруг очень много людей, кто лучше меня знает, как мне правильнее держать мою бетонную плиту, и единицы – кто готов помочь, подставив свое плечо.

Боясь, что таких, как Миша, очень мало, я на всякий случай вышла за него замуж. Подстраховалась.

Однажды я приехала в санаторий. Мне дали профсоюзную путевку на работе. На море, хоть и в несезон. Муж поехать не смог, не отпустили на работе. Но мы решили не упускать шанс и отправить меня одну.

Я сначала долго летела, потом долго ехала, в итоге добралась до санатория совсем поздно и заселилась глубоко за полночь. Рухнула в кровать, смертельно уставшая, и провалилась в сон.

Спала я плохо – в номере клубилась стая голодных комаров, и даже тот факт, что я накрылась простыней по самую голову, не спас меня от укусов и жужжащего месива звуков над ухом. В пять утра вдруг сработала пожарная тревога: громкий мужской голос, перекрикивая сирену, велел всем покинуть помещения.

Я вскочила, всполошенная, накинула на ночнушку плащ и бросилась вон из комнаты. В принципе сумку свою я еще не успела распаковать, поэтому могла смело эвакуироваться, не оставив на съедение пожару ничего из своих вещей.

Из других номеров торчали сонные головы отдыхающих, но никто никуда не бежал.

– Наверно, учебная, – сказал кто-то. – Дымом не пахнет, огня не видно. Может, просто кто-то курил прямо у себя…

Я вернулась в номер слушать комариные симфонии, сон выветрился окончательно. Я думала о том, что учебные тревоги должны быть днем, чтобы люди учились осознанно, а не спросонья, и что эту тревогу – по сути – мы провалили.

Утром первым делом я пошла в магазинчик при санатории купить фумигатор от комаров. В ассортименте был крем после комариных укусов и пластина, которую надо было поджигать, и она чадила на весь номер чем-то навязчиво ароматным, что очень не нравилось комарам.

Я купила крем и пластину, ибо ничего другого не было, а я опаздывала на процедуры. Сонная продавщица пробила чек, сунула мои покупки в пакет и протянула его мне со словами:

– Только не поджигайте в номере. А то от этих пластин срабатывает пожарная сигнализация во всем санатории.

Я посмотрела на нее с недоумением:

– А где же еще мне поджигать?

– Ну мало ли… На даче у себя.

– На какой даче, дача у меня в Москве, и там от комаров все продумано! А тут я в отпуске!

– Тут лучше фумигатор, – пояснила продавщица.

– Ну так и дайте фумигатор!

– Ну так у нас нет. Только вот пластины…

Я аж головой затрясла, пытаясь смахнуть наваждение. «Вот это бизнес-план: продавать то, что не поможет решить проблему, а только усугубит ситуацию, а в качестве бонуса давать бесплатный совет о том, как лучше решить проблему».

Почему люди, знающие, как лучше, всегда делают, как проще. Почему? Я не знала ответа.

Однажды мы поехали в гости к друзьям на дачу – на шашлыки. Огромная, дружная компания. Целый день мы отлично проводили время, съездили искупаться на речку, собирали малину в лесу, а шашлык оставили на вечер.

И вдруг обнаружили, что у нас нет хлеба. Забыли купить! Мы решили оставить мужиков шашлычить и сходить за хлебом девичником из троих смелых барышень, не боящихся темноты.

И пошли в сторону магазина по местной дачной улице, на которой уже в девять вечера было так темно, хоть глаз выколи. Мы светили себе карманными фонариками и телефонами.

– Почему нельзя осветить общую улицу? – спросила я Илону, хозяйку, к которой мы приехали.

– Можно. – Она пожала плечами. – Вон видишь стоит фонарь в углу, единственный, горящий? Вот его сделал мой Макс, за свой счет, конечно. Ему милостиво разрешили. Про остальные фонари дачное товарищество четвертый год договориться не может: все знают, как лучше, и какие лучше, и что лучше, и когда лучше, и пока выясняют, чье лучше реально лучше, мы ходим по тьме…

Илона говорила с сарказмом, и мы засмеялись. Но мне очень понравилась эта фраза, потому что она не про фонарь, а про подход.

Однажды на маленьком базарчике я видела лоток с футболками. На них было написано: «Костя всегда прав», «Петя всегда прав», «Слава всегда прав» и другие имена с подписью: «…всегда прав». Около лотка толпились люди, спрашивали, есть ли футболки их размера и с их именами. Мы хотим быть всегда правы, мы думаем, что знаем, как лучше. И вот кто-то меряется футболками и правотой, задекларированной на тряпичном принте, а кто-то идет и чинит единственный на всю улицу фонарь.

И он и есть – наш главный жизненный Д’Артаньян. Который «один за всех и все за одного». И пока все остальные не поймут, что прав именно он, мы так и будем бродить в темноте.