Текст книги "Шпаргалка. Рассказы, которые помогут решить жизненные задачки"

Брюс

На сессии мой психолог Лена обычно спрашивает меня, как я.

Полная версия вопроса звучит так: «Как ты справляешься?»

Потому что раз мы встретились, – а мы встречаемся по пятницам, – значит, с этой неделей я справилась. Как-то.

Вот и важно разобраться: как.

Я всегда отвечаю развёрнуто.

Мне важно проговаривать это, потому что там, в этом оформлении чувств в слова, всегда спрятаны ответы.

Например, много интересного таится в осознании, почему я интуитивно выбрала то или иное слово, чтобы описать своё состояние.

Однажды у меня была сессия в очень сложный жизненный период. Я ощущала тогда себя… бессильной. Потому что всё, что я держала на контроле, всё, во что инвестировала силы, талант и время, вопреки всем моим усилиям, в одночасье сломалось. И я поняла, что мой контроль – это пшик. Иллюзия. И я ничего толком не могу изменить и исправить. Только принять своё бессилие. И выучиться жить с этим.

И я тогда сформулировала своё состояние так: «Я сначала чувствовала себя супергероем. Таким, знаешь, Брюсом Уиллисом, который спасает от Армагеддона мир. А потом – раз… И оказалось, что я – просто песчинка, а никакой не супергерой. И я никого не спасла. Хотела, но не смогла. И так больно от мысли, что я не Брюс…»

У нас теперь с Леной на понятном только нам сленге выражение «Я неБрюс» означает бессилие и отчаяние.

– Я неБрюс, Лен, – говорю я психологу.

– Обниму тебя, Оля, побуду рядом. Если это поможет, шепну на ушко: «Никто не Брюс».

Я вздыхаю. «Жалуюсь» психологу.

В последнее время мне сложно выносить публичность. Я понимаю, что это мой путь и у него есть своя цена.

То есть всегда была.

Например, хейт. На меня постоянно пишут пасквили, доносы, токсичные комментарии. Обычно я переношу это легко, опираясь на мысль, что люди пишут о себе, а не обо мне. И я нужна кому-то для вдохновения, кому-то – для любви, а кому-то – для хейта. Потому что иначе ему не справиться с внутренней болью и неудовлетворённостью.

Но когда «я неБрюс», мне ужасно сложно даётся это испытание публичностью.

– Я ощущаю себя человеком, который пробирается сквозь джунгли. Джунгли – агрессивная среда. Она населена недружелюбными… персонами, она меня притормаживает лианами, царапает, ранит, режет острыми краями, я протискиваюсь сквозь них. И не могу защитить себя только голыми руками, и ощущаю, что я… ну, один на один с джунглями. И это какой-то неравный «бой». За что они со мной так…

– А почему не уйдёшь?

– Я не могу из них выбраться. Это мои джунгли. Я их создала, я их выбрала, я должна их пройти. Иногда накатывает безысходность. Хочется сесть, уронить голову на колени и сказать: «Сдаюсь».

Но «сдаюсь» – это «проиграть». А я хочу дойти. Мне интересно зачем. Что я должна понять, пройдя эти джунгли. Зачем они меня позвали.

– А есть версии, зачем ты оказалась в этой агрессивной среде?

– Много версий. Например, я знаю, что слово «джунгли» произошло от санскритского слова, которое обозначает «необрабатываемые земли». Эти земли стали агрессивными, потому что их никто не пытался сделать дружелюбными. Не любил, не жалел, не помогал им стать плодородными.

– Ты пришла всё изменить? Оплодородить? Спасти? Брюс, ты?

– Я не знаю. Если честно, я сейчас подвыгорела и притормозила со спасательством. Мне себя бы оплодородить, не до джунглей. Нет, я определённо неБрюс, Лен.

– Тогда зачем?

– На прошлой сессии, когда я рассуждала про «зачем?», ты сказала, что моё «зачем?» звучит как остановка. Что я даже интонационно произношу «зачем», как будто встаю как вкопанная. Иногда ты идёшь и не знаешь зачем. Но постоянно зачемкать и останавливаться – это сильно растянуть свой поход за смыслами. Сил и так мало. Надо идти и не спрашивать зачем. Видимо, я пойму, когда пройду. Иногда «зачем» – это замыкающий вагончик.

– Тебе что-то мешает идти?

– Да. Знаешь, я читала про джунгли. Они труднопроходимые из-за лиан. Лианы – это фактически тридцать процентов джунглей.

– Тебе мешают лианы? Они твои враги?

– Вот тут интересная мысль. Про врагов.

Лианы – это вообще-то растения, которые хотят к солнцу, но не могут. У них нет ствола, они не дерево. Они нуждаются в опоре. И находят её в деревьях, и окутывают их, и деревья «везут» их к свету. Они интересные, правда?

– Кто, лианы?

– Да. Ну вот смотри. Их называют «растения-паразиты». Что-то плохое будто. И ты говоришь: «Они враги». А по факту: ну вот им нужно солнце, но у них нет стебля, чтобы самим получить это солнце. И они решают эту проблему. Не ноют, а решают. Так, как могут. А могут они по-разному. Есть лианы вьющиеся, которые дерево спиральками обвивают. Есть корнелазящие, которые корнями крепятся к опоре. Есть опирающиеся: они шипами, крючками цепляются и держатся. Есть усиконосные – те, что усиками хватают опору. Ну то есть это растение, которое придумало, как решить свою проблему. Сделало это за счёт других, не спрашивая. Но не ныло инфантильно, а решило. И заполонило собой джунгли. Я даже не знаю, злиться на него или восхищаться. Это же прямо коучи по целеполаганию…

– И вот эти лианы мешают тебе идти?

– Ну да.

– А мачете у тебя есть? Нужно мачете, чтобы победить.

– Вот. Подбираемся к сути. Мачете – это нож. Это бить. Вырезать себе дорогу. Это меня ускорит, но… Лианы мне не враги. Они не мои враги. Мне их даже жаль: они без чужой помощи не могут получить солнце. Поэтому вынуждены искать выход. Я не хочу с ними воевать. А получается, что должна.

– Очень интересно. То есть ты вооружённая – как бы плохая? И ты не можешь себе разрешить быть плохой, я тебя правильно поняла?

– Да, наверное…

– Слушай, ну раз ты в лианах, преградивших тебе путь, увидела не врагов, а целеустремлённые растения, то и на мачете смотри с разных сторон. Мачете – это не убивать. Это нож для сбора сахарного тростника. Который прокормит семью. И нож для прокладывания пути. Лианы, конечно, не виноваты, что они на твоём пути, а тебе надо идти. Но и ты не виновата, что тебе надо идти. И ты выбираешь между собой и ими?

– Да. Я не хочу агрессии.

– Тогда ты никуда не уйдёшь. Замрёшь. Лианы решат, что ты дерево, и тебя тоже используют в качестве опоры. Иногда здоровая доля агрессии необходима, чтобы спастись.

– Это да. Подумаю об этом.

– Оль, знаешь что?

– Что?

– Нет никакой войны. Есть правила игры. Без мачете нельзя пройти джунгли. Человек всегда разный. Иногда Брюс. Иногда неБрюс. Сам Брюс за свою жизнь наверняка много раз был неБрюс.

– Да. Правила игры…

– Почему ты не можешь разрешить себе двигаться разными способами? Жизнь – это всегда разные стратегии движения к солнцу. Где-то продираться сквозь, просочиться, где-то переступить, обойти, пригнуться, где-то сбежать, сдать назад, а где-то прорубить себе ход мачете. Жизнь – это разные стратегии, Оль. Потому что иногда ты Брюс, а иногда неБрюс. И тебе вот надо выйти из сумрака джунглей, чтобы получить своё солнце. Просто выжить в джунглях, не остановиться, не запутаться в смыслах, не замереть, опутанной лианами, а дойти. Ты Брюс, Оль. Ты Брюс, слышишь…

Когда мне плохо, я беру у дочки аквагрим, подхожу к зеркалу и рисую на щеках по две яркие полоски. Это боевая расцветка. Это символ того, что я готова к игре, той самой, у которой есть правила.

Я ПОДХОЖУ К ЗЕРКАЛУ. СМОТРЮ НА СЕБЯ. Я ВООРУЖЕНА СЛОВОМ. СЛОВО – МОЁ МАЧЕТЕ. СЛОВО ЖИВОЕ, И Я ЖИВАЯ. ПОЭТОМУ МЫ РАЗНЫЕ, И НАШИ ПОСТУПКИ РАЗНЫЕ.

Я смотрю на себя в зеркало и говорю себе:

– Привет, Брюс! Готов к игре?

Джунгли тебя зовут…

Импровизация

Мы с Алиной познакомились на танцах. Совпали грацией.

Точнее, её отсутствием.

Мы обе новичками были – вечно не той ногой шагали, не той рукой махали, не туда смотрели – и реагировали на свои танцевальные фейлы самоиронично.

После занятия брали кофе и шли на крышу.

Другие девчата спрашивали:

– Вы куда?

А мы шутливо отвечали:

– На крышу. Куда ж ещё нам остаётся с такой пластичностью…

На самом деле фитнес располагался на последнем этаже, на открытой крыше стояли шезлонги, и открывался чудесный вид на город, церковь и пруды.

И вот однажды мы пили кофе, болтали и в разговоре вырулили на личное.

Точнее, я спросила, что привело её на танцы (лично я вот комплексы отрабатываю и пытаюсь пластичнее быть, мне для сцены нужно), а Алина сказала, что пришла на танцы назло бывшему мужу.

Я резко обернулась к ней:

– Что? Назло? Бывшему? Мужу?

Ну правда, причина выглядит странновато. Доформулируй, Алин.

Алина усмехнулась:

– Да-а-а, пришла захлопнуть гештальт…

И потом она рассказала про тот день.

Нет, не день развода.

А день, когда она поняла, что впереди тупик и ничего не выйдет.

– Знаешь, как понять, что у вас будущего нет? – спросила она.

– Как?

– О-о-о. Есть классный фильтр. Погуляй с мужем по Арбату или любой другой улице, где много уличных музыкантов…

Как-то летним вечером Алина с тогда ещё действующим и вполне любимым мужем шли по Арбату. Тот июль был очень жарким, но к вечеру жара спала и было так хорошо-хорошо, когда наконец можно свободно дышать и радоваться лёгкому ветерку…

Погода идеальная, они с мужем шли за ручку, иллюзия счастья.

Тот самый момент, когда кажется, что жизнь равно любовь, а все проблемы, кроме смерти, всегда можно исправить.

Хотя, если честно, во время ссор ей казалось, что нельзя, что они с мужем с разных планет и совпали только адресом школы (они с самой началки учились в параллельных классах).

Гуляют. И тут вдруг – уличные музыканты. Играют Апину: «Он уехал прочь на ночной электричке».

И Алина понимает, что внутри всё радостно взметнулось и танцевать хочется. Прямо на улице, на Арбате, под гитару. Изнутри просто рвётся танец: танец-свобода, танец-настроение, танец-лето… Хочется немедленной импровизации, потому что вся жизнь – импровизация.

– Потанцуем? – лукаво спрашивает она у мужа, вовлекая его в свою идею.

– Я не умею, – говорит он и резко выдёргивает руку.

– Да брось, – смеётся Алина. – Я тоже не умею. Ничего тут не нужно уметь…

И начинает танцевать, и руки к нему тянет, и улыбается. А он… он прямо выдирает свои ладони из её рук, морщится и смотрит так, знаете, насмешливо, типа: «Устроила тут клоунаду!»

И Алина вдруг вместо красивой молодой девушки в сарафане колокольчиком почувствовала себя… ну правда, скоморохом каким-то.

Когда-то у них на работе уставший бухгалтер на корпоративе перебрал с алкоголем и танцевал со стулом, и на него так же смотрели: с жалостью, снисхождением и капелькой брезгливости.

Алина испытала отчаяние и стыд.

И замерла, прервала свой танец.

И тут какой-то чужой незнакомый парень из толпы вдруг подхватывает Алину и её танец, самозабвенно так, берёт её за руку, начинает кружить, и платье колокольчиком развевается, и сразу она из жалкой становится как бы роковой. И они синхронно танцуют, хотя видят друг друга впервые, и музыканты улыбаются и играют только им, и люди мимо проходящие останавливаются и аплодируют или тоже вступают в танец…

Муж стоял в стороне и смотрел на часы. Мол, «скоро ты? Долго ещё этот цирк будет продолжаться?»

– И знаешь, – говорит Алина. – Вот именно в этот момент стало понятно, что всё. Что он уехал прочь на ночной электричке…

Потому что… тут не надо уметь танцевать, понимаешь, тут надо хотеть поддержать партнёра, не отпускать, быть на волне, жить в унисон… А он отверг. Отрезал. Отошёл. Как бы сделал вид: «Я не с ней, не с этой сумасшедшей бабой».

И Алину прожгло прозрение: «А он и не со мной».

Ему нужна другая женщина, прагматичная, с калькулятором и веером скидочных карт, планирующая летний отпуск с января.

А Алина – взбалмошная, живая, платье-колокольчик… Девочка-девочка, ветер в голове.

И она ушла. Не в тот день, конечно. Год ещё помыкались, но уже ехали в депо.

Вот недавно свидетельство о разводе выдали. И ей захотелось отпраздновать этот день – день официальной свободы. И она купила абонемент на танцы.

Символично…

– Что думаешь? – спросила меня Алина.

– Может, он просто не хотел танцевать?

– Не хотеть можно по-разному…

– Согласна… – киваю я и добавляю: – Некоторые женщины приносят счастье своим появлением. Другие – своим исчезновением.

– О. Круто сказала.

– Это не я. Это в фильме одном. Называется «Хорошая женщина». Посмотри. Тебе отзовётся. Там главная героиня – своенравная, роковая, всегда влюблённая в разных мужчин, но при этом всегда одинокая женщина, говорит: «Брак для меня – это комната без окон. Каждый день просыпаешься, а она всё меньше. Всё меньше. Всё меньше. И однажды ты в ней просыпаешься, как в ловушке. И не можешь дышать».

– Какой мудрый автор сценария. Женщина, наверное, разведённая.

– Это Оскар Уайльд.

– Ого.

– Да. Можно я напишу твою историю? Про уличный танец. Анонимно.

– А если анонимно, зачем спрашивать?

– Ну как зачем… Вот я изменю имена. Ты, скажем, Алина будешь, а он, скажем, Максим. И песню изменю, под которую ты танцевала, а он нет. А он прочтёт и всё равно узнает себя. И рассердится на тебя, что рассказала…

Алина долго смотрела на меня и говорит:

– Мне кажется, даже если ты напишешь его имя, телефон, адрес прописки и номер паспорта, он себя не узнает.

– Почему?

– Он не узнаёт себя в моих проекциях. Он вот думает, что он идеальный муж. Потому что не пьёт и не бьёт – его маме, например, этого было достаточно для счастья, и даже вторая семья её мужа её устраивала – и бывший мой до сих пор не понимает, что было не так, считает, что я ку-ку и не знаю, что хочу.

– А ты знаешь?

– Знаю. Танцевать хочу.

– А. Ну точно.

– Ты считаешь, что я дура? – спросила Алина.

Я видела, что она незаметно вытерла слезу. Переживает до сих пор.

– Боже упаси. Я считаю, что это твоя жизнь, твоя любовь и твоя свобода. Распоряжайся ими грамотно, инвестируй в тех, кто правда достоин. Для остальных – ночные электрички ходят по расписанию.

Мы сидим и молча смотрим на вечерний город. А вечерний город молча смотрит на нас. Точнее сквозь нас: он спешит домой, ужинать, ему нет дела до двух барышень в спортивных лосинах на крыше.

– В фильме ещё сказали, что плач – утешение для тех, кто не может позволить себе шопинг. Может, пойдём купим себе что-нибудь? Просто так…

И мы пошли. И купили себе по футболке.

На её была надпись «Пройдёт» и следы на мокром песке.

А на моей было написано «Любовь» и нарисован букет сердец.

Я купила тряпичную любовь.

А настоящую не купить.

Её надо ждать, создавать и беречь.

И танцевать…

Не брошу

Кате предстоял перелёт с двумя детьми. Рейс – с пересадкой в Стамбуле. Такие рейсы называют стыковочными. То есть должно состыковаться много людей и не случиться никаких форс-мажоров.

На пересадку – два часа.

Это много. Но когда ты в аэропорту чужой страны и с двумя детьми, которые то дерутся, то прячутся, то хохочут, то рыдают, – то немного.

Наоборот, мало, и надо ценить каждую минуту и не транжирить время на ерунду.

А забота – это ерунда, интересно?

Катя – хороший и добрый человек. Но замотанный материнством. У неё сложное выражение лица, такое задумчивое, будто она спрашивает себя: «Как я здесь оказалась?»

В книге про медвежонка Паддингтона есть смешной эпизод, как медвежонок играл с мистером Хайнсом, врачом-психиатром, в одну игру, предложенную доктором.

– Я называю слово, – предложил мистер Хайнс. – А ты быстро называешь противоположное слово. Хорошо?

– Плохо! – отвечает мишка.

– Что плохо? – не понял врач. – Лежать неудобно?

– Удобно. Но вы же сказали отвечать противоположное.

– Так игра ещё не началась, она начнётся по моей команде, – поясняет врач. – Раз, два, три – НАЧАЛИ!

– Закончили!

– Прекрасно, – кивнул доктор.

– Ужасно, – сказал Паддингтон.

– Послушайте… – хотел что-то сказать врач.

– Оглохните, – радуется медвежонок.

– Ясно, – говорит врач.

– Пасмурно! – кричит мишка.

– Мы закончили.

– Мы начали.

– Вот и нет.

– Вот и да.

– Прекрати! – взмолился врач.

– Продолжай, – упивается игрой медвежонок…

Там в итоге медвежонок врача переиграл, и этот доктор сам чуть с ума не сошёл, он разнервничался и спрашивал себя раздражённо: «ЗАЧЕМ Я В ЭТО ВВЯЗАЛСЯ?! КАК Я ЗДЕСЬ ОКАЗАЛСЯ?»

А мишка Паддингтон переживал за доктора и даже хотел пригласить кого-то из регистратуры, чтобы помогли его вылечить. Доктора, а не мишку.

Катя с двумя детьми и тремя чемоданами пришла на стойку регистрации. Дети тут же разбежались в разные стороны, чемоданы упали доминошками. Катя поймала детей, собрала чемоданы. Глубоко вздохнула.

– Девушка, извините… – Две женщины – одна пожилая, вторая молодая – подошли к Кате, широко улыбаясь.

Катя оглянулась: где девушка? Она, что ли?

– Да?

– Девушка, вы такая милая, можно к вам обратиться? Моя мама не знает языков. Она пожилой человек. Летит до Стамбула. Там её встретит сын. Она ужасно боится. Вы не могли бы взять над ней шефство? Проводить до выдачи багажа в пункте прибытия? – спросила молодая девушка у Кати.

Катя приказала себе: «Скажи нет. Ты уже взяла шефство над двумя детьми, – кстати, где они? – тремя чемоданами, паспортами, билетами, стыковками…»

– Конечно, – вслух сказала Катя. – Я её не брошу.

В этом вся Катя. Во фразе «Я не брошу». Она не бросит никого, а вот себя – может. Бросит все попытки думать о своём комфорте. Видимо, ей доброй быть важнее, чем спокойной и умиротворённой, поэтому Катя охотно согласилась приумножить свой стресс от перелёта.

Катя взяла шефство над пожилой дамой. После регистрации они вместе прошли все контроли, добрались до выхода на посадку. Катя угостила новую знакомую чаем с круассанами, которыми они полдничали с детьми, выслушала истории о том, как она решила навестить всех своих четырёх сыновей и дочь, разбросанных по миру, и как она при этом боится летать.

При входе в самолёт пожилая дама сильно занервничала, вцепилась в Катину руку:

– Только после посадки не бросайте меня, пожалуйста.

Катя объяснила, что она будет очень спешить: у неё всего два часа до взлёта следующего самолёта. Но женщина так горестно вздохнула, покачала головой, уверила, что непременно потеряется в аэропорту и будет нервничать до сердечного приступа, что Катя опять покорно кивнула:

– Хорошо, только вы не задерживайтесь, пожалуйста.

Место пожилой женщины было в самом хвосте самолёта. Катя с детьми сидела в начале. Они помахали друг другу при взлёте.

Полёт был сложный. Дети не спали, хотя обычно в дороге спят, дрались, рыдали, визжали… Катя ужасно устала.

А впереди – стыковка и новый полёт.

Катя с детьми вышли из самолёта в рукав одними из первых. За то, чтобы они сидели в первых рядах, Катя, кстати, платила отдельно, покупая билеты. Хочешь быть первым – плати.

Они встали у выхода, стали ждать женщину. Катя обещала её не бросать – и не бросит.

Люди выходили неторопливо и оживлённо, по двое и трое.

Катя нервничала, кусала губы, ругала себя: «Зачем согласилась? Ну вот зачем? Чем думала?»

Сейчас им бы бежать на следующую регистрацию, а не терять время на пустое ожидание. Но из уважения к возрасту и из верности данному слову Катя не могла уйти. Оказывается, уважение и верность требуют колоссального ресурса. Катя прямо физически ощущала какого.

Пожилая дама вышла из самолёта одной из последних. То есть реально последняя, но не одна. Она шла под руку с милым седовласым мужчиной, ворковала с ним, смеялась, запрокидывая голову.

Увидев растерянную Катю с детьми, она всплеснула руками и говорит:

– Ой, вы меня ждёте? Милая, всё в порядке, можно меня больше не курировать. Я себе нашла нового… куратора, вот он, Владимир Петрович, обещал довести меня до выхода и помочь с багажом. Так что вы свободны от обязательств, меня больше не ждите, можете бросить…

Катя вежливо улыбнулась и кивнула.

Внутри она кричала.

Нет, орала.

Нет, ИСТЕРИЛА!

КАКОГО ЧЁРТА?

«Почему они, все люди вокруг, всегда так со мной поступают? Почему всегда они свои интересы ставят выше моих? Стоп. А почему должно быть иначе? И при чём здесь вообще они? Это не они так со мной поступают. Это я так с собой поступаю!» – думала Катя, пока бежала по рукаву, потом по коридору, потом стояла в очереди на паспортном контроле…

Катя опоздала на второй самолёт. Попала на много тысяч рублей (купить «внезапный» билет на другой самолёт – очень дорого, и гостиница в аэропорту – дорогущая, и начальник был рассержен на её дополнительные прогулы, а значит, премия под вопросом, точнее, скорей всего, отменена).

УЖЕ ДОМА, В КОТОРОМ КАТЯ ОКАЗАЛАСЬ НА ДВА ДНЯ ПОЗЖЕ, ЧЕМ РАССЧИТЫВАЛА, ОНА ДОГОВОРИЛАСЬ С СОБОЙ О НОВОМ ПРАВИЛЕ: ПОМОГАТЬ ИЗ ТОЧКИ ИЗОБИЛИЯ.

Если ты сам не в ней, лучше потрать свой ресурс на то, чтобы её достичь. А потом уже помогать.

А иначе получается какая-то ерунда: ты вроде и не помог никому, и себя закопал глубже.

Почему важно этому научиться?

Катя посмотрела на двухъярусную кровать, в которой спали её дети.

Взрослые – это призраки будущего своих детей. Катя очень хотела, чтобы у её сыновей получилось вырасти хорошими людьми с крепкими границами. А для этого нужно показать им пример…

Пример той самой точки изобилия, после которой в человеке включается вайфай, способный щедро раздавать добро.