Текст книги "Время посадить дерево. Сборник поэзии и прозы"

Время посадить дерево
Сборник поэзии и прозы

Авторы: Ирина Арсентьева, Преснаков Алексей, Фетисова Вера, Ильницкий Игорь, Заяц Екатерина, Горецкая Татьяна, Бажина Ольга, Полещикова Елена, Самусенко Галина, Игнатюк Елена, Нагибина Светлана, Щебенькова Ольга, Игнатенко Иван, Хлопкова Лариса, Палагичева Виктория, Ткач Константин, Попов Валентин, Качаева Ирина, Комарова Галина, Кострикин Савелий, Юкина Юлия, Яблоновская Ольга, Муратова Татьяна, Пипкова Татьяна, Олизар Ольга, Маляева Ольга, Ишутина Елена, Тихонова Наталья, Литвак Николай, Садонцева Нина, Шефер Татьяна, Сапрыкина Надежда, Яльницкий Анатолий, Шведова Алла, Крякина Людмила-Весения, Сибгатуллина Ольга, Ащеулова Антонина, Лу Ярина, Киракозова Валерия, Олейник Анна, Загоруля Татьяна

Редактор Ирина Коробейникова

Дизайнер обложки Ксения Алексеева

© Арсентьева Ирина, 2023

© Алексей Преснаков, 2023

© Вера Фетисова, 2023

© Игорь Ильницкий, 2023

© Екатерина Заяц, 2023

© Татьяна Горецкая, 2023

© Ольга Бажина, 2023

© Елена Полещикова, 2023

© Галина Самусенко, 2023

© Елена Игнатюк, 2023

© Светлана Нагибина, 2023

© Ольга Щебенькова, 2023

© Иван Игнатенко, 2023

© Лариса Хлопкова, 2023

© Виктория Палагичева, 2023

© Константин Ткач, 2023

© Валентин Попов, 2023

© Ирина Качаева, 2023

© Галина Комарова, 2023

© Савелий Кострикин, 2023

© Юлия Юкина, 2023

© Ольга Яблоновская, 2023

© Татьяна Муратова, 2023

© Татьяна Пипкова, 2023

© Ольга Олизар, 2023

© Ольга Маляева, 2023

© Елена Ишутина, 2023

© Наталья Тихонова, 2023

© Николай Литвак, 2023

© Нина Садонцева, 2023

© Татьяна Шефер, 2023

© Надежда Сапрыкина, 2023

© Анатолий Яльницкий, 2023

© Алла Шведова, 2023

© Людмила-Весения Крякина, 2023

© Ольга Сибгатуллина, 2023

© Антонина Ащеулова, 2023

© Ярина Лу, 2023

© Валерия Киракозова, 2023

© Анна Олейник, 2023

© Татьяна Загоруля, 2023

© Ксения Алексеева, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-0857-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Дорогие читатели!

Апрель и начало мая – это время посадки деревьев. У славян и других народов дерево является символом рода и памяти, объединяющим разные поколения. Недаром народная мудрость гласит, что каждый должен построить дом, посадить дерево и вырастить сына.

Мы, авторы сборника поэзии и прозы, тоже решили «посадить дерево», то есть оставить добрый след на Земле.

У каждого из нас наступает время, когда хочется и есть что сказать детям, внукам, родным людям, просто знакомым и даже незнакомым.

Сейчас на нашей планете как раз такое время, когда всем и каждому необходимы слова поддержки, доброго внимания, любви, одобрения.

Все мы так устали от негатива, вызванного пандемией и событиями, происходящими в мире, что хочется просто отдохнуть от забот и тревог. Посидеть с книгой на веранде или полежать на шезлонге у озера, сделать перерыв в работе на дачном участке или провести отпуск, лежа на диване и читая захватывающие истории.

Предлагаем вам такую книгу для отдыха и положительных эмоций.

Надеемся, что она станет отличным подарком для вас, наши дорогие читатели!!!

Редактор сборника Ирина Коробейникова

Галина Самусенко

г. Коломна

Уходят люди

 
Уходят люди – остаются вещи,
впитавшие касаний волшебство,
огонь души и озарений вещих,
как жизни бесконечной торжество.
 
 
Уходят люди – остаются книги
хранителями мудрости людской,
вздымая на крылах победной Ники
людских сердец извечный непокой.
 
 
Уходят люди – остаются песни,
гитарных струн негромкий перебор,
как светлый лучик юности беспечной,
как маячок, горящий с давних пор.
 
 
Уходят люди – остаётся память
о том, что загадали и смогли,
поддерживая вечной жизни пламя
на голубом хрусталике Земли.
 

Звёздная сказка

 
Я по Млечной дороге сквозь ярость комет
побегу босиком от звезды до звезды.
Угадаю свою по десяткам примет.
И сожгу за собой прошлой жизни мосты.
 
 
Стану жить-поживать под своею звездой
и поверю, что ты всё давно позабыл.
Распрощаюсь навеки с собой молодой.
Напишу новой жизни прекрасную быль.
 
 
Но когда лунным светом нальётся бокал,
в тихом шелесте звёзд я услышу тебя.
Изумлённо замру – неужель отыскал? —
отомру и… сверхновою вспыхну, любя.
 

Прощание (Сливы)

 
Заласканные осенью сады…
Протравленные едким дёгтем шпалы…
И призрак неминуемой беды…
А радость в дали рельсовой пропала.
 
 
«Прощание Славянки»… С нами Бог!
Под лязги сцепок – вой гудка тоскливый.
В пыли, прибитой сотнями сапог,
пятном нелепым – солнечные сливы.
 
 
Их не сумели руки удержать,
ослабнув от отчаянья и муки.
И вот в пыли безжизненно лежат —
безвинные свидетели разлуки.
Над тонкой шкуркой солнца луч дрожит.
Неряшлива – раздавленная мякоть…
 
 
Растоптана войной былая жизнь.
Молиться остаётся, верить, плакать.
 

Ангелы войны

 
Вспышка. Взрыв. И тьма… А жив ли ты?
Статус твой земной теперь не ясен.
Но является из темноты
ангел – собран, деловит, прекрасен.
 
 
Голос с хрипотцой – Не помирай!
Потерпи.
                 На крыльях плащ-палатки
ты влетаешь в медсанбатный рай,
он – навстречу взрывам без оглядки…
 
 
Море боли. Благом – забытьё.
Явь и бред смешались в дикой пляске:
темнотою белый свет затёрт…
мертвецов оскаленные маски…
боль сжигала и влекла ко дну…
разум заметала злая за́мять…
 
 
Показалось – в душу заглянул
светлый ангел чуткими глазами.
 
 
Отступила тьма. Свет снова бел.
Боль стихала нехотя, помалу.
Слышилось, как будто ангел пел,
как в далёком детстве пела мама…
 
 
Не добыть отсрочку у судьбы.
Смерть плюёт на табели о рангах.
Дай же, Бог, чтоб за спиною был
кто-то с позывным коротким – «ангел».
 

Навязчивый сон

 
По дорожкам слоняются голуби,
грач фланирует, не торопясь.
Липы сладкий дурман кружит голову.
Травяная морщинится бязь.
 
 
По ладошкам скамеек заброшенных,
смутно помнящих давнюю быль,
ветерок пробежит заполошенно,
прочь сметая забвения пыль.
 
 
И проявятся воспоминания —
лица близких когда-то людей.
И накатит волной осознание
невозвратности этих потерь.
 
 
Вижу в призрачном мареве тающем
их – смеющихся и молодых…
Только воздуха вдруг не хватает мне —
память бьёт кулаками под дых.
 
 
Задыхаясь, кричу в тьму кромешную,
умоляю вернуться ко мне.
Только слышится голос насмешливый —
Не вернутся, не свидишься, не…
 
 
Этот парк нереальный – окно во тьме
за тревожно-незримую грань.
Для чего же он видится снова мне
в предрассветную сизую рань?
 

Ольга Бажина

г. Москва

Снова о русской душе

(Реальная история, случившаяся в одном из городов России)

 
Тусклым лунным светом отливало серым,
Хищным зверем в трубах ветер выл всю ночь,
И порой казалось, что таким манером
С улиц всех бездомных ветер гонит прочь!
Почему не гнать-то, если минус тридцать,
Если город зимний опустел давно,
Если горожанам всем спокойно спится,
Только в отделении светится окно.
Офицер дежурный на телеэкране
Смотрит для не спящих ночью детектив,
Теплый чай с лимоном плещется в стакане,
Паренёк мурлычет простенький мотив.
В комнате дежурной так тепло, уютно,
Даже телефоны до сих пор молчат,
Что с утра трезвонить станут поминутно!
Вдруг услышал парень, что в окно стучат!
Правда ли стучали или показалось?
Поднялся лениво, подошёл к двери,
Распахнул, увидел, сердце болью сжалось.
Осветили, сверху, плача, фонари
То, что остудило парня пыл веселый,
То, что он увидел тут же впереди:
Бомж стоял застывший и по пояс голый,
Прижимал он тряпку рваную к груди,
Ту, что оказалась телогрейкой грязной,
Продолжая что-то бережно нести!
«Помоги, друг..» Дальше стала речь бессвязной,
Шёпотом два слова смог произнести.
Всей душой дежурный пожалел беднягу,
И впустил не медля, чтобы не замёрз.
И на стол из тряпки выложил бродяга
Голенький комочек, что с собой принёс:
Крошечный младенец в эту ночь родился,
Брошенный кукушкой-матерью в сугроб:
В жизни непутёвой ей не пригодился,
В мусор на помойке выброшен, как в гроб.
Ну а тот, кого мы миром презираем,
Ничего не зная про его судьбу,
Громко осуждаем, всюду изгоняем,
В эту ночь со смертью вышел на борьбу!
Спас своей душою душу человечью,
Завернув в одежду, сам оставшись гол.
Не боясь замёрзнуть, получить увечье,
Жертвуя собою, километры шёл!
Лишь один Создатель знает, кто дороже
В этот прагматичный двадцать первый век:
Та, что называться матерью не может,
Или же заблудший, только Человек!
 

Пусть годы летят

 
Пусть время быстро пролетело:
Не те уже лицо и тело,
И отпечатки наложили
На лица жизни, что прожили.
Но мы сдаваться не хотим
И время наше укротим!
Мы о годах своих забудем,
На лавочках сидеть не будем,
Чтоб осуждать, кто как одет
И с завистью глядеть вослед
Другим красивым молодым!
Позиций наших не сдадим!
Мы будем петь, шутить, смеяться.
Да здравствует лихое братство
Нас, жизнь познавших, пусть седых,
Зато сердцами молодых!
Пусть будет каждому под силу
Суметь состариться красиво!!!
 

Такая банальная история!

 
Откуда столько одиноких,
У всех история своя!
И рассказать одну из многих
Попробую сегодня я.
Я позабыть, увы, не в силах
То одинокое окно,
Где лампа тусклая светила,
Где счастье не жило давно!
Там девушка жила когда-то.
Она была так хороша,
Что все дворовые ребята
За ней ходили, чуть дыша.
Она районною Венерой
Средь пола сильного слыла,
Носила гордо имя Лера
И недоступною была.
Толпой несметной кавалеры
За ней незримый шлейф несли,
Но благосклонности от Леры
Добиться так и не смогли.
Напрасны были комплименты,
Цветы зимою каждый год:
Ей были не милы студенты
И всякий прочий нищеброд.
Не важны были чувства Лере —
Ромашки скромные в полях.
Она ждала миллионера
Не на дешёвых Жигулях!
Но время пролетело Леры,
Где ж скрылись все миллионеры?
Пока она о них радела,
Толпа поклонников редела,
И как-то растворилась вдруг:
Глядь – никого уже вокруг.
И холостые все ребята
На девушках других женаты!
И обошла её весна,
Пока она всё выбирала.
Ну а теперь она мечтала
Стоять хоть с кем-то у окна.
Сюжет истории банальный,
Но дописала Жизнь конец.
Ни для кого не будет тайной,
Кто счастья своего кузнец!
И здесь итог, увы, не новый,
Хоть этак поверни, хоть так:
Хотела выковать целковый,
А получился лишь пятак!
 

Круг добра

 
«Не имей сто рублей, а имей сто друзей!»
Поговорка, конечно, не новая,
Но мудра и права, ты оценишь слова,
Лишь беда постучится суровая,
И протянется вдруг столько дружеских рук
И сердец благородных в несчастии:
И родных, и друзей, просто добрых людей,
И служителя церкви участие!
Сколько лучшего в нас просто скрыто от глаз,
Что другим приоткрыть не решаемся!
Доброта – верный друг – наш спасательный круг,
«Круг добра» этот круг называется!
Мы порой и ворчим, и до хрипа кричим
То, что век наш добром истощается,
А случится беда, и поймёшь ты тогда,
Что добро на Земле не кончается!!!
 

Ирина Арсентьева

г. Караганда

Рауль для Итты

Узникам лагерей смерти посвящается…

– Эй, Маслёнок, кончай шурфить, на сегодня хватит! Ты на небо глянь – солнце садится. Дёрнул ты сегодня неслабо! – крикнул крепкий, хорошо сложенный парень лет двадцати пяти в штормовке цвета хаки и такой же защитной фуражке. Он разжигал костёр, устроившись на старом, повидавшем многое на своем веку бревне. Подбрасывал в быстро разгорающееся пламя сухие сучья, и они, охваченные огнём, радостно трещали и брызгались во все стороны искрами. На руке «крепыша» красовалась татуировка «КРОТ».

– Новичкам всегда везёт. Маленький, да удаленький. А у нас порожняк второй день, – складывая лопаты, щуп и секаторы – обычный для копателей инвентарь, грустно ответил высокий худощавый юноша, наголо обритая голова которого выдавала в нём призывника.

– С этим не поспоришь, Шмайссер. Копанина у него зачётная, что и говорить. Курица и шпингалет. Редко кому сейчас такой хабар попадается. По всему видно, лежака выбил.

Солнце едва тронуло верхушки лесных зарослей, а подлесок уже погрузился в сумрак и тишину. Шмайссер и Крот расположились на траве у костра и начали готовить незатейливый походный ужин. Разложили нарезанный крупными ломтями хлеб, несколько помидоров и огурцов, пучок зелёного лука, вскрыли жестяные банки с надписями «Тушёнка» и «Шпроты». Подвесили над огнём котелок с водой, в которую сразу же всыпали приличную порцию заварки. Плеснули в эмалированные кружки «беленькой» и нетерпеливо посмотрели в сторону задержавшегося Маслёнка. Он впервые выехал на коп и, увлекшись процессом, никак не мог остановить его.

– Эй, Маслёнок! Аллес!!! Сказали же тебе – заканчивай! После захода солнца долбить запрещено, – Крот возмущался на правах старшего. – Иди сюда, уже налито!

Невысокого роста паренёк, который вполне мог сойти и за мужчину из-за густой щетины и длинных волос, схваченных на затылке резинкой, ковылял из зарослей, разглядывая что-то на ладони.

– Вот это да! – Радостный возглас Крота был доказательством ценной находки Маслёнка.

Все трое внимательно рассматривали наполовину истлевшую нашивку, которая обыкновенно размещалась на рукаве военной формы вермахта. На нетронутой временем её части чётко прорисовывался сине-бело-красный французский триколор.

– Мужики, а почему запрещено копать в сумерках? – Любопытство разбирало Маслёнка и не давало ему присоединиться к общей трапезе.

– Духи погибших, говорят, приходят, – задумчиво произнёс Крот и огляделся по сторонам. – Я сам никогда не видел. А вот у Дрозда в прошлом году чуть крыша не съехала. Всю зиму потом пил, не просыхая. Он в потёмках целое сражение видел и голоса отчётливо слышал.

– Выдумки всё это! – Шмайссер хохотнул и смачно опрокинул содержимое кружки.

– Не знаю, так говорят… – Крот, ковыряя ложкой тушёнку, думал о чём-то своём и не заметил, как догорели последние отблески заката, и лес погрузился во тьму…

Ночные видения заставили всех троих вжаться в дно палатки и не сомкнуть глаз до рассвета…

***

…Рауль уже в пятый раз обходил лагерь по периметру. Это был вверенный ему для охраны участок. За колючей проволокой было тихо. Заключённых загнали в бараки, и только сторожевые собаки изредка побрехивали, скорее для того, чтобы показать, как они исправно несут службу.

Сегодня Рауль впервые увидел Итту. Она была необычной для еврейки внешности: голубые глаза и светлые длинные волосы достались ей от русской матери, которая, выйдя замуж за еврея, приняла иудаизм. Итта всегда считала себя еврейкой и вместе с отцом ходила к раввину на все главные праздники. Отец её был учителем французского языка и с детства разговаривал с ней только по-французски.

– Je dois dire que.., что вы сегодня необычайно красивы! Mon cher! Впрочем, как и всегда… – Отец гладил её белокурую головку, продолжая ненавязчивый урок французского.

Итта крепко держала отца за руку и таинственно улыбалась от удовольствия. Видно было, что эти двое нежно и преданно любят друг друга…

В этом году Итте исполнилось семнадцать, и даже в сером лагерном платье, грубом и бесформенном, угадывались её тонкая талия и маленькая, по-девичьи тугая грудь. По всему было понятно, что она работала в бараке, где сортировали вещи заключённых и упаковывали их в деревянные ящики для отправки в Германию. Она двигалась очень осторожно, и шагов её не было слышно. Словно тень, её силуэт переместился в самый дальний угол лагерной территории, где возвышалась груда всевозможной тары. Захватив два увесистых ящика и слегка согнувшись под их тяжестью, она, не глядя по сторонам, так же тихо проследовала обратно в барак. Шла подготовка к утренней отправке эшелона в помощь солдатам Рейха, и заключённые работали всю ночь.

Рауль не мог отвести взгляда от Итты. Отчаяние и безысходность чувствовались и в её глазах, устремлённых в никуда, и в опущенных по-старушечьи плечах, и в повисших плетями тонких руках. Лицо её, худое и бледное, отдавало голубизной, ровно такой же, какими были её глаза.

«Она совершенна в своей обречённости. Разве может человек в глубокой печали быть божественно красивым?» – размышлял Рауль, двигаясь вдоль ограждения и не сводя с девушки взгляда. – По-видимому, да. Даже здесь, в этих диких условиях, красота имеет право на существование».

Через два дня он вновь увидел Итту. Казалось, что ноги совсем не держали её. В огромных мужских ботинках без шнурков, она едва могла ими двигать. Слёзы безмолвными ручьями стекали по её посеревшим щекам. У Рауля сжалось сердце.

«Зачем мне жить?» – мысль о самоубийстве не покидала Итту. Так сделали уже многие в лагере. Сегодня, разбирая вещи заключённых, она увидела золотые часики своей матери с гравировкой «С любовью навсегда». Их подарил отец в тот день, когда родилась Итта. А позже Итте попалось и платьице младшей сестры Евы, которую вместе с матерью увели в Гетто неделей раньше, чем её саму. Платье стало мало семилетней Еве, и мама надставила его кружевом, которое спорола с праздничной салфетки.

– Bonjour! – Рауль подошёл к заграждению так близко, что Итта услышала его. Она вздрогнула всем телом. Что-то близкое и родное было в этой речи. Так говорил с ней отец… – Comment vous appelez-vous? – продолжил Рауль короткий разговор.

– Итта, – одними губами прошептала девушка и, не глядя на охранника, пошла прочь. – Je dois y aller.

Она знала, что по правилам лагеря ей было запрещено разговаривать с кем бы то ни было. Но сегодня она чувствовала себя так одиноко, что вовсе не думала о каких-то правилах. Ей было все равно…

– А demain! – Голос Рауля был спокойным и вселял некоторую уверенность в то, что завтра для Итты непременно наступит…

Завтра для Итты действительно наступило. Она шла и искала глазами Рауля. Он ждал её на прежнем месте.

– Ne vous inquiétez pas!

Он уверенно просунул руку между колючими металлическими переплетениями, не задев их, и протянул Итте кусок хлеба, мягкого и белого. Цвет и вкус такого хлеба, казалось, навсегда был забыт.

– Ешь сама, никому не показывай.

Ночью под одеялом Итта откусывала маленькие кусочки, которые, возможно, могли спасти её от голода и облегчить выполнение непосильной работы. Она пережевывала хлеб до тех пор, пока рот не наполнялся сладкой кашицей и только тогда проглатывала. Внутри хлебного ломтика она обнаружила маленькую, туго скрученную записку. От волнения тело её охватила мелкая дрожь, которая долго не позволяла развернуть послание Рауля.

«Je crains de… не смогу поговорить с Вами в следующий раз, поэтому беру на себя смелость писать Вам, Mon cher! Если бы Вы только знали, как Вы мне дороги. Я хотел бы показать Вам мой Париж. Там, в самом центре, на улице Rue Fdolphe-Jullien, стоит уютная булочная моего отца. Запах свежеиспечённых багетов, круассанов, бриошей и киши с самого утра заманивает жителей соседних домов в царство хлеба, где они могут ощутить его незабываемый вкус. Хлеб, который я Вам передаю, далёк от того, что пекут мои родители. И всё же я глубоко надеюсь, что он поддержит Вас и придаст сил. Ваш Рауль».

Итта решила жить. Француз занимал все её мысли. Работа уже не казалась такой изнурительной, потеря близких не такой страшной, а ежедневная гибель тысяч женщин, детей, стариков не вселяла ледяной ужас. Смерть была повсюду, но в душе Итты жила любовь.

«Самую большую ошибку совершил я, записавшись в Легион французских добровольцев, – писал Рауль. – Я был студентом и так же, как и многие мои друзья, был охвачен националистическими идеями. Если бы я только знал тогда, куда приведут эти идеи. Я не раз видел смерть на полях сражения. Но то, что вижу сейчас здесь, в концентрационном лагере, куда я попал, выполняя приказ, приводит меня к единственной мысли, смогу ли я исправить эту ошибку. Чем смогу искупить вину перед этими несчастными, к смерти которых я тоже причастен, к моему глубокому сожалению. Берегите себя, Mon cher! Ваш Рауль».

«Моя дорогая! Я полюбил Вас с той самой минуты, как впервые увидел. Я знаю, что глупо с моей стороны говорить Вам об этом сейчас. Но я говорю, потому что не в силах молчать. Вы – то светлое и чистое, что заставило пересмотреть всю мою жизнь. Вы дали мне надежду, и только ею я живу. Я знаю, что у любви на войне короткий срок, и все-таки я люблю Вас, моя Итта! Надеюсь, мои слова, как и этот кусочек хлеба, дадут Вам силы на завтрашний день. Ваш Рауль».

Итта перечитывала письма снова и снова. Она безмолвно шевелила губами, и глаза её сияли.

Сегодня Рауль заметил, что за ним следят. Почувствовал спиной. «Стукачи», словно ищейки, рыскали повсюду в надежде уличить любого в измене и предательстве, тем самым надеясь продлить своё существование. «Не удастся сегодня принести Итте хлеба. Не буду испытывать судьбу и письма тоже писать не буду», – размышлял Рауль, заступая на дежурство.

Он увидел Итту издали – она ждала его. Поравнявшись с ней, он торопливо заговорил:

– Сегодня я не смог принести вам хлеба. Мне кажется, что за мной следят. Будьте и вы осторожны. Мне не хотелось подвергать вас опасности, но не в моих силах не видеть вас.

Рауль нагнулся, быстро сорвал несколько чахлых незабудок, которым чудом удалось выжить на ежедневно обновляемой земляной насыпи. Он только было попытался передать их сквозь проволоку, как автоматная очередь пронзила его. Рука с голубыми цветочками лишь на секунду замерла в воздухе, и тело, лишившись последней связи с миром, обмякло и застыло…

Утром следующего дня Итта вместе с двумя сотнями заключённых шла по «Дороге на небеса», так её здесь называли, к газовым камерам. Начальник лагеря, которого прозвали «Куклой» за красивое холёное лицо и элегантный костюм, только что сменил очередную пару обуви. Сожалея лишь о том, что обувь его вновь забрызгана кровью, он отдал приказ заводить моторы танка…

***

Туман рассеялся с первыми лучами солнца, и лес встретил новый день радостным щебетанием птиц и стрекотом кузнечиков.

Трое копателей молча сложили палатку, погрузили собранный инвентарь и так же, не произнеся ни слова, уселись в наскоро заведённую машину, которая, фыркнув, тут же скрылась за деревьями.

На старом, повидавшем многое на своем веку бревне лежала оставленная половина буханки хлеба, маленький букетик незабудок и клочок бумаги, на котором корявым почерком было написано «Рауль для Итты»…

Словарь

Шурфить – углубляться вертикально вниз.

Дёрнуть – выкопать, поднять.

Порожняк – кубометры земли, выкопанные впустую.

Зачётная – представляющая ценность.

Копанина – поднятое из земли.

Курица – эмблема частей вермахта в виде орла со свастикой.

Шпингалет – затвор.

Хабар – найденные откопанные артефакты.

Аллес – от немецкого – все, хватит.

Долбить – копать, откапывать.

Выбить лежака – выкопать бойца.

Коп – процесс поиска, «поехать на коп».

Je dois dire que… – Смею заметить…

Mon cher – Моя дорогая.

Bonjour! – Здравствуйте!

Comment vous appelez-vous? – Как вас зовут?

Je dois y aller. – Мне нужно идти.

А demain! – До завтра!

Ne vous inquiétez pas! – Не волнуйтесь!

Je crains de… – Боюсь, что…

Rue Fdolphe-Jullien – улица Адольфа Жюльена – инженера-железнодорожника, получила название в 1903 году.