Автор книги: Ольга Шурыгина
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
Е. П. Рябушинская была замужем за А. Г. Карповым, одним из компаньонов брата Михаила, но около 1910 года брак распался из-за ее увлечения «обожаемым Яном»[143]143
Семенова Н. Братья Рябушинские: из миллионщиков в старьевщики. М.: Слово/Slovo, 2023. С. 157.
[Закрыть]. Вместе с Жолтовским Рябушинская посещала собрания Общества свободной эстетики[144]144
РГАЛИ. Ф. 464. Оп. 2. Д. 9. Л. 6–8.
[Закрыть], ее жизнь была посвящена искусству. Она занималась в частных художественных мастерских и классах Строгановского училища, особенно ее привлекала изящная техника эгломизе – нанесение изображения (например, портретного профиля) на стекло с помощью металлической фольги. В отношении Жолтовского Рябушинская приняла на себя роль не только поклонницы, но и мецената: с середины 1910-х годов она снимала ампирный особняк в Серебряном переулке, где были устроены мастерские ее и Ивана Владиславовича.
После прихода большевиков участь Елизаветы Павловны оказалась печальной. В 1918 году были реквизированы все ее денежные счета, квартира в упомянутом особняке и обстановка. По-видимому, желая социализироваться в новой России, она тщетно пыталась поступить в Свободные государственные художественные мастерские по классу офорта и живописи[145]145
РГАЛИ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 7686. Л. 1. В заголовке дела допущена ошибка: Рябушинская названа Елизаветой Петровной, хотя из текста прошения, как и из приложенной к нему выписки из метрической книги, вполне определенно следует, что речь идет именно о Елизавете Павловне.
[Закрыть]. Принимая во внимание столь бедственное положение Елизаветы Павловны, стоит предположить, что заказ Жолтовского на перевод Палладио для Наркомпроса был способом материально поддержать ее. Тем более что Жолтовский продолжал жить в некогда снятом Рябушинской особняке – уже как советский служащий.
В конечном счете Елизавета Павловна оказалась в Бутырской тюрьме: ей инкриминировали неуплату «чрезвычайного революционного налога»[146]146
ЦГА г. Москвы. Ф. 1545. Оп. 1. Д. 25. Л. 1, 2, 3, 4, 6.
[Закрыть]. Из-под ареста ее вскоре отпустили, намекнув, однако, на желательность ее отъезда. По собственному признанию Рябушинской, сделанному в письме к брату Михаилу, Москву она покинула в ноябре 1919 года, начав «одинокое, невероятное странствие», в котором были фронт, сыпной тиф, путешествие через Польшу, Берлин и, наконец, Париж. Там она и скончалась 24 апреля 1921 года[147]147
Последние новости. 1921. № 313, среда, 27 апреля. С. 1. См. также: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917–1997 гг.: В 6 т. Т. 6. Кн. 1. М.: Пашков дом, 2005. С. 354.
[Закрыть].
По свидетельству М. П. Рябушинского, «бедная, славная Лиза», вынесшая много несправедливости, и в том числе от Жолтовского, «собиралась писать статью об его искусстве»[148]148
Семенова Н. Указ. соч. С. 157.
[Закрыть]. Этому тексту не было суждено родиться, но именно благодаря Елизавете Павловне русский читатель обрел своего Палладио. Оставляя читателю право сделать моральные выводы, заметим, что издатели и сам Жолтовский в середине 1930-х годов имели веские основания для мистификации: имя Рябушинской как автора перевода сложно представить на титульном листе этой книги.
Глава шестая, в которой герой становится патриархом советской архитектуры
После кончины Ивана Фомина (1936) и Владимира Щуко (1939) Жолтовский и Щусев оставались последними крупными представителями «старой школы» в советской архитектуре. Правда, Щусев не мог бы состязаться с нашим героем в том, что обычно называется харизмой. Резонно ли считать Жолтовского основоположником сталинского «стиля»? Начать стоит с того, что сведение советской архитектуры середины прошлого века к стилю, называемому в обиходе «сталинский неоклассицизм» или «сталинский ампир», неоправданно, поскольку в реальности формальный лексикон проектов в границах 1930–1950-х годов существенно разнился, и не только от десятилетия к десятилетию, но и в зависимости от конкретного случая. Здесь мы обнаруживаем и несколько простодушные попытки декорирования конструктивистских зданий, и явную рецепцию заокеанского ар-деко, и тяжеловесную эклектику с оттенком барокко. Подражания итальянскому Ренессансу и самому Палладио стоят в общем ряду стилевых вариантов освоения классического наследия. Но несомненно, что слава Жолтовского и его специфического академизма на рубеже 1920–1930-х годов оказала влияние на рождение этой доктрины; в архитектуре была сделана ставка не на эксперимент, а на штудирование «вечных законов» красоты и овладение арсеналом зодчих прошлого.
Разумеется, такая метаморфоза была бы невозможна без сочувствия властей предержащих. Художник Е. Е. Лансере записал в августе 1932 года:
Интересные рассказы И[вана] Вл[адиславовича] (не шаржированные ли) о повороте к классицизму. Каганович: «Я пролетарий, сапожник, жил в Вене, люблю искусство; Молотов любитель красивых вещей, Италии, коллекционер»[150]150
Лансере Е. Дневники: В 3 кн. / Предисл. и сост. В. Бялик. Кн. 2. М.: Искусство – XXI век, 2008. С. 625.
[Закрыть].
Даже если Жолтовский ради красного словца схематизировал аргументацию сталинских соратников, факты красноречиво указывают на то, что советский истеблишмент на пятнадцатом году революции заинтересовался вполне буржуазным комфортом и проблемой золотого сечения.
«Ал[ексею] Толстому приказано написать статью ‹…› про классицизм (Щусев: „вот мерзавец, а вчера ругал мне классику“)», – Е. Е. Лансере далее пересказывает услышанное в доме Жолтовского[151]151
Там же. С. 626.
[Закрыть]. Манифестом радикального пересмотра отношения государства к архитектуре, а проще говоря, намерения этой архитектурой управлять, справедливо усматривая в ней инструмент политики, стали итоги Всесоюзного конкурса на проект Дворца Советов. Жолтовский был включен в состав Временного технического совета при управлении строительства Дворца Советов наряду с другими видными деятелями культуры (архитекторы составляли из них менее половины), а на конкурс представил сразу два проекта, в одном из которых он выступал в качестве автора (при участии Г. П. Гольца), а в другом – как консультант авторского коллектива кооператива «Всекохудожник», состоявшего из того же Гольца и остальных участников «квадриги Жолтовского» (С. Н. Кожина, М. П. Парусникова, И. Н. Соболева) с примкнувшим к ним А. К. Буровым. По сути, это были варианты одного и того же композиционного решения, различавшиеся в некоторых подробностях. Самым существенным было, пожалуй, то, что проект «Всекохудожника» почти не предполагал декора, тогда как шедший за подписью самого Жолтовского демонстрировал возможности ренессансно-классицистической обработки фасадов и объемов. В этой связи знаменательно, что первой премии удостоился именно «украшенный» вариант Жолтовского; это был ясный сигнал о том, какая архитектура вызывает понимание у партийно-государственной верхушки. Одновременно Жолтовский был удостоен звания заслуженного деятеля науки и искусства РСФСР.
«Я так и знал, что поворот будет», – с удовлетворением произносит Жолтовский в пересказе Евгения Лансере[152]152
Лансере Е. Дневники. Кн. 2. С. 626.
[Закрыть]. В реальной, а не воображаемой Москве этот момент запечатлен постройкой жилого дома на Моховой (1932–1934) – в документах обозначенного как «Особое задание Моссовета»[153]153
РГАЛИ. Ф. 2423. Оп. 1. Д. 175. Л. 3, 7.
[Закрыть]. Монументальный ордерный фасад с массивным раскрепованным карнизом и аттиком, напоминающий одновременно о Лоджии дель Капитанио Палладио и о респектабельных доходных домах имперского Петербурга, был призван стать эталоном советской архитектуры. Колонны демонстрантов, проходившие 1 мая 1934 года перед едва открывшимся из-за снятых лесов фасадом, разразились дружными незапланированными аплодисментами[154]154
Паперный В. З. Культура Два. 2-е изд., испр. и доп. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 36.
[Закрыть]. Но, как тонко заметил архитектор И. А. Фомин, это был не столько прорыв в будущее, сколько оглядка на прошлое:
Он (Жолтовский. – Авт.) своим домом показал очень ярко, как раньше хорошо проектировали и как раньше хорошо строили и, следовательно, как мы сейчас плохо проектируем и как мы плохо строим[155]155
Уроки майской архитектурной выставки. Творческая дискуссия в Союзе советских архитекторов // Архитектура СССР. 1934. № 6. С. 8.
[Закрыть].
В самом деле, планировка квартир первых пяти этажей центральной части была обычной для дореволюционного доходного дома: на улицу выходила анфилада парадных комнат, параллельно объединенных коридором, в который выходили кухни и служебные помещения, обращенные окнами во двор. По сторонам от проездной арки на первом и втором этажах располагались наиболее роскошные квартиры с комнатами для домработниц. Оформление их парадных интерьеров включало в себя кессонированные потолки, потолочную роспись и прочие атрибуты «барских квартир» 1900–1910-х годов. Наверху же были устроены двухэтажные апартаменты со светлыми мастерскими. Е. Е. Лансере, надеявшийся по протекции Жолтовского занять одну из таких квартир, с отчаянием записал в декабре 1933 года, что «дом Ж[олтовского] на Моховой взят американцами под посольство»[156]156
Лансере Е. Дневники: В 3 кн. / Предисл. и сост. В. Бялик. Кн. 3. М.: Искусство – XXI век, 2009. С. 9.
[Закрыть].
В 1933 году Жолтовский возглавил одну из только что созданных проектных мастерских Моссовета; мастерские были номерными, и тот факт, что порученная Жолтовскому шла под № 1, говорил о том, что Иван Владиславович оказался на особом счету. Дело в том, что большевики с самого начала предполагали использовать беспартийных специалистов дореволюционной выучки в качестве источника знаний и опыта, для чего им временно доверялись даже начальственные должности. Но в конечном счете их место должны были занять политически сознательные архитекторы-коммунисты. «Знание Жолтовского нужно использовать, но нельзя идти на то, чтобы признать нераздельность его взглядов на архитектуру», – декларировал Л. М. Каганович в сентябре 1934 года[157]157
Советское градостроительство. 1917–1941: В 2 т. / Отв. ред. Ю. Л. Косенкова. М.: Прогресс-Традиция, 2018. Т. 2. С. 1387 (Из выступления Л. М. Кагановича на заседании партгруппы архитекторов-коммунистов Москвы 28 сентября 1934 года).
[Закрыть]. Да и сам Сталин, говоря о том, что проект Дворца Советов, представленный Жолтовским на конкурс 1932 года и встреченный куда более холодно, чем предыдущий, «смахивает на „Ноев ковчег“»[158]158
Сталин и Каганович. Переписка. 1931–1936 гг. / Сост. О. В. Хлевнюк, Р. У. Дэвис, Л. П. Кошелева, Э. А. Рис, Л. А. Роговая. М.: РОССПЭН, 2001. С. 269.
[Закрыть], акцентировал внимание на преклонных летах и устаревших воззрениях архитектора.
Несмотря на скепсис Кагановича, своей востребованностью в качестве архитектурного эксперта в первой половине 1930-х годов Жолтовский был обязан именно ему. Возможно, известие о том, что Жолтовский по ночам давал Кагановичу уроки архитектуры («тайный профессор»), является выдумкой[159]159
Лансере Е. Дневники, в 3 кн. / Предисл. и сост. В. Бялик. Кн. 2. М.: Искусство – XXI век, 2008. С. 756.
[Закрыть], но сохранилась стенограмма заседания Арплана в феврале 1935 года, на котором Каганович интересовался мнением Ивана Владиславовича об архитектурной ценности московских исторических зданий. Надо сказать, что реплики Жолтовского были весьма радикальными: признавая высокую ценность Кремля и собора Василия Блаженного (Покрова на Рву), он определил памятники классицизма (Пашков дом и т. п.) как постройки с «фрагментами античными, но без мысли», а здание Музея изящных искусств назвал парниками – очевидно, за обширные световые фонари на крыше[160]160
Стенограмма заседания комиссии Арплана Москвы от 21 февраля 1935 года // РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 185. Л. 101–103.
[Закрыть].
Идеалом для Жолтовского был итальянский город с его античным, средневековым и ренессансным «пластами». Кажется, он, вжившись в образ «русского Palladio», готов был на практике подтвердить гипотезу П. П. Муратова, изложенную им в третьем томе «Образов Италии»: «Палладио должен был бы строить заново целые города. В таком старом и приверженном к определенным типам строительства городе, как Виченца, ему негде было раскрыть особеннейшие стороны своего гения»[161]161
Муратов П. П. Образы Италии. Т. II – III. С. 397.
[Закрыть]. Сказанное о Виченце, пожалуй, применимо и к Москве накануне 1930-х годов. Однако никто из партийных чиновников не собирался заходить по пути осуществления италофильской грезы так далеко. «То, что вы мне показали, похоже на площадь Святого Петра», – с досадой бросил Жолтовскому Каганович на следующем заседании Арплана, комментируя принесенный им эскиз реконструкции площади Свердлова (ныне Театральная)[162]162
Стенограмма заседания комиссии Арплана Москвы от 28 февраля 1935 года // РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 186. Л. 40.
[Закрыть].
В продолжение 1934–1935 годов Иван Владиславович занимался проектированием для Сочи-Мацестинского курортного района. Несмотря на благостность южного климата, у архитектора были все основания считать свою переброску на Черноморское побережье почетной ссылкой. О его настроениях мы узнаем из рапорта заместителя ректора Всесоюзной академии архитектуры А. Я. Александрова:
Жолтовский в состоянии большого надлома ‹…› Считает свою работу и поездку в Сочи вынужденной, его якобы не хочет видеть Каганович и желает ограничить его роль консультациями и педагогикой, а он хочет строить[163]163
Советское градостроительство. 1917–1941. Т. 2. С. 1390 (письмо Александрова Кагановичу не ранее 15 января 1935 года).
[Закрыть].
Стоит добавить, что Каганович в этот период постепенно отходит от московских дел, а его преемник (с февраля 1935 года) на посту первого секретаря Московского горкома ВКП(б) Н. С. Хрущев архитектурой почти не интересовался. В свете необходимости для Жолтовского переключиться на педагогику и консультирование издание в 1936 году «его» перевода трактата А. Палладио выглядит весьма своевременным. Это событие, наглядно иллюстрировавшее освоение классического наследия, закрепило за Жолтовским уникальный статус архитектурного мудреца и старца-учителя союзного уровня. Уже весной 1937 года он утратил позицию руководителя проектной мастерской при Моссовете[164]164
Берковский. Без руководства // Архитектурная газета. 1937. № 35. С. 4.
[Закрыть]. По времени это совпало с устранением секретаря ЦИК СССР А. С. Енукидзе, симпатизировавшего Жолтовскому, но главной причиной охлаждения стоит считать все-таки его специфические профессиональные взгляды и сомнительную благонадежность. На первый план в советской архитектуре выдвинулся член ВКП(б) Борис Иофан, чей проект Дворца Советов понравился Сталину.
На I съезде советских архитекторов в 1937 году Жолтовский в соответствии со своим новым амплуа выступил с программным докладом «Воспитание мастера архитектуры», в котором изложил свои взгляды на архитектурное образование, описал, каким оно должно быть, по его мнению. Основой обучения Жолтовский полагал рисунок с натуры, ведь его концепция архитектурного творчества вообще была миметической. Объектом же подражания, по Жолтовскому, должна выступать не только природа, но и искусство прошлого: «Наряду с натурным рисунком надо развивать умение копировать хорошие оригиналы, будь то орнаментальные слепки, образцовые чертежи или отмывки крупных мастеров»[165]165
Жолтовский И. В. Воспитание мастера архитектуры: Доклад товарища И. В. Жолтовского // Архитектурная газета. 1937. № 47, 26 июня. С. 3.
[Закрыть]. Последний тезис хорошо показывает принципиальное отличие педагогического подхода Жолтовского от методик авангардистов. Он выводил архитектуру не из характеристик пространства или конструкции, но исключительно из опыта предшественников. Это была попытка сохранить традицию старой Академии.
История и практика архитектуры в понимании Жолтовского были нераздельны. Выступая перед участниками I съезда советских архитекторов, он говорил:
Проработав разрез флорентийского купола или орнамент античного фриза, учащийся никогда не забудет того, что я ему расскажу о Брунеллески или о построении античного орнамента. И если я ему в связи с выполнением этих работ покажу другие произведения того же мастера или сопоставлю построение греческого орнамента с построением римского и посоветую прочесть несколько интересных отрывков, касающихся этих эпох, он [ученик] получит подлинно конкретные сведения по истории архитектуры, которые за два-три года принесут больше реальной пользы и лучше запомнятся, чем обычный курс истории архитектуры с бесчисленным количеством мелькающих перед глазами диапозитивов[166]166
Жолтовский И. В. Воспитание мастера архитектуры. С. 3.
[Закрыть].
Оставив руководство номерной архитектурно-проектной мастерской Моссовета в декабре 1935 года, Жолтовский сосредоточился на консультировании. Через два года он возглавил архитектурно-планировочную мастерскую треста «Горстройпроект» Народного комиссариата тяжелой промышленности СССР и был назначен главным консультантом архитектурно-проектной конторы Всесоюзного центрального совета профсоюзов (ВЦСПС). На деле это означало творческое управление деятельностью и этой ведомственной мастерской, о чем сигнализирует критика. Давний оппонент Жолтовского Р. Я. Хигер, характеризуя «творческое лицо» конторы ВЦСПС, сетовал на «увражный характер» проектирования и одержимость молодых архитекторов (М. В. Лисициана, Г. Г. Маляна, Г. Г. Вегмана и др.) классикой[167]167
Хигер Р. Творческое лицо коллектива // Строительная газета. 1940. № 3. С. 2.
[Закрыть].
С 1940 года Жолтовский выступал также в роли творческого руководителя Московского архитектурного института (МАрхИ). Должность с вполне экзотическим для высшей школы названием была создана специально для Ивана Владиславовича в момент, который можно считать очередным пиком его советской карьеры. В журнале «Архитектура СССР», являвшемся официальным органом Союза советских архитекторов, вышла серия публикаций, посвященных Жолтовскому. Также был запланирован выпуск монографии о нем, которая так и не увидела свет (позднее малым тиражом была издана лишь брошюра А. Г. Габричевского о Жолтовском как теоретике архитектуры).
Дело в том, что кандидатура Ивана Владиславовича была выдвинута на соискание Сталинской премии – высшей государственной награды, учрежденной в декабре 1939 года. Известная парадоксальность этого выдвижения заключалась в том, что премия первоначально задумывалась как материальный стимул для молодых и среднего возраста деятелей науки, литературы и искусства[168]168
Подробнее см.: Сталинские премии: Две стороны одной медали. Сборник документов и художественно-публицистических материалов. Новосибирск: Свиньин и сыновья, 2007.
[Закрыть]. Очевидно, семидесятидвухлетний Жолтовский в эту категорию не попадал. Складывается впечатление, что, претендуя на высшую государственную награду, он делал отчаянную попытку реванша, пытался вернуть себе утраченные позиции как практикующего зодчего.
В истории выдвижений Жолтовского на Сталинскую премию (а неудачных попыток будет несколько – в 1940, 1943–1945[169]169
С 1943 по 1945 год в связи с войной присуждение Сталинских премий было приостановлено, лауреаты за эти годы суммарно были названы уже в 1946-м.
[Закрыть], 1947 годах) примечательна одна странность. Сталинские премии присуждались за конкретные достижения; творческим работникам, к числу коих относятся архитекторы, – за произведение. Жолтовский же выдвигался, что называется, по совокупности заслуг, и это давало членам Комитета по Сталинским премиям простой формальный повод отклонить его кандидатуру. В частности, когда в 1947 году Союз советских архитекторов в лице К. С. Алабяна и ученый совет Московского архитектурного института в лице И. В. Рыльского и В. Д. Кокорина приурочили очередное выдвижение Жолтовского к его 80-летию, из Комитета сухо ответили, что «кандидатура не рассматривалась ввиду отсутствия премии за многолетнюю деятельность»[170]170
РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Д. 29. Л. 60.
[Закрыть].
Успехом увенчается лишь четвертая по счету попытка отметить Ивана Владиславовича престижной наградой: в 1950 году он будет удостоен Сталинской премии 2-й степени за возведенный на Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект) жилой дом Совета Министров СССР. Корректно сформулированная заявка, в которой указывалась конкретная постройка (действительно ставшая событием в советской архитектуре), оказалась очень кстати, ведь еще весной 1948 года, вскоре после выхода печально известного постановления ЦК ВКП(б) «Об опере „Великая дружба“ Вано Мурадели», в стране развернулась кампания по борьбе с формализмом и космополитизмом, одной из мишеней которой стал Жолтовский. Его «формалистическая школа» обвинялась в том, что «и в теории, и в практике полностью отрицает идейное содержание и национальную самобытность советской архитектуры»[171]171
[Б. п.] Разоблачить носителей буржуазного космополитизма и эстетства в архитектурной науке и критике // Архитектура и строительство. 1949. № 2. С. 8.
[Закрыть]. Не стоит удивляться тому, что при обсуждении кандидатуры Жолтовского в Комитете по Сталинским премиям случилось недоразумение: большинство членов секции ИЗО и архитектуры высказались против, заведомо зная, что Жолтовского полагается ругать. Весьма примечателен комментарий, сделанный по этому поводу главой Комитета А. А. Фадеевым: «[Жолтовский] не был выдвинут совсем, но там есть поддержка очень большая»[172]172
РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Д. 35. Л. 187.
[Закрыть]. В этой реплике важно присутствие указательного наречия «там». Ведь, как моментально выяснилось, «здесь», т. е. внутри Комитета, ни о какой поддержке Жолтовского речи идти не могло. Его просто вычеркнули из числа претендентов, но в феврале 1950 года Фадеев на правах председателя обратился к коллегам с такими словами:
В Правительстве сейчас очень интересуются вопросами жилищного строительства. Меня вызывали и интересовались жилым домом Жолтовского, интересовались тем, какие там достоинства и какие недостатки. Нас просят, чтобы мы подумали по этим вопросам и, может быть, что-нибудь подсказали, чтобы была возможность поощрить эти вещи. Мы не идем к тому, чтобы, даже если плохо, и то премировать, потому что это жилой дом, но вы посмотрите еще и еще раз, нет ли здесь достижений, которые мы должны поощрить (выделено нами. – Авт.), так как мы заинтересованы в развитии этого строительства. ‹…› Нужно вернуться и поговорить еще раз о доме Жолтовского. Внешне он нам не понравился (казарменный вид, балконов нет, поставлен как-то не там, не совпадает с этой магистралью), как он устроен внутри? Говорили, что там непроветриваемые длинные коридоры, что неудачно поставлена кухня и проч. А может быть, еще раз подумаем? Когда меня вызывали, мне говорили, у нас так бывает, что довлеет, если человека в прошлом критиковали. От этих вещей нужно отвлекаться. Нужно реально смотреть – хорошо в этом доме жить или нехорошо[173]173
РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Д. 36. Л. 196, 198–199.
[Закрыть].
Несмотря на сопротивление некоторых участников обсуждения, среди которых были архитекторы Аркадий Мордвинов, Александр Власов и писатель Сергей Михалков, Фадееву удалось донести до собравшихся, что актуальное мнение руководства в отношении Жолтовского расходится с мнением творческой общественности, за два года изрядно преуспевшей в его травле. Премия 2-й степени, которую наш герой получил наряду с Л. М. Поляковым, архитектором станции метро «Калужская» (ныне «Октябрьская» Кольцевой линии), стала для него подлинным триумфом. Впоследствии Жолтовскому будет предоставлена возможность публично парировать упреки в отсутствии балконов и эркеров[174]174
Дом советского человека (беседа с академиком архитектуры И. В. Жолтовским) // Литературная газета. 1950. № 35 (2626), 1 мая. С. 2.
[Закрыть], однако реальный вес в истории со Сталинской премией имели не архитектурные достоинства или недостатки дома. Мысль С. О. Хан-Магомедова о том, что в случае Жолтовского эта награда впервые «была присуждена за архитектурное произведение, за которым не стояли никакие политические предпосылки властей или чьи-либо карьеристские устремления»[175]175
Хан-Магомедов С. О. Иван Жолтовский. М.: С. Э. Гордеев, 2010. С. 217.
[Закрыть], в свете сказанного выглядит неубедительно.
Реакцией на перемену конъюнктуры стала новая волна почитания Жолтовского, выразившаяся, сколь ни банально это выглядит, в следующей попытке выдвинуть его на Сталинскую премию в январе 1954 года. На сей раз в качестве достижения Жолтовского предполагался дом Хозяйственного управления МВД СССР на Смоленской площади, охарактеризованный
как архитектурное произведение, отличающееся высоким уровнем мастерства, проявленным как в композиции здания в целом, так особенно в архитектуре башенной части, в разработке архитектурно-художественных деталей, а также во внутренней планировке жилых и служебных помещений[176]176
РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 8. Д. 12. Л. 144.
[Закрыть].
Ложку дегтя в обсуждение кандидатуры Жолтовского в Комитете по Сталинским премиям снова внес А. В. Власов, доказывавший, что дом на Смоленской площади незначительно отличается от премированного дома на Большой Калужской: «…они были начаты постройкой одновременно, у них планы одни и те же, секции одни и те же и в архитектуре они одинаковы за исключением ряда деталей»[177]177
РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 2. Д. 31. Л. 229; Оп. 8. Д. 12. Л. 141.
[Закрыть]. Пришлось в порядке исключения, принимая во внимание заслуги и преклонный возраст претендента, допустить выдвижение Ивана Владиславовича за проекты, выполненные его мастерской-школой, но еще не осуществленные в натуре. Как показывают архивные документы, текст постановления о присуждении Сталинских премий за 1953 год был полностью подготовлен, согласно ему Жолтовский удостаивался премии 1-й степени. Однако после смерти Сталина официальный источник формирования премиального фонда – его авторские гонорары – иссяк, и премия больше не присуждалась.
Но возвратимся к педагогической деятельности Жолтовского, которая почти на десятилетие стала для него главным поприщем. Разумеется, и в МАрхИ он постарался воплотить в жизнь положения своего доклада на съезде 1937 года. Характер нововведений, появившихся в институте в связи с его приходом, свидетельствует об усилении внимания к художественной подготовке студентов-архитекторов по примеру дореволюционной Императорской Академии художеств. Так, в программе дисциплины «введение в архитектуру» возникают задания «пейзаж» и «архитектура в пейзаже»[178]178
Фирсова А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 156.
[Закрыть]. В то же время Жолтовский ратовал за то, чтобы больше учебного времени уделялось знакомству студентов с различными аспектами строительного мастерства, выработке ремесленных навыков прямо на строительных площадках. Проектную же работу Иван Владиславович предполагал осуществлять на конкурентной основе – очевидно, имея в виду собственный опыт руководства мастерской в 1920–1930-х годах:
Я считаю, что атмосфера здорового соревнования вырабатывает характер молодого мастера, определяет его этический облик, рождает стремление к высшим достижениям, чувство ответственности, внимательности и уважения, взыскательности к себе и уважения к другим. Развивая в нем эти черты, я воспитываю будущего архитектора не только как художника, но и как человека[179]179
Жолтовский И. В. Воспитание мастера архитектуры…
[Закрыть].
Начинания Жолтовского встретили живой отклик со стороны студентов. Именно из выпускников МАрхИ 1930-х и 1940-х годов выйдет плеяда его наиболее верных учеников, сотрудников мастерской-школы. «Если до войны у меня еще были сомнения в выборе профессии, и я делал попытки перевестись в Академию художеств и, вообще, перекинуться на живопись, то с приходом в 1940 году в [Московский архитектурный] институт И. В. Жолтовского все сомнения кончились», – вспоминал Николай Сукоян, добавляя, что послевоенная работа у Жолтовского уже по завершении учебы составила его «главное богатство» как архитектора[180]180
Николай Сукоян. Архитектура, живопись, графика / Сост. В. Н. Сукоян. М.: [б. и.], 2005. С. 5.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
