Текст книги "Реалити-2. Герои остаются в сердце"

Реалити-2. Герои остаются в сердце

1

Лето подходило к концу, а фильм оставался так и не снят.  Заказчик настаивал, чтобы в нем обязательно было три истории – не больше и не меньше. Требовалось вписаться в формат патриотического сериала, что оказалось совсем непросто. Военные, которых я просила поучаствовать в нашем кинопроекте, наотрез отказывались заниматься ерундой:

– Кому это нужно? – сразу спрашивали они. – Все равно ваш фильм не покажут по центральным каналам, а если и покажут, то пенсии инвалидам не прибавят.

В глубине души я была абсолютно согласна с нашими несостоявшимися героями  и нисколько не обижалась на них. В самом деле, звонит какая-то тетка и предлагает сыграть самого себя. А если человеку не хочется играть? Если ему даже к зеркалу подходить не хочется лишний раз? Война сильно покалечила всех,  кому я звонила. Я бы на их месте тоже отказалась позировать перед телекамерой.

Но нашему продюсеру это было невдомек:

– Уговаривай! – отрезал Ренат. – Что хочешь, говори, только денег никому не предлагай. Мой принцип – никому из героев не платить.

Это меня несколько насторожило: а как насчет творческой группы?

– Как только сдадим фильм, сразу со всеми рассчитаюсь, – заверил он меня. – Главное, надо успеть в срок.

Жесткие слова  «успеть в срок» тревожили меня с каждым днем все больше и больше.

– Не волнуйся, отснимем! – сказал режиссер Георгий и уехал в отпуск. – Герои – они люди капризные.

И вот, в последний день лета продюсер дал отмашку:

– Звони Бондареву! Нам разрешили его снимать.

Кто разрешил, уточнять я не стала. Кандидатуру Героя России В.А. Бондарева (назовем его так) я сама предложила ему еще месяц назад. Но, видимо, инвалидность В.А. была не столь очевидна, а продюсеру непременно хотелось, чтобы третий герой был без руки, а лучше – сразу без двух.

Герой России  был другом Героя Советского Союза – нашего второго участника, которого я назову здесь «Богданов». Два товарища были в одинаковом звании, и к тому же у них были очень похожие фамилии, имена и отчества. Говоря о них продюсеру, я постоянно путала: то чье-то имя, то отчество, то фамилию. Вот например, у древних все было просто – Ахилл, Геракл, Персей, Прометей… У меня в переговорах с коллегами не поворачивался язык назвать наших героев только по имени. Все-таки, создатель легенды должен прежде всего сам испытывать восхищение от подвигов. Иначе все коту под хвост – ни легенды, ни гонорара.

Работа сценариста требует определенного полета фантазии. От меня же в данном случае требовалось всего лишь взять одно интервью и написать три страницы текста. А еще нам  с младшей дочерью требовалось дожить до зарплаты, которую мне пока никто не обещал.  Раньше, лет эдак двадцать пять назад, я бы стала плести продюсеру всякую чушь о высокой миссии журналистики, проникновении в характер героя… Но в конце августа  я уже смирилась с ролью подставки для микрофона. В извечном противостояние между вдохновением от творчества и Золотым тельцом воображаемый телец уверенно перевешивал.

Пытаясь выбраться из своего творческо-финансового кризиса, я начала бегать трусцой по своей улице.  Все лето на ней шла «добыча труб», однако к концу августа тротуар стал  вполне пешеходным и даже бегопригодным. Единственными препятствиями, которые все время приходилось перепрыгивать,  были желтые рифленые плиты, которые на нашей улице, также  как и по всей Москве, вмуровали  в асфальт. Говорят, это сделали для  инвалидов по зрению. Наверное, и для меня в том числе – я бегаю без очков и на каждом желтом квадрате еще и прыгаю в длину.

Одновременно со  первым подвигом пришлось совершила и второй – в сто первый раз выбросить недокуренную пачку сигарет, чтобы не портить цвет лица.

Да уж, когда до зарплаты еще целых два месяца, а цвет лица оставляет желать лучшего, то ничего не остается, как побежать трусцой. Совсем другое дело, когда деньги сами догоняют тебя – хоть трусцой, хоть галопом, хоть аллюром. Тогда нет никакой нужды  снашивать и без того рваные кроссовки. Надо всего лишь сходить в магазин (тот самый, который рекламирует известная француженка), купить там контрафактный крем от морщин и не надрывать здоровье в борьбе с вредной привычкой.

Обо всем этом я написала в письме Саше Б. – своему однокласснику, который уже двадцать лет живет в Австралии. В середине лета он вдруг объявился  в Москве и собрал остатки нашего 10 «Б» в «Эль Пасте».

Встреча с одноклассниками пробудила во мне ностальгические воспоминания по беззаботному детству. В нашей  английской спецшколе запрещали крутить западную попсу на дискотеках и рассказывали тинейджерам о нравственных идеалах. Официальный английский мы учили на уроках по газете «Москоу ньюс», а язык американских блокбастеров – на конспиративных вечеринках под дешевый портвейн.

– А ты чем занимаешься? – поинтересовались  одноклассники.

Я призналась честно:

– В основном, дауншифтингом. Иногда  преподаю, чуть– чуть снимаю кино и под настроение пишу рассказы. А еще я развожу хомяков.

Серьезные дамы и мужчины посмотрели на меня с интересом.

– А-а…– протянул герой застолья. – Раньше ты была журналистом, еще статью  обо мне написала.

Статью я сочинила  об утечке мозгов, потому что тринадцать лет назад эта тема казалась мне весьма актуальной. Летом минувшим меня больше волновала проблема утечки жизни и здоровья.

– А еще ты, вроде, в университете работаешь?

Пришлось признаться, что и это вилами по воде писано. В нашем образовательном учреждении надо каждый год заключать новый контракт.

Встреча была теплой – вспоминали смешные истории из школьного детства, рассказывали,  кто куда ездил на отдых. Трое одноклассников  еще в начале 90-х уехали на ПМЖ в Америку. Счастливых владельцев грин-карт вспоминали особо и даже послали им через Фейсбук наши слегка захмелевшие фото-лица.

Об этом приятном событии я написала маленький рассказ и отослала его Саше  как главному герою на рецензию. Так завязалась  наша переписка. В ответ австралийский одноклассник прислал эссе про то, как он выкармливал из пипетки пятнадцать новорожденных мышат, а я, в свою очередь, – про трех новорожденных  хомячат.

Электронное письмо идет в Австралию ровно столько же, сколько на соседнюю улицу. Чувствительна только разница в часовых поясах, да еще в менталитете. За двадцать лет Саша стал говорить по-русски с приятным акцентом, а в письмах использовал устаревшие речевые обороты.

Я писала Б., а думала о К. Так бывает – пишешь одному, а думаешь о другом. А.В. я написала только один раз, когда закончила первую часть этой повести и тоже отослала ему на рецензию. Герой прогнал файл через программу-читалку и разрешил мне работать над сюжетом и дальше.  У него, как всегда, было множество дел, и он совершенно не скучал без меня.

Саша в своей Австралии тоже не скучал: он готовился к полумарафону в Сиднее и усиленно тренировался, бегая по окрестным пустыням.

К чему-то постоянно готовиться – это и мое хобби. В конце августа я тоже готовилась:  начать и закончить  сценарий, начать новый учебный год и закончить  страдать по Клёнову. А еще я готовилась к марафону под названием «старость», и чтобы отсрочить его хотя бы на пару лет,  каждый вечер заставляла себя пробежать хотя бы до поворота. Погода была почти как в Сиднее, зато дистанция – не половина, а всего лишь одна сорок вторая марафона.

«А почему ты стал бегать?» – спросила я в очередном письме Сашу, который никогда не был отличником по физкультуре. Он  был отличником по физике и уехал на Зеленый континент работать над  диссертацией. Когда-то мы оба учились в МГУ, но его, в отличие от меня, сразу взяли в аспирантуру. В Австралию он уехал вслед за своим научным руководителем.

На дворе тогда  стоял 1993 год –  год расцвета частных финансовых пирамид и махинаций с государственными ценными бумагами,  год политического кризиса и денежной реформы, год демографического спада и  рекордной инфляции. В начале октября  американская  телекомпания CNN показывала в прямом эфире, как из российского  танка прямой наводкой бьют по зданию российского же парламента. Я сидела дома с новорожденной дочкой и, как завороженная, смотрела это реалити-шоу.

С  тех пор дочь немного подросла и сейчас слушает лекции в том самом корпусе, где когда-то учился мой австралийский одноклассник.  Главное здание университета почистили, а рядом построили несколько новых корпусов из стекла и бетона. Белый дом тоже отремонтировали, а неподалеку от него выросли, как грибы,  стеклянно-бетонные небоскребы.

В ответ на мой вопрос о том, почему он стал бегать, Саша  прислал целую историю, которую я, с его разрешения, перепечатываю здесь с небольшими сокращениями.  Может быть, она поможет юным физикам, химикам и биологам понять, что их ждет на Зеленом Континенте, да и вообще, «за бугром».

«После возвращения из 3-х месячного визита в Шотландию я  закончил PhD и начал работать в местной военной академии. К войне это не имело ни малейшего отношения (там гражданские преподаватели читали кадетам невоенные дисциплины, а я  – прикладную математику. Занимался я по-прежнему оптикой и солитонами. Очень скоро мои отношения с шефом по PhD (который рулил в Канберре всей оптикой) вошли в глубокий минус.

Психологический анализ этой истории достоин отдельного письма, но эмпирическое описание может быть такое: шеф временно сошёл с ума, ну или очень хотел, чтобы мне так казалось. Грести говно лопатой мне скоро надоело, а тут ещё оптический бум конца 90-х был близок к пику.  Мы с женой и первым ребёнком перебрались в Сидней работать в оптических стартапах. Работали день и ночь, было очень интересно, но потом всё грохнулось в 2001-ом. Мы кое-как пристроились в полугосударственную контору, пытающуюся собрать из лопающихся hi-tech компаний хоть что-то. Хотя уже было ясно, что всей прикладной оптике в Австралии хана…

Я начал делать заочное MBA (наивно думал, что оно чему-то дельному учит), ну и в 2004 у нас родился второй ребёнок, а через пару месяцев нас обоих выгнали с работы… Как раз тогда (в начале 2005) я начал бегать… Похудел за полгода на 20кг (а то к 2004-ому я разжирел как кабан), закончил МВА, завербовался в Малайзию на несколько месяцев как management consultant  (теперь я крайне низкого мнения и о  MBA и о бизнес-консультантах :-) и продолжал работать консультантом до 2008 (начала глобального кризиса). В середине 2008 удалось перейти в крупный банк Квантом (Quantitative Analyst). Оказалось, что это очень хорошее место: интересно, временами расслабленно, люди не психованные, и платят хорошо. Можно сказать, запрыгнул в последний вагон уходящего поезда – после GFC– 2008 без опыта в финансах в банк уже практически не попасть. Детям уже 14 и 9. Жена всё та же.

Моё лучшее время за км – 3.47. Год назад я купил Nike Plus GPS watch и теперь часы мои "рекорды" исправно фиксируют. Уже 7 лет бегаю City 2 Surf (местный 14-и километровый забег) и, удивительно, есть устойчивый прогресс. Последний результат был лучше 65-и минут. Для меня и это круто :-)»

К своему письму Саша приложил рассказ своего приятеля, с которым когда-то учился на физфаке. За прошедшие двадцать лет он  тоже забросил физику и тоже приобщился к бегу. Только, в отличие от моего одноклассника, неизвестный мне выпускник МГУ нынче нарезает круги вокруг Эйфелевой башни.

Прочитав обе истории, я вздохнула и морально настроилась на звонок Бондареву. В Интернете говорилось, что В.А. спортсмен.

– Приезжайте, – по-военному коротко ответил он. – Я буду ждать вас в Галерее Славы.

На встречу с нашим третьим героем мы с режиссером и оператором – удивительное дело! – почти не опоздали.  Таинственная Галерея находилась в здании школы на Юго-Востоке Москвы. Когда-то тут были поля фильтрации, поэтому улица так и называлась  – Верхние поля.

В.А. встретил нас возле серого школьного здания без всякого энтузиазма.  По виду он чем-то напоминал сантехника из РЭУ – невысокий и довольно невзрачный мужчина. Маленькая золотая звездочка на лацкане и тот особый взгляд, которым вглядываются в прошлое, выдавали в нем в нем боевого офицера. Бондарев по-военному приказал съемочной бригаде пониматься на  пятый этаж.

– У вас борода, как у Карла Маркса, – неодобрительно кивнул он Гоше по пути.

Режиссер воспринял это как комплимент, разгладил окладистую бороду и тут же рассказал анекдот «с бородой»:

– У одного мужика была борода,  а сам он работал дворником на площади  Карла Маркса. Вот, значит, метет он эту площадь,  а из-за памятника за ним наблюдает КГБешник.

– Эй, – говорит, – гражданин! Вы бы бороденку сбрили. А то уж больно похожи.

На это дворник  говорит:

– Ну, бороду-то я, положим, сбрею. А вот мысли куда девать?

Бондарев усмехается одной половиной лица. Он, явно, не любит шуток на темы политики. Денису, который тащит камеру со штативом,  тоже не до смеха. Да и сам Гоша теперь очень серьезен. Все-таки, последняя съемка. Смешно, похоже, только одной мне. У меня сегодня вообще замечательное настроение, и мне хочется поделиться им с серьезными мужчинами:

– Вот такие мы веселые ребята, Каждую съемку начинаем с анекдота.

К счастью, на эту реплику  никто не обращает внимания. Мы уже у цели.

Заходим в один из классов, где по всем стенам развешаны портреты военных.  Их так много, что первое впечатление – это либо парад,  либо привал. Серьезные лица, веселые. С ясными голубыми глазами, с задумчивыми карими. Совсем молодые и постарше. У кого-то две маленькие звездочки на погонах, у кого-то – две большие.  Мужчины, изображенные на этих портретах, погибли при  выполнении воинского долга. Под одной из картин –  две красные гвоздички, вставленные в гильзу от снаряда.

Режиссер уже прикидывает, как выставлять свет. Оператор – с какого ракурса снимать. Я чувствую комок в горле, и, как двоечница, молча стою посредине  класса, не зная, о чем говорить с Бондаревым.

К счастью, в класс-галерею стремительно входит невысокий человек в штатском.

– Знакомьтесь, – предлагает Бондарев – Это основатель Галереи Владимир Ильич С-й, подполковник в отставке.

Основатель галереи чем-то похож на основателя первого пролетарского государства: такие же быстрые движения и такие же ораторские способности. Правда, вместо  знаменитой бородки у него пышные гусарские усы.

Владимир Ильич С-й и его знаменитый тезка родились в один день. Неудивительно, что и наш Ильич тоже одержим великой идеей  – собрать в Галерее  Славы портреты всех офицеров, погибших за последние тридцать пять лет. Сейчас здесь  около двухсот полотен,  написаных по фотографиям. У бывших сослуживцев В.А. и В.И. не было времени позировать художникам.

– Сначала Галерея была в военном училище неподалеку, но потом новый начальник велел отнести все портреты в сарай. Директор школы пошел нам навстречу и  предоставил один из классов, – с энтузиазмом рассказывает Ильич историю своего начинания.

Наверное, директор школы тоже бывший военный, догадываюсь я. А вот новый начальник училища вряд ли когда-нибудь нюхал порох. Хотя кто его знает? Может, у него тонкий художественный вкус и ему претит  живопись по фотографиям. Может, он тайный поклонник Дали и Пикассо!

В.А. рассказывает, что все картины написал художник, который прикован к инвалидному креслу. Ильичу иногда удается раскошелить спонсоров, но главным меценатом приходится быть самому.

– У меня вся пенсия сюда уходит, – без тени сожаления сообщает он.

В его планах – открыть еще один народный музей. Он будет посвящен десантным войскам.

Уже дома нахожу в Интернете точные сведения о числе погибших за последние тридцать пять лет.

В Афганистане общие безвозвратные людские потери Советского Союза составили 14453 человека.  Потери федеральных сил в Чечне в 1994-1996 годах таковы: погибло 5042 человека, пропало без вести 510, ранено, контужено и травмировано 16098 человек.

…В каком музее уместятся двадцать с лишним тысяч портретов? И хватит ли энергии у Владимира Ильича, чтобы сохранить народную память?

Бондарев оказывается человеком спокойным и общительным. Он  не просто герой нашего фильма,  а настоящая живая легенда. Именно В.А. командовал спецподразделением, которое освобождало заложников в Беслане в 2004 году. Тогда в захваченной школе  тоже был первый учебный день и, наверное, тоже, пахло краской.

В соседнем классе – музей, посвященный тем трагическим событиям.  Как вообще можно описать словами то, что на политкорректном языке называется «террористический акт»? Это можно только показать: доску, в которой застряла пуля, тетрадки, схваченные  огнем, игрушки и фотографии детей, которым не суждено повзрослеть. На стене, покрашенной в цвет кремлевского кирпича, – портреты боевых товарищей В.А., которые вместе с ним штурмовали школу. Рассказывая о каждом погибшем, полковник Бондарев  словно переносится в те тревожные дни. Его лицо хранит следы ранения в голову, а речь не очень четкая.  В суматохе боя его отправили в госпиталь без документов, и две недели он считался пропавшим без вести. А ведь мог бы и дальше делать штабную карьеру и не вызывать огонь на себя, думаю я.

В.А. стоит под собственным портретом – бравый майор, вся грудь в орденах и медалях, щегольские усы, уверенный взгляд в будущее. За его плечами горы Афганистана и Чечни.

– Солдат умирает дважды, – говорит Бондарев, с усилием двигая нижней челюстью. – В первый раз – на поле боя. Второй раз – когда его забывают.

Маленький неказистый мужичок вырастает в моих глазах в сказочного  богатыря, который выходит в чисто поле один против целого войска неприятелей. Дело богатырей – отстаивать родную землю.

– Так, давайте я вас сфотографирую!

Это Ильич возвращает меня из моих фантазий. Мы строимся возле «кремлевской стены»  и делаем умные лица.

После интервью сидим в каптерке, пьем чай.  Неугомонный Владимир Ильич печатает фотографии на принтере.  Наша троица смотрится среди погибших какими-то инопланетянами. Да, наверное, так оно и есть. У нас совсем другие заботы.  Нам пора закругляться и улетать по своим делам. Ильич и Бондарев упаковывают портреты для  завтрашней встречи с тинейджерами. Мы сбегаем с пятого этажа.

Школа находится неподалеку от парка имени Артема Боровика.  Сейчас здесь совсем пусто, а вчера было шумно и многолюдно: народные гуляния начались  за неделю  до Дня города. Вчера мы с дочкой ездили сюда  на встречу с ее новой  подружкой. Я спросила трех местных девочек, знают ли они, в честь кого назван парк. Пятиклассницы и их мамы лишь удивленно пожали плечами: какая вам разница?

Детям больше нравятся герои из мультиков, а не из жизни.  Взрослым, похоже, герои вообще не нужны. Парк он и есть парк. Хорошо, что не пустырь.

Журналист Артем Боровик погиб в авиакатастрофе в 2000 году. Причина крушения маленького частного самолета до сих пор не раскрыта. Есть официальное заключение, но его подписали не все члены комиссии. Некоторые эксперты уверены, что катастрофа была спланирована именно против него – честного и очень влиятельного человека. Репортер Боровик вел передачи из «горячих точек», а  погиб от обледенения крыла.

Артем был первым советским журналистом, который в эпоху гласности прошел стажировку в армии США и написал об этом книгу. Он не был солдатом, но погиб, выполняя профессиональный  долг журналиста  – рассказывать людям правду.

В Москве уже чувствуется осень. В субботу в Лужниках будет большой спортивный праздник, и  Бондарев пригласил нас поснимать его  на стадионе. В.А. возглавляет организацию спортсменов-инвалидов с нарушением опорно-двигательного аппарата, в которой много ветеранов чеченской войны.   Год назад паралимпийская сборная России заняла в Лондоне второе место, и  В.А. с воодушевлением рассказывал мне о своих впечатлениях:

– На следующий день после закрытия Паралимпиады всех паралимпийцев провезли в двухэтажных автобусах по центральной улице Лондона. Повсюду их приветствовали люди, играли военные оркестры, а самолеты Королевских ВВС раскрасили небо в цвета Британского флага. Газеты вышли с заголовками «Миллион «спасибо!» вам! Вы – наши герои!»

Центральная улица Лондона называется Оксфорд-стрит. Когда я была там в 1991 году,  меня все время удивляло, что люди в инвалидных колясках сами  передвигаются по городу,  заезжают в магазины, бары и рестораны.  Вчера неподалеку от своего дома я в первый раз увидела женщину, которую никто не сопровождал. В своей коляске с моторчиком она, наверное,  ехала с рынка: на коленях у нее лежал черный полиэтиленовый пакет.

Мужчин в инвалидных колясках можно каждый день встретить в метро. Они ловко  перебираются в вагон с платформы, а потом медленно двигаются по проходу. Многие из них одеты в камуфляж, а на коленях у них десантный  берет или  раскрытая сумка. Иногда они просят подать на протез, но чаще  просто медленно двигаются. У них безучастные лица и грязные руки.  Они совсем не похожи на героев.  Люди вокруг  стыдливо отводят от них взгляды, утыкаясь в свои бесплатные газеты, мобильники и планшеты.

Денис вышел на Братиславской, а мы с Георгием продвижение в сторону Текстилей.  Точнее, мы только делаем вид, что едем: «Леана» намертво застряла в пробке. Московские улицы за последние двадцать лет как будто ссохлись и не пропускают всех желающих. Режиссер невозмутимо достает сигарету, а я, хоть и не за рулем, нервничаю все больше.  Сзади  остервенело давят на клаксоны. У меня в кармане звонит мобильник. Это Клёнов.

– Приезжайте в субботу снимать меня на присяге. Я буду в парадной форме, – сообщает он радостную новесть.

Я, как испорченный телефон, передаю ее режиссеру, который со стоической улыбкой  объезжает вставший посередине улицы внедорожник.  Нам до сих пор не дали разрешения снимать Клёнова в его части, а фильм про военных без людей в форме – это абсурд.

Спереди слышен сигнал спецтранспорта. Белая машина с синей полосой несется по встречке  и лихо разворачивается перед самым бампером «Леаны».

Режиссер бьет по тормозам и чуть не глотает сигарету.

Говорю Клёнову, что обязательно приедем, если доживем.

                                        2

На следующее утро просыпаюсь рано. Под окном стоит юноша-узбек с метлой и громко разговаривает  по мобиле. Если бы я жила этаже на третьем, то ничего не имела бы против, но я живу на первом этаже, и мне трудно соблюдать  политкорректность.  Чертыхаясь, плотно закрываю окно и включаю свет. Пора провожать  дочь в школу, а самой собираться на работу. Контракт мне так и не продлили,  но расписание уже прислали.

Иду пешком до метро, разговариваю сама с собой. Навстречу по проспекту – красный двухэтажный автобус, а за ним еще один – точно такой же, и тоже пустой.  Автобусы, как и мы вчера,  делают вид, что едут, а на самом деле, стоят в пробке и служат лишь для рекламы. На их бортах – какие-то надписи и картинки.

Я ловлю себя на мысли, что завтра на моем месте может оказаться другой преподаватель – например, из Ташкента. Из Лондона – это вряд ли. Там коллеги получают раз в десять больше, а напрягают горло раз в десять меньше.

Сама я работаю в частном университете, который гордится своими международными связями и командой КВН. Наш хозяин  сам очень любит пошутить, особенно насчет преподавателей. Его любимая шутка звучит так: «Да вас, бездельников, всех выгнать надо! Вон у меня – целый вагон преподавателей из Пензы стоит, и все готовы работать за копейки». Моя новая заведующая кафедрой – не из Пензы, но из Перми. Она все время улыбается, и говорит, что сама долгое время была в шкуре преподавателя.

Когда-то Лев Толстой утверждал, что патриотизм – последнее прибежище  негодяев. Не буду спорить с классиком. Если это так, то я законченная негодяйка: я люблю свой родной город. Мне нравится московская манера говорить, не раскрывая рта,  улица, по которой я бегаю, и мои соседи, которые уже полвека с лишним живут в нашем «сталинском» доме. Но в последние годы я все больше становлюсь патриоткой от безысходности. Москва, как пылесос, втягивает в себя все подряд – и золото, и мусор. Только вот золото в этом вакууме почему-то не задерживается. Двухэтажные автобусы, как призраки,  наконец, проезжают мимо.

Я москвичка всего лишь во втором поколении. Моя крестьянская баба Феня бежала от немцев – по шпалам, с тремя детьми: двое держались за юбку, а третий – мой будущий отец – на руках.  Стоял сентябрь сорок первого года, самое бабье лето. Домик в деревне разнесло от бомбежки. В столице бабушка устроилась дворником и потом всю жизнь мела листву, колола лед и носила ведра с песком. Я почти не помню деда, который вернулся инвалидом после битвы за Москву, а вот бабу Феню, которая дожила до правнуков, помню очень хорошо.  Порой мне кажется, что над Хохловским переулком до сих пор витает ее чистый дух – согнутая пополам фигурка, морщинистое лицо,  похожее на печеное яблочко, беззубый рот и лучистые глаза. Она пристально смотрит на меня и ласково спрашивает: «Ну, как живешь-то?»

Я не знаю, что ей сказать. Наверное, я живу хорошо.

Трамвай «А» поворачивает к Чистым прудам, а меня из состояния  грез  выводит черный  внедорожник, который едет прямо по тротуару, распугивая голубей.  Я в ужасе отскакиваю на газон и чуть не сталкиваюсь с узбекским дворником, который  делает вид, что метет листву. На самом деле, он разговаривает по мобильнику.

Да, я живу нормально. Что тут еще скажешь?

Сегодня у нас с младшей дочерью ответственный день – мы идем проверять зрение к нашему любимому доктору Льву Николаевичу Чудотворцеву. Именно благодаря ему я еще что-то вижу, а дочь, унаследовавшая мою близорукость, больше не косит на левый глаз.

Доктор работает в больнице неподалеку от Тверской. Мы выныриваем из метро и идем по улице, где не осталось ни одного настоящей липы, которые  были в моем детстве. В деревянных кадках стоят какие-то странные уродцы – не то карликовый можжевельник, не то туя. Зимой их сменят на такие же уродливые елочки, которые работящие гастарбайтеры украсят светящимися лампочками.

Я оборачиваюсь назад, в сторону Пушкинской. Когда-то там стоял дом, где располагалась всемирно известная газета "Москоу ньюс". Ее мы переводили на уроках, с нее началась гласность, а в начале нулевых я работала здесь и сама. Сейчас этого здания больше нет: один предприимчивый журналист сначала  выкупил "Москоу ньюс", а потом и здание редакции. Два года назад его разобрали и теперь работящие гастарбайтеры строят на этом месте многозвездную гостиницу. Зеленая сетка над недостроенным отелем напоминает мне о моих собственных green years.

– Как поживаешь? – радушно улыбается Чудотворцев.

Я достаю из сумки две зеленых бумажки:

– Жизнь бьет ключом.

– Главное, чтобы не по голове, – усмехается доктор и убирает деньги в карман белоснежного халата.

Мы давно знакомы и можем позволить себе некую фамильярность.

У Лизы со зрением все в порядке – то есть без перемен к худшему. А вот мои способности различать Ш и Б врача настораживают.

– В Интернете, небось, сидишь по ночам?

– А как же, – подхватываю я шутливый тон. – Изучаю жития великих людей. Фейсбучу, графоманю.  Вот, сценарий задумала написать.

– Ты это,  поосторожнее, – советует офтальмолог. –  Тебе надо бы на процедуры походить, а компьютер свой на помойку выброси.

Я уже третий год собираюсь купить ноутбук с хорошим разрешением экрана.  Доктор называет сумму услуги по восстановлению зрения, и во мне открывается дар ясновидения: новая оргтехника мне больше не грозит, а вот новые диоптрии – очень даже. Я сгоряча соглашаюсь на процедуры и от страха перевожу тему:

– Скажите, Лев Николаевич, а вот если у человека шестнадцать лет назад был поврежден зрительный нерв, то можно ли, чисто теоретически, восстановить зрение? Ну, может, вы кого-нибудь порекомендуете? Какие-то процедуры?

Чудотворцев смотрит на меня, как на дурочку. В этой улыбке фифти-фифти жалости и умиления.  Мне сейчас надо свое зрение спасать, а не о чужом думать.

– Я не нейрохирург, – помолчав, объясняет мне офтальмолог, – но насколько я знаю, зрительный нерв возможно восстановить максимум в течение месяца после повреждения. Так, на какой день тебя записать?

Наверное, все чудотворцы чем-то похожи. Они вселяют надежду в несчастных, но при этом рискуют  разве что своей репутацией. Чудотворцы экстра класса никогда не берутся за невыполнимые дела.  Добрый доктор советует мне связаться со специалистами. Он – настоящий профессионал.

На Тверской полно ресторанов и кафешек. Лиза тянет меня в сетевые «Вилы», в которые мы иногда заворачиваем на каникулах. В первом классе дочь очень обижалась, что я не вожу ее в «Макдональдс» к гости к веселому клоуну. Сейчас она уже почти совсем взрослая, и клоуны ей не нужны. Мы берем по десерту и идем на летнюю веранду.

За соседним столиком две дамы-риелторши оживленно обсуждают прошедшую сделку. Из их разговора я улавливаю, что все клиенты – лохи. Дочь тоже все слышит и шепчет мне  на ухо:

– Мам, может, тебе не надо нашу квартиру продавать?

Да, дочь уже все понимает. Добрые волшебники могут невзначай показать свой звериный оскал, а клоуны бывают не только веселые рыжие, но и грустные белые.

– Слушай, – спрашиваю я дочь, – ты не знаешь, как будет «лох» женского рода?

– Лохэсса, – говорит она, облизывая ложку. – Можно я еще десерт возьму?

– Нет, лохушка, – задумчиво произношу я. – Давай лучше дома конфет поедим.

– Нет, лохэсса, – возражает дочь. – Лохэсса-поэтесса , – начинает она вдохновенно импровизировать.

Мы отражаемся друг у дружки в стеклах очков – обе растрепанные, настоящие лохудры. Нам вдруг ни с того, ни с сего становится весело. Все-таки, это здорово, что малютка  подросла.

– А ты не  забыла, что  послезавтра родительское собрание? – спрашивает она, серьезно глядя мне в глаза. – И еще мне рабочие тетради нужны по «Окружающему миру», математике и английскому. А для гимнастики – новые булавы.

Я понимающе киваю. Начало учебного года – это большое испытание для всех родителей. В отделе «Учебная литература» с каждым годом все больше книжек, а вот заставить ребенка учиться становится все сложнее. На родительском собрании главный вопрос – финансовый. Пять тысяч с учетом инфляции, прикидываю я в уме.

Веранда, на которой мы сидим, оформлена в китайском стиле. Антураж дачной жизни, в котором были выполнены интерьеры этого ресторана после его открытия, уже не в моде. На даче надо работать самому, а кому это сейчас надо, когда полно работящих гастарбайтеров? Все наши соседи по даче теперь предпочитают отдыхать. Что же до меня, то наша дача –  это единственное место, куда можно эмигрировать хотя бы на три месяца в году.

У нашей калитки растет раскидистый клён, а на задах участка – высокий старый тополь. На его верхушку любят садиться какие-то крупные птицы – может, орлы, а может, соколы. На закате тополь становится сначала медным, а потом золотым. В июне он сбрасывает с себя  пушистые сережки, а осенью облетает раньше других деревьев. Время клёна –  с середины сентября  до начала октября. В начале осени его листва отливает пурпурным, а потом становится золотой. В конце октября он роняет на землю  свои «вертолетики», и весной мне приходится вырывать проросшие семена из-под фундамента.  Деревья как будто перекликаются и каждую весну зовут меня к себе.