Текст книги "Беда по вызову"

Подходя к сараю, я с ужасом увидел, что в моем окне горит свет. Ключ я предусмотрительно спрятал утром в другое место. Неужели Татьяна опять принесла пирог, и мне теперь придется всегда таскать с собой огромную, тяжелую, железную отмычку от сарая? Интересно, как входить домой? Постучавшись? Там все-таки дама...Я с размаху пнул дверь ногой.

На моем лежаке, поверх Татьяниного ватного одеяла, лежала, вытянув длинные ноги, Беда. У нее на животе вместо ноутбука пристроился лохматый, и уже тяжелый Рон. Беда спала, не сняв с носа свои окуляры. Она храпела, как пьяный кузнец под дореволюционным забором. Я опешил, растерялся, разозлился и умилился одновременно.

– Рота, подъем! – гаркнул я, и она спокойно открыла глаза, как будто ждала именно такого пробуждения.

– У твоей собаки жуткий понос. Ты что, кормишь его свининой?

– Грибами.

– Я так и думала. Иди сюда, Рокки, засранец! – и она чмокнула мою собаку в нос. Рон, проигнорировав мое появление, стал вылизывать ее лицо вместе с очками. Она не только дрыхнет в моей кровати. Она называет мою собаку другим именем!

– А у тебя и правда есть рояль!

– Как ты сюда попала?

– Любой дебил догадается, что ключ спрятан за косяком.

– Ты сегодня вторая дебилка, которая не знает, что нельзя лезть в чужое жилище.

Она резко села на лежаке, и ее согнутые колени оказались выше головы.

– Вызови милицию! – засмеялась она.

Рон на меня залаял. Это, что получается – я у нее на крючке?

Я достал из кармана куртки чудом уцелевшую бутылку Флагмана, отвинтил крышку и стал пить из горлышка. Она смотрела на меня с интересом. Я завершил процесс, швырнув пустую бутылку в угол. Литра водки хватило, чтобы Беда показалась мне вполне ничего. У нее породистый нос. Я содрал с нее очки. Вполне красивые глаза – наглые и молодые. Губы – свежие и яркие.

Я оттянул ее кофточку, посмотреть – может и там ничего? Белья она не носила. Зато таскала на поясе электрошокер. Если бы не моя хваленая реакция, не притупленная даже водкой, она влепила бы мне вольт 150. Я отобрал игрушку.

– Ты опять путаешь тормоз с газом.

– А ты опять подставляешь свой зад.

– Выкладывай, как ты меня нашла и что у тебя с этим Колькой.

– Таких драных «ауди» в городе не так много. Твоя всегда торчит рядом с этим сараем. А с Колькой...

* * *

Я проснулся утром, и мне было хорошо, будто я чист, как только народившийся младенец: без проблем, без мыслей, без прошлого. Я порадовался, что еще совсем раннее утро, есть время до занятий, и можно поваляться. Но, услышав рядом сопение, скосил глаза и обнаружил у себя под боком спящую Беду. Она лежала на спине, закинув за голову длинную руку. Она не забыла снять очки, так же, как и всю свою одежду. У нее было длинное, узкое тело и маленькая грудь с темными сосками. Мне никогда не нравилась маленькая грудь, да еще с такими темными сосками.

– Мадам, да вы просто шлюха! Как ты оказалась у меня под боком?

Она открыла подслеповатые глаза и уставилась на меня. Наверное, у нее осеннее обострение. У шизиков это бывает.

– Это ты у меня под боком. В моей квартире. В моей кровати. И что ты имеешь против шлюх? Милые, заблудшие существа, помогающие выжить своим голодающим родственникам. Кофе?

– Не-ет!

Точно обострение. Только у меня. Я в ее квартире, в ее кровати, в своей драной рубашке, и без трусов. Надеюсь, Коля нас не отфотал.

– Я что, с тобой спал?

– Да ты вообще, хоть с кем-то спишь?

– А как я сюда такой ... доехал?

– Вообще-то, я тоже вожу машину.

– А, ну да. Как же я забыл. А где моя собака?

– Дрыхнет в коридоре. Рокки! – прибежал Рон и лизнул ее в наглые глаза.

– Его зовут Арон.

– Да? А он сказал, что его зовут Рокки.

Мы все еще лежали в кровати, строго параллельно, и мило беседовали.

– А где моя машина?

– Торчит под окном.

– Как ты все хорошо устроила.

– Да. Ты был со мной страстен, нежен, и называл – корица. Ты любишь пряности?

– Люблю пряности.

– А я люблю «чили», абсент и черный Житан.

– Не выделывайся.

– А ты не называй меня корицей.

Мне вдруг захотелось сильно сжать ее. Как лимон, чтобы выдавить сок на креветки. Она вскочила с кровати и голая пошла на кухню. Кажется, предстоял семейный завтрак, и я попытался найти трусы. Из кухни она вышла в свитере и джинсах.

– Рокки, гулять! – и ушла, хлопнув дверью. Моя линия жизни закладывала такие виражи, что я не успевал перевести дух. Я снова попытался найти свои трусы в чистенькой, крохотной, однокомнатной квартирке. Тут и было-то – диван, компьютер, шкаф и зеркало. Но трусов нигде не было. Никогда не попадал в более идиотскую ситуацию, даже когда обнаружил живым лично погребенного Грача. Хлопнула дверь, я прыгнул в постель и прикрылся одеялом.

– Вся твоя одежда осталась в сарае! – крикнула она из коридора.

– Я приехал сюда так?

– Ты был так нетерпелив, так срывал с себя одежду! Я еле довезла тебя до дивана. Кофе?

Она появилась в комнате с поводком в руке, румяная от мороза, и по-прежнему без очков. Что, уже и поводок купила? И по-прежнему хочет напоить меня кофе?

– «Чили», абсент, и черный Житан.

Она швырнула мне сигареты на кровать.

– Вставай, я тебя уже видела. Крупный парень.

– Ты о ком?

– О Рокки, конечно, о ком же еще? Чуть не уронил меня в сугроб.

Она устроила надо мной такой изысканный стеб, что я впервые осознал истинный смысл этого слова. Пора в наступление, но пока не знаю как. Я встал, скинул с себя рубашку, отодвинул ее, и пошел в ванную. Поплескался под душем минут тридцать, получая давно забытое удовольствие, вышел, и обшарил ее холодильник. Он был чистый и пустой.

– А зачем он работает?

– Вечером я покупаю кефир, ставлю в холодильник, а утром выпиваю.

– И где кефир?

– Вчерашним вечером я не купила кефир, потому что занималась твоими делами, а потом и самим тобой.

Тут я вспомнил, что память моя отрубилась на словах «... а с Колькой».

– А с Колькой что?

Она сгруппировала свое тело на крохотной табуреточке и закурила. Я тоже.

– Слушай, герой. Колька оказался еще большим карьеристом, чем я думала. В нашем деле интересная тема – это не только кусок хлеба, но и имя. Ну, тебе этого не понять.

– Да где уж мне...

– Колька Серов вцепился в эту историю мертвой хваткой. Он всю редакцию на уши поставил, заявил, что до правды докопается. Узнает, чей это был джип, почему он перевернулся, кто в кого стрелял, и самое главное, отчего уехала так быстро машина ДПС, закрыв глаза на происшествие.

– Лучше бы он раскопал, почему ГАИ занимается извозом, – буркнул я.

– Это мелко, частный случай, – снисходительно объяснила она.

– Ничего себе – мелко. Знаешь, сколько можно зашибить, если таксовать всю ночь?

– Да где уж мне...

– И вообще, он что – кретин? Где он ночью, впотьмах, увидел следы огнестрельного ранения? Если у него так развито воображение, пусть книжки пишет. Детективы.

– Он и пишет. Мы все этим балуемся. Я, конечно, понимаю, что ты плечом на крюк напоролся, но деталь интересная.

– Так что в итоге? Коля делает себе имя? Коля ищет, чей джип? Коля расследует «дело»?

– Коля получил новую игрушку. Коля в ближайшие месяцы и не вспомнит об этой мелкой заварушке. Коля получил такую тему, что забыл о дырке в твоем плече, как о ерунде. На этом имени не сделаешь.

Я даже обиделся.

– Что же за тему нарыл твой Коля?

– Нарыл не Коля. Нарыла я. И отдала ему. Ты не представляешь, что такое для нас – тема! Их воруют, караулят, предугадывают, придумывают. Только так можно кем-то стать.

– Вот это жертва!

– Я же говорила тебе – это стоит дороже, чем гнутый бампер.

– Ну, теперь как честный человек, ты должна сказать, а я должен знать – что это за тема.

– Один депутат. Он наворочал в городе таких дел, что хватит на целый роман.

Я затушил сигарету о свою голую коленку.

– Давай свой кофе. Я созрел.

И она включила кофеварку.

Мы молча выпили вполне приличный кофе.

– Я бы все-таки оделся. Холодно.

– Но ты действительно оставил одежду в сарае.

Я выжидательно посмотрел на нее, она пожала плечами.

– Сам орал, что признаешь секс только в машине. Я еле уговорила тебя дать порулить. Хочешь, я сгоняю в сарай на твоей машине? Моя сломалась.

Я представил, как она припрется к школе, перевернет все в моей каморке, потом выйдет с моими джинсами и трусами. Нет уж, лучше я останусь тут жить.

– Мои штаны на тебя не налезут.

– Ты не подумала, как я поеду обратно?

– А почему я должна об этом думать?

– Может, ты решила, что я останусь тут жить?

– Я решила, что пьяный дебош лучше совершать на моей территории. Как я понимаю, ты любишь влипать в истории.

– Много ты понимаешь.

– Ну да, такие парни как ты любят, чтобы другие были глупее, слабее и беднее.

– Да пошла ты! – заорал я и ринулся в коридор обуваться. Ботинки оказались на месте. Результатом моего гневного порыва оказалось то, что я торчал голый, в ботинках, перед входной дверью. По сюжету, ею надо было громко хлопнуть. Но я не мог.

– Жиденькие ботиночки, – сочувственно произнесла она, глядя на мои штиблеты.

Оставалось одно. Смириться. Я прорвался под шквальным огнем охраны депутата Грача, спрыгнув с третьего этажа. Я виртуозно ушел от пули, предназначенной Ильичу, проделав фигуру высшего пилотажа. А теперь стоял абсолютно голый, в рваных ботинках, перед этой дурой и не мог хлопнуть дверь перед ее наглой рожей с породистым носом.

– Там рубашечка еще осталась, – позаботилась она.

Ну что мне было делать? Я почесал яйца. Хоть так плюнуть ей в лицо.

– Гони одежонку какую-нибудь.

– Счас, – кивнула она.

И принесла вполне приличные шелковые брюки болотного цвета.

– От бабушки остались. Она была кокетка.

Кокетка была моего размера, потому что зад мой вполне комфортно разместился в этой прелести.

– Коротковато, – вздохнула она.

– Рубашку! – гаркнул я. Она послушно притащила мою джинсовку.

– Черт, забыл постирать у тебя свои шмотки. Зато помылся. Рон, ко мне! Рон! – Рон не шелохнулся. – Рон, домой!

– Не ори, разбудишь соседей. Рокки, иди домой!

Арон встал и я, наконец, от души смог хлопнуть этой дверью. Но дверь снова открылась. Эта баба не любила, чтобы последнее слово оставалось не за ней.

– Мы увидимся? – томно свесилась она на площадку.

– На том свете.

– Хотелось бы раньше.

Ключи от машины торчали в замке зажигания. Или она действительно законченная дура, или ее так захватила необузданная страсть, что нужно было скорее дотащить меня, беспомощного, до своего дивана. Подъехав к сараю, я понял, что понятия не имею, куда она засунула ключ. Как там они говорят? В деревне у бабушки – под порогом, у дебила – за косяком. Ключ лежал за косяком.

– Петь! – услышал я за спиной знакомый бархатный голосок. Я обернулся и увидел Лилю в спортивном костюме.

– Петь, у меня в кабинете стеллаж рухнул с образцами. Дора Гордеевна сказала, что тебя можно попросить починить.

– И ты для этого приперлась сюда в такую рань?

– Нет, – надула Лиля хорошенькие губки. – У меня пробежка. А ты что, только домой пришел?

– У меня тоже пробежка.

– А! Петь, ты брюки новые купил, да?

– Да. Спортивные. Беги быстрей, а то к урокам не успеешь.

– Помчалась. – Она побежала трусцой, красиво качая бедрами. – Петь, а тебя надули! Это не спортивные штаны. Это пижамные. И они женские.

Черт бы побрал этих баб. Хочу жить с Сазоном, дружить с Мишкой, и грезить о Карине. Она настоящая женщина. Тонкая, умная, изысканная. В женщинах для меня главное не количество, а качество.

* * *

В школе ко мне прицепилась Дора Гордеевна.

– Дроздов! Вы провели в своем классе хоть одно родительское собрание?

Я только что стоически выдержал педсовет, а теперь мне грозит родительское собрание.

– А что, уже пора?

Дора так захлебнулась собственным гневом, что не смогла достойно ответить.

– Проведу! И стеллаж починю!

Дора удалилась с достоинством. И как же его провести? Публичные выступления нынче не в моем вкусе. Мало ли кем могут оказаться родители? Очутился же в патрульной машине журналист Коля Серов, да еще с фотоаппаратом, а я так увлекся игрой в прятки, что даже не заметил вспышки. Теперь нужно засветиться перед родителями, среди которых может быть хоть сам начальник уголовного розыска.

«Прокурорская проверка» появилась в школе в виде миловидной, темноглазой и очень доброжелательной девушки. Она ласково зазывала в учительскую всех по очереди и о чем-то там беседовала. Чтобы избежать такого допроса, я на переменах прятался у Лили в кабинете труда, восстанавливая развалившийся стеллаж. Лиля была так рада неограниченному доступу к моему телу, что на переменах совсем не выходила из класса и трещала без умолку.

– Петь, ты меня научишь?

– Чему еще?

– Ну, что ты там на ОБЖ показываешь? Полотенцем по ушам.

– Че-го?

– Ну, самооборона!

От неожиданности я молотком долбанул себе по пальцам, и громко выкрикнул любимое междометие Ильича. Но Лилю трудно было сбить с мысли.

– Мне девочки твои рассказывали, Петь! Ну, как грузинов вырубать. Знаешь, как ко мне клеятся? Особенно грузины!

– Лиля, – отчетливо произнес я, – я никогда не учил своих учениц вырубать грузинов.

– Ну, полотенцем по ушам, Петь!

– Да о чем речь?!

– На выходные Алиса из твоего класса поехала в область, к родственникам. На поезде. В купе ее соседом оказался грузин. Стал домагаться, приставать к девчонке:

– Хачу тэбя, хачу тэбя!

Она сидела на верхней полке. Раз его отшила, второй. А он:

– Ой, нэ магу, хачу тэбя!

Ей надоело, вспомнила она твои уроки, взяла вафельное полотенце, перекинула ему через голову, и взахлест как долбанет по ушам! Грузин упал и лежит. Минута проходит, две. Грузин лежит. Алиса испугалась. Хотела за помощью бежать, но грузин очухался, открыл глаза, встал и говорит задумчиво:

– Надо же, вроде в поезде еду. А вроде как на Кавказе побывал... Маму, папу повидал...

– Понимаете, – извиняющимся голосом начала Алиса, у нас в школе на уроках преподают самооборону и ...

– Предупреждать надо, – ласково прервал ее грузин.

Всю оставшуюся часть пути он, прежде чем выйти из купе, обращался вежливо к Алисе:

– Можна, я в туалэт пайду? А? Можна в туалэт?

– Да, пожалуйста, пожалуйста, идите себе в туалэт, что вы все время спрашиваете? – отвечала Алиса. Петь, ну научи полотенцем по ушам!

Я заржал.

– Не по ушам. Она влепила ему по сонной артерии. Это и ребенок может.

– А как? – доставала она меня.

Я взял со стола чей-то недошитый фартук и набросил его на Лилькину нежную шею.

– Главное, не перестараться.

– Чтоб на Кавказ к маме-папе не отправить?

– Чтоб к праотцам не отправить, а так, кайф пусть ловят...

Дверь открылась и на пороге появилась Дора Гордеевна. С нескрываемым ужасом она посмотрела на меня, на фартук, на Лилю.

– Спасибо, Петр Петрович, – вежливо и сухо сказала Лиля, снимая фартук со своей шеи. – Я все поняла. Я хорошо поняла как можно ... немного растянуть изделие.

– И не забудьте намочить ткань! – назидательно посоветовал я.

От неожиданности Дора всхрюкнула, но вдруг сменила гнев на милость.

– Дроздов, вы тут, да? Ну и работайте, работайте. Ремонтируйте. Изучайте ткани.

И ушла. Я так понял, что мои прятки в кабинете труда ее вполне устраивают. Даже, если я похотливо задушу фартуком учительницу труда.

– Ты у прокурорши была? – спросил я Лилю.

– Да ну ее. Ляпну еще что-нибудь. Я поэтому здесь и сижу.

Ну, ты, допустим, не поэтому. Поэтому тут сижу я.

По-видимому, Дора во всех была более-менее уверена, только не во мне. Все-таки, я «подозрительный» тип. Хотя, если бы она была умнее, догадалась бы, что я-то как раз лишнего не сболтну.

Мне не хватило нужных гвоздей и я пошел задворками к своему сараю. Как раз такие оставались у меня дома, когда я сколотил свой лежак.

Дома царил разгром. Видимо, общение с Бедой дурно повлияло на собаку, потому что Рон перевернул в каморке все, что можно было перевернуть. Одеяло валялось в углу, по всему полу была рассыпана гречка и макароны – наши запасы еды. Даже некоторое подобие штор на единственном окне висело жалким остатком на одном гвозде. Виновник возлежал на моем лежаке и грыз некий предмет.

– Фу! – заорал я. – Что ты наделал, вонючка?

Я отобрал у него жвачку. Это оказались очки. Вернее, жуткие окуляры. Вот почему она все утро щурилась. Не только я от страсти потерял штаны. Я хотел врезать Рону по толстой заднице, но не смог, уж очень виноватый был у него вид.

– Все, счастливае детство закончилось, парень. Построю конуру, будешь охранять территорию.

Рон сел, встал, дал лапу, лег и исполнил команду «голос». Понятно, до того как заснуть, она занималась дрессировкой моей собаки. Я забрал гвозди и, решив, что очки – хороший повод опять меня найти, сунул их в карман, а ключ засунул под порог, как в деревне у бабушки. Вечером лучше пирог пожую. Пусть ищет меня в школе, а не развращает собаку в мое отсутствие.

В школе я налетел на Татьяну.

– Петр Петрович, вы уже были у прокурора? – почему-то сухо поинтересовалась она.

– А надо?

– Конечно, Елена Владимировна ждет только вас.

– Почему меня?

– Ну, она спросила, кто еще не опрошен, я сказала, что вы ведете много предметов в школе... – Татьяна была какая-то уж очень официальная, и ее почему-то совсем не волновал вопрос моего ужина. Придется пойти к прокурорше. Все равно теперь найдет. Бейсболку напялить нельзя, а так не хочется светить свою физиономию перед этой с виду безобидной девушкой. Я вспомнил про очки. В кармане джинсовки, кроме них оказалась еще какая-то тряпка, я вытащил ее – это был Лилькин недошитый фартук. Я подумал и соорудил из него бандану. Тонкая оправа окуляров оказалась сильно помята Роном. Я покрутил ее в руках, и она вдруг чудесным образом приняла нормальную форму. Я водрузил очки на нос. Уж не знаю, сколько там было диоптрий, только пол встал на дыбы, а стены наклонились. С трудом вписываясь в повороты, я направился в учительскую. По дороге мне, конечно же, встретилась Лиля.

– Ну и видок у тебя!

– Да вот, к прокурорше пошел, Танька-художница сдала.

Лиля внимательно посмотрела на меня.

– Петь, у тебя в гардеробе стало так много женских вещичек! И таких крутых!

– В смысле? – выпучил я глаза, – Лиль, фартук я потом отдам. Я в нем просто не очень умный кажусь, может, быстрей отвяжется.

– В смысле, что эти очки в «Вижене» стоят триста долларов. А пижамка, в которой ты на пробежку бегаешь, в салоне «Реноме» продается за пятьсот баксов. – И она ушла, снова красиво качая бедрами. Я стащил с носа жуткие окуляры. Триста долларов? Что-то Лилька путает. Я смело шагнул в учительскую.

Милая девушка оказалась язвой. Мой внешний вид ее не удивил и не заставил задать меньше вопросов, в виду умственной отсталости респондента.

– Вы давно работаете в школе?

– Почти месяц.

– Вам известны факты вымогательства денег у родителей? На ремонт крыши, подвала, туалетов?

– Ремонт? Туалетов? Крыши? Что вы! – я постарался остаться идиотом. – Я тут сам все ремонтирую! Бесплатно! – Я потряс перед ее носом пригоршней гвоздей, извлеченных из кармана. Она поморщилась и с усмешкой кивнула.

– То есть, вы не знаете, что за каждого принятого в эту школу ребенка, родители выкладывают кругленькую сумму?

– Что вы?!

– То есть, это неправда, что существует также некая помесячная плата, и если кто-то не может или отказывается ее платить, то некоторые учителя в открытую заявляют детям, что они, хоть заучатся, но хороших отметок не получат и в следующий класс вряд ли перейдут?

– Это гнусная неправда. То есть, клевета. Я, например, по субботам веду бесплатную секцию каратэ.

Она опять с усмешечкой кивнула.

– А говорят, в этой школе, чтобы из восьмого беспрепятственно перейти в девятый с плохими оценками, достаточно пяти тысяч.

– Да кто говорит-то?

– В прокуратуру поступило заявление, мы обязаны отреагировать.

– Анонимное? – я забыл про образ дурака.

– Да нет, почему же... Только тот ребенок, чьи родители это написали, не виноват...

Теперь кивнул я. Это непроизвольно получилось у меня с сочувствием. Она, видимо, поняла все, и устало вздохнула:

– Какая у вас тут... круговая порука. Ладно, буду еще с родителями работать. Идите.

Она была молодая, рьяная, бескорыстная и неподкупная правдолюбка. Как Павка Корчагин. Или Колька Серов. Скорее всего, детей у нее еще не было.

Стеллаж я так и не доделал. Выйдя от прокурорши, в окно увидел как в школьный двор заезжает «Волга» с шашечками на боку. В школьный двор заезжают машины разной степени крутости, но такси я видел впервые. Дверь открылась, и из машины вышел помятый Ильич. Я, сняв очки и бандану, кинулся вниз, чтобы первым узнать цель его героического прибытия на рабочее место. Выглядел Ильич плохо, с мешками под глазами, в помятом костюме, и без обычно написанного на лице пофигизма. Шишка на лбу заметно уменьшилась и была чем-то замазана, кажется, это называется «тональный крем». Лилька сразу определит.

– Как здоровье? – ляпнул я.

– Ты съел все мои пельмени. Два килограмма, – мрачно ответил Ильич. – Есть охота, сбегай в столовую, купи чего-нибудь пожрать, – и он протянул мне мятый полтинник. Я помчался в столовую, чувствуя себя виноватым перед оголодавшим шефом. Полтинника, конечно, не хватило, цены в школе были как в хорошем кафе, и я, добавив из своего кармана, сгреб на поднос винегрет, плюшки, котлеты и пельмени. В кабинет Ильича я вплыл с грацией горничной. Хорошо, что Лиля меня не увидела, а то я опять бы узнал много нового.

– Пельмешки с котлеткой? Никогда так не ел, – невесело сообщил Ильич и начал вяло ковырять вилкой винегрет. – Вкуса не чувствую. Дрянь какая-то. – Он отставил тарелку и взял руками котлету.

– Прокурорша в учительской, – доложил я.

– Хрен с ней. Никто не видел, что я приехал. Давай завтра поучаствуй в моей безопасности, мне на одну встречу надо съездить.

Я вспомнил, что теперь я еще и телохранитель.

– Поучаствую, только Дора велела собрание родительское провести. – Я рассчитывал, что Ильич скажет «да хрен с ним, с собранием» и я смогу увильнуть от неприятной обязанности, но Ильич так не сказал.

– Проведешь послезавтра. Родители у твоих – в основном, безобидные тетки, – понял он мои опасения – И не забудь: по пясот пятьдесят рублей с рыла на... на... покупку новой доски. Собирать сам будешь. Кто не сдаст – пометишь и мне принесешь список вместе с деньгами.

– А... – неуверенно начал я, – у нас тут, конечно, круговая порука, но эта прокурорская леди будет с родителями работать насчет «подтвердить поборы»...

– И ты думаешь, кто-нибудь расколется? Да никогда. Сильно много в чадо вложено, чтобы теперь правду искать. Кстати, кто стукнул в прокуратуру? – с отсутствующим видом поинтересовался он.

– Не скажет.

– Ну и хрен с ней. Дрянь какая-то, – он отставил пустую тарелку, и я опять почувствовал себя виноватым за дрянной винегрет.

– Завтра в семь вечера нужно быть на Шуйском шоссе у разъезда Вольного.

Такая вводная походила на предстоящую стрелку, но Ильич, видимо, окончательно решил не посвящать меня в детали.

Остаток дня я проковырялся с разбитым джипом, а вечер прошел на удивление одиноко. Без пирогов и визитов за забытыми вещами. Очки я положил на обшарпанное пианино, смотрел на них, и думал о Карине. Она никогда не нацепила бы на свои синие глаза эту уродскую оправу.

* * *

Вечером следующего дня, перед своей «встречей», Ильич был хмур и деловит, как министр по чрезвычайным ситуациям перед толпой корреспондентов. Видимо, в мои обязанности входило в случае опасности прикрывать его своим телом. Никаких других средств, кроме машины и моих навыков у меня не было. Ильич плюхнулся на заднее сиденье «ауди» и, по-моему, пригнулся. Если я опять вляпаюсь в какую-нибудь переделку, то... выкручиваться мне не привыкать.

Ребята, которые ждали нас на разъезде, мне не понравились. Они как под копирку повторяли шнурков депутата Грача, которых я отправил в реанимацию. Даже не внешностью и не «Паджериком», на котором прибыли, а пустой отрешенностью физиономий и нежеланием много разговаривать. Опять началось плохое кино, только теперь я был на вторых ролях.

– Это мой шофер, – «представил» меня Ильич.

– Вот и пусть посидит в машине, – отрезала боевая единица ростом поменьше. В его словах была справедливость, ведь если человек приехал на такую «стрелку», не обсуждать же деликатные дела при шофере. Ильич сильно растерялся, но я пошел в машину, решив, что в принципе, и оттуда могу контролировать ситуацию, если только им не придет в голову идея положить из Калаша вокруг себя все, что движется. Но, судя по всему, они пока хотели не крови, а каких-то разъяснений или подробностей, потому что Ильич стал много-много говорить, сильно жестикулировать, и один раз даже сильно ударил себя в грудь. Парни молча слушали, и по их лицам нельзя было понять, слышат ли они что-нибудь. Пару раз до меня долетели слова «дура», «программа», «скоро начнем» и «сраный завуч». Никаких завучей кроме Доры Гордеевны я не знал, и теперь ломал голову, какое отношение могла иметь эта скучная, толстая тетка к таким неординарным для школьной жизни событиям. Один раз во время бурного монолога Ильича парни резко дернулись, и я, «среагировав», сунул руку за пазуху. Они это отметили и стали плавнее. Густые сумерки не давали ни мне, ни им точно оценить ситуацию и, вроде, они решили на сегодня удовлетвориться страстными обещаниями Ильича.

Ильич вернулся к машине и плюхнулся на этот раз на переднее сиденье. Конфликтующие стороны мирно разъехались, и мне не пришлось больше многозначительно пихать руку под куртку, изображая наличие оружия.

– Петька, у тебя тут есть что выпить?

– Я подшился, – ляпнул я.

– Ну ни фига себе! – удивился Ильич, – А я думаю, почему ты всегда такой трезвый?

Он расслабился, почувствовал себя крутым директором с шофером и телохранителем, возвращающимся с трудных, но удачных переговоров.

– А давай в кабак!

Я готов был посетить еще пятнадцать «стрелок», только не увеселительное заведение.

– А у меня пост, – опять соврал я. – Вы сходите, а я в машине посижу.

– Ты еще и верующий? Ну ни фига себе! А я думаю, почему ты в столовой геркулес всегда жрешь? Тогда зачем пельмени мои смолотил?

– Разговелся. Покаялся. Снова пост.

– Так снова покаешься.

Вот привязался. Я замотал отрицательно головой.

– А насчет баб ты как? Давай по бабам!

Ильич разошелся. Выжив в перестрелке и побывав на разборке, он захотел прочих атрибутов: кабаков и проституток.

– А баб я не люблю!

Он присвистнул:

– А я-то думаю, чего ты так от наших куриц шарахаешься? А говоришь, не сидел! Давай за спиртным и ко мне домой.

Покупая в киоске две бутылки ненавистного мне «Флагмана», он долго трепался с кем-то по мобильному.

– Тебе сюрприз, – заявил он, садясь рядом.

Сюрпризов я не любил.

Дома Ильич засунул водку в холодильник, быстро порезал два соленых огурца и тонко построгал копченую колбасу.

– Ты как хочешь, а я не подшивался, не крестился, и женщинами всегда интересовался.

Он налил себе стопочку и подцепил на вилку огурец.

– А как там мой RAV?

– Работаю, стекла нужны и кое-какие инструменты.

– Вот деньги соберешь со своих и купишь.

– Не хватит.

– Соберешь по тысяче, остальное я добавлю. Слушай, тут такое дело. Знаешь, у нас в школе подвальное помещение с отдельным входом?

Я кивнул. Подвал был большой, с высокими потолками, но сырой, и с облезлыми стенами.

– Нужно как-то облагородить помещение, – сказал Ильич, – Причем, как-нибудь тихо, по ночам, чтобы не светить.

– Отремонтировать?

– Ну да.

– Мне?

– Ну да.

– А деньги?

– Ну да. Соберешь по три тысячи. Или нет. Скажешь, что школа начала новую экспериментальную программу по подготовке учеников к разным экстремальным ситуациям. Обучение всяким единоборствам, приемам самообороны, способам выживания, повышения сомооценки, уверенности в себе и прочей хрени. Ты же, кажется, этим с ними занимаешься? Вот. Скажешь родителям, что это новая программа, пока только в нашей школе. И соберешь по пять тысяч. Они крякнут, но наскребут. Тем более, что все дети взахлеб обсуждают твои уроки, а на переменах только и делают, что отрабатывают приемы.

Я помрачнел.

– Я обещал, что секция каратэ будет бесплатная.

– Бесплатная, Петька, только в тюрьме параша, – его опять заело на тюремной теме. – В других классах тоже пособираем.

– Так, может, бригаду нанять, денег хватит, а то я все не успею.

– Успеешь. Напрягись. Срок на подвал – три недели. И так, чтобы Дора не видела там никакого шевеления.

Значит, три недели – это время, которое Ильич может спокойно раскатывать на переднем сиденье, не пригибаясь, думать о кабаках и продажных девках. А там, все зависит от того, как я расстараюсь. В дверь позвонили, я от неожиданности вздрогнул. Ильич без тени беспокойства, шаркая тапками, пошел открывать. Вернулся он страшно довольный и не один. Его сопровождала совсем не романтического вида девица, в очень коротких меховых шортах. Ее необъятные ляжки были зарешечены колготками в такую крупную сетку, что мне невольно вспомнился «Гришка Зюкин, который сетку рабицу плетет». Так Сазон любовно называл своего соседа, с которым резался в шашки. Девицы было так много, что я посочувствовал малогабаритному Ильичу, который светился от удовольствия. Понятно, куда он долго названивал у киоска. Но это оказалось не все. Вслед за девицей на кухне появился смазливый блондин ростом с меня. Он был сказочно хорош, и я подумал, что это тот, с кем надо расплачиваться за вовремя доставленное женское тело. Но он вдруг улыбнулся и обнял меня.

– Это сюрприз, – сказал Ильич.

Я размахнулся и дал сюрпризу в челюсть. Он ушел от удара, получив по морде вскользь. Многие гомики хорошо дерутся, потому что их часто бьют. Мы стали самозабвенно обмениваться ударами, и нас вдруг посетило вдохновение. Как говорит Татьяна, занятие стало творческим. Я вспомнил наш парк, Борю Бройтмана, и главный тогда для меня вопрос «мальчик ты или девочка».

– Эй, вы мне тут все перебьете! – крикнул Ильич, и мы как по команде замерли. Девица молча отдирала свою сетку рабицу от острого края табуретки, к которой ее оттеснили. На кухне царил разгром.

– Вот жопа. Опять всю водку разбили. Ты чего? – уставился на меня Ильич.

– Сюрприз удался.

– Я на работе! – взвизгнул блондин, держась за молодую, нежную щеку. Я вдруг подумал: ведь он и правда на работе.

– Я компенсирую, – заявил Ильич. – Нет, ты, правда, чего? Сам сказал – в бога веришь, от водки подшился, бабами не интересуешься. Полный набор уркагана. Я тебе от всего сердца – сюрприз!

– Нет, правда, спасибо. – Сказал я, еле шевеля разбитой губой, – Я это дело с детства люблю. Получил удовольствие.

Ильич принес сотню баксов и сунул красавчику.

– Хватит?

Тот кивнул:

– Захотите еще помахаться, звоните. – Он посмотрел на меня с упреком, и красивым баритоном сказал:

– Какой вы грубый и неженственный.

И хлопнул входной дверью. Я тоже оделся и ушел.

* * *

За очками Беда опять не пришла. Мне было стыдно себе признаться, но я стал злиться на нее за то, что она не приходит. Она, что думает, я сам к ней поеду и, может, потеряю по дороге штаны? Утром я засунул ключ за косяк и съездил за Ильичом. В школе мы появились вместе. Он с синяком на лбу, я с разбухшей губой. Ученики хихикали. Навстречу нам двигалась Дора Гордеевна.