Текст книги "Мы только стоим на берегу..."

Беседа пятая
Поселок Заокский, июль 2007 года

Михаил Петрович, вас многие сегодня упрекают в либерализме. При вас и при Михаиле Кулакове Заокская семинария была таким «рассадником свободомыслия», что многие сравнивали ее с Пушкинским лицеем. Считаете ли вы, что ваш путь был более правильным?

Моя задача – сказать и сделать так, чтобы не навредить, не оттолкнуть, не помешать человеку понять меня правильно. Апостол Павел для меня всегда был пример высочайший. Он говорил: Для эллинов я был эллин, для иудеев я как иудей. Для не имеющих закона как не имеющий закон. И все это с одной только целью – вести людей ко Христу. Я всегда опасаюсь, что мои слова кто-то неверно истолкует. Это меня удерживает от опрометчивых высказываний. Я привык взвешивать каждое свое слово, зная, что от этого может зависеть не столько отношение ко мне, сколько отношение к той истине, о которой я говорю. Если говорить о либерализме и консерватизме, то я понимаю, что в христианстве этого не должно быть по сути. Не должно быть в христианстве крайностей. Не должно быть правого и левого экстремизма, они опасны, они не конструктивны. Конструктивно можно что-либо сделать только в середине дороги, а не на обочинах. Нам здесь в России пришлось наблюдать такое явление, как экстремизм правого толка, когда учение Христа понималось узко и фанатично.

Например, нетерпимость к верующим других конфессий. Это, на мой взгляд, глубоко ошибочно, этого не должно быть. Если бы мы понимали, как Бог любит всех людей, если бы смиренно сознавали, что мы не лучше других, что мы тоже ошибающиеся люди, тогда отношение к людям другой веры у нас было бы иным. Не такое, как у тех святош, которые с презрением смотрят на язычников. Как это было с израильским народом – я свят и не подходи ко мне. Это была такая формула, которую осуждали пророки в древности: те, кто не соблюдают заповеди, не так близки к Богу, как мы. И поэтому мы не можем с ними общаться и сотрудничать. Если у кого-то сегодня есть такие суждения, они глубоко ошибочны. Здесь, правда, есть опасность, что будет размываться то важное и принципиальное, что составляет фундамент церкви…

Я пытался внести в адвентистскую среду понимание, что мы не лучше других, мы не единственные спасаемые у Бога люди. У Бога очень много людей, которых он называет своими и которые рассеяны повсюду. В борьбе с крайностями и формализмом мне пришлось себя проявить как человеку, отрицательно относящемуся к формализму и законничеству. Это дало основание некоторым считать, что я такой большой либерал. Это естественно в таком противостоянии разных взглядов и идей. Я молюсь Богу, чтобы не впасть ни в ту, ни в другую крайность.

Поселок Заокский, январь 2010 года

Зима в этом году удивительная, давно такой не было. Под ногами скрипит ослепительно белый снег, ветки деревьев в лесу похожи на хрустальные подсвечники. Это – в Заокском, в Москве, конечно, все по-другому… Когда летом 2009 года Михаил Петрович уезжал из Заокского в Америку, его супруга Анна Ивановна кому-то сказала: «Не приедем сюда больше». Как будто чувствовала…

Все эти недели живу с ощущением, что на другой стороне земного шара уходит в небытие русский человек, мечтавший ходить по русской земле и писать русские пейзажи. Он говорил об этом, когда я записывала интервью с ним для «Русской мысли» летом 1998 года. «Что вы будете делать, когда закончите перевод Библии? О чем еще вы мечтаете?» – спросила я его. «Я мечтаю ходить с этюдником и писать русскую природу», – ответил Михаил Петрович, чем несказанно тогда удивил меня. Я вдруг почувствовала в нем близкую, родственную душу. Я знала, что он закончил когда-то художественное училище, но думала, что живопись для него осталась в далеком прошлом. Но видимо причастность к искусству не может отпустить человека навсегда. А недавно, увидев его фотографию со скрипкой в руках, я сделала еще одно неожиданное открытие: оказывается, Михаил Петрович умел играть на скрипке! А потом и Петр мне это подтвердил: «Дома стояла старая фисгармония, и отец умел играть – садился, открывал духовные песнопения… Я не знаю, где он научился, кто его научил. Он нам об этом никогда не рассказывал. Я видел его играющим на скрипке, не так часто он ее доставал, но в пятницу вечером иногда играл. Он был музыкальным человеком, очень ценил музыку. И нам прививал любовь к ней…»

Никогда не замечали, что художники и музыканты – другие, иные, не такие, как все? Не лучше и не хуже – просто ДРУГИЕ! Людям, способным трансформировать свое мироощущение в звуки и краски, дано особенное понимание жизни. Наверное, именно оттуда, из художественного прошлого, и исходит удивительная гармония, всегда присутствовавшая во всем, что Михаил Петрович говорил и делал.

Однако меня не покидает ощущение трагичности его жизни. Со своими непоколебимыми убеждениями, верой, стремлением к гармонии он оказался вовлеченным в это падение в бездну – в великий разлом истории, в который попали многие российские семьи в ХХ столетии. Но, несмотря на все пережитое и вполне простое происхождение, многочисленное семейство Кулаковых всегда производило впечатление семьи аристократической, имевшей несколько поколений голубой крови…

Беседа пятая (продолжение)
Поселок Заокский, июль 2007 года

Стоял ли перед вами такой выбор: благополучие семьи или путь служения Богу?

Я никогда не думал, что могу оставить свое служение, мне это и в голову не приходило. Я чувствовал, что другого пути у меня в жизни нет. Когда мне приходилось работать преподавателем в школе, я чувствовал постоянную неудовлетворенность. Хотя, в общем-то, дело было интересным и нетрудным – преподавать рисование и черчение, это как раз то, чему я учился в художественном училище. Но я чувствовал, что делаю что-то не то. Что трачу время не на то, чем должен заниматься. Мое призвание – проповедовать Евангелие Господа нашего Иисуса Христа. Я должен этим заниматься, хотя это связано с опасностью. И пока я не буду этим делом заниматься, я нигде не найду для себя удовлетворения.

Мы с супругой поехали в Алма-Ату, не имея никакой материальной поддержки, нас никто туда не посылал. Есть евангельский рассказ об апостоле Павле, который во сне услышал мужа македонянина, который сказал: придите и помогите нам. В Евангелии это называется македонский зов. Этот македонский зов мы услышали от приехавшего к нам Ивана Антоновича Павелко, отца большой семьи. Он сказал: нас несколько человек в Алма-Ате, но у нас нет церкви, у нас нет служителя, приезжайте и помогите нам. Незадолго до этого там прошли страшные аресты, все руководство и наиболее активные члены церкви были отправлены на север в лагеря. Большая часть, около 1300 человек, погибла, через год в живых осталось только 300 человек. Недавно я встретил дочь одного из выживших, адвентиста по фамилии Степовой. Ей отец рассказывал, что он 12 братьев закопал в мерзлую северную землю.

Так что мы получили приглашение ехать в Алма-Ату продолжить дело, которое этими арестами было разрушено. Там все надо было начинать сначала. Моя жена Анна Ивановна часто вспоминает, какое трудное это было время. Но когда я потом встречал в Алма-Ате людей, которые нас тогда знали, то видел их радость. Это была настоящая любовь людей, которые были полны благодарности за то, что мы в немощи своей смогли совершить долг христианский, смогли поддержать духовную жизнь и содействовать созданию церкви.

В сентябре 2006 года я как бывший руководитель церкви в Средней Азии и Казахстане вместе с Анной Ивановной был приглашен в Алма-Ату на торжества, посвященные столетнему юбилею адвентистского движения в этом регионе. Ко мне подошел служитель одной из церквей (в Алма-Ате к этому времени было уже семь церквей) и сказал: «Глядя на вашу жизнь и зная о том, что вам пришлось пережить, мы увидели, что преданность Богу, служение христианским идеалам при всех обстоятельствах жизни – всегда торжество. Мы увидели, что победа всегда на стороне Господа нашего Иисуса Христа. Какие бы ни были бури, а все завершается тем, что Христос побеждает. Когда все на земле закончится, мы будем в царстве Божием вспоминать о пройденном пути, о тех победах, которые Христос даровал нам здесь, и о тех милостях, которыми он окружал нас, и об утешениях и ободрениях, которые мы получали в наших переживаниях и в нашей борьбе».

Михаил Петрович, весь ваш жизненный путь свидетельствует о том, что Господь вас действительно вел, и вы его слушали и слышали. А есть ли что-то, о чем вы сожалеете? Что не удалось? Где вы не так поступили?

Есть, и немало таких переживаний. Есть то, о чем я очень сожалею, есть то, о чем я стыжусь говорить, и это совершенно естественно. Я хорошо понимаю, что слабости мои, как у каждого человека, проявлялись в жизненной борьбе. Как и каждый человек, я оступался и ошибался. И благодарю Бога, что он был очень милостив ко мне, что я мог упасть и подняться, что я мог просить прощение и получить прощение у Бога, и поэтому я благодарен и за мои неудачи тоже, и за человеческие ошибки. Но чем больше было человеческих слабостей, тем больше я убеждался в том, что Бог милостив. Любвеобильный, прощающий Бог, Бог восстанавливающий. С Ним и только с Ним я могу быть победителем. Если бы – что, конечно, совершенно невероятно – у меня не было ошибок и согрешений, то я был бы слишком гордым, надменным и самоуверенным человеком. И поэтому я нахожусь в сознании своей немощи. И знаю: если мне удалось сделать что-то хорошее, то только благодаря тому, что Господь был очень милостив ко мне. И я счастлив его любовью. Я ее испытал и испытываю. Мои замыслы осуществились, и во многих отношениях свершилось больше, чем я мог ожидать.

В советское время огромных усилий стоило пробить вопрос об издании для церкви хотя бы одного календарика. Потом нам удалось начать издание маленькой газетки, которая называлась «Слово примирения». А сегодня я был в адвентистском издательстве «Источник жизни». Мне показывали, какие издаются книги, какими тиражами… Это намного больше того, о чем я мог мечтать! И во многих других отношениях так же. Например, я мечтал создать учебное заведение. Началось все с заочных курсов, а сегодня это серьезное высшее учебное заведение – семинария христиан-адвентистов седьмого дня в Заокском. Сейчас я работаю над переводом Библии. Надеюсь, по милости Господней, опять по его особой милости, я смогу и еще что-то сделать…

* * *

До моего знакомства с адвентистами седьмого дня я не раз бывала в православной церкви. В конце 1980-х это становилось общепринятым, «входило в моду». Но немногие, принимая крещение или венчаясь в православном храме, задумывались над смыслом этих обрядов. Принадлежность к православной церкви просто стала считаться хорошим тоном. Да и большинство православных священников, крестя человека, которого порой они видели в первый и в последний раз, не заботились о том, что происходит на самом деле в его душе. Не задавались вопросами: зачем он здесь? что привело его в храм? Это потом я познакомилась со священнослужителями, которым было не все равно, которые пытались хоть что-то объяснить пришедшим в храм креститься или венчаться.

Стало почти неприличным не отмечать Пасху и Рождество. Хорошим тоном считалось зайти два раза в год на эти праздники в какой-нибудь храм в центре Москвы и поставить свечку. Я тоже надевала платок, заходила, разглядывала иконы, ставила свечки. Помню, какое пришлось сделать над собой усилие, чтобы поднять руку и в первый раз перекреститься. При этом никаких глубоких внутренних движений в моем сознании не происходило. Все-таки человеку, воспитанному в материалистическом духе, необходимо потрогать руками то, что называется верой и Богом. Как апостолу Фоме, «вложить перста» в раны Иисуса.

Хотелось ли поверить? Да, очень! Читала Достоевского и Лескова, Пастернака и Блока. «Лето Господне» Шмелева тогда уже напечатали. Генетически чувствовала сопричастность всему этому. Нравилась эта эстетика, нравилось заходить в полутемный храм, нравился запах свечей и ладана. Чувствовала – то, что я ищу, где-то совсем рядом. Но где? Ухватиться за что-то было неимоверно трудно, все выскальзывало из рук, не находило внутри меня никакого отклика. Может быть, только на каком-то поверхностном культурологическом уровне. Могла ли я тогда, делая первые шаги в церкви, представить себе, как все это меня затянет? По каким душевным лабиринтам мне придется пробираться, ломая себя вместе с привычными представлениями о том, как устроен мир? И что так много придется в себя впустить и не только из учения христиан-адвентистов седьмого дня, не раз и не два перевернуть свое сознание, мучиться сомнениями и противоречиями…

Вместе с другими «неофитами», восторженными посетителями семинарии, я посещала Библейские курсы, которые вели для нас по субботам студенты. Настоящим открытием стала детская Библия с картинками, подаренная профессором Волкославским моему четырехлетнему сыну. Я читала ему Библейские рассказы и узнавала в этих текстах сюжеты, известные мне по живописи и музыкальным произведениям. До какой степени я, человек из интеллигентной семьи, получивший высшее музыкальное образование, была, оказывается, безграмотна и необразованна! Вторым потрясением стало чтение Евангелия, в каждой строке которого для меня звучали «Страсти» И.-С. Баха. А через несколько месяцев там же, в Заокском, Ростислав Николаевич Волкославский подарил мне мою первую Библию, и я прочитала ее целиком – всю, до последней строчки – и Ветхий, и Новый Завет.

Сейчас трудно понять, что стало для меня окончательной «точкой невозврата», но субботнее изучение Священного писания точно сыграло в этом огромную роль. И еще я уверена, что крепко – до седьмого колена! – отмолил всех своих потомков, в том числе и меня, мой трижды прадед протоиерей Алексей Казанский. А еще помню, что слабое, почти неосознаваемое чувство сопричастности всегда возникало у меня в церкви Николы в Хамовниках, недалеко от станции метро «Парк культуры» в Москве. Тогда, в юности, я не понимала, отчего. Сейчас, мне кажется, поняла. Рядом с этой церковью жила моя двоюродная прабабка Наталья Сатировна Тихомирова (урожденная Казанская), единственная из нашей семьи оставшаяся после революции верующей православной христианкой. Насколько я помню, именно из-за соседства с этим храмом она не меняла свою неудобную комнату в коммуналке и ютилась в ней со своей уже взрослой дочерью. И я уверена, что это единственный храм, где за меня молились, когда я была ребенком.

Я приняла крещение 15 сентября 1990 года в Поленово, в Оке, с полным водным погружением. В этот день, когда вместе с принятием христианства я стала членом церкви христиан-адвентистов седьмого дня, в Заокском храме проповедовал Миша Кулаков, и в этом была некая закольцованность. Мишина проповедь была первой, услышанной в церкви. Мишина же проповедь была и последней, услышанной перед важнейшим событием моей жизни – крещением. Тогда я не предполагала, что впоследствии встречу людей, которым не захочу говорить, что принимала крещение в Заокском, в Церкви христиан-адвентистов седьмого дня, потому что знала, что столкнусь либо с непониманием, либо с откровенным неприятием. Потому что для многих отныне я стала «сектанткой».

Беседа пятая (продолжение)
Поселок Заокский, июль 2007 года

Михаил Петрович, почему в России так боятся инакомыслия?

Это следствие незнания истории, непонимания путей развития общества. Если говорить о прогрессе человечества, то он всегда был связан с прогрессом духовным. Когда люди пытались что-то улучшить в своей духовной жизни, сразу же менялась и социальная ситуация, наблюдался прогресс и в науке, и в материальном состоянии общества. Мы в России наблюдали обратное: когда духовные начала подавлялись, мы пожинали плоды такого подхода. Я против распространенного мнения о том, что России нужен какой-то самобытный путь, и только это ее спасет. Это, по-моему, очень большое заблуждение.

Самобытный путь России есть православие, но есть еще особый мессианский путь…

Да, есть такая версия, но она не библейская. Думать о том, что мы одни узнали Христа и что одни мы представляем Его в этом мире – это просто человеческая гордыня. В христианском смирении мы должны бы сказать: Господи, все мы приближаемся к Тебе, все мы делаем ошибки, все мы можем заблуждаться, поэтому управляй нами и помоги нам быть открытыми! Но человеку свойственно впадать в крайности. Крайности правого толка – это дремучий консерватизм, крайности левого толка – либерализм, когда все дозволено. Эти крайности качают общество в одну и в другую сторону. Когда мы имеем возможность коммуникации, когда мы можем друг друга поправлять, открыто критиковать, тогда как-то сбалансируются человеческие слабости, и путь, по которому человечеству легче будет двигаться, будет найден.

Одно время нам казалось, что все так и происходит. В начале 1990-х, когда вы создавали российское отделение Международной ассоциации религиозной свободы, возник конструктивный диалог с Русской православной церковью, некоторые представители православной церкви шли на контакт. Почему сейчас все не так? С чем это связано, – с политикой или с идеологией?

Все это – проявления человеческой природы, стремящейся господствовать, контролировать, подчинять себе подобных. Христос, когда его ученики пришли и сказали, что запретили твоим именем одному из людей, чтобы он с нами ходил, ответил, вы этого не делайте и не запрещайте, если он ходит с нами. Это его дело. Апостол Павел говорит: кто проповедует Христа, я этому радуюсь, лишь бы имя Божье проповедовалось. Бог не осуществляет насилие, Бог никого насильно в свое царство не влечет. Он предоставляет свободу выбора каждому человеку. Это божественный путь, и он должен быть найден. Но для этого нужно иметь смирение. И соглашаться с тем, что мы не можем брать в свои руки то, что нам не дано. Католическая церковь потому и держала веками людей во мраке, что не хотела с этим смириться. Слава Богу, что на Втором Ватиканском Соборе католики заняли иную позицию в этом вопросе. Они осознали свои прошлые ошибки, и сегодня католики контакт с другими церквами ищут больше, чем многие другие.

Папа Иоанн Павел Второй много сделал для этого…

Да, Иоанн Павел Второй был человеком светлым в своих поисках того, что нужно дать сегодняшнему человечеству. Но когда мы смотрим на этот мир, на то, что происходит вокруг – миллионы сирот, разрушенные семьи, сердце кровью обливается! Мы все несем за это ответственность, это же наши братья, наши сестры, и их жизнь покалечена. Они погибают в наркомании, алкоголизме. Нужно работать над тем, чтобы помогать этим людям, а помогать мы им можем только сообща, потому что в одиночку мы очень слабы. Вот здесь религиозное воздействие было бы очень важно. На это надо направить усилия, а не на конфронтацию.

Идеологическая монополия так же вредна, как монополия в материальном мире: если нет соревнования, конкуренции, то это приводит к застою, разлагает, деморализует. В экономике монополия препятствует развитию, и только благодаря соревнованию каждый пытается найти что-то лучшее. Так и религиозные организации. Они внутри разлагаются, если нет соперничества, разумного, регулируемого законом. И тогда они вынуждены быть заботливыми пасторами и искусными подателями своих истин людям. И каждый человек волен искать и находить то, что соответствует его нуждам.

* * *

Были ли у меня сомнения? Да, были, все было непросто. Мне не все было в самой себе понятно. Людям, которые находились рядом, было понятно все. Для одних обязательным было соблюдение субботы, когда нельзя ничего делать, даже готовить еду и мыть посуду. Этот день посвящается служению, изучению Священного Писания, духовному общению с единоверцами. В остальное время – достаточно простое и демократичное общение со всеми вне церкви, сдержанное противопоставление своей веры православию и обязательная молитва перед едой. Для других – обязательное посещение православных храмов по праздникам (для особо «продвинутых» – каждое воскресенье), активное осуждение всех инакомыслящих и сектантов, являющих собой страшную опасность для России. При этом под сектантами понимались все неправославные.

«Где дух Господень – там свобода!». Эти библейские слова я часто слышала от Михаила Петровича. Именно глубинное осознание этого выражения в какой-то момент стало для меня основой понимания христианства. Захотелось не просто изучать библейские тексты, захотелось совершать поступки, свидетельствующие о том, что я христианка, захотелось полной и безусловной свободы – даже в христианстве. Свободы от любых конфессиональных правил!

Парадоксально, но только после вступления в адвентистскую общину я начала осознанно посещать православные (и любые другие!) храмы. Приняв таинство крещения и ощутив потребность в поклонении и молитве, я вскоре почувствовала желание совершать какие-то действия, которые вроде бы вступали в противоречие с протестантизмом, например, мне впервые в жизни захотелось перекреститься на купола православного собора. Захотелось зайти в храм, подойти к иконам, поставить свечку и подать поминальную записку. Я начала понимать смысл православного богослужения. Захотелось иметь дома иконы и повесить Святое Распятие (и я повесила его, купив в Израиле, в Назарете). Захотелось носить на шее крестик как знак причастности к христианству.

Но вряд ли все это получило бы одобрение в протестантской церкви, поэтому я долго задавливала в себе эти желания. Посещение адвентистской церкви в Заокском по субботам я все чаще чередовала с посещением православных храмов. Иконы и фрески русских соборов, молитвенная строгость монастырей помогали почувствовать свою сопричастность с христианским вероучением. И получать ответы на свои молитвы. Но в беседах с Михаилом Петровичем по-прежнему оставалось сакральное чувство, что через него со мной говорит Бог. И Бог говорил со мной о свободе…

Однажды, уже в конце 1990-х годов, я не выдержала и рассказала обо всем, что меня мучило, священнику Храма Косьмы и Дамиана в Столешниковом переулке отцу Георгию Чистякову. Честно – ожидала строгого внушения, в лучшем случае, дружеского совета все же сделать выбор, чтобы «не сидеть на двух стульях». Но то, что он сказал, меня удивило и в каком-то смысле примирило с собой.

«Ты, Ольга, как человек будущего, – сказал мне тогда отец Георгий, – если ты способна вместить в себя все, то можешь молиться в любом храме». – «Но я могу приходить и в католический храм, и в лютеранский… Я могу сидеть там часами и молиться. Что это? Почему? Ведь мой духовный дом – в Заокском». – «Знаешь, если у человека где-то есть Дом, то у него Дом везде».

Такими простыми и такими важными для меня словами отца Георгия Чистякова закончился период моих метаний и переживаний. Я перестала ощущать себя предателем или отступником и по отношению к одной, и по отношению к другой церкви. Я начала обретать гармонию настоящего христианства. Я перестала ощущать запреты и соперничество, которые есть в этих конфессиях. Так я сделала первый шаг к свободе, о которой так много говорил в наших беседах Михаил Петрович Кулаков.