Текст книги "Евгений и Борис Патоны"

Борис по образованию электрик. Чтобы его специальные знания могли принести пользу в нашем институте, ему предстояло прежде всего овладеть основами сварки. С первых же дней я отдал Бориса в «науку» к уже более опытным нашим товарищам. Я привел сына в лабораторию и сказал ему: «Учись варить. Вот – проволока, вот – куски металла, флюс в ведре. Товарищи помогут, расскажут. А через некоторое время придется тебе самому учить других. Помни об этом». Борис не являлся исключением, тот же путь тогда проходили многие».

Борис Евгеньевич Патон писал позже в «Слове об отце», предваряющем книгу И. Малишевского «Мост через три жизни» о Е. О. Патоне: «Отец был для меня образцом, советчиком с самых первых шагов, строгим воспитателем, поддержкой во всех жизненных делах – в общем, всем, что собрано в емком, душевном слове «отец». Когда, разумеется, существует полное взаимопонимание между отцом и детьми, а это счастье выпало мне.

Отец, или Батя, как за глаза называли его на работе, был для меня и учителем, наставником, и непосредственным научным руководителем. А это, поверьте, вовсе не просто, коль Батя, чьей строгости, честно сказать, побаивались в институте все, твой руководитель. От него не жди поблажек, наоборот. Он был взыскательнее, строже именно к двоим научным сотрудникам, носящим одну с ним фамилию, то есть к брату и ко мне. Помнится, как-то даже выговор вписал за пятиминутное опоздание. Впрочем, строже всего он был к самому себе».

Борис Евгеньевич Патон родился на Шулявке, которая в те годы еще была окраиной Киева. Потом семья переехала из профессорского корпуса КПИ, где, собственно, Борис и родился, на Тимофеевскую улицу, 21 (сейчас – ул. Михаила Коцюбинского). Мальчик подрос и пошел учиться в 52-ю школу, которую давно закрыли и теперь в ее здании на улице Богдана Хмельницкого, примерно напротив улицы Пирогова, находится другое учреждение. В школе Борис себя в обиду не давал, дрался, если было надо, но особым забиякой не был.

Затем его перевели из 52-й школы в 79-ю. Тогда она находилась на площади Спартака, около театра им. Франко (сейчас в этом здании расположена компания «Киевэнерго»). В 79-й школе Борис однажды умудрился в одной четверти получить девять двоек. Причиной этого была юношеская любовь… Но вообще-то он учился хорошо, и в КПИ во всех семестрах имел пятерки. Однако красного диплома Борис так и не получил – из-за двойки по философии. Пересдать эту двойку удалось только на четверку. Позже в одном из интервью Борис Евгеньевич признавался: «И это правда. Действительно, в семестрах я учился на пятерки. Но вдруг на экзамене по марксизму-ленинизму отхватил двойку! И как я ни зубрил на каникулах гранит марксизма-ленинизма, пересдал экзамен только на четверку. Не поставили мне "отлично"».

Когда братья окончили школу, то, по совету отца, оба поступили в Киевский индустриальный институт (ныне Национальный технический университет Украины «Киевский политехнический институт») на электротехнический факультет. Борис всегда был целеустремленным, большинство его интересов лежали в сфере науки, а вот у Владимира были и другие увлечения. Он был заядлым охотником, спортсменом, велосипедистом, коллекционировал альбомы по живописи. Однажды Евгений Оскарович доставил в свой директорский кабинет гоночный велосипед Владимира. Он поставил велосипед на шкаф и прикрыл газетами, сказав при этом: «Пусть «хвосты» в институте ликвидирует, а не гоняет по велотреку!»

В свободное время Владимир пропадал в гараже, без конца разбирал и собирал свою машину, чтобы ездить на охоту. А однажды привел домой нового охотничьего пса. Когда этот пес в отцовской комнате поднял лапу на ширму Евгений Оскарович стал выговаривать ему: «Вы, вы… Немедленно прекратите это безобразие!» Ругаться он не умел совсем, самым крепким его выражением было: «Сапог нечищеный».

В записках, в которых Евгений Оскарович раздавал в институте задания подчиненным, у него была целая градация обращений. Если перед именем-отчеством стояло «уважаемый», это означало: работой он вполне удовлетворен. Если просто имя и отчество – доволен, но не очень. Если же сухо: «тов. такому-то», значит, результатами он недоволен.

Спуску директор не давал никому. Утром мог стоять на пороге института с часами в руке и наблюдать, кто и когда является на работу. В списках тех, кто опоздал, бывали, как уже упоминалось, и родные сыновья.

Евгений Патон с Борисом и Владимиром жил в одной квартире. Сам на работу добирался автомобилем, а они, молодые, – трамваем. И лишь тогда, когда кто-либо из них удачно завершал какую-нибудь разработку, в институт разрешалось ехать машиной вместе с отцом. В качестве премии.

Конечно, были в жизни семьи Патон и другие премии.

За три месяца до начала войны Евгению Оскаровичу присудили Сталинскую премию I степени. Для самого лауреата это была полнейшая неожиданность, поскольку Академия наук Украины его кандидатуру не выдвигала. В институте все бурно поздравляли Патона, по радио звучало постановление: «За разработку метода и аппаратуры скоростной автоматической сварки наградить…»

Автоматическая сварка под флюсом действительно была революционным изобретением, так как открывала в сварочном производстве эру автоматизации. Но Евгений Оскарович принимал поздравления весьма сдержанно, он считал несправедливым, что премией отмечен он один, а не коллектив творческих участников разработки.

В 1941 году премию присуждали впервые, и поначалу ее считали такой же персональной наградой, как и орден. Патон понимал, где и как его имя могло попасть в список первых лауреатов. И, тем не менее, он отправил письмо председателю Совнаркома СССР Молотову с настойчивым требованием: надо исправить ошибку! Он приобщил к письму список сотрудников, которые вместе с ним работали над созданием автоматической сварки под флюсом. Ответ Молотова был лаконичен: в таких документах ошибок не бывает, побеждает армия, а награждают генералов.

Тогда Евгений Оскарович исправил ошибку сам.

К премии прилагался весьма солидный денежный эквивалент – 100 тысяч рублей. Академик по одному вызвал к себе наиболее активных участников разработок – В. Дятлова, А. Лапина, И. Кирдо – и узнал номера их сберегательных книжек. Для чего это, никто не спросил. Раз просит, значит, надо. А вот с Владимиром Степановичем Шириным вышла накладка. Ширину было уже восемьдесят, но он продолжал работать простым рабочим, однако технологию – в институте это знали все – умел разработать не хуже любого инженера. Евгений Оскарович спросил о номере его сберкнижки, а тот отвечает: «Ее у меня нет». – «Как так нет?! После работы положите в сберкассе пять рублей, а книжку завтра принесите мне». Через несколько дней Евгений Оскарович вернул сберкнижку Ширину а в ней к пятерке приписаны… двадцать пять тысяч! Так и раздал Патон всю премию, не оставив себе ни одной копейки. Не многие сотрудники имели таких начальников.

Но Сталинская премия скоро перестала быть столь значимой – началась война.

Так случилось, что выпускной диплом Борис Патон защитил 22 июня 1941 года. Позже он вспоминал: «22 июня 1941 года нас, рабов божьих, отправили на защиту дипломов. И мы пешака – я с улицы Михаила Коцюбинского – отправились в КПП. На площади Победы (тогда Евбаз) попали под бомбежку. Немцы бомбили 43-й авиазавод, находившийся за «Большевиком». Мы оказались настолько несведущи, что побежали укрываться от бомб в подворотню. Хотя по всем военным канонам надо удирать на открытое пространство. Слава богу, все обошлось. Бомбежка прошла, и мы добрались в КПИ. Моя работа была полностью готова. Я благополучно ее защитил. Даже с отличием. Но повезло и тем, кто благодаря войне смог представить на защиту незаконченный диплом».

Борис хотел работать в Ленинграде. В первый день войны, 22 июня 1941 года, он закончил Киевский индустриальный институт и получил путевку на питерский судостроительный завод. Ему нравился Ленинград – белые ночи, романтика. Но началась блокада города, и поэтому Борис Патон был сначала командирован на судостроительный завод «Красное Сормово» в Горький, где выпускались подводные лодки, а затем направлен в Нижний Тагил.

Вот как он сам рассказывает об этом времени: «Меня распределили на судостроительный завод им. Жданова в Ленинграде. Там я проходил курсовую и дипломную практику. Тема моего, инженера-электрика, дипломного проекта также была связана с судостроением. Мне очень понравился Ленинград, его люди. Отец, дававший нам определенную свободу выбора, против моего возможного переезда не возражал. Но пока мне оформляли документы, Ленинград уже был закрыт, поэтому меня направили в Горький. Из Киева я выезжал в начале июля. Поезда регулярно не ходили, кое-кто паниковал. Но все же была уверенность, что Киев не сдадут. Выехал я с эшелоном, которым в Уфу эвакуировалась Академия наук. Доехал до Куйбышева, оттуда добрался до Горького… На «Красном Сормове» я занимался обеспечением эксплуатации энергооборудования. Немцы долетели и туда… Бомбили ГАЗ, «Красное Сормово». Мы, военнообязанные, должны были сбрасывать с крыш «зажигалки». Две бомбежки на крыше сидел… Одна бомба упала рядом с нашей электролабораторией. Огромная воронка была… На «Красном Сормове» работал до начала 42-го года, потом перевели в Нижний Тагил. Лютая зима была… Долго в Горьком на вокзале от холода «танцевал», ожидая поезд. Отморозил нос, щеки, уши. Но все-таки попал на третью полку пассажирского поезда… И кто только тогда в поездах ни ездил! В каком состоянии! Когда добрался до Нижнего Тагила, пришлось меня от вшей отмывать…

До войны «Уралвагонзавод» производил вагоны, цистерны, а надо было переходить на выпуск танков Т-34. Начало этому положил эвакуированный из Харькова завод имени Коминтерна (теперь – им. Малышева). Перестроить такое предприятие на выпуск танков – дело сложное. Не шли танки в требуемом количестве! А Сталин справку о выпуске танков требовал каждый день… И вот поставили директором И. М. Зальцмана, бывшего директора Кировского завода. Очень талантливый организатор был, энергичнейший человек. Жил на территории завода в служебном вагоне. Буйствовал невероятно. Маленького роста, изобретательный матерщинник, Зальцман всегда ходил с «парабеллумом». Чуть что – «всех к стенке поставлю!» Никого к «стенке» не поставил, но интересный метод повышения производительности труда изобрел. Собирал бригаду мастеров-сборщиков и ставил задачу: к такому-то часу выдать танк! А в корпус собираемого танка клал хлеб, водку, табак, другие продукты и говорил: «Как соберете – ваше». И танки пошли…»

Именно в Нижнем Тагиле эвакуированный из Киева коллектив Института электросварки под руководством академика Евгения Оскаровича Патона создавал лучший средний танк Второй мировой войны Т-34. Патоновцы разработали такое оборудование, чтобы любая девочка (ведь мужчины воевали на фронте) могла варить несокрушимую танковую броню.

Борис Евгеньевич рассказывал: «Чуть ли не дети могли работать на наших сварочных автоматах… Такой пример. Верхний стык танкового корпуса находился довольно высоко от земли. И мы видели, как девушка-сварщица, чтобы достать до кнопки управления сварочным автоматом, становилась на ящик… Совсем маленькая. Ее фамилия была, как мы позже узнали, Огородникова. После войны она приезжала к нам в институт. Интересная была встреча!»

Как и предсказывал в свое время маршал Тухачевский, Вторая мировая стала войной моторов, а не лихих кавалерийских атак, как представляли себе Буденный и Ворошилов. В Великой Отечественной победили те страны, у которых была более совершенная техника. В значительной мере успех советских технологий определили патоновская сварка и танковый дизель, созданный на Харьковском паровозовагоноремонтном заводе имени Малышева.

Многие сотрудники Института электросварки ушли на фронт. Борис Евгеньевич хорошо понимал, что предстоит малыми силами в условиях эвакуации и трудностей военного времени решить сложную проблему использования автоматической сварки для увеличения выпуска танков, авиабомб и артиллерии. Вместе с тем эта грандиозная задача воодушевляла его, как и всех сотрудников института, научными лабораториями для которых стали цеха и участки завода.

Вот как вспоминал об этом времени Даниил Дудко, академик НАН Украины, заведующий отделом новых способов сварки Института электросварки: «С Борисом Евгеньевичем я познакомился в 1943 году на крупнейшем танкостроительном заводе в Нижнем Тагиле, где сотрудники Института электросварки помогали заводу освоить технологию сварки под флюсом. Применение сварочных автоматов, управляемых начинающим рабочим, заменяло труд нескольких опытных сварщиков. И значительно повышало качество сварных швов, что в условиях острого недостатка квалифицированных кадров решало важнейшую задачу оборонного производства.

Сотрудники института во главе с директором непосредственно участвовали в монтаже и наладке сварочных установок, сталкиваясь с множеством трудностей из-за особенностей нового способа сварки. Несмотря на крайнюю занятость Бориса Евгеньевича работой в цехах завода, он успевал заниматься и научными исследованиями. А спустя некоторое время, в 1945 году, защитил на базе проведенных на уральском заводе работ кандидатскую диссертацию.

…Мне, вчерашнему студенту, посчастливилось работать с двумя очень талантливыми и замечательными учеными – Патоном-отцом и Патоном-сыном. Безусловно, они очень разные люди, но оба относятся к «первопроходцам». Благодаря какой-то особой интуиции они чувствовали и чувствуют, что необходимо обществу в тот или иной период, и делают все возможное для того, чтобы удовлетворить этот запрос.

Интересно, что «первопроходцы» никогда не останавливаются, решив одну максимально трудную задачу, они начинают искать и решать другую. На мой взгляд, подобным людям человечество обязано не только научными и техническими достижениями, но и уровнем интеллектуального и духовного развития.

Часто говорят, что младший Патон сделал столь блестящую карьеру только благодаря успехам отца. Это далеко не так. Борис Евгеньевич всегда шел своей дорогой. И если Евгений Оскарович прославился как непревзойденный специалист в области мостостроения, то Борис Евгеньевич состоялся как ученый в сфере электросварки».

Сам Евгений Оскарович Патон так писал об этом периоде своей жизни в своих воспоминаниях: «Нам предстояло варить танковые швы, и важно было понимать, с чем они встретятся в бою. Что же сделать, чтобы швы были не слабее, а даже крепче танковой брони? Трещины в броне! Как избавиться от них? В лаборатории института началась напряженная исследовательская работа. Сделаны были уже десятки шлифов, но удача не приходила. Желаемый результат достигался, но скорость сварки резко сокращалась. Идея, предложенная Дятловым и Ивановым, применить присадочную проволоку, оказалась счастливой. Наконец-то швы стали получаться без трещин, а производительность сварки даже увеличилась.

…Мы гордились и сейчас гордимся тем, что советские танкостроители первыми в мире научились варить броню под флюсом. До самого конца войны у немцев не было автосварки танковой брони, а у американцев она появилась только в 1944 году».

Начавшаяся в 1942 году производственная и научная деятельность Бориса Патона была насыщенной и активной. В течение последующих одиннадцати лет он работал вместе с отцом. За эти годы Борис Евгеньевич сформировался сначала как научный работник и исследователь, а затем и как руководитель большого научного коллектива. Борис Патон оказался одним из наиболее одаренных учеников своего отца, достойным его последователем и преемником. Он продолжил и блестяще развил дело, начатое Евгением Оскаровичем Патоном.

Напряженная деятельность Евгения Оскаровича, погруженного в решение множества научных, технических и организационных проблем, проходила на глазах у сына и, несомненно, повлияла на формирование его характера, отношения к делу, к людям.

Самоотверженная и напряженная работа на оборонных заводах была тесно связана с научными исследованиями и открытиями. Так, в 1942 году В. И. Дятлов открыл явление саморегулирования плавления электрода при электродуговой сварке под флюсом. Б. Е. Патон совместно с А. М. Макарой, П. И. Севбо и М. Н. Сидоренко активно начали исследование этого явления, что дало возможность создать портативный, простой и надежный сварочный автомат, который позволил использовать простейшие источники питания переменного тока.

Автоматизация процесса сварки не только увеличила объемы выпуска танков, но и значительно повысила качество сварных соединений. Надо отметить, что все сотрудники института во главе с директором непосредственно участвовали в монтаже и наладке сварочных установок.

За достижения в механизации и автоматизации сварочных работ при изготовлении боевой техники в 1943 году Евгению Оскаровичу Патону было присвоено звание Героя Социалистического Труда СССР, а Борис Евгеньевич Патон в том же году был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Но для этого надо было сначала сделать почти невозможное.

Евгений Оскарович Патон писал в своих воспоминаниях: «Да, сил у нас в то время было мало: всего лишь восемь старших научных сотрудников, столько же младших и два инженера. Тем важнее было скорее привести эти силы в действие. Поход в цеха помог сразу нащупать участки, где можно приложить наши силы. И мы с первых же дней принялись за будничную, черновую работу, имевшую для завода существенное значение.

21 сентября 1941 года радио принесло неимоверно тяжелую весть: по приказу советского командования наши войска оставили Киев. В этот день над институтом висела мертвая, гнетущая тишина. В глазах людей я читал глубокое, искреннее горе. Фашисты в нашем Киеве, гитлеровский сапог топчет улицы прекрасного советского города! С этой мыслью нельзя было примириться, невозможно было к ней привыкнуть. С особой силой вставал в памяти каждый уголок Киева, и острая боль пронизывала сердце. Перед моим мысленным взглядом возникали стройные, четкие контуры Цепного моста, возрождению которого я отдал все свои знания. Значительно позже, перелистывая английский журнал, я набрел в нем на фотографию моего моста через Днепр. На фото одиноко, сиротливо торчали из воды полуразрушенные быки. Фашистские варвары беспощадно уничтожали то, что мы создавали своим трудом во имя Родины.

Проходили дни, недели, время не смягчало чувства боли, но сознание подсказывало: нужно еще энергичнее, еще преданнее работать, чтобы приблизить день освобождения Киева и всех захваченных врагом районов, приблизить час полной победы. А пока что с фронта приходили печальные сообщения: фашистские бронированные полчища продолжали двигаться на восток.

6 и 7 ноября в Москве выступил товарищ Сталин с докладом на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся и с речью на параде Красной армии. Я был потрясен: парад советских войск на Красной площади, когда немцы стоят под стенами Москвы! Какой величественный символ силы и могущества нашего народа.

Нет нужды подробно напоминать, о чем говорил тогда Сталин. Но было в докладе одно важное место, прямо адресованное нам – людям украинского завода и украинского научного института, ставшим на Урале на боевую вахту: у нас не хватает танков, и в этом одна из причин временных неудач нашей армии. Советские танки по качеству превосходят немецкие, но все же танков у нас в несколько раз меньше, чем у врага. Сталин призывал ликвидировать это превосходство немцев и этим самым коренным образом улучшить положение нашей армии. Перед советской военной промышленностью ставилась задача увеличить производство танков в несколько раз. Я снова и снова перечитывал эти строки, а призыв партии уже становился явью».

Круглые сутки, день и ночь, шел монтаж завода. Всю ночь на его территории пылали огни, люди забывали о сне, отдыхе, пище, работали по 12–14 часов подряд, а иногда и целыми сутками не уходили домой. В лютые морозы, под открытым небом, когда на фундаментах еще только устанавливали и монтировали оборудование, рабочие и инженеры уже собирали узлы первых уральских танков. Разгрузка броневых плит шла прямо с платформ, их тут же резали, обрабатывали и сваривали.

Работа на новом месте началась с создания собственной производственной базы для изготовления сварочных головок, электрической и флюсовой аппаратуры. Проектное бюро института занялось проектированием установок для автоматической сварки корпусов тяжелых танков KB, средних Т-34 и легких Т-60 и Т-70.

До конца 1941 года были смонтированы и пущены в эксплуатацию девять автоматических установок для сварки отдельных узлов танков, разработан технологический процесс, смонтированы и пущены установки для скоростной сварки авиабомб, подготовлены сварщики для работы на автоматах и мастера-наладчики.

В январе 1942 года на двух установках для автоматической сварки началась сварка бортов корпуса Т-34. Корпус этого танка требовал большого объема сварочных работ. Днище и подкрылок приваривались к борту двумя мощными швами длиной более 5 метров. На эту работу квалифицированный сварщик затрачивал около 20 часов, а с помощью сварочного автомата эта работы выполнялась за 2 часа.

С момента прибытия украинского завода до рождения первой новой боевой машины прошло менее двух месяцев! И уже в первых числах января из ворот сборочного цеха, поднимая тучи снежной пыли, вылетел мощный красавец-танк и с рокотом промчался по заводской дороге.

Евгений Оскарович так вспоминал об этом дне: «Люди стояли вдоль заводской дороги и не закрывали лиц от снега, вылетавшего из-под гусениц танка, созданного их трудом. Вместе с ними улыбался и я, думая о том, какая воистину стальная воля и какая блестящая организация дела нужны, чтобы в таких масштабах и в такие сроки перебазировать на восток сотни заводов и так быстро, сказочно быстро, ввести их в строй! И в том, что наш институт в дни испытаний сохранил себя как цельный, жизнеспособный и деятельный организм и нашел свое место в общем строю, я видел еще один штрих величественной эпопеи – эпопеи превращения страны в единый боевой лагерь.

Теперь нам предстояло держать суровый и ответственный экзамен. Мы – на заводе, который должен дать стране тысячи, может быть, десятки тысяч танков. Но пока мы имеем самое смутное представление о том, как сваривать броневую сталь. Еще совсем недавно провели эксперимент на маленьких образцах, а здесь заводской двор завален грудами броневых плит.

Кое-какой техникой мы теперь располагали. Но кто станет на ней работать? Где взять токарей, фрезеровщиков, строгальщиков? Тогда был брошен клич, и в мастерской появились подростки пятнадцати-шестнадцати лет, дети наших сотрудников и служащих, бедовые, расторопные ребята, не имевшие, однако, никакого представления о том, как даже подступиться к станкам.

Этот «механизированный детский сад» возглавил наш лаборант М. Н. Сидоренко в роли старшего токаря и другой лаборант Л. М. Богачек в роли старшего слесаря. Они учились сами и учили ребят. Заслуженные станки-ветераны, управляемые подростками, вскоре начали давать продукцию – аппараты для сварки танков».

Евгений Оскарович выдвинул такое требование: «Прежде всего, нам следует отрешиться от «штатского» взгляда на танк, взгляда со стороны, взгляда гостя на параде. Это относится ко всем, в том числе и ко мне самому. Мы должны узнать танк, все требования к нему, понять его место в бою, его «душу». Какие швы наиболее ответственные? Каким из них чаще всего приходится принимать на себя вражеский удар? Где наиболее уязвимые места танка, когда он идет в атаку или на таран? Этого всего мы не знаем, а должны знать. Все это имеет прямое отношение к работе сварщиков. Нам предстояло сваривать швы, и важно было понимать, с чем они встретятся в бою.

Мы начали изучать швы танка, их расположение, назначение, и они постепенно перестали быть для нас абстрактными линиями на чертежах. Для того чтобы швы были не слабее, а даже крепче брони, нужно было научиться варить броню нашими автоматами под флюсом, полностью разработать новую технологию. Задача не из легких, ведь мы имели очень скудный опыт и фактически приступали к делу впервые».

В лаборатории института началась напряженная исследовательская работа. Многое из прошлой практики приходилось пересматривать. Как избавиться от трещин в броне, ведь невооруженным взглядом они даже не видны, их можно увидеть только в микроскоп, да и то не всегда? Ведь это крошечные, невидимые змейки тоньше волоска, которые, однако, существенно ухудшали свойства брони.

После долгих поисков приходили все новые и новые решения. Эксперименты приносили и радости, и разочарования. Желаемый результат достигался, но скорость сварки резко сокращалась. Затем пришла идея применить присадочную проволоку. Она оказалась удачной. Опыты с присадкой повторяли многократно сначала в лаборатории, а затем и в цехе. Наконец-то швы стали получаться без трещин, а производительность сварки увеличилась.

Затем на полигоне вблизи города произвели испытания корпуса танка. На одном из его бортов швы были сварены по-старому – вручную, на другом – автоматом под флюсом, так же, как и все швы на носовой части. Танк подвергся жестокому обстрелу из орудий с короткой дистанции бронебойными и фугасными снарядами. Первые же попадания снарядов в борт, сваренный вручную, вызвали серьезные разрушения шва. После этого танк повернули, и под огонь попал второй борт, сваренный автоматом. Стрельба велась прямой наводкой, но швы выдержали, не поддались, не разрушились! Они оказались крепче самой брони и продолжали прочно соединять изуродованные обстрелом броневые плиты.

Это была полная победа автоматической скоростной сварки! Испытание в условиях, равных самой трудной фронтовой обстановке, подтвердило высокое качество работы автоматов.

«К нам пришла вера в себя, – вспоминал об этой победе Евгений Оскарович. – Параллельно с тремя товарищами, которые трудились в лаборатории, другие наши люди, наша молодежь – Макара, Коренной, Островская, Волошкевич – совершенствовали технологию сварки брони непосредственно в цехе. Мы перестали бояться за поведение наших швов даже под самым жестоким обстрелом. Мы гордились и сейчас гордимся тем, что советские танкостроители первыми в мире научились варить броню под флюсом».

Евгений Оскарович рассказывал о том, какой трудной была жизнь, особенно у тех, кто работал непосредственно в цехах. Инструкторы института начинали и заканчивали смену вместе с заводскими сварщиками, не покидали своего места по десять-двенадцать часов. Вокруг них работали десятки ручных сварщиков, и от резкого ослепительного света сильно болели глаза. Это называлось «нахвататься дуги». Многие носили темные очки, спасались примочками из крепкой настойки чая, и все же их преследовало ощущение, что глаза постоянно засыпаны песком.

Борис Евгеньевич также работал в цехе, как и другие электрики, сам осуществлял электромонтаж сварочных установок, делал и всю черновую работу – резал провода, монтировал аппаратуру, паял наконечники и на своих плечах таскал к месту монтажа тяжелую аппаратуру и оборудование.

Однажды, согнувшись в три погибели под металлическим «бубликом» проводов, Борис вошел в цех, свалил свой груз возле сварочного станка и принялся за прерванную перед этим работу. Он пробивал в стене дыры, чтобы укрепить здесь контактор. Увлекшись, он не заметил, что рядом остановился какой-то военный. «Борис? Вот так встреча! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь?» Перед Борисом стоял его товарищ по КПИ, а ныне слушатель Танковой академии, приехавший сюда на практику. «Работаю научным сотрудником в Институте электросварки», – улыбаясь, ответил Борис. Товарищ посмотрел на него с недоверием: «Брось, Боря! Монтером работаешь?» – «Говорю же тебе, научным сотрудником, – рассмеялся Борис. – У нас все так работают. На своем горбу соединяем науку с практикой. – И уже серьезно добавил: – Без этого сейчас нельзя. Надо уметь действовать и головой, и руками. Вот когда так вот съешь с заводским народом пуд соли, сразу узнаешь, что ему от науки требуется».

Именно на заводе № 183 в Нижнем Тагиле была введена в действие первая в мире поточная линия производства бронекорпусов танков, на которой действовало 19 установок для автоматической сварки под флюсом. Сотрудники института наладили контроль качества электродов и сварки, решили ряд важнейших проблем газовой сварки и резки, предложили ускоренные методы подготовки сварщиков.

Разделение труда было таким: институт проектировал станки, давал сварочную и флюсовую аппаратуру, проводил электромонтаж и пуск станков. Мастерская института к тому времени уже приобрела солидный и современный вид. Отдел готовил несущие конструкции, приспособления и кондукторы.

Евгений Оскарович перевел в цех всех, кто подходил по своим знаниям, складу характера, умению работать не только головой, но и руками. Это были вначале Георгий Волошкевич, Лия Гутман, Борис Патон, а затем Даниил Рабкин, Александр Супрун, Борис Медовар.

В любую погоду – в снежный буран, трескучий уральский мороз, проливной дождь – Евгений Оскарович появлялся в цехе ровно в 9 часов утра. Именно в цехе, а не в лаборатории или в кабинете. Хотя кабинетом это помещение можно было назвать с большой натяжкой – Патон работал в общей комнате вместе с другими сотрудниками.

Евгений Оскарович участвовал в монтаже и освоении каждой сварочной установки. И следил за ними до тех пор, пока не изживались все трудности пускового периода. Там, где все шло хорошо, показывался редко, там же, где возникали трудности или намечалось отставание, бывал регулярно.

«Я никогда не ждал, чтобы пришли и доложили о том, что «все в порядке», – писал в своих воспоминаниях Евгений Оскарович. – Когда испытывалось какое-нибудь нововведение на наших установках, я старался пойти в цех без «автора». Это давало возможность услышать прямое, откровенное мнение заводских людей. В то время в институте не было ни заместителя директора, ни ученого секретаря, ни начальника отдела внедрения. Мне приходилось самому руководить разработкой новых тем, планировать работу, вести обширную переписку с заводами и наркоматами, ведать лабораторией, мастерскими, инструкторами в цехах и т. д. Несмотря на такую загрузку, я никогда не позволял себе «сплавить», переадресовать какое-нибудь дело по инстанции, а непременно лично поручал его тому или иному работнику, и сам следил за выполнением во всех подробностях, не упуская так называемых мелочей».

Работы Института электросварки сыграли важную роль в обеспечении армии достаточным количеством первоклассных боевых машин – прославленных танков Т-34, самоходных артиллерийских установок, боеприпасов.