Текст книги "Неподходящие люди"

На слушании случился сущий кошмар, я с трудом понимала, что происходит, таращилась на своего побледневшего адвоката, догадываясь, что он тоже ничего не может поделать. Защита троицы предъявила якобы подписанный мною договор трудоустройства в службе эскорта, один за другим заходили свидетели, которые вроде как пользовались моими услугами. Бармен, что угощал нас с Оксаной в День моего рождения, подтвердил, что будто бы слышал какой-то разговор, свидетельствующий в пользу того, что с троицей я пошла добровольно…

Мои родители дали показания, признав, что я у них проблемная, шлюховатая и вообще, они в курсе, что я состою в службе эскорта и что моя работа частенько не ограничивается условиями контракта. Они ничуть не удивились, что я могла по собственной воле с удовольствием развлекаться с тремя парнями в парке.

Судье показывали какие-то фотографии, видеозаписи, а у меня, казалось, земля уходит из-под ног. Я не ожидала. Мы не ожидали. Мы оказались беззащитными против возмутительной, бессовестной лжи. Младшего с друзьями отпустили на свободу прямо в зале суда. А я, как и пророчил Василий, пошла по статье за дачу заведомо ложных показаний.

По сути, что у меня осталось? Полностью испорченная репутация в стотысячном городе, который, по ощущениям, сузился до размеров крохотной деревеньки, где самый дальний сосед от тебя живет через улицу. Раздутый скандал с поднятыми на поверхность неудобными подробностями, потерянная работа, грозящий в перспективе неподъемный штраф, плюс оплата судебных издержек пострадавшей стороне. Пострадавшей от моей клеветы стороне.

В деле Ваньки то прогресс и надежда, но чаще вниз с горы, какие-то свидетели находятся, какие-то друзья против него свидетельствуют, что он опасен, неуравновешен… не первая драка, каких-то пострадавших ранее откапывают. Мама его меня не любит. Она старается, конечно, это скрывать, да и зачастую ей просто больше некому поплакаться, а я всегда послушаю и поддержу. Не может она меня оттолкнуть, я ведь еще нужна им из-за показаний. Адвокат все еще придерживается нашей стратегии, готовится подавать аппеляцию. Но по факту… знаю ведь, что в глубине души она именно меня винит в бедах сына. И сложно ее осуждать за это.

Ему всего двадцать лет… С ума сойти! А по разговору и рассуждениям не скажешь. Мне с ровесниками-то обычно скучновато общаться, а он зацепил. Еще как зацепил!

Вообще, мне и до него было сложно парня найти, даже до планки, которую он задрал за несколько дней. Возможно, образование влияет, может, я сама по себе такая. Иногда мне кажется, что хоть в паспорте одни цифры, я родилась уже двадцативосьмилетней занудой. Да и еще откуда-то это обостренное чувство справедливости – одна мысль о том, чтобы взять деньги у Василия, выводит из равновесия и тошноту вызывает.

К Ваньке хочу. Не тому, что в тюрьме полгода, исхудавший, со шрамами на запястьях, бритый наголо и злой. Начинающий адаптироваться и привыкать к местным порядкам. А тому другому, который заряжал верой, который шутил и катал меня по городу, а потом любил страстно, кончал, двигаясь во мне, прижимаясь губами к моему виску в благодарном поцелуе. Счастливый такой, довольный. Вспоминаю его, и слезы катятся по щекам. Без рыданий и всхлипов, просто тонкими струйками бегут себе по проторенным дорожкам, в подушку впитываются больничную.

Ванечка мой…

Не забыла я ничего, каждый наш день помню, каждую минуту. Злого тебя помню, когда вел меня из этого чертового парка. Как дрался помню. Я ведь думала, что ты сделаешь только хуже. А ты…

Не забуду я этого, не могу забыть, слишком часто вспоминаю. Каждый день эти минуточки наши драгоценные в голове прокручиваю, как жемчуг в руках перебираю, не дай Боже оброню и потеряю.

Хотя, вру. К любому хочу Ваньке, пусть даже выйдет оттуда и первым делом в лицо мне плюнет. Выдержу. Не заслужила, но пойму. Моя любовь к нему становится манией, фанатизмом в худшем его проявлении, я зациклилась на нем, перебарщиваю, возможно, но… клянусь, иначе бы я просто не выдержала. Сломалась и не справилась. А на мне же еще его родители, за полгода на пятнадцать лет постаревшие.

Интересно, каково его маме знать, что воспитали сына слишком хорошим человеком, который в итоге расплачивается за свою порядочность и неравнодушие?

Он звонил мне вчера. Впервые за полгода услышала его тихий голос, там ведь запрещено пользоваться телефонами, поэтому говорил шепотом и быстро. Не знаю, чего ему стоил этот звонок, лишь бы не били.

Я взяла трубку, а он начал шипеть с ходу: «Ты че творишь, дура? Я через мамку передавал, она не слушается. Верит во что-то еще, но ей можно, что с нее взять. А ты? Не во что верить. Я с адвокатом почти каждый день говорю. Мать не понимает, а ты пойми. Не за победу мы давно боремся, а за то, чтобы приговор смягчить. Поздно, проиграли. Тебя убьют просто. Ты хочешь, чтобы я тут, бл*ть, сидел, зная, что тебе из-за меня башку проломили? Из-за тупой твоей отваги, которая уже ничего не изменит?»

Сначала я вообще не поняла, кто это. А как дошло, подскочила на больничной койке, и губы сжала от боли, потому что ребра-то сломанные. Да и органы в животе болят, что там слева и внизу справа находится? И тут резкое движение. Даже вскрикнула, в глазах потемнело, но нельзя отключаться, Ваня ведь звонит впервые! Никогда не прощу себе потерю сознания в этот момент. Губу прикусила до боли и соленого привкуса. Осторожно опустилась обратно на подушку, немного повыше, чем лежала до этого.

– Юль? – позвал он обеспокоенно. – Юля? – повторил с тревогой громче.

– Я тут. Все нормально. В смысле… Вань, шанс еще есть. Все наладится, адвокат говорит…

– Бл*ть, еще одна. Вы с мамой только хуже делаете, – он чеканил слова, и я не узнавала его голос, интонации. Чужие. Может, за эти полгода он стал совсем другим? Но нет, не верю. Просто… я его мало знаю. Не успела еще выяснить, какой он в каждый оттенок настроения. Как меняется его лицо, голос, жесты. – Юль, мне намного хуже тут находиться и знать, что тебя там прессуют. Не надо мне этого. Живи.

– Я тебя люблю, я ради тебя пойду на все, – всхлипнула, вдруг почувствовав себя как никогда маленькой и беззащитной. Словно не я его старше, а он меня, причем лет на десять. Поддержки захотелось, на плечо опереться твердое. На его бы плечо… – Я не собираюсь сдаваться.

– А придется. Свяжись с Василием, пообещай, что без претензий останешься за избиение, откажешься от апелляции, если он твои долги суду покроет. Сама ты не вытянешь. Я еще долго ничем помочь не смогу. И на моем суде говори, что скажут, хоть под диктовку. Я сам тебя об этом прошу.

– Ванька, я после этого жить не смогу.

– Я прошу тебя. Сделай это ради меня. Я не могу тут час с тобой об одном и том же. Юля… Юлька, я ни о чем не жалею, – сказал он упрямо и раздраженно, и мое сердце забилось быстрее – узнала. И голос узнала, и интонации. Мои родные. Полгода не слышала его, а будто и не расставались. – Вернуть время – то же самое сделал бы. Вру, бил бы сильнее, чтобы и правда черепа проломить. Чтобы сдохли. Ты не виновата. Обо мне просто забудь. Не для того я тебя вытаскивал, чтобы из-за меня же тебя и пришибли. Все, мне пора. До связи.

И отключился.

Сижу с телефоном минуту, вторую, смотрю на экран, которому не даю потухнуть. Знаю, что Ваня хоть и звонил с этого номера, но он ему не принадлежит. Он чей-то. Нельзя перезванивать. Ничего нельзя.

Он сказал не «прощай», а «до связи».

Он во что-то еще верит, так почему я не должна? Тем более, появился шанс. Василий рвет и мечет, уверена. Ведь его сынок вновь слетел с катушек.

Злобная я стала, на людей бросаюсь или смотрю исподлобья. У меня только один вопрос в глазах: за что так с нами? Он ведь ничего плохого не сделал. Да и я… на пятерки училась, тянулась, старалась стать достойным человеком, примером для своих учеников, мечтала, чтобы родители гордились. Против нас ополчился целый город. Проехался тяжелым танком общественного порицания и безразличия, ломая веру и надежду, как каток пластмассовые куклы. В щепочки. Не жалко никому нисколечко.

Я вообще не понимаю уже, что происходит и к чему стремиться, что хорошо, а что плохо. Моим родным Василий не угрожал, видимо, думал, что я совсем повернутая на Ваньке, предпочту им его. Василий выбрал другую тактику: он не стал ссориться с моими, он решил сыграть с ними заодно, взял их к себе в команду. А я боюсь будущего. За Ванину маму душа болит, она мне как родная стала, хоть любовь моя и не взаимная. Знаю, что как только с Ваней что-то решится, они меня навсегда вычеркнут из жизни. А пока им нужны мои показания – нужна и я. Терпят, жалеют, подбадривают. Иногда вкусно кормят.

Да и что они еще могут думать о девке, чьи родители не знают, как выгоднее ее продать?

Мама приходит с пакетом фруктов, ставит его на тумбочку рядом с кроватью, садится рядом и улыбается мне. Плакать начинает. Вижу, что жалко ей меня, но сразу суд вспоминаю, и отворачиваюсь. Хорошо ведь мы все придумали! Не должны были проиграть! Все четко распланировали, доказательств нашли достаточно.

Мама берет меня за руки, сжимает. Я не отдергиваю, но и не смотрю на нее.

– Девочка моя, – грустит мама. – Как же страшно за тебя.

Она протягивает мне зеркальце, и я разглядываю в нем свое отражение. Привидение, не иначе. Кожа серая, бледная, блеклые русые волосы выглядят жидкими и тусклыми. Не лицо, а череп, обтянутый кожей – вот во что меня превратила Ванина любовь. А его моя – в уголовника, склонного к суициду. Мама поправляет мои волосы, убирает за ухо. Ладно, терпимо, хоть паклей не выглядят – и хорошо. Один глаз заплыл, нос опух – сломали ведь.

– В кого ж ты такая упрямая, Юлечка, что же ты с собой делаешь, – причитает мама без вопросительных интонаций. Всем и так ясно, что я делаю. На эшафот ползу, сама уже забыв зачем. Быстро все происходит, не успеваю я продумать шаги противников, предугадать их и хоть как-то подготовиться. Для меня любой выпад Василия – потрясение. – Они тебя в могилу загонят, а если понадобится, и нас с тобой заодно. У тебя ведь сестра младшая есть. Если тебе, доченька, плевать на нас с отцом, может, хоть ее пожалеешь? Она не виновата ни в чем. Папа не просто так пошел на сделку с Василием, выхода у нас другого нет. Этот человек делает предложения, от которых не отказываются, и не из-за заманчивости. Просто либо деньги берешь, либо убивают тебя.

Отворачиваюсь.

– Юля, он уже всё, не выберется никогда. И прежним не станет. У тебя в голове образ человека, которого больше не существует. Прими очевидное: он тебе не подходит.

– Мама, он теперь никому не подходит. Из-за меня.

Она сидит со мной еще некоторое время, но я молчу, как обычно. Мы вообще перестали разговаривать, как-то не о чем. Все, что ни вылетает из ртов родителей, имеет скрытый или очевидный смысл – уговорить меня отступить. В таких случаях я наперебой рассказывала им без стыда и смущения, какие вещи со мной делали. Как на ноги мне мочились, ведь на лицо старший пока не позволил. Как тыкали в меня своими членами, требовали ублажать их. Оскорбляли и ржали как кони, заливаясь. Я ведь понимаю, что Ваня не дурак, он не хотел вмешиваться, вызвал полицию и даже честно ждал ее, но потом не выдержал. Просто не выдержал смотреть на то, что они со мной делали, били, за волосы таскали. Кончали на лицо, собирали это пальцами и совали в рот. Одного укусила больно, он мне мозги чуть не вышиб.

Живот болит еще, не могу колени к груди подтянуть и спрятаться от мира в своей излюбленной позе. Но скоро мне полегчает. Чудом ничего не сломали, отделалась парой трещин на ребрах. Не успели. Да, не просто так я в больнице рассказ свой начала, тут было время подумать. Достаточно. А как попала сюда?

Мы с Люськой шли по центру в магазин, свернули на одну из небольших улочек, чтобы срезать путь до ателье, в котором нужно было забрать ее платье на новый год в школе. А из кафе по пути как раз выходил сынок Василия, Василий-младший – у них какой-то фетиш с этим именем, наверное. Как раз неделя после суда прошла, он по злачным местам зависал, отъедался. И мы впервые за все время столкнулись с ним нос к носу на улице.

Он переменился в лице, испугался, покраснел и даже отвернулся. Я сжала Люськину руку сильнее и быстрее зашагала мимо, но тут кто-то из друзей козла-младшего узнал меня.

И как закричит:

– Смотри, Васек, это же та шлюха, что заяву на тебя накатала!

И посыпались ударами тупых ножей в спину оскорбления и обидные предложения развлечься, «опыт»-то у меня есть, а защитить больше некому(!). Кричали, что «обсосок» мой сгниет в тюрьме, а я дальше по рукам пойду, буду главной городской давалкой. И вообще по мне видно, что потаскушка, ноги не сходятся.

Они не сходятся потому, что не жру ничего, на одних антидепрессантах существую, чтобы умом не тронуться в ситуации, в которую они же меня и поставили. Толпа взрослых здоровых мужиков стоит и дерьмом поливает, и никому в голову не придет заступиться за двух беззащитных девчонок. Унижать слабых легко и приятно, да?

Младший тут же плечи расправил и заголосил, вторя. Я давно раскусила его: трус и слабак, ничего из себя не представляет и мнения своего не имеет. Отец ему мозги вправил, поэтому, увидев меня, застыдился засранец, а друзья начали подогревать – и принялся выступать, петух. Есть же жалкие мужики на свете! Увы, на планете живут не одни «Вани».

Мы бы ушли, я хотела этого. Тяжело было слушать. Еще сестра плакать начала, ей одиннадцать всего, мелкая совсем. Но один подбежал, ущипнул меня за задницу и толкнул, я едва не упала, с трудом поймала баланс. Обернулась, а они хохочут, знаки показывают. И тут от обиды за себя, за прячущуюся за мою спину сестру, которую тоже уже задолбали в школе подколками про меня; за Ваню и его родителей, я сорвалась. Подошла поближе и проговорила громко, четко – а голос у меня поставлен отлично, не сомневайтесь. Я проговорила со всей злостью, которую только была способна испытывать:

– От всей души желаю тебе, Васенька, чтобы с твоей младшей сестрой Юлечкой, с матерью, c будущей женой и любимой дочкой сделали то же, что со мной. Чтобы они прошли через этот ужас от начала и до конца, пропустили сквозь себя всю гамму моих эмоций. А это будет обязательно, вернется бумерангом, вот увидишь. Кошмары, что до сих пор преследуют меня ночами, станут для них явью, и это будет на твоей совести. Говоришь, я шлюха? Все под одним Богом ходим, он все видит, и они такими же шлюхами станут, какой вы меня сделали. Я тебя проклинаю, и поверь, мне терять уже нечего. Довели! Ты еще наплачешься, Васенька, не за себя, а за тех, кого по-настоящему любишь!

Сказала и тут же пожалела. На самом деле я так не думаю. Я не желаю зла ни сестре его, ни будущей дочери, если такая родится. Ни жене, ни матери. Только отцу, автору всего кошмара, что на нас обрушился. Если бы не он, каждый бы получил по заслугам, схватил свой жизненный урок, и разошлись бы мирно. Но благодаря Василию Васильевичу сын продолжает считать себя правым, а мой Ваня гниет заживо там, где ни за что не должен был оказаться.

Проблема в том, что Василий Васильевич мне не по зубам, поэтому я ударила ниже. Куда смогла. Куда дотянулась. Уподобилась своим же врагам, о чем секундой позже пожалела, да поздно было. Я атаковала того, кто беззащитнее меня. И попала в цель. У Младшего сорвало крышу, он затрясся, кулаки сжал, покраснел, как инсультник. У всех на глазах взревел и бросился на меня. Повалил на землю и бил. Люська кинулась спасать, но один из его друзей, спасибо ему большое человеческое и низкий поклон, оттащил ребенка. Другой пытался скрутить самого Василия. Кто-то из прохожих вызвал скорую. Я лежала на тротуарной плитке, свернувшись калачиком, и закрывала голову, а он бил, пинал в живот. Он бы убил, если бы его не оттащили.

«Скорая» и полиция в этот раз приехали быстро, я находилась в сознании, хрипела и показывала пальцем на Младшего. Тут же откуда-то взялся и Василий Васильевич, у него точно есть связь с рациями наших спасательных служб. Он был в бешенстве, когда меня заносили в карету, я видела, какой силы подзатыльник он отвесил сыночку. Я ему улыбнулась, было больно, но смогла. Как безумная. Я и вправду обезумела. Мне выхода иного не оставили, сойти с ума или сдохнуть.

Адвокату меня очень жаль. Он у нас замечательный, чуть за сорок, приятный представительный мужчина и очень спокойный. Берет, правда, дофига, но ему тоже нужно жену с детьми кормить. Говорит всегда коротко и по делу, безэмоционально. Лишних надежд не дает, и обычно все его предположения сбываются. Он пришел навестить меня в больнице, поговорить о том, что будем делать дальше.

Он говорит, что на предварительном слушании наш Ваня всех покорил, даже судье понравился. Она женщина опытная, в возрасте и далеко не дура. Подкупить ее невозможно, за это адвокат поручился. Она долго качала головой, читая дело, слушая Ванин рассказ. У нее самой сыновья, она прекрасно знает, как иногда несправедлива жизнь к хорошим мальчикам, как легко их подставить, и как, увы, фартит ублюдкам. Не первое ее подобное дело, и не последнее. Но сделать тоже ничего не может, к делу прикреплены медкарты пострадавших. Пострадавших от Ваниных биты и кастета…

Черт, не могу это даже читать спокойно. Какой же бред. Какая убийственная несправедливость!

«Пострадавшие» от Ваниных биты и кастета, оказывается, вовсе не защищались. Они столбиками стояли, держа руки за спинами, и покорно ждали, пока он жестоко бил их по очереди, нанося тяжелые травмы. Один оглох, второй ослеп… это все ложь. Слишком бы было хорошо, если бы кто-нибудь из них ослеп.

Обвинение по-прежнему настаивает на сроке в двенадцать лет. Я пишу новое заявление на Василия-младшего, а затем сминаю его. Адвокат говорит, что можно продолжать пытаться, но деньги у Ваниных родителей заканчиваются, а на мне висит огромный долг суду. Снова пишу заявление и снова сминаю. Я не знаю, что мне делать.

Ванина мама гладит меня по голове и называет доченькой. Она рассказывает, как недавно ее заткнули в гостях у племянницы. Она решила дать совет насчет воспитания ребенка, а ее, всегда уважаемую даму, семейного авторитета, грубо одернули. Своего воспитала уголовником, конченым человеком, какое право еще смеешь советы раздавать? Она оделась и уехала домой. Привыкает к жизни в новом… статусе.

Мы обе привыкаем, мечтая только о том, чтобы поскорее вытащить его оттуда.

В зале суда я, наконец, впервые за все это время вижу Ваню. Как только его заводят в наручниках и не по размеру подобранной одежде, ему не принадлежащей, его мама тут же начинает причитать и плакать, отец цыкает на нас, требует успокоиться немедленно, хотя у самого глаза покрасневшие и пальцы в кулаки стиснуты. Я крепко держу ладони бедной женщины, а сама не отрываю глаз от Вани. Он оглядывает всех пришедших, но в итоге дольше всего задерживается на мне.

Глупость полнейшая, но мы с его мамой долго выбирали, что нам надеть, как причесаться. С одной стороны, не хотелось бы показать, что мы тут на свободе без него как сыр в масле катаемся, с другой – ему там и так плохо, а тут еще увидит, что мы подыхаем за него, совсем расклеится. Поддержать надо, но не перестараться. Казалось бы, мелочи такие, но в данном вопросе каждая деталька имеет значение. Боялась я этой встречи, что тут говорить. Все мы боялись. И страстно желали.

Сидим с Ваней каждый на своем месте, смотрим друг на друга.

Сердце болит. Колет его невидимыми иглами, острыми ножами режет на части и чувство вины, и жалость, и нежность. Я ни в чем не виновата, но не может нормальный человек, являясь причиной бед другого, чувствовать себя при этом прекрасно. Душа рвется за него, мальчика моего родного.

Выглядит он неплохо, лицо целое, без синяков, когда говорит – я внимательно смотрю на зубы, вроде бы на месте. Брит наголо, лицо серьезное, взгляд острый, но без ненависти и злобы. Идет слушание, а мы смотрим с ним друг на друга, и не существует на свете слов красноречивее этих взглядов. Все, что я думаю о нем, он думает обо мне же. Ему меня тоже жаль, его бесит, что не может ничем помочь. Меня мучают, а у него руки связаны. Он поглядывает на них периодически, на ладони свои с растопыренными пальцами, голову опустив, и я чувствую его отчаяние. Оно по воздуху летает, на языке оседает. Солоноватое, как вкус его кожи, каким запомнила.

Честное слово, я ни разу ему не написала о том, как тяжело мне, как плохо, но мама его, подозреваю, держит в курсе событий. Он смотрит на меня, сводит брови, и мое сердце пропускает удар. Он все знает. Понимает, чего мне стоят упорство и отвага. И от этого становится легче и даже хорошо. Мне важно, чтобы он знал о моей слепой преданности. Пусть мои мысли сейчас выглядят эгоистично, но на секунду я испытала иллюзию счастья. Не место и не время, конечно.

Боже, но как же я по нему соскучилась!

Он похудел, но не очень сильно, такой же крупный и симпатичный. Черты лица стали резче, взгляд пронзительнее. Наверное, он сильно повзрослел за это время. Куда уж больше.

Но меня не ненавидит. Тоскует – да, это заметно. А еще кажется, что очень нуждается. Я впервые думаю о том, что от него, скорее всего, тоже все друзья и потенциальные подружки отвернулись, чтобы не замарать свои чистенькие жизни общением с тем, кто по ту сторону решетки. А я по-прежнему на него гляжу, как на лучшего человека на свете, и ему это нужно. Он ведь… тоже не железный, имеет слабости, боится. Ну а как я могу отвернуться, когда необходима ему?

Возможно, я из тех, кто охотно собой жертвует ради блага других. Не замечала раньше, правда, но понимания того, что нужна, мне вполне хватает, чтобы почерпнуть из невидимых резервов новые силы. Укол адреналина в сердце.

Кажется, он уже перебесился, принял свое положение и даже примирился с ним. Голову держит высоко, плечи расправил. Приготовился принять судьбу, какой бы она ни была. Надеется, конечно, на победу, но кто бы не надеялся на его месте? Мы все до последнего ждем чуда, природа такая.

Нередко одной надеждой и живем.

Дело продолжает раскручиваться, всплывают новые невероятные подробности, мы будто фильм смотрим, детектив с непредсказуемым сюжетом. Василий тот еще сказочник. Санта-Барбара, иначе не скажешь. Проходят следующие бесполезные полгода в таком же безумном, бешеном режиме, Василий не сдается.

Мама просила у меня прощения, уверяла, что они с отцом дали ложные показания потому, что Василий обещал помочь мне с долгами по суду. Но, мама, как ты не поймешь – если бы не вы, мне бы вовсе не приписали никаких штрафов!

То, что родные родители встали на сторону не дочери, а насильников, имело одно из решающих значений.

Не хочу даже думать об этом. Одно я знаю точно – после завершения Ваниного дела они и ремонт сделали, и отдохнуть съездили в Азию, чтобы восстановить нервную систему после изматывающего года. Но новые обои и мебель я так и не увидела, потому что сразу после их предательства съехала в комнатку в общежитие.

Мои бывшие коллеги и друзья за год привыкли к мысли, что я дрянь, им ведь постоянно навязывали эту «правду». Разумеется, меня давно уже уволили. Даже Ванина мама начала сомневаться, а не «того» ли я… Может, не стоила девка-то усилий сына? Вопросики стала задавать подозрительные. Это было обиднее всего, наверное. Однажды я сорвалась и сказанула ей, что мы с ее сыном стоим друг друга: я – шлюха, он психопат. Оба хороши. После этого она заткнулась и больше не заикалась на подобные темы, по крайней мере, при мне.

Можно было продолжать бороться, но силы закончились, как и деньги Ваниных родителей. Да и сам Ваня устал, СИЗО – не колония, где можно жить. Там даже глоточка свежего воздуха получить негде. Крошечная комнатка и толпа людей, не уснуть, вытянув ноги.

Мы проиграли по всем фронтам, он подписал чистосердечное признание, я смирилась со своей судимостью, пыталась представить себе колоссальную сумму, которую обязал выплатить суд. Для меня это так много денег, что если бы в конце приписали лишний нолик или два, я бы особо не расстроилась – одинаково неподъемно. Наверное, я бы с ума сошла от безысходности, но долг провисел на мне недолго, около пяти часов. Честно говоря, я даже не успела осознать его масштабы, шла домой с остановки – как впереди, игнорируя дорожные знаки, остановился белый «Мерседес». Оттуда вышла красивая стройная женщина лет сорока. Она пошла мне навстречу, а поравнявшись, вдруг схватила за руки и искренне извинилась, заглядывая в глаза.

– За что? – поразилась я. – Кто вы?

– Это неважно. Юля, я знаю, что вы ни в чем не виноваты. Просто постарайтесь это пережить, и простить. Мне очень-очень жаль. Вы с Роминским сильные, светлые люди, которые начнут жизнь заново. У вас все получится. Главное, отпустите, не засоряйте душу местью… – она много еще чего говорила, ее слова начинали все больше подходить на выдержки из библии. А я вглядывалась в ее лицо несколько минут, пока не узнала. Видела я это особу раньше, жена Василия. – Держите: вот карточка, только не потеряйте, она безымянная и без пин-кода. Здесь необходимая сумма и еще немного. Только не держите зла.

– Я не понимаю… Зачем? Вы ведь выиграли. Вам уже никто ничего не предъявит по этому делу. Вы что-то еще хотите от меня? Так нечего больше забирать… семью, парня, профессию, здоровье – отобрали. Ничего не осталось.

Она грустно покачала головой:

– Вот именно. Это не жест доброй воли, Юля. Однажды вы сказали моему сыну, что вам терять нечего. Вот сейчас, должно быть, и правда нечего. Любимый в тюрьме, куда и вы скоро попадете, так как необходимой суммы у вас нет и быть не может. И… я не знаю, сможете ли вы вынести заключение, но Роминский – точно сможет. Я видела его взгляд на суде. И так страшно мне еще не было. Я боюсь, что, когда он выйдет на свободу, ему тоже будет нечего терять, – сказала совершенно серьезным тоном. – Возьмите эти деньги, погасите свои долги, начните жизнь заново. Пусть у вас будут планы, перспективы, пусть вам и вашему парню будет что терять! Позвольте мне помочь и… прекратить войну между нашими семьями. Потому что… если мой муж вас угробит, этот парень однажды станет свободным и в долгу не останется.

Судья скостила Ванин срок максимально возможно, он получил четыре с небольшим года с возможностью УДО, против требуемых прокурором восьми. В нашем городе колония славилась особо жестокими условиями, поэтому, подключив все имеющиеся связи – а вы помните, я писала про одну ученицу, чьего папу видела в погонах однажды – Ваню определили в другой город за полтысячи километров.

Что мы в итоге чувствовали? Наверное, опустошение и эмоциональное банкротство. Устали, примирились и… даже вздохнули с облегчением, что все закончилось. Вернее, закончился важный этап в наших жизнях. А за ним ведь последует еще один, а там еще и еще. И так – пока мы живы и готовы бороться. Иногда противники сильнее, в другой раз сильнее окажемся мы. Но что бы ни случилось, цитируя одного известного героя популярных русских фильмов, всегда и при любых обстоятельствах сила в правде. И сильнее тот, на чьей она стороне.

А вообще, разве оно удовольствие – жить под покровом подлости и лжи?

Я выгодно продала яблочную технику, полученную от Василия в качестве компенсации за моральный ущерб. Даже айпад с разбитым экраном оторвали с руками и ногами с сорокапроцентной скидкой. Я не хотела брать его деньги, меня тошнит от них, но… поймите и меня тоже. Мне двадцать четыре, я оборвала связи с родителями, которые выставляют в соцсетях красивущие яркие фотки из Азии: на слонах катались вчера, масса эмоций и впечатлений. Ненавижу слонов. Видеть их не могу.

Так вот, у меня никакой недвижимости, практически нет денег – в последнее время я работала продавцом в продуктовом магазинчике, так как из моей школы меня выперли, а в другую и соваться даже с погашенной судимостью бессмысленно. Денег нет, друзей нет, имущества нет. Я продала технику и, попрощавшись с Ваниными родителями, села на поезд, отправляющийся в большой город. Тот, что за полтысячи километров, куда он и звал меня переехать. Огромный город-миллионник, никогда в таких не была раньше. Развитой, индустриальный и очень красивый. Город моей мечты, где у нас с Ваней должна была начаться новая жизнь.

Ну что ж, возможно, она и начнется, но чуть позже. А пока я подготовлю для нее плодотворную почву.

Стою ранним утром на вокзале с чемоданом в руке, оглядываюсь. Через плечо перекинут ноутбук, угадайте чей. Осмелилась попросить через его маму, и Ваня разрешил мне забрать ноут на хранение и даже сообщил пароль, и я всю ночь в поезде, пока ехала, смотрела фотографии, слушала музыку. Как нашла аудиозаписи, чуть не расплакалась. Последней он добавил песню Бутусова «Дыхание», под которую мы впервые поцеловались. Добавил в тот самый день, когда слушали вместе. Значит, запомнил, для него тот вечер тоже значение имел. Значит, не зря все это было с моей стороны. Обязательно оценит.

Еще много чего нашла на жестком диске, даже порно, хе-хе. Гигабайты там его личной информации, будет мне чем заняться в свободное время.

Спускаюсь с высокой лестницы и оглядываюсь, игнорируя настойчиво зазывающих таксистов. Я прочитала в сети, что они берут втридорога, ни в коем случае нельзя соглашаться.

Впервые здесь, никого не знаю, даже воздух чужой, более тяжелый, загазованный. Посмотрела по карте в телефоне маршрут и побрела на остановку. Села в нужный автобус и поехала смотреть квартиру, с хозяйкой которой на днях созванивалась. Я разослала свои резюме по разным частым фирмам, авось повезет. У меня пачка рекомендательных писем из универа, плюс несколько с прежнего места работы – поклялась завучу и директору, что никто в моем городе никогда не увидит эти хвалебные листы. На банковской карте лежит приличная сумма, которой при экономной жизни хватит надолго. А еще вчера я получила первое письмо от Вани: «Добрался нормально, условия терпимые. Прорвемся, не боись».

А я и не боюсь. Меня теперь сам дьявол не испугает.