Текст книги "Призраки забытых могил"

Часть вторая

Прошлое

Элиза ненавидела музыку! А все потому, что ее заставляли ею заниматься.

Семья решила, что девочка с абсолютным слухом и прекрасными генами обязана освоить хотя бы один инструмент. Дед играл на пяти, отец на трех, даже мама, танцовщица, бренчала на гитаре. Элиза тоже делала это в детстве, чтобы угодить ей. И на дедушкином рояле уже в четыре года могла наигрывать мелодии. Она родилась одаренной. Если б захотела, освоила бы все клавишные, струнные и даже ударные, к которым в семье Райских относились с предубеждением.

Вообще-то они были Райшманы. Немецкие евреи. Но дедушка вовремя поменял фамилию в свое имя, был Изикилом, стал Ильей. Сына назвал Леонидом. Получился Леонид Ильич, но не Брежнев, а Райский. Оба были внешне похожи скорее на немцев, нежели на иудеев. Дед в молодости смахивал на истинного арийца с агитационных плакатов Третьего рейха. Это и подтолкнуло его к смене фамилии.

Элиза, русская по матери, родилась точной копией своей прабабушки Эсфирь. Рыжая, кудрявая, горбоносая, она сильно отличалась ото всех членов своей красивой семьи. И чтоб еще больше подчеркнуть ее непохожесть, Господь «наградил» девочку гетерохромией. Кто-то считал ее особенность изюминкой, а Элиза уродством. Она стеснялась своих разноцветных глаз и мечтала о том, как купит себе коричневые линзы, когда вырастет. А еще сделает ринопластику и выбелит веснушки. Природный цвет волос, медный, ее устраивал, ведь в такой красилась мама.

Та бросила семью, когда Элиза училась в первом классе. Но ее роман с художником начался еще до замужества. Паскаль тогда был еще никому не известным, бедным, попивающим пареньком с манией величия. Связывать судьбу с таким рискованно. Шансов на то, что выстрелит, ничтожно мало. А ей уже двадцать четыре, на пятки наступают более молодые танцовщицы. До пенсии рукой подать. И тут подворачивается барышне Леня Райский, не гений, но не без способностей. А главное, со связями и квартирой в центре. И он без ума от нее!

Поженились. Родили дочку. Но душа новоиспеченной гражданки Райской рвалась к Паскалю. И она, наплевав на приличия, стала встречаться с ним. Официально, как Муза. Но все понимали, каким образом та художника вдохновляет… Все, кроме Леонида. Он считал супругу святой. И любил ее с каждым годом все сильнее. Чем холоднее она с ним, тем жарче пожар в сердце рогоносца.

Леонид готов был простить измену. И ждал, что жена вернется. Не к нему, так к дочери. Но Музе было плевать и на нее, и на бывшего. Она осела с любимым в Париже, не писала, не звонила, а послания, переданные через знакомых, бывающих во Франции, игнорировала.

Отец, поняв, что потерял любимую навсегда, впервые запил. В семье Райских алкоголь употребляли умеренно и лишь по праздникам, поэтому дедушка не сразу поверил тому, что его сын потерял работу из-за систематических срывов репетиций и одного позорного падения на концерте. Думал, Леню подсиживают. Ходил ругаться с руководством театра. Не помогло. Но дед Леню приструнил – закодировал. Тот сразу пошел по бабам. Вытряхивал, можно сказать, из себя боль, коль залить ее не получилось.

Элиза тогда уже формировалась как женщина. Ранней оказалась, как и прабабушка Эсфирь, в пятнадцать родившая первенца. Ее психика ломалась, менялось тело, возникали новые ощущения, страхи, комплексы, но переживать это приходилось в одиночестве. Она была бы рада мачехе. Надеялась, что отец приведет какую-нибудь добрую женщину в дом, коль бабушки давно в живых нет. Она ее и не знала – та ушла до внучкиного рождения. Но Леонид не заводил серьезных отношений. Хватит их с него! Он гулял, работал уже в заштатном театре, много себя жалел, ругался с отцом из-за Элизы.

Дед не хотел, чтобы Леня принуждал ее к занятиям музыкой. Видел, девочка не хочет этого. И сын вставал на дыбы:

– Ты меня муштровал с юных лет! Заставлял просиживать у рояля часами…

– Если бы я этого не делал, чем бы ты занимался?

– Мало ли… В футбол играл, например!

– Не играл бы. Ты попросил сделать тебе освобождение от физкультуры.

– Зато я хорошо решал задачи. Могли бы развивать меня как математика. Или физика.

– И кем бы ты стал? Ученым? На это у тебя не хватило бы таланта. А я ничем бы тебе не помог. Но как музыканту – да. Я сделал все возможное. Элизе же ни я, ни ты не поспособствуем. Она одаренная девочка, но не гений. Пусть выбирает сама, чем хочет заниматься.

Но Леонид к доводам отца не прислушивался. Он муштровал Элизу, как когда-то его отец. Он как будто мстил ей за то, что жена не осталась в семье даже ради дочери. Мужей бросают постоянно, детей в редких случаях.

Дед начал сильно хворать, больше жил по больницам, чем дома. Некому было за Элизу заступиться. Она могла бы взбунтоваться, но воздерживалась от этого. Боялась лишиться и отцовского внимания. О любви уже не мечтала. Рада была тому, что ее замечают, жаль, редко хвалят. А ведь она старается!

Элиза думала, что отец отстанет от нее, когда она закончит музыкальную школу. Но нет. Он снова начал попивать и любил под хмельком сажать дочку за рояль, давать ей исполнять сложнейшие произведения и указывать на все огрехи. Сегодня она не справилась с Рахманиновым. Его концерт для фортепиано с оркестром свел с ума одного матерого исполнителя из Австралии (Элиза смотрела фильм, снятый по его биографии), а отец хотел, чтобы его сыграла дочь, выпускница обычной музыкалки. Девушка психанула, послала Леонида на те три буквы, потом вырезала их на рояле и убежала из дома.

Она делала это все чаще. В отсутствие деда отец с дочкой в основном ругались. Это расстраивало только Элизу, она шла на примирение первой, некоторое время была паинькой, пока ее не доводили упреками до очередного эмоционального взрыва.

Злая, несчастная, она неслась по улице, сама не ведая, куда. Увидела курящего мужика, стрельнула сигаретку. Несколько затяжек умиротворили Элизу. Она плюхнулась на лавочку, стала думать, как жить дальше. Есть возможность поступить в музыкальное училище. И без связей деда она сможет пройти конкурс. Но музыка последнее, чем Элиза хочет заниматься. Лучше стать первоклассной швеей, чем посредственной пианисткой. Маляр тоже отличная профессия. Всегда при деле будешь. Но разве ей позволят получить рабочую специальность? В этом даже дед не поддержит. Его отец обувь чинил, а дед мусорщиком был. Изикиль первым из Райшманов в люди выбился и надеялся, что потомки если не превзойдут его, то хотя бы не скатятся.

Элиза захотела есть. В отличие от бабушки Эсфирь, она была худой, но это ее тоже не радовало. На узком лице нос казался еще больше. Как многие тощие, Элиза любила покушать. Предпочитала мучное. С ума сходила по пончикам с сахарной пудрой. Возможно, потому, что их ей покупала мама, когда они отправлялись на прогулку. Точнее, гуляла Элиза, а родительница вдохновляла своего Паскаля. У девочки своя скамейка была в сквере, неподалеку от палатки с пончиками. Продавщицы в ней ее знали, приглядывали. Думали, что мама Элизы навещает свою умом поехавшую бабку, а ребенка оставляет в сквере, чтобы не травмировать его психику.

На той же лавке Элиза сейчас и сидела. И ощущала аромат пончиков. Деньги у нее были. Немного, но на перекус хватило бы. Она хотела уже купить себе три пончика и стакан чая, как услышала музыку. То был Рахманинов. Концерт для скрипки и фортепиано с оркестром. Тот самый, с которым Элиза не справилась, как и пианист, сошедший с ума. Но тот, кто сейчас исполнял партию струнных, был настоящим гением. Ни единой помарки, никакого напряга. Скрипка издавала такие чистые звуки, что Элиза пошла на них.

Она знала место, где обычно выступают уличные музыканты. На Тверской были и они, хотя в численности проигрывали проституткам. Девочку, что играла Рахманинова, Элиза видела впервые. Хотя она могла ее просто не запомнить. Невзрачная, плохо одетая, она выделялась только своим талантом. И если до этого играла современные хиты, то Элиза проходила мимо, не обращая на нее внимания. Много тут разных тусуется, все хотят заработать копеечку.

Когда скрипачка закончила играть, Элиза ей похлопала. Чем удивила исполнительницу.

– Спасибо, – смущенно поблагодарила она Райскую.

– У тебя талант.

– Знаю, – вздохнула она и с тоской глянула в свой футляр, в котором не прибавилось мелочи. – Но далеко на нем не уедешь.

Элиза достала из кармана деньги, что намеревалась потратить на пончики, и положила в футляр.

– Больше нет, прости.

– Благодарю и за это. Что сыграть для тебя?

– «Хава нагилу».

Скрипачка тут же заиграла незатейливый, но приятный уху мотивчик. А Элиза, хорошо знающая слова этой еврейской песни, начала ее исполнять. Она еще и приплясывала, чтобы привлечь больше внимания. Она решила помочь талантливой девочке заработать.

Вдвоем им удалось привлечь внимание толпы. Мало-помалу футляр начал наполняться. За полчаса девушки нормально заработали. Решили вместе поесть пончиков, но тут откуда ни возьмись появился пацан с фингалом под глазом. Маленький, худой, но жилистый. Он подлетел к скрипачке и начал орать:

– Пила, ты мне должна, забыла?

– Матвей, я отдам вечером.

– Сейчас!

– Но я не набрала нужной суммы.

– Ты половину собираешься прожрать. Еще и овцу рыжую накормить!

– Она помогала мне…

– Гони бабки!

Элиза решила вмешаться:

– Мальчик, сколько тебе должны и за что?

– Как ты меня назвала, сука?

– А ты меня? – не сробела перед ним Элиза. – Я не овца, а девушка.

– Я тоже.

Только тут Райская поняла, что перед ней представительница ее же пола. У Матвея оказались приятные черты лица (их портил сломанный нос), трогательные ключицы, ступни Золушки, но короткая стрижка, пацанская одежда, сбитые в кровь кулаки и грубый голос.

– Мы из одного детдома, – сказала Пила. – Матвей меня прикрывает, когда я сбегаю. Не бесплатно, естественно. И я ей задолжала, потому что только сегодня смогла хоть что-то заработать.

– И как тебя зовут на самом деле, Матвей? – обратилась к пацанке Элиза.

– Не твое собачье дело, – огрызнулась та.

– Ты уж определись, кто я: овца или псина! – Почему-то она не боялась эту воинственную девчонку. Быть может, потому что физически ей никогда не причиняли боли? А моральную нанести могли только близкие. – Я Элиза Райская. Живу неподалеку. А как зовут вас?

– Я Ленка, – представилась Пила. – А она Оля Матвеева. Матвей.

– Оль, пошли пончиков поедим? – предложила Элиза.

– Не называй меня так. Ненавижу это имя.

– Зря ты, оно красивое.

– Да пошла ты… – Далее последовал отборный мат. И не одно слово, то, что Элиза накорябала на рояле.

Ленка тем временем ссыпала все деньги в пакет, крутанула его и передала Матвею.

– На, забирай все, что есть. Только отстань.

– С хрена ли? Тут недостаточно.

Тогда Элиза сняла с себя золотую цепочку и вложила ей в руку.

– Теперь вы в расчете?

Матвей опешила. Как и Ленка.

– Ты меня не знаешь, но готова пожертвовать украшением? – пораженно протянула она.

– Ты настоящий талант. И если тебе для того, чтобы раскрывать его, нужно немного денег и свободы, я помогу. У меня семья музыкальная. Дед известный в прошлом композитор. Сейчас он в больнице, но как выйдет, я вас познакомлю. Пусть послушает тебя.

– Богема, – сквозь зубы проговорила Матвей, после чего сплюнула.

– Называй меня как хочешь. А с Ленкой тебе лучше дружить. Она станет звездой. И ты будешь начальником ее охраны. Как тебе такое?

Оля колебалась.

– Цепочку в любом случае можешь оставить себе, – бросила Элиза.

Это решило вопрос:

– Ладно, погнали жрать. Только давайте обойдемся без пончиков.

– А что ты предлагаешь?

– Пила знает.

– Кильку с пивком? – улыбнулась та.

– Да, но у нас есть бабки, и мы можем еще в «Крошке-картошке» затариться. Или в «Маке» фри купить.

Элиза не стала возражать. Она готова была не только к картошке, но и к пиву. То было время, когда она еще не пробовала алкоголя.

* * *

Она и не предполагала, что иметь подруг – это так здорово. У Элизы были приятельницы: соседки, одноклассницы, дети, внуки тех, с кем работали дед, отец. Богема! Но настоящими ее подругами стали девочки-отбросы. Так их назвал Леонид Райский, когда узнал, с кем якшается его дочь.

Дед был более благосклонен. Он оценил талант Пилы, позволил изучать свои нотные тетради. А Матвей понравилась ему как личность. Она научила его игре в карты. Частенько они резались в козла или дурака, пока Ленка разучивала новые скрипичные партии. Дед, если проигрывал, платил, хоть и немного. А за выигрыш требовал сказку. Матвей могла на ходу сочинить любую. Под ее истории Илья Райский и засыпал.

Он был очень слаб. Девушки не только развлекали его, но и обихаживали. Жаль, отец не понимал этого. Гнал подруг дочери вон. Считал, что они их объедают и подворовывают по малости. Элизе было за него стыдно. Особенно когда он поднял бучу из-за того, что из квартиры пропал антикварный канделябр. Был уверен, что его девочки украли. Оказалось, упал за тумбу. Причем сам же его и уронил, когда пьяный шарахался по квартире.

Чтобы избежать стычек, Элиза перестала приглашать девочек к себе в гости. Но нашла место, где они могут встречаться в непогоду. То был подвал соседнего дома. Она знала дворника, тот с дедом в молодые годы приятельствовал. Он когда-то был известным циркачом, воздушным гимнастом. Но вовремя не ушел с арены. Не верил в возрастную немощь. Только в дух воина. В итоге сорвался с высоты, сильно расшибся. Покалечился телом и чуть умом тронулся. Когда переломы зажили, не смог вернуться в цирк даже в качестве наставника. Дворником устроился.

Основное время девчонки проводили на Тверской. Пила играла, Богема ей, бывало, подпевала, а Матвей охраняла. Процент с выручки кто только не требовал. Шваль всякую Ольга отшивала, а тех, кто посерьезней, отправляла к Тюле.

Эта девушка прибилась к компании там же, на Тверской. Хорошенькая, черноглазая, с губками бантиком, ямочками на щеках, она выглядела бы на свои четырнадцать, если бы не лишний вес. А его было так много, что тело Тюли было шарообразным. Ни одна косточка не проступала через толстый слой жира. Тюля затягивала свое тулово в корсет, желая преобразить шар в форму «песочные часы». Получалось безобразно, но некоторым мужчинам нравились именно такие формы. На них Тюля и зарабатывала. Она жила на рабочей окраине с полоумной бабкой и младшей сестрой. Они были от разных отцов, но их не знали. Мать нагуляла обеих, а еще сына, но его оставила при себе, когда съезжала к мужчине. Иначе не могла, познакомилась с ним, будучи беременной. Дочек называла своими сестрами. Родила обеих в юном возрасте, поэтому ей поверили.

В гражданском браке мать еще одного родила. Опять мальчика. О дочерях не забыла окончательно, но вспоминала о них нечасто. Навещала раз в месяц-два. Привозила денег, отстраненно выслушивала новости, много рассказывала о сыновьях. Вскоре начала привозить их и оставлять с дочками. Заскучала в браке, погрязла в быту, и потянуло ее к прежней разгульной жизни. Гражданский муж неплохо зарабатывал, не пил, был заботливым, покладистым, грех такого бросать. А примерной женой быть – невыносимо. Принялась, как бабка говорила, шалавничать. Сначала осторожно, но вскоре потеряла стыд, завела себе любовника-дальнобойщика. Отправлялась с ним в короткие рейсы. Мужу врала, что ночует у мамы, ухаживает за ней или сестрами. В доме асбест да плесень, хворают одна за другой. Тот верил.

Мать с любовником попала в аварию на трассе. Он отделался сотрясением, а она погибла, вылетев через лобовое. Тогда-то ее муж узнал всю правду. Сыновей забрал к себе. И того, что не от него. Привык к нему, полюбил. Девочки остались с бабкой, у которой крыша окончательно съехала. Жила она в своем воображаемом мире, ругалась с птицами, с воронами особенно, те каркали, видите ли, тащила в дом вещи с помойки, предсказывала конец света. Была довольно агрессивной, но не по отношению к внучкам. Их она воспринимала как своих соратников. Делилась с ними всем, не только страхами, пророчествами, но и едой, вещами. Последние были найдены на помойке. Продукты благо покупались в обычном магазине. Но самые дешевые, невкусные. А Тюля так любила поесть!

Она родилась крупной. Всегда имела хороший аппетит. Пока бабушка была в уме, готовила для внучек блины и пирожки: дешево и сытно. Они ей удавались на славу. Тюля могла гору слопать. Еще и за сестрой доедала, поскольку та клевала как птичка, чем злила бабушку.

В одиннадцать Тюля начала стремительно расти вширь. Девочка была просто пухлой, а девушкой становилась толстой. Стрессы, которых было немало, она заедала, и как результат – вес в сто кило. Но то было лишь начало. За два года Тюля накусала, опять же по словам бабушки, еще двадцать. Когда бабка выныривала из омута своего безумия, ужасалась тому, во что превратилась внучка, велела ей худеть. Не ради красоты – для здоровья. Та садилась на диету, держала ее неделю, срывалась и мела все без разбору. Чтобы радовать себя вкусностями, начала воровать в магазинах. Могла спрятать в складке жира на животе или под грудью пачку печенья, шоколадный батончик, сосиску в тесте.

Однажды она попалась охраннику. Чтобы уладить конфликт на месте, он потребовал ласки. Всего лишь потрогать его за «Сникерс». Тюля не стала возражать. Приласкав раз, стала ходить в тот магазин регулярно. Она радовала охранников, а они ее. Правда, вскоре пришлось не только трогать, а еще и целовать. Но пенисы у мужиков были маленькими, а батончики большими, размера ХХL.

Новость о том, что на районе появилась малолетка, готовая ублажить любого за вкуснятину, облетела округу. К ней потянулись озабоченные с лишней сотней в кармане. Тюля до поры никому не отказывала. Пока ее аппетит не возрос. Хотелось больше вкусной еды и немного денежек на девичьи мелочи. Так отсеялись малолетки и охранники из того самого супермаркета.

Она оставалась девственницей до тринадцати. На районе все знали, сколько Тюле лет, и не хотели подводить себя под статью. Но однажды залетные затолкали девушку в машину, увезли в лес и изнасиловали. Чтобы не расстраивалась из-за этого, дали денег. Много, много денег! На них Тюля смогла приобрести не только еду и пару платьев для себя и сестры, но и сотовый телефон. Не новый, с рук, но рабочий и в красивом чехле.

Тогда Тюля поняла, чем хочет заниматься, и решила стать проституткой!

Тут, надо сказать, еще на нее фильм «Красотка» повлиял. Она пересматривала его раз сто. Плакала от счастья в финале. По-белому завидовала героине Джулии Робертс. Любила Ричарда Гира. Опять пыталась похудеть, чтобы носить мини-юбку, белую майку и ботфорты. И мечтала стоять на голливудском бульваре в ожидании крупных гонораров и чуда.

Поскольку до Америки добраться Тюля не могла, она отправилась на Тверскую. Именно там, как она слышала, стояли самые крутые девочки. Приехала. Осмотрелась. Ни одной конкурентки не увидела, встала у фонаря, как Вивиан из «Красотки», и начала махать проезжающим автомобилистам. Те смотрели на нее, как на сумасшедшую.

Месяц прошел, а она ни одного клиента не сняла. Пару раз ублажила охранника офиса. Даже не за шоколадку, а за возможность посещать туалет.

Тюле исполнилось четырнадцать. По этому случаю она впервые выпила и села на скамейку грустить. Рядом девочка играла на скрипке. Она уже видела ее, с удовольствием слушала. Проституток Тюля тоже заприметила. Пыталась познакомиться с ними, да те гнали. И не так, как в «Красотке», грубыми словечками, они еще пинков надавали по толстой попе.

Тюля разнюнилась, хотела заплакать, да тут возле нее машина притормозила. Крутая, немецкая. Из окна выглянул дядька.

– Работаешь? – спросил он.

– Ага.

– Сколько?

– Сто долларов, – ляпнула Тюля. Столько брала Вивиан из «Красотки» за час. А она бы и за двадцатку согласилась, но решила держать марку.

– Ишь ты, – хмыкнул дядька. – Ладно, запрыгивай.

Тюля поднялась со скамейки и двинулась к джипу, но ей преградила путь высокая блондинка в алом платье и короткой леопардовой шубе. В ней было жарко летом, и у мадам по лицу лился пот. Она вытирала его, тональник размазывался, забиваясь в морщинки, которых было множество. Издали жрица любви выглядела отпадно и молодо, а вблизи нелепо и потасканно.

– Пошла отсюда, корова, – процедила она и больно ущипнула Тюлю за грудь. Вцепилась в сосок, как клещ.

– Мишель, отвали от девчонки, – обратился к ней дядька.

– Что ты нашел в этом куске сала?

– Он свеженький. Не то что ты. – И уже Тюле: – Не бойся ее, иди ко мне.

Она хотела это сделать, но Мишель не позволила. Сначала попыталась толкнуть конкурентку, да не смогла сдвинуть Тюлю. Тогда залепила пощечину, царапнув по лицу своими накладными когтями.

– О, куриные бои! – довольно воскликнул мужик. – Это интереснее петушиных. Трахну ту, кто победит!

Это подстегнуло Мишель. Она накинулась на Тюлю, та же просто сгребла ее и повалила. Подмяла под себя. Мужик из джипа захохотал.

Тюля уже праздновала победу, но, как оказалось, рано. На помощь Мишели пришли ее товарки. Вдвоем они стащили ее с поверженной соперницы и уже втроем начали пинать. Потенциальный клиент тут же дал по газам. Ему не нужны были неприятности. А они наклевывались: менты, что следили за порядком на Тверской, реагировали на массовые драки, даже если их устраивали те, кто им приплачивал.

Проститутки, чей хлеб пыталась отобрать залетная малолетка, могли покалечить Тюлю. Они били не для острастки, а зло, по-настоящему. Вкладывали в удары всю силу и ненависть к миру.

– Суки, трое на одну? Это нечестно! – услышала Тюля возмущенный вопль. То кричала девчонка, что ошивалась возле скрипачки. Она бежала в их направлении, чтобы разнять драку.

– Отвали, – ответила ей Мишель и пнула Тюлю по лицу. С такой жестокостью ей еще не приходилось сталкиваться. Ее унижали словесно все кому ни лень, бабка иногда оплеуху отвешивала, но никто сильно не бил. – Иначе тоже получишь!

– Еще посмотрим, кто… – И заступница с разбегу ударила Мишель в живот головой.

Что было дальше, Тюля не узнала, она потеряла сознание. Очнулась уже в милицейском «бобике». Никто ей не собирался вызывать «Скорую». Дали платок и бутылку воды, чтобы девушка утерлась и не пачкала кровью салон. Вместе с ней в машине были три проститутки-агрессорши и ее заступница.

– Спасибо тебе, – поблагодарила ее Тюля.

– Пошла ты, – огрызнулась та и утерла разбитый нос рукавом.

– Нет, правда, я очень тебе благодарна. За меня ни разу никто не заступался.

– И не будет, если продолжишь стоять на их точке. Вон, смотри, сутенер идет. Ща все уладит, их отпустят, а мы в обезьянник поедем.

– Может, мне с ним поговорить?

– Зачем?

– Попроситься под крыло.

– В рабство хочешь, дура?

– Нет, но если без сутенера не заработаешь…

– Сколько тебе лет? – спросила Матвей.

– Четырнадцать исполнилось сегодня.

– Малолетка, еще паспорта не получившая. Он не возьмет тебя под свое крыло. Но тебе и не надо, я помогу с клиентами. А теперь слушай, как себя надо вести…

Тогда все хорошо закончилось. Тюля изобразила невинную дурочку, которая просто любит гулять по Тверской. Она, школьница с московской пропиской, и не думала себя продавать. Но на нее напали злобные бабы без регистрации, с кем-то перепутав.

Когда дело было замято, девчонки пошли в подвал, где отметили день рождения Тюлиной Дарьи Михайловны. По случаю вместо пива девочки пили сладкий алкогольный коктейль и ели безе – оно легкое, можно на копейки купить огромный пакет. А Богема еще и заморочилась, собрала из него торт, залив горку печенья сгущенкой, а в центр свечку водрузила. Тюле было велено загадать желание. Та так и сделала (стать элитной проституткой, а в двадцать выйти замуж за клиента-миллионера) и задула пламя.

Матвей не обманула. Она на самом деле взяла на себя роль сутенера Тюли. Но с «Бродвея» ее убрала на задворки и ценник снизила. Себе она забирала четверть и иногда присылала тех, от кого зависело их нахождение на Тверской: когда братков, когда ментов. Тюля была благодарна Матвею, хотя та постоянно ее обзывала сосальщицей и не ела с ней из одной посуды. Для остальных девочек у нее тоже «добрые» слова находились, поэтому глупо было на нее обижаться.

* * *

Матвей начала драться еще до того, как ножками пошла. Что не по ее, сразу в нос. Получали от нее и нянечки, и детишки. Ее оставила в роддоме мать-наркоманка, отказалась от дочери, чтобы вернуться к привычному образу жизни. Олю отправили в дом малютки.

Она была очень хорошенькой, просто куколкой, и все думали, девочку быстро удочерят. И ее рассматривали, пока не сталкивались с проявлениями ее непокорного характера. Еще всех настораживало то, что она не плачет. Другие дети заливаются, а она молчит. Будто копит силы, чтобы передать свое возмущение через удар. О такой доченьке никто не мечтал. Мало ли какие еще отклонения могут быть у ребенка, рожденного наркоманкой?

Оля поздно начала и говорить, и ходить. Но в развитии она не отставала, соображала очень хорошо. Просто с ней никто не занимался, и она росла как сорная трава.

В детском доме на Олю также возлагали надежды. Она уже и бегала, и стихи читала, и сама косы заплетала. И это в три года. У нее были дивные золотисто-русые волосы. Кожа смуглая, а локоны – растопленный янтарь. Олю не постригли даже после того, как у нее завелись гниды. Одна из нянечек их снимала пальцами. А чтобы девочка не кусалась, привязывала ее ремнями. Она хотела как лучше, но Олечка думала, что над ней издеваются. И волосы свои прекрасные возненавидела! Когда смогла завладеть ножницами, откромсала их.

Матвея так и не удочерили. Старшеньких и глупеньких разбирали, потому что они смотрели на потенциальных родителей щенячьими глазами, лезли обниматься, рисовали для них. Оля считала их подхалимами и била. Ее за это наказывали, тогда она пакостила и воспитателям. Единственной, с кем она смогла найти общий язык, стала повариха Сима. Имя было выбито у нее на пальцах. По букве на каждом. Она сидела по малолетке. Была грубой, прокуренной бабой с добрым сердцем. Матвей украла с раздачи пирог, за что получила по башке половником. Но после того как ужин закончился, Сима вынесла ей два.

– Ты такая тощая, – сказала она. – Недоедаешь?

– А ты толстая. Переедаешь? – по привычке огрызнулась Матвей. Сима пропустила это мимо ушей.

– Кто еду у тебя отбирает?

– Никто.

– Старшаки?

– Я просто пироги люблю. Поэтому спасибо. – И слопала оба за секунды. Матвей не обманывала. Еды ее никто не лишал. Но наезды на нее со стороны девочек постарше были.

С ними она уже в одиннадцать научилась разбираться. Жаль, с пацанами не получалось. Когда ей было двенадцать, толпа ровесников затащила ее в подвал и чуть не изнасиловала. От этого ее спасла как раз Сима. Она там ворованные продукты прятала. Услышала крики, вышла и увидела бьющуюся Олю в рваной одежде и окруживших ее пацанов. Они успели обнажить свои еще не до конца развившиеся писюны. Тыкали их в нее, но не попадали в отверстия, потому что она извивалась. Но они вымотали бы ее и довели дело до конца, потому что одна девочка не в силах справиться с восемью пацанами.

Сима всех разогнала. Матвея на руках занесла в каморку, где прятала продукты, обмыла. На ней была кровь и следы спермы, излившейся из самых впечатлительных. Она уговаривала Олю не мстить своим обидчикам. Но где там! В пироги, которыми ее Сима угостила, Сима насыпала яду из ловушек для крыс, раздала пацанам. Не всем, только пятерым. Все отравились. Благо никто не умер. Двое в больнице оказались, остальные просто очень долгое время провели в туалете. Симу после этого уволили, как пекаря, чьими пирогами отравились дети. Так Матвей отплатила ей за доброту.

Пилу в их детский дом перевели из другого. Был какой-то для особо одаренных, да его расформировали. Ленка сразу заинтересовала Матвея. Та не была зачуханной. Давала отпор всем, кто пытался на нее наехать. И за словом в карман не лезла, и ударить могла. Но руки берегла, поэтому оборонялась ногами. Со скрипкой спала. Боялась, что ее повредят. Матвею хотелось с ней подружиться, но она не знала, как сблизиться. Робела перед талантом. Поэтому цеплялась к скрипачке, изводила ее.

Когда девушки подружились, Матвей узнала ее историю. Ленкина мать умерла при родах, и ее взяла прабабушка. Больше некому было. Девчушка оказалась музыкально одаренной. В кого такой уродилась, не ясно. Быть может, в отца, которого никогда не видела. В детском саду ее талант раскрылся. Воспитательница фальшивила, Ленка морщилась, а когда та наконец закончила мучить пианино, подошла к нему и сыграла мелодию без единой помарки. Она не знала нот, но чувствовала их. Даже на детском синтезаторе могла воспроизвести мелодию популярной песни. Или отстукать ее на ведерках! Заведующая садиком заметила одаренную девочку, посоветовала бабушке отдать ее в музыкальную школу. Есть в подобных учреждениях подготовительные отделения, куда принимают детей младше шести лет. Но бабушка не прислушалась. Она не в том возрасте, чтобы после садика внучку еще и на занятия возить. Вот пойдет в общеобразовательную школу, пусть и в музыкальную записывается.

Так Ленка и сделала. И легко совмещала одни занятия с другими. Пятерки получала по всем предметам.

Уже в первом классе она начала выступать. То были школьные концерты, и все же.

Она начинала с пианино. Потом перешла на аккордеон. Скрипка выбрала ее сама. Лежала, кем-то забытая на подоконнике. Оля взяла ее, попыталась сыграть, но у нее не вышло. Это удивило и раззадорило девочку. До этого она усмиряла все инструменты. Были среди них и струнные. Но капризница скрипка будто говорила ей: я слишком хороша для тебя. Хозяин ее, кстати, не нашелся. Чудо? Может, и так. Ленке разрешили оставить скрипку, на ней она до сих пор и играла.

Ей было девять, когда привычный мир рухнул. Девочка поехала на общероссийский конкурс в Петербург, заняла там первое место, вернулась домой с призом, а ее не встречают. Бабушка должна была ждать на остановке у общеобразовательной школы, но не пришла. Сопровождающему детей педагогу пришлось проводить Ленку до дома. Та вошла в подъезд, взбежала по лестнице, сунула ключ в замочную скважину, но дверь открылась сама по себе – оказалась незапертой.

Ленка зашла в квартиру. Она не думала о плохом. Прабабушка уснула, забыв запереться. Раньше с ней такого не бывало, но все когда-то случается впервые. Ее предположения подтвердились. Старушка лежала на кровати, укрывшись одеялом. Внучка подошла к ней, хотела разбудить и тут увидела кровь. Та была на полу, постели, белье… Она застыла, на ткани задубела, но Ленка понимала – не краска это, не кетчуп, а кровь. Откинув одеяло, увидела растерзанное тело прабабушки.

Милиционеры, что приехали по вызову соседей, сразу поняли, что женщину пытали. Хотели узнать, где стариковская заначка. Узнали, забрали. А прабабушка умерла от кровопотери. Она не могла позвать на помощь – ей рот заклеили скотчем. Началось следствие. Убийц быстро нашли. Ими оказались сын покойной, то есть дед Ленки, и его сожительница. Обоим дали по двадцать лет. А девочку отправили в детский дом.