Текст книги "Принцип перевоплощения"

Глава 4

В том, что Катюша, когда вырастет, станет актрисой, не сомневался никто: ни она сама, ни родители, ни их друзья, ни педагоги. Уж очень яркий был у девочки талант! Выявился он, когда Кате было четыре. Мама повела ее в театр на детский спектакль. Постановка оказалась не очень удачной: актеры играли безобразно, но особенно плохо – женщина, исполнявшая главную роль. Она была уже немолода, полновата, и чтобы хоть как-то походить на юную принцессу, прима кривлялась и жеманилась, из-за чего выглядела ужасно глупо. Родителям, приведшим своих чад на спектакль, было за нее даже неловко, но ребятишки смотрела постановку с увлечением, не замечая фальши. Одна Катерина взирала на «принцессу» с брезгливым удивлением, а в середине спектакля стала исполнять роль за нее. Она шепотом проговаривала все реплики, играла лицом и принимала нужные позы. И так у нее здорово получалось, что сидящие рядом взрослые не могли отвести от девочки взглядов. Забыв о том, что творится на сцене, они следили за игрой маленькой артистки и восхищенно качали головами.

Когда спектакль закончился, к Катиной маме подошла интеллигентного вида женщина (ее звали Тамарой Ивановной Вольской), сказала, что поражена талантом ее дочери и хочет видеть девочку в студии детского театрального творчества, где преподает. На следующий день Кэт уже была там. Детей младше шести в студию не принимали, поэтому девочке просто разрешили присутствовать на занятиях и репетициях. Однако по прошествии месяца Тамара Ивановна, наплевав на правила, ввела девочку в основную труппу – Кэт оказалась самой талантливой среди ребят, и оставлять ребенка-самородка без ролей лишь потому, что она мала, руководительнице казалось неправильным.

В четыре с половиной года Кэт сыграла свою первую роль. Маленькую, но заметную. В шесть ей досталась уже главная – роль Герды. В десять Катерина играла во взрослых спектаклях драматического театра. В тринадцать получила премию «Открытие года» на региональном фестивале искусств. В шестнадцать без экзаменов была принята в театральное училище. В двадцать закончила его с красным дипломом и тут же была зачислена в труппу N-ского театра драмы. А в двадцать один Кэт стала его примой!

Она легко шла по жизни, походя завоевывая всех без исключения: режиссеров, критиков, коллег, зрителей, мужчин. Она играла в театре почти все заглавные партии, мелькала на региональном телевидении, имела двух любовников, один из которых снимал для нее шикарную квартиру, а второй дарил свое великолепное тело стриптизера и душу милого провинциального мальчика, мечтающего об искренней любви.

Итак, у нее было все. Или почти все...

Любви не было! Страстной, с большой буквы Любви, настоящей, всеобъемлющей, безумной! То есть влечение, восхищение, симпатию, – все это Кэт испытывала. Влечение к стриптизеру, уважение к бизнесмену, и симпатию к ним обоим. Но ни того, ни другого она не любила и чуточку от этого страдала. Ей казалось, что актриса обязательно должна познать это чувство, ведь ей так часто приходится его играть. Тем более в тот момент Кэт репетировала «Леди Макбет Мценского уезда» и роль ей никак не давалась: она не понимала свою героиню, не сопереживала ей, и никак не могла найти ей оправдание, что очень мешало Кэт создавать образ. И так как актерская работа для нее была всегда важнее остального, она стала страстно мечтать о любви. Кэт молила бога, чтоб он послал любовь, когда без нее проходил еще один день, негодовала, считая себя обделенной, высказывала Всевышнему свое недовольство... И вытребовала-таки! Любовь, та самая, с большой буквы, накрыла Кэт, как штормовой вал, и унесла в такие бездны страсти, что было не выкарабкаться. Когда это случилось, Кэт, наивная, восприняла ее как подарок небес, выстраданный и вымоленный. Но любовь эта оказалась – карой!

Кару звали Ярославом. Славой. На Ярика, Рослика, Славика он просто не откликался. Он пришел в театр сразу после училища, но ему было уже около двадцать пяти. В общем, старше Кэт, но похож на дитя. Капризный, непостоянный, увлекающийся, наивный, непредсказуемый: готовый горько плакать над мертвой птичкой и способный с исступленной жестокостью бить хлесткими словами по больному. Красив Слава был тоже как-то по-детски! Чистое лицо с нежным румянцем, огромные лучистые глаза, влажный полногубый рот, буйство пепельных кудрей, спадающих на безмятежный лоб. Тело не мужчины – подростка: без всякого намека на мышцы и волосяной покров. Принадлежи оно другому мужчине, Кэт посчитала бы его непривлекательным, но Ярослав, с его лицом эльфа, мог быть только таким: тонким, гладким, золотисто-бледным... И, что уже к фигуре не относится, безумно талантливым!

То, что это действительно так, Кэт поняла сразу, как только увидела его впервые. Стоило ей взглянуть в его глаза, в которых бушевали, не мешая друг другу, сразу две противоборствующие стихии (сероватая зелень океана, и желтые отблески огня), как она почувствовала – перед ней гений. Так же думал и сам Ярослав, поэтому ее явное восхищение воспринял как должное, а от Катиного предложения помочь ему с его первой маленькой ролью пренебрежительно отказался. Как будто знал, что играть он будет не второго крестьянина в третьем ряду, а главного героя, и играть так, что после премьеры в него влюбятся все бабы, присутствующие в театре – что в зале, что на сцене, что за кулисами... Включая Кэт.

Роман их начался на третий день после премьеры. Начался так обыденно, что Кэт должна была бы призадуматься, не дурной ли это знак, но тогда, оглушенная любовью до состояния, близкого к дебилизму, она восприняла просьбу Славы пустить его к себе переночевать как бесценный дар богов.

Он переночевал у Кэт один раз, затем второй, третий. На четвертый день он переехал к ней со всеми своими вещами: стареньким чемоданом с трусами, носками, штанами и тремя потрепанными книгами Шекспира. Естественно, после этого Кэт пришлось распрощаться с обоими любовниками, но ее это не огорчило, несмотря на то, что теперь за аренду квартиры она должна была платить из собственного кармана (на карман Ярослава рассчитывать не приходилось – там водилась одна мелочь). Расстраивало Кэт другое – Славино к ней равнодушие. То есть он симпатизировал ей, ему нравилась с ней спать, беседовать, ходить в кино (кино уже тогда являлось его страстью), ему было удобно с Кэт и интересно, но он ее не любил. Это позже Кэт поняла, что он просто не имел такой способности – любить кого-то, кроме себя, а тогда она ждала если не полноценного ответа на свои чувства, то хотя бы их отголоска, однако желаемого так и не получала. В остальном же все было прекрасно. Они ладили, а если и ругались, то только из-за работы, которую обсуждали денно и нощно.

С Ярославом Кэт прожила три месяца. Вполне счастливых месяца. Им даже денег хватало, несмотря на то, что жили они лишь на две зарплаты. Слава, как все гении, к материальным благам был абсолютно равнодушен, а Кэт была настолько неравнодушна к нему, что одного его присутствия рядом ей для счастья оказалось достаточно.

Ярослав не изменял Кэт, хотя она жутко этого боялась. Зная, как увлечены им многие дамы из их труппы, и предполагая, насколько красавцы легкомысленны, она все ждала, когда до нее дойдет весть о его неверности, но Слава так погрузился в свое актерское ремесло, что ничего другого не жаждал. Он и с Кэт спал лишь раз в неделю, когда она буквально насильно затаскивала его в кровать, а в остальное время репетировал-репетировал...

Все в их размеренной, почти семейной жизни изменилось в канун Женского дня. Было седьмое число. Кэт находилась дома, прибиралась и все гадала, додумается ли Слава купить ей подарок. Ей очень хотелось надеяться, что да. Сама Кэт подарила ему на двадцать третье февраля (к ее глубочайшему удивлению, Ярослав два года служил в артиллерийских войсках) домашний кинотеатр, от него же ждала хотя бы коробки конфет, поскольку ей было важнее внимание, чем сам презент, но от духов, например, она тоже бы не отказалась...

Дурочка! Тогда Кэт еще не знала, какой подарок ее ждет!

Слава пришел домой около полуночи. Пьяный. Но не от вина, а от счастья. Обняв Кэт на пороге, он сказал: «Я уезжаю!» и поспешил в комнату за своим чемоданом. Она бросилась за ним, выспрашивая, что он имеет в виду. Ярослав разъяснил. Оказалось, его приметила ассистентка какого-то известного российского режиссера и пригласила в Москву для работы в сериале. Она пообещала ему главную роль и перспективу съемок в полноэкранной версии. И Слава, с детства бредивший кино, тут же дал согласие на переезд, хотя на завтра у него был запланирован спектакль. Кэт пыталась его вразумить, говоря, что без проб его не возьмут, но коль он надумал пытать счастья, то ехать надо не завтра, а в выходной, однако он не хотел ничего слушать. Ярослав был уверен в успехе и ни на йоту не сомневался в том, что встреча с ассистенткой – тот самый счастливый случай, который в корне изменит его жизнь: оказалось, мысль стать ведущим актером N-ского театра драмы никогда не являлась пределом его мечтаний – Ярослав грезил о мировой кинокарьере.

В Москву он выехал первым же поездом. Он звал и Кэт, но она осталась, надеясь, что он скоро вернется. Кэт ошиблась – он не вернулся, хотя главной роли ему не дали. Лишь второстепенную. Друг старшего брата главной героини – вот кого играл гениальный Ярослав. Но он не унывал. Он верил в себя настолько, что сжег за собой все мосты: бросил Кэт, со скандалом покинул театр, наплевал на друзей, послал подальше поклонниц...

Он ушел в другую жизнь, захватив из прошлой лишь старый чемодан и три томика Шекспира!

Сказать, что Кэт горевала, все равно, что назвать, к примеру, умирающего от рака или СПИДа человека – нездоровым. Катерина в те дни была не столько нездоровой, сколько умирающей. У нее болело все, да так, что анальгетики не помогали. Она не могла есть, не могла спать. Дышать и то не могла – приступы удушья мучили ее регулярно, но проходили, стоило ей только подумать о смерти, как о спасении. От истощения, как нервного, так и физического, у Кэт начались проблемы с памятью. Она забывала элементарные вещи (где что лежит, на чем нужно добираться до работы, как-то она вообще пришла в театр без юбки), не говоря уже о текстах ролей – Катя стала запинаться во время спектаклей, приводя в ужас публику и режиссера. Но больший ужас они испытали, когда Кэт посредине второго действия хлопнулась на пол и забилась в судорогах. Естественно, спектакль прервали, а Кэт на «Скорой» увезли в больницу, где она провалялась неделю без всякого улучшения самочувствия.

Неизвестно, до чего бы она в итоге себя довела, если бы не Катин коллега Санька Замятин. Видя, что с ней творится, он позвонил Славе в Москву и все ему рассказал. Тот, надо отдать ему должное, судьбой Кэт озаботился и позвонил ей на сотовый, чтобы спросить о самочувствии. Впервые за месяц, прошедший с момента его отбытия, она услышала его голос! И услышав, ощутила такой восторг, что даже ее непреходящая боль отступила, а в животе непривычно заурчало – это к Кэт вернулось забытое чувство голода.

Кэт болтала со своим возлюбленным до тех пор, пока не кончились деньги на ее телефоне. Вернее, говорил Слава, а Катерина слушала. На следующий день он снова позвонил, и она опять ему внимала. Мысль о том, что любимому просто хочется с кем-то поделиться своими грандиозными планами, ее не посещала – Катерина воспринимала его звонки как доказательство любви, и млела от счастья, выздоравливая не по дням, а по часам.

Через пять дней Кэт выписали. В театре по этому поводу устроили вечеринку с шампанским. В разгар ее ожил Катин сотовый – это звонил Слава. Она тихо удалилась в уборную, чтобы громкие голоса и пробковая канонада не мешали им говорить. Вот именно там, в плохо убранной кабинке туалета, она от всего и отказалась! Кто-то пускает свою жизнь под откос, а Кэт спустила ее в унитаз...

Едва Слава сообщил ей, что его берут на главную роль в каком-то экспериментальном фильме, и он едет на съемки в Казахстан, Кэт решила – поеду с ним. Куда угодно: хоть в Казахстан, хоть в Антарктиду, хоть на Луну, хоть в преисподнюю. И не важно, чего ей это будет стоить! Репутации, карьеры, будущего! Зачем ей будущее без него?

– Я с тобой! – выкрикнула Кэт исступленно, боясь одного, что ей откажут. Но Слава милостиво молвил:

– Давай. – И даже вроде обрадовался. Более того – пообещал выпросить у режиссера роль для Кэт. Только одного требовал, чтобы она приехала не позднее послезавтра. Иначе уедут без нее.

– Послезавтра буду, – не колеблясь, ответила она и побежала к главному режиссеру отпрашиваться в отпуск.

Естественно, отпуска Кэт никто не дал. Ни очередного, ни административного. Отпустить в разгар сезона актрису, играющую главную роль в удачнейшей премьере, звезду, на которую ходят, было бы несусветной глупостью, а главреж N-ского театра драмы глупцом не был. Тогда Кэт накарябала заявление об уходе и швырнула ему на стол. Тот аккуратно его сложил и спокойно заметил, что не подписать его он не имеет права, но Катерина не имеет другого права – уволиться, не отработав двух недель. Таков закон. «Плевала я на закон!» – заорала Кэт и убежала из театра.

На следующий день она просто не вышла на работу, а потом и вовсе уехала в Москву. Из «драмы» ее позже уволили за прогулы, но Кэт это совсем не тронуло – когда она узнала об этом, ничто не могло омрачить ее настроения, ведь с ней рядом находился ее Слава, а для счастья ей этого было вполне достаточно.

* * *

В Казахстане они пробыли месяц. Слава, действительно, выхлопотал для Кэт роль, но, прочитав сценарий и найдя его бредом обкуренного дегенерата, она от работы отказалась, а в экспедиции занималась тем, что создавала для своего гения комфортные условия быта. Это было очень сложно, поскольку жили артисты посреди степи, ночуя в палатках, еду готовя на костре, испражняясь в специально вырытые ямы, моясь в тазиках – но она справлялась. Это было по достоинству оценено Славой, и Кэт, наконец, услышала то, о чем мечтала все время их с Ярославом знакомства – предложение руки и сердца. Прозвучало оно так: «Давай, что ли, поженимся». И никаких тебе ужинов при свечах, романтических сю-сю признаний, коленопреклонных поз, колечек в бархатных коробочках. Просто и без затей – давай поженимся... Что ли!

Но Кэт была согласна и на «что ли». Особенно после того, как Слава обрисовал ей перспективу их будущего. По его прогнозам, уже через год он должен стать звездой, потому что его блестящую работу в этом фильме невозможно не оценить, и он сможет купить квартиру, машину, дачу, а в недалеком будущем и собственную киностудию. Пока же он может поработать в сериале, тем более есть надежда на то, что его героя из второстепенных персонажей выведут на первый план, ведь не могут же держать человека с таким талантищем, как у него, в тени других, менее одаренных, актеров.

Когда они вернулись в Москву, оказалось, что Слава ошибся в главном – талант для съемок в «мыле» не обязателен, гораздо важнее умение работать в команде и слушаться режиссера. А так как ни тем, ни другим Ярослав не отличался, его героя быстренько заразили смертельной болезнью, и уже в конце первого сезона друг брата главной героини благополучно скончался от невесть где подхваченной сибирской язвы. Слава остался без работы и без средств – за роль в экспериментальной картине ему заплатили не реальными деньгами, а гипотетическими процентами с кассовых сборов (Кэт искренне недоумевала, как можно было на них рассчитывать!). Хорошо хоть за квартиру было заплачено на полгода вперед, и у Кати сохранились кое-какие сбережения, иначе им пришлось бы очень туго. А так они справлялись. Ярослав мотался по кастингам, обивал пороги актерских агентств, тусовался в «Останкино», куда ему сделали пропуск, иногда мелькая на экране в качестве зрителя в студии. Короче, был на виду. Но его никуда не приглашали!

Ярослав считал, что из-за боязни, что он затмит своей игрой признанных звезд. Его агентша, худая, прокуренная грубиянка по имени Эльза, списывала все на «неформатную» внешность своего подопечного. Кэт же пребывала в уверенности, что все гораздо проще, и режиссеры не зовут Ярослава из-за его дурного нрава и излишней актерской самоуверенности, о которых, благодаря сарафанному радио, стало давно известно в узких режиссерско-продюсерских кругах.

У Кэт дела обстояли лучше. Дважды все та же Эльза находила ей работу по озвучке и трижды устраивала в рекламную массовку. В отличие от Ярослава, брезговавшего такой нетворческой работенкой, Кэт на нее с радостью шла, лишь бы заработать, чтобы не умереть с голоду. А главное – не уморить своего гения.

Когда же со времени ее переезда в столицу прошло три месяца, Кэт выпал крупный шанс – роль в телефильме. Не главная, что естественно, но очень интересная. Да и заплатить обещали хорошо. Когда Кэт, обрадованная этим предложением, примчалась домой и сообщила новость Славе, он почему-то восторга ее не разделил. Выслушав Катин счастливый лепет, он сухо заметил, что очень за нее рад, но ему жаль, что теперь им придется расстаться. «Как? Почему?» – возопила Кэт в ужасе. «Я не смогу жить с женщиной, отказавшейся от меня ради карьеры», – скорбно ответил он. Услышав эти несправедливые слова, Кэт вместо того, чтобы послать обнаглевшего жениха подальше, начала слезливо умолять его так не говорить:

– Я не отказываюсь от тебя, – лепетала она, хватая его за ледяные пальцы и пытаясь их поцеловать. – Я просто хочу заработать денег для нас с тобой...

– Нет, отказываешься, – парировал он. – Ты могла бы сделать так, как сделал когда-то я – выхлопотать роль и для меня – но ты на меня наплевала...

На это глупейшее заявление Кэт могла отреагировать по-разному. Например, напомнить, что она не в том положении, чтобы хлопотать за кого-то, на худой же конец, пообещать поговорить насчет него с режиссером, но она выдала вот что:

– Я потребую роли и для тебя! А если они не дадут, откажусь от своей!

Услышав именно то, что хотел, Ярослав сменил гнев на милость:

– Я поступил бы точно так же, – молвил он, запечатлев на зареванной физиономии Кэт снисходительный монарший поцелуй.

Ну, а дальше события развивались очень предсказуемо. Славе роль никто не дал, и Кэт своей лишилась. Но она по этому поводу не убивалась, мысль о том, что она принесла очередную жертву во имя любви (а главное – может ждать того же от своего ненаглядного), согревало Катю в самые отчаянные периоды, и она по-прежнему ощущала себя вполне счастливой.

Беда пришла в ее жизнь спустя два месяца. Ярославу предложили роль в художественном фильме. Роль потрясающую, а главное, идеальную для него – он должен был сыграть Ангела Смерти, влюбившегося в девушку, за которой был послан. Здесь и его потусторонняя красота, и раздираемая противоречиями (или двумя стихиями, отражающимися в глаза) мечущаяся натура, и не то божий, не то дьявольский дар пришлись как нельзя кстати. Ярослав очень успешно прошел пробы, и можно было на сто процентов быть уверенным, что утвердят именно его. Слава был на седьмом небе, и лишь одно не давало ему покоя – его обещание последовать дурному примеру Кэт: пристроить в кино и ее, а если не выйдет, отказаться от роли. Данное когда-то слово теперь его тяготило, а перспектива выбора пугала, но, пока оставалась надежда на Катино участие хотя бы в эпизодике, он держался. Когда же стало ясно, что режиссерша категорически не желает ее снимать (потом Эльза поведала Кэт об ее далеко не профессиональном интересе к Ярославу), Слава просто по-тихому собрал вещички и, пока Кати не было дома, выехал из квартиры. Отказаться от роли оказалось выше его сил, но и посмотреть после этого Кате в глаза он не мог. Оставалось одно – уйти по-английски. Что он и сделал!

Когда до Кэт это дошло, она забилась в припадке. Она каталась по полу и выла, как умалишенная. Длился приступ очень долго – упала она на пол засветло, а когда поднялась с него, за окном стояла темень. Кэт тогда ужасно испугалась окружающего ее мрака! В ее воспаленном мозгу тут же вспыхнула мысль, что мир перестал существовать, и в беспросветно-черном хаосе осталась только она. Потом, когда Кэт немного пришла в себя, стало ясно, что просто стемнело, но ей от этого было не легче. Ярослав ушел, а это почти конец мира!

Шатаясь, Кэт побрела в ванную, наполнила ее, легла, взяла лезвие, полоснула им по запястью и стала ждать, когда за ней придет Ангел Смерти. И он пришел! Явился в образе Славы. Печальный, но торжественный, он подал Кэт руку, приглашая за собой. Она потянулась к нему, радуясь тому, что исходящие от него свет и безмятежность поглотят ее, и она растворится в них без остатка, но...

Свет резко померк. Безмятежность испарилась. Вместо них Кэт поглотила чернота и раздирающая тело боль...

Ее спасли!

Сердобольная Эльза, узнав, что Слава оставил Кэт, решила ее навестить. Когда та не открыла, агентша, почуяв своим измученным личными невзгодами бабьим нутром, что Кэт в квартире и с ней не все ладно, призвала на помощь соседа по лестничной клетке и взломала дверь. Обнаружив Катерину в ванне с перерезанными запястьями, Эльза едва не упала в обморок (вид крови вызывал у нее ужас), но смогла справиться с собой, добраться до телефона и вызвать «Скорую».

Когда на следующий день она пришла навестить Кэт, то вместо благодарности услышала кучу проклятий. Кэт хрипло кричала на Эльзу, что не просила себя спасать. А когда та, разобиженная, выбежала за дверь, метнула в нее пакет с принесенными ею же апельсинами и очень разозлилась, когда ни один из них не попал в цель. В те минуты Кэт ненавидела Эльзу всей душой. Ведь если бы не она, Катя давно бы растворилась в безмятежности, сопровожденная туда Ангелом Смерти, а не барахталась бы сейчас в болоте боли, страха и стыда, называемом жизнью...

* * *

Когда Кэт наконец выписали из больницы, она вернулась в квартиру, легла на кровать и не вставала с нее двое суток. Вернее, несколько раз она поднималась, чтобы сходить в туалет и попить, но никакими другими делами не занималась. Либо спала, либо думала о своей жизни, решая, как с ней поступить. Первые сутки единственным ее желанием было отказаться от жизни в пользу смерти. Но желание это постепенно прошло. Его отбила разгоравшаяся от часа к часу и наконец вспыхнувшая где-то в глубине души ненависть. Она полыхнула так яростно, что Кэт обдало жаром. «Будь ты проклят, Слава! – прорычала она мысленно. – Ты не стоишь ни меня, ни моей смерти! А коли так – я буду жить!»

Когда самый важный выбор был сделан, Кэт стало намного легче. Оставалось решить, как именно жить, чем заниматься, что предпринять, дабы вынырнуть из того болота, в которое она сама себя загнала, и не просто выбраться, а воспарить... Ведь парила же когда-то, а коли так – сможет вновь! Только нужно дождаться, когда перебитые крылья заживут, да сил набраться для первого взмаха...

Но сил пока не было. И раны еще кровоточили. Однако теперь Кэт не сомневалась – рано или поздно это пройдет. Ведь время лечит все!

По прошествии сорока восьми часов, Кэт приняла вертикальное положение. Обулась (одеваться не понадобилось – валялась она в джинсах и кофте), расчесалась и вышла из дома, чтобы найти работу. Ведь неизвестно, сколько дней, недель, месяцев уйдет на восстановление, а жить на что-то надо. Конечно, было бы проще уехать из Москвы в родной город, там родители, знакомые, друзья, там ее звездное прошлое, ее публика, ее удача. В N-ске Кэт пристроилась бы если не в театр, то на региональное телевиденье. Там она взлетела бы даже с перебитыми крыльями. Но Кэт твердо решила не покидать Москву. И не потому, что возвращаться побитой собакой ей не позволяла гордость (от ее гордости давно ничего не осталось), просто Кэт знала: там она сможет только взлететь (как курица – невысоко, лишь бы занять свое место на насесте), но чтобы воспарить, она должна остаться здесь, в столице. К тому же пока она не была готова вернуться в искусство. Впервые за многие годы Кэт не ощущала в себе желания играть, перевоплощаться, лицедействовать. Да и не получилось бы у нее сейчас, она это чувствовала! Безграничное счастье, безудержная радость, искренний восторг, все это стало ей так чуждо, что попробуй она передать эти эмоции сейчас, любой почувствовал бы фальшь. А фальшивить Кэт не позволяла актерская совесть!

Поэтому Кэт осталась в Москве, а работать устроилась официанткой в американскую закусочную (без прописки найти место оказалось крайне сложно). Продержалась, правда, она там недолго. Находится все время на людях, улыбаться им, быть доброжелательной – для Кэт это оказалось очень трудным, почти невозможным делом. И по истечении испытательного срока ее не взяли в штат, а проще говоря, уволили. Как уволили впоследствии из итальянского ресторанчика, пирожковой, магазина женской одежды, обувной палатки, химчистки. Везде от нее требовали одного и того же: коммуникабельности, вежливости и позитива, а выдавить из себя все это, особенно позитив, никак не получалось. «С вашим отношением к людям, девушка, – сказал ей на прощание последний работодатель, – и вашей хмурой физиономией на приличное место можно не рассчитывать. Вам только в какую-нибудь шашлычной посудомойкой работать!»

Кэт сначала оскорбилась. «Да как он смеет? – возмутилась она мысленно. – Мне, умной, образованной женщине, бывшей звезде театральной сцены, входившей когда-то в десятку самых влиятельных персон N-ска, идти в посудомойки?». Но раздражение быстро улеглось, и Кэт вдруг подумалось, что сейчас именно такая работа подходит ей больше всего. Она выматывает так, что не до самокопания, а в сон после нее будешь не погружаться, а проваливаться. К тому же контакт с людьми сведен к минимуму, и ее хмурая физиономия никого не будет раздражать. А ее саму не будут раздражать окружающие своими довольными лицами! Посудомойки словно тени, их мало кто замечает, а Кэт как никогда хотелось стать невидимкой. «К тому же, чем хуже, тем лучше, – подвела она резюме. – Ниже не упаду. Зато когда воспарю, то с самого дна...».

Закончив этот внутренний монолог, Кэт пошла устраиваться на новую работу, и уже на следующий день приступила к мытью посуды в привокзальной шашлычной.

* * *

Прошло два месяца.

Кэт ехала поутру в метро, подремывала, пытаясь урвать дополнительные минуты для отдыха перед тяжелой трудовой вахтой, а рядом с ней на сиденье разместились две девицы. С демонстративным аканьем, выдававшим в них провинциалок, они обсуждали предстоящую встречу с каким-то режиссером по имени Александр Геннадьевич, обещавшим им феерическую кинокарьеру. Услышав кодовое слово «кино» (именно тогда она впервые ощутила в себе желание вернуться к актерской профессии), Кэт мгновенно проснулась и стала прислушиваться к трепу беседующих кинодив, но быстро поняла, что творения Александра Геннадьевича имеют к настоящему кино такое же отношение, как эти две лимитчицы к коренным москвичам. «В лучшем случае, – эротика, – мысленно резюмировала она. – А скорее всего – порнуха!». Сделав такой вывод, Кэт собралась вернуться ко сну, но тут одна из девиц выдала фразу, заставившую Катю мгновенно встряхнуться. «Пятьдесят баксов съемочный день» – вот что сказала девица, а после добавила, что полтинник – самая низкая такса, потом будет сто, двести, а ежели удастся выйти в ранг звезд, то и пятьсот.

На тот момент ежемесячная зарплата Кэт составляла сто пятьдесят долларов. За эти гроши она ночи напролет (или дни – смотря какая смена выпадала) терла грязную посуду, драила чаны, отскабливала нагар со сковородок. Ее руки тогда были похожи на резиновые перчатки, натянутые на бидоны с брагой – такие же раздутые. Ноги же от многочасового стояния болели так, что под конец смены Кэт качалась словно пьяный матрос. В общем, она сильно недооценивала тяжесть работы, а степень «невидимости», наоборот, переоценивала: к ней цеплялся и хозяин, и повар, и официантки. Иной раз и клиенты заваливались в подсобку, норовили кто в углу зажать, кто просто душу излить. Приходилось молча отбиваться или так же молча выслушивать пьяную болтовню, не забывая при этом приводить в порядок посуду. Не успеешь за смену, будешь после домывать. Рабский труд – по-другому работу посудомойки не назовешь. И это за паршивые сто пятьдесят баксов, которые, оказывается, можно заработать за три дня необременительного лежания (наивная, когда-то она именно так и думала, это потом оказалось, что съемки в порнухе если не рабский, то очень и очень тяжелый труд, и единственное его преимущество – высокая оплата). Конечно, Кэт уже тогда понимала, как неприятно заниматься сексом с малознакомыми мужиками перед камерой, но это все же лучше, например, проституции, мысли о которой ее стали посещать. Во-первых, мужики будут более-менее привлекательные, во-вторых, чистые, в-третьих, здоровые. Главное же – это кино. Специфическое, но кино... Многие голливудские дивы начинали с порно... А коль она собирается стать кинозвездой, то почему бы не попробовать себя в фильмах для взрослых? Тем более за такие приличные деньги? «Я далеко не девственница, – торопливо размышляла Кэт, пытаясь принять скорое решение, потому что девицы приготовились выходить, а в порноиндустрию она могла попасть только через них. – Не ханжа. У меня было больше полутора десятков любовников и один не очень удачный, но весьма познавательный лесбийский опыт...»

Девицы уже подошли к дверям, а Кэт все не могла решиться.

«Я не стесняюсь своего тела, – твердила она мысленно. – Я еще студенткой позировала обнаженной одному фотохудожнику, и обнаженной же выходила на сцену, играя в „Декамероне“. То есть раздеться перед камерой я не побоюсь, а чтобы меня не узнали, можно загримироваться... »

Поезд, вынырнув из темноты тоннеля на свет, остановился. Двери, причмокнув, открылись. Девицы, не переставая обсуждать скорую встречу с порнушных дел мастером Александром Геннадьевичем, шагнули на перрон...

«В конце концов, чего я теряю? Не понравится – развернусь и уйду. Насильно, уж наверное, никто задерживать не будет!» – разродилась-таки решением Кэт и кинулась вслед за потенциальными порнозвездами, стараясь не думать о том, что за прогул ее могут выгнать с каторжной, но все ж таки стабильной работы.

Нагонять девиц Кэт не стала. Шла на три шага позади, чтоб они ее не заметили, но и не потерялись из виду. Таким образом они протопали три автобусных остановки (девочки, похоже, жили в режиме строжайшей экономии – точно как Кэт), перешли дорогу и, завернув в какой-то проулок, остановились у невзрачного здания, напоминающего заштатную библиотеку, закрытую из-за нехватки бюджетных средств и сданную в аренду. Возле дверей курил парняга в дешевом костюме, очень похожий на охранника. Девицы подошли к нему и, сказав пароль: «Нас ждет Александр Геннадьевич», были пропущены внутрь. Кэт последовала их примеру.