Текст книги "Воровка. Королевы бандитской Одессы"

Однако как умна и проницательна ее душенька мачеха! Как она с одного взгляда смогла в штабс-капитане разглядеть и душу тонкую, и силу мужскую, и знания изрядные?

Удивительно, но Ольга тоже думала о Глебове. Надо бы ему как-то осторожно намекнуть, что можно быть и посмелее с Поленькой. Ведь коль уж покидать осенью холодную столицу, то разумнее это делать не вдвоем, а втроем. Неведомо, какие беды могут случиться с двумя путешествующими слабыми женщинами…

«Ну, это я сглупа. Какие же мы с девочкой моей слабые? Сильные, хитрые, пронырливые. Хотя по виду… ну просто ангелы небесные, голубицы кроткие. И все же сопровождение мужчины, что ни говори, много разумнее будет…»

– А что, душа моя, не позвать ли нынче же вечером штабс-капитана на винт? Раз уж придется несколько дней скучать в столице…

– Думаю, матушка, что скучать в хорошей компании гораздо приятнее будет. Конечно, следует позвать. Но вот примет ли он приглашение?

– Ну отчего же не примет, детка? Поди, не каждый день его зовут в гости прекрасные дамы, да не из последних в этом городе…

Полина положила прохладную руку поверх руки баронессы.

– Благодарю, маменька. Скажу по секрету, мне Алексей Алексеевич очень нравится, – зарделась она.

– Я зна-аю… – Ольга нежно потрепала падчерицу по плечу. – Мне он тоже симпатичен. Думаю, он не откажется ни от сегодняшнего приглашения, ни от многих иных.

Поленька наклонила голову, попытавшись скрыть румянец, заливший щеки. «И вот откуда маменька все знает?..»

Через час коляска с дамами уже катила по тракту в сторону столицы. Должно быть, баронесса еще и поэтому любила загородный дом – он был именно загородным, располагался в часе-полутора пути и нисколько не мешал Ольге находиться в самой гуще событий вне зависимости от времени года. Вот уж и появились дома предместья. И тут Ольга решила вернуться к разговору о штабс-капитане.

– Поленька, мне думается, не отправиться ли нам осенью на воды.

– На воды, матушка?

– Да, на воды. Хотя, возможно, юг Франции тоже был бы недурным выбором.

– Но зачем же? Отчего вы хотите покинуть столицу в самом начале сезона?

Баронесса прикрыла глаза. Июньское солнце было таким приятным, хотелось подставить ему лицо и долго сидеть неподвижно, наслаждаясь летним полуднем.

– Не в сезоне дело, – проговорила она, не открывая глаз. – Ты пугающе бледна, сие для моей красавицы просто вредно.

Девушка понимающе улыбнулась: «маменька» опять обдумывает какую-то из затей. Да, не зря она, Полина, мечтает стать похожей на свою мачеху – более необыкновенной, сильной, предприимчивой, загадочной женщины она еще не видела. А уж ее светлому разуму, ей-богу, может позавидовать любой мужчина. «Подавляющее большинство мужчин», – поправила себя Полина.

– Говорят, что бледность – признак высокого происхождения, матушка, – улыбнулась она. – В свете только о пудре и говорят, дабы румянец прятать получше.

– Ну вот и глупо… Бледность есть признак нездоровья. А я хочу, чтобы ты, друг мой, была здорова и весела. Да и мне, – произнесла баронесса чуть тише, – путешествие не помешает. Мысли следует в порядок привести, да и от нашей суровой зимы недурно будет сбежать.

О зиме Полина не подумала – тут баронесса была права. Опять права: девушка зимой чувствовала себя и в самом деле нездоровой. Хотелось спрятаться в самой дальней комнате, завернуться в теплую шаль и так до конца марта и просидеть. Временами ей хотелось превратиться в саламандру – чтобы найти приют прямо в горящем камине.

– Хорошо, душенька. Поедемте…

– Подумываю я еще позвать в это путешествие и господина Глебова, – повернулась баронесса к воспитаннице. – Полагаю, ты не станешь возражать?

Полина улыбнулась. Душенька мачеха всегда все обо всех знает.

– Ничуть, Ольга Дмитриевна. Однако сможет ли господин Глебов получить отпуск? Ведь путешествие-то мы планируем на всю зиму…

«Или на год. А быть может, и не на один…» – пронеслось в мыслях баронессы.

– Об этом пока беспокоиться рано. Примет приглашение – вот тогда и вернемся к сему разговору.

– Договорились, матушка.

Накатанный тракт под колесами коляски давно уже сменился брусчаткой городских улиц.

«Итак, господа, приступаем… Первый акт я уже отыграла. Пора начинать второй…»

* * *

К удивлению Ольги, никаких приглашений она дома не нашла. Но расстроиться не успела – буквально через несколько минут раздался звон колокольчика при входе и горничная приняла одну за другой сразу две записки.

– Клянусь, маменька, ваши воздыхатели почуяли, что вы в город вернулись.

– Фи, – баронесса чуть сморщила носик. – Что за фразы у премилой девицы? «Почуяли»… Они же не собаки, в самом деле.

– Вот уж не собаки, вы верно отметили. Не такие преданные и верные. Любят сначала себя, а после уж вас…

Баронесса не смогла сдержать весьма откровенной улыбки: девочка во многом была права. Однако по молодости еще не понимала, что сама-то баронесса никого из своих почитателей и в грош не ставит. Ей нужны были связи в свете, достойный и приятный господин, под руку с которым она могла показаться на балу или ипподроме, в театре или в картинной галерее. И, конечно же, некоторое содержание, на которое обычно не скупились женатые поклонники, приятно скрашивало минуты общения с ними.

– Каждый человек может отдать только то, что у него есть. Пусть уж такими и остаются. Мне не нужны неожиданные поступки. От них так устаешь…

Временами Ольга могла быть и непредсказуемой, и жеманной, и сварливой. Все дело было в роли, вернее, маске, которая требовалась для успеха очередной ее задумки.

– Однако же, маменька, кто вам пишет? – полюбопытствовала Полина, развязывая ленты шляпки.

– Вот и почитаем… – проронила Ольга, снимая летние перчатки, писк парижской моды. – Быть может, и раздеваться не стóит, а так сразу и отправиться с визитами.

В ярко-голубом конверте с вензелями и княжескими гербами лежала узкая карточка с приглашением на последний в сезоне бал в Дворянском собрании. Несколько строк на обратной стороне карточки были написаны рукой Осипа Пергамента, знаменитого правоведа и вот уже почти десять лет вернейшего из поклонников Ольги. Адвокат умолял составить ему компанию «на сем скучнейшем событии».

– Непременно, Осип Яковлевич… – обронила Ольга, откладывая записку.

Вторая записка была совсем простой: белая бумага, тонкий золотой обрез. Ни корон, ни вензелей, ни иных украшений. Сердце Ольги забилось сильнее: это была не записка от поклонника, это явно был знак, что наживка проглочена и рыбку пора вытаскивать.

В сухих, местами на удивление казенных словах отправитель записки извещал Ольгу, что не далее как сегодня вечером, «после девятого часа», она будет желанной гостьей на приватном приеме, куда приглашен весьма узкий круг деловых людей. Последние слова ввели Ольгу в замешательство: «О парадных одеяниях прошу не беспокоиться».

– Писано рукой секретаря князя Долгорукова, – размышляла она вслух. – Однако отчего бы не обеспокоиться парадным одеянием? Не чернавка я, поди, как у господина Пушкина писано.

– Вы о чем, душенька? – обеспокоилась вошедшая Полина, услышав только последние слова.

Девушка успела переодеться. На ней было удивительно милое платье цвета привядшей розы, необыкновенно украшавшее девушку. Волосы Поленька собрала на греческий манер в свободную прическу, украшений не надела вовсе – лишь на пальчике правой руки сверкнуло зеленым колечко с изумрудом. Ольга знала, что это кольцо Поленькиной матери, которое девушка не снимала ни днем, ни ночью.

– Друг мой, – ответила Ольга, – после девятого часа я отправлюсь на прием. А ты напиши записочку господину Глебову, что мы ненадолго вернулись в город и завтра же ждем его к обеду.

– Слушаю, душенька мачеха, непременно.

Ольга готова была дать голову на отсечение, что Полина пригласит штабс-капитана прямо на сегодняшний вечер. Да и хорошо – не дело привлекательной умной девушке одной по вечерам дома сидеть.

Когда часы пробили восемь вечера, Ольга была уже готова, не раз и не два мысленно отрепетировав речь, которую собиралась произнести перед великим князем (то, что приглашение от него, баронесса поняла сразу). Теперь, когда до решающей битвы оставалось еще немного времени, можно было и пару слов Пергаменту черкнуть. Как поклонник он уже давно не интересовал Ольгу, ее утомляли уговоры выйти за него замуж, «дабы никогда и ни в чем не знать отказа», пугала перспектива стать самой желанной женщиной Осипа… Однако, как бы неинтересен ни был ей адвокат, пренебрегать им уж точно не следовало. Бог его знает, как жизнь повернется, а влюбленный мужчина невесть на что готов пойти ради женщины.

Милый Осип Яковлевич, дорогой мой верный друг! Не взыщите, но вынуждена я отклонить ваше приглашение: Поленьке нездоровится. Мы и приехали-то всего на пару дней – показаться врачам. А после снова отправимся в имение фон Штейнов. Приглашаю вас присоединиться к нам с моей воспитанницей на следующей неделе – ждем вас прямо в воскресенье. Буду рада, если вы сможете освободиться от своих дел на всю неделю.

Искренне ваша, Ольга

Поставив точку, баронесса помахала листком в воздухе, чтобы чернила подсохли.

– Думаю, милейший Осип мои извинения примет…

Отправив записку, Ольга встала перед зеркалом:

– Итак, баронесса, ваш выход…

Она спустилась по лестнице, села в коляску и велела отправляться на Обводный канал. На губах играла улыбка, баронесса чувствовала себя воином, в сверкающих доспехах вышедшим на решающую битву. Собственно, так оно и было: нечасто героями ее проделок становились коронованные особы.

* * *

Дом на Обводном сиял огнями, однако к парадному подъезду не тянулась вереница экипажей. Только попыхивал чуть в стороне автомобиль фирмы «Клеман-Гладиатор-Фебус», на котором любил выезжать великий князь Владимир Александрович.

– Значит, мои расчеты верны… Отлично. Вперед, баронесса! – тихо проговорила Ольга, поднимаясь по мраморным ступеням.

Приветливый высокий лакей, по случаю неформального собрания без ливреи, в простом сюртуке и без перчаток, открыл дверь на половину князя и учтиво попросил «пройти в малый кабинет», где Ольгу уже, как оказалось, «ожидают».

– Милая Ольга Дмитриевна, здравствуйте! – князь Долгоруков встретил баронессу так, словно был любящим старшим братом, наконец обретшим любимую сестренку, причем потерянную во младенчестве.

Ольга не раз дивилась тому, какой волшебной силой обладают деньги – могут буквально растворить снобизм и пренебрежение «выскочкой», могут стать основанием крепчайшей дружбы (которая, увы, перестает быть таковой, как только финансы иссякают). Могут ввести в самые высокие кабинеты и даже приоткрыть дверь в спальню (буде возникнет необходимость именно туда направить стопы).

– Князь, как приятно было получить от вас приглашение! Говорят, ваши камерные приемы – настоящее наслаждение для подлинных любителей утонченных развлечений.

Ольга-то имела в виду только искусство, однако князь вдруг малиново покраснел и пробормотал что-то о том, что, дескать, все врут злые языки. «О-о-о, а вот сие надо запомнить… Ай да князенька…»

Однако Василий Александрович немедля пришел в себя, ослепительно улыбнулся и проводил Ольгу к свободному креслу в глубине кабинета. Баронесса опустилась на зеленый бархат, оглянулась и снова подивилась: в кабинете, кроме нее и князя, никого не было.

– Не удивляйтесь, душенька, – проговорил князь. – Владимир Александрович появится с минуты на минуту. Кроме него, мы ждем еще вдову князя Оболенского, Лидию Александровну, и все.

Тут вспомнилась Ольге присказка отца о вороне, которая залетела в высокие хоромы. Уж слишком высокие. Однако тем лучше, приятнее будет вспоминать на досуге, когда исполнится ее задумка.

Ольга взяла с подноса бокал с вином и чуть отпила. Пауза затягивалась, князь нервничал, тишина в кабинете становилась ощутимой и гнетущей. Но тут Василий Александрович просиял: в кабинете появился великий князь, ведший под руку вдову издателя-мецената. Злые языки утверждали, что великий князь уже много лет питает к ней сердечную привязанность, самые смелые даже готовы были поклясться, что Софья Владимировна – дитя царских кровей. Так это или нет, Ольге было все равно – она дивилась слухам, но предпочитала иметь дело с фактами. И крайне желательно – в их финансовом воплощении.

– Друг мой, – видимо, князю было поручено вести беседу, – наше с вами знакомство в Одессе оказалось столь… интересным, что я имел смелость в свое время рекомендовать вас великому князю.

Упомянутая августейшая особа заговорщицки улыбнулась Ольге.

– Вы предложили мне участие в развитии наших восточных земель, – перешел Долгоруков к главному. – И это предложение я сейчас, в присутствии столь уважаемых мной господ с удовольствием принимаю. Вот мой скромный вклад в ваше предприятие – ибо что может быть для гражданина важнее процветания его страны?

«Только тройная прибыль, друг мой, только тройная прибыль…» – мелькнуло в голове Ольги, когда она принимала от Долгорукова открытый конверт с чеком.

– Браво, Василий Александрович, – произнес великий князь. – Слова настоящего патриота! Но позвольте узнать, милая баронесса, что это за предложение?

«Да вы настоящий актер, великий князь… Однако же сколь многое можно узнать, ежели положить в ловушку правильную приманку».

Ольга в нескольких словах, мило краснея и комкая платочек, поведала присутствующим о том, что сделала вклад в новый Юго-Восточный банк, который и создан специально для того, чтобы способствовать скорейшему и успешнейшему окончанию строительства Маньчжурской дороги. Поведала Ольга и о проекте отеля на колесах, который, подобно «Восточному экспрессу», будет за какие-то две недели доставлять изнеженную аристократию Европы к суровым берегам Тихого океана. Говорить баронесса старалась как можно суше – так, чтобы все подумали, что сие не она сама придумала, а только воплощает идеи некоего мудрого своего советчика. Ибо откуда же «выскочке» баронессе фон Штейн и идеи придумывать, и деньги находить…

– Боже, как это интересно, – всплеснула руками княгиня Оболенская. – Как жаль, что Мишель не дожил… Это было бы в его духе. Думаю, он бы и общество помощи основал, и сам бы участие принимал немалое.

«Грех такое думать, и все-таки слава Богу, матушка Лидия Александровна, что не дожил ваш Мишель…»

Собственно, уже можно было бы и откланяться, дело-то сделано, чек передан. Довольный князь сиял, но Ольга отчего-то медлила. Она чувствовала, что это только половина, причем, как услышала она зимой в прекрасной Одессе, «меньшая половина» сегодняшнего приема. Вторая же, более важная часть, судя по всему, была еще впереди.

– Василий Александрович, друг мой, говорят, вы приобрели интереснейшую картину? – осведомился великий князь.

– О да! – воскликнул Долгоруков. – Кисти господина Матисса. Баронесса была столь любезна, что рекомендовала мне подлинного знатока. И тот помог сторговать работу в сущие гроши, хотя я готов был отдать за нее куда больше. Однако, благодаря помощи протеже баронессы, я немало сэкономил и украсил галерею уникальным, поистине уникальным холстом…

«Холст-то, друг мой, и в самом деле был уникальным, – мелькнула у Ольги мысль. – Однако что задумал Владимир Александрович? Дался ему этот Матисс…»

– …Угодно посмотреть? – закончил тираду князь.

– О да, прошу вас, – кивнул Владимир Александрович. – Это должно быть прелюбопытно. Друг мой, Лидия Санна, не желаете ли полюбоваться новыми течениями в искусстве? Мы с госпожой баронессой появимся следом.

«Да он их просто выпроваживает! – поразилась Ольга. – Выпроваживает князя из его собственного кабинета! Господи, а я еще упрекала беднягу Цабеля в том, сколь скверно он воспитан…»

Князь Долгоруков предложил гостье руку и отправился в картинную галерею так, словно ожидал чего-то подобного. Быть может, великий князь успел ему что-то шепнуть? Наблюдая за метаморфозами между сильными мира сего, баронесса искренне потешалась, требуя от себя лишь одного: «Сдержись, Ольга, не смейся в голос! Они просто оказались такими же людьми, как и все прочие. А с тех пор, как коварные финикийцы изобрели деньги, мир вращается только вокруг этого изобретения…»

– Баронесса, – вполголоса проговорил великий князь, едва за хозяином дома закрылась дверь, – ваше предложение показалось мне весьма и весьма интересным. Мой племянник поддерживает ваше начинание. Дом Романовых готов передать во вновь открывшийся банк небольшую сумму, веря, что даже эта малость поможет вам в вашем полном трудностей деле, – достав из внутреннего кармана сюртука чек, великий князь передал его Ольге. – Возьмите, баронесса. Здесь семьсот тысяч рублей. Обеспечение чека золотом…

«Семьсот тысяч!» – Эти слова эхом отразились от стен кабинета.

Ольга окаменела – на такую щедрость она не рассчитывала. Обеспечение золотом… Семьсот тысяч… «От такого не отказываются… – мысленно отчитывала она себя. – А все моя тщательность в подготовке, теперь уж безопаснее будет и в самом деле банк открыть. Пусть не тройная выгода… но хоть какая-то…»

– Ваше высочество, – так робко, как только могла, произнесла Ольга. – Ваше доверие для меня великая честь.

– Полноте, душенька. Я же знаю о вас все…

Ольга посмотрела на дядю царя с изумлением.

– Знаю, что вы воспитываете приемную дочь. Вижу, сколь усердны вы в своих делах. Слуги говорят, что вы хозяйка отменная, барыня замечательная – не бьете, жалованье платите…

Изумление в душе Ольги было просто гигантским, а ведь, казалось, уже ничем ее удивить невозможно. «Хороша уже тем, что слуг не бью? Что жалованье плачу? Барыня? Двадцатый век на дворе, сударь! Господа социалисты бродят по стране, как голодные собаки вокруг падали… А вы “ба-арыня”…»

– К тому же князь Долгоруков и маркиза Вревская дали мне о вас весьма лестные рекомендации. Маркиза сказала, что доверила бы вам даже собственного мужа – так она верит вашему слову…

«Мужа… Боже, этого отвратительного, сладкого, как сироп, купчика? Боже мой… Таких людей и правда не грех учить. Учить долго и усердно. Но и после учения не ведать, усвоили они хоть один урок, да как хорошо усвоили. Господи…»

Однако следовало как-то реагировать. Сумма была чудовищной, а доверие дома Романовых по-настоящему пугало. Баронесса присела в самом низком из придворных поклонов.

– Благодарю, ваше величество. Доверие ваше ко многому обязывает…

– Ну, полно, баронесса, полно. Мы же теперь друзья, у нас общее серьезное дело на благо нашей родины, России-матушки. За что же вы столь усердно благодарите?

«Однако же… «Друг великого князя» – это уже само по себе значит… да все, что угодно! Назавтра газеты узнают о том, что дом Романовых имеет в лице баронессы фон Штейн искреннего друга и усердного гражданина. А ежели начнут опровергать… Да как же, начнут они – сам великий князь им рот-то и закроет… Ах, не так все страшно, как мне показалось. Изрядный успех, Ольга Дмитриевна, изрядный…»

– Однако же, – несмело проговорила баронесса, – не пора ли нам присоединиться к Василию Александровичу? Чтобы не пошли ненужные разговоры.

– Вы правы, милочка. Князь просто уверен, что я добиваюсь вашей благосклонности, потому и столь сговорчив оказался. Сам-то он, при всех его достоинствах, большой любитель прекрасного пола. Так что на подобные шалости всегда смотрит с пониманием.

– Но что скажут в свете, когда пойдет слушок, что вы добились благосклонности какой-то выскочки без роду и племени?

Великий князь окинул Ольгу с ног до головы весьма откровенным взглядом.

– Полагаю, оценят мой тонкий вкус… Но вот вряд ли для вас, душенька, это будет рекомендацией. Я слыву изрядным шалопаем, тут уж и седина моя не помогает.

Ольга серебристо рассмеялась. Вот бы и в самом деле прослыть любовницей великого князя! Это сулило необыкновенные, поистине сказочные перспективы.

– Полноте, Владимир Александрович… Я бы один только слух почла за честь для себя…

– Что же, это меня окрыляет, – признался, расплываясь в улыбке, великий князь. – Но вы позволите один вопрос, самый крохотный? Будем считать это ревностью старика…

– Все что угодно, ваше высочество, – подняла баронесса глаза на великого князя, и в их синей глубине, как показалось Владимиру Александровичу, он прочел обещание всех самых сладких и тайных радостей.

– Кто был тот высокий штабс-капитан на давешнем балу?

«А он и впрямь ревнив. И подмечает все… Все, что считает для себя важным. Ах, господин Глебов, я даже не подозревала, сколь многих неожиданных успехов мне удастся добиться с вашей помощью…»

– Друг мой, – баронесса коснулась пальцами руки великого князя, – ваше удивление понятно. Однако вам беспокоиться не о чем – это друг и, надеюсь, в ближайшем будущем жених моей Поленьки.

– Однако же он ее намного старше. Я уверен, что он и вас старше…

– А вот сие уже недопустимая вольность, – баронесса хлопнула веером по руке великого князя в том же месте, где только что касалась пальцами. – Все мужчины вокруг старше меня, разве что младенцы моложе… И те ненамного, – она придала лицу оттенок обиженно-сердитого выражения.

Великий князь расхохотался. Да эта женщина по уму не уступает многим министрам! А уж скольких превосходит…

– Вы правы, друг мой, это непозволительная вольность.

– Поленька моя достойна всего самого лучшего. И пусть я ей мать только названная, но люблю ее, как собственное дитя. И желаю, чтобы каждый ее день, со мной ли, без меня, был прекрасным. А господин Глебов… Он умен, небеден, осторожен. Думаю, такой спутник и нужен моей девочке. Так пойдемте же смотреть картины, сударь! – и баронесса сделала несколько легких шагов к двери из кабинета.

– Пойдемте же, друг мой, – поторопился за ней великий князь, – пойдемте. Однако могу ли я надеяться на новую нашу встречу?

– Непременно, ваше величество! Только назначьте время – и я сама прилечу к вам.

– Обольстительница… – лицо Владимира Александровича медленно растягивалось в многозначительной улыбке. – Теперь мне ясно, отчего маркиза вас так хвалит, а княгиня Долгорукова так не любит.

«Вот уж загадка, право слово! Маркиза доверчива, а княгиня ревнива и напыщенна… А я… Я просто живу! И делаю то, что желаю. В отличие от всех этих несчастных дам, скованных по рукам и ногам условностями высшего света!»

Баронесса оперлась на руку великого князя так, словно делала это уже много раз.

– Ведите же меня, сударь, любоваться удивительным холстом, которым князь так гордится!

* * *

– Душенька, как блестят ваши глаза! – воскликнула Поленька, едва Ольга вошла в дом.

Баронессе не нужно было ни о чем догадываться: глаза Поленьки, обычно опущенные долу, сверкали серебряными искорками, щеки горели, волосы растрепались.

«А господин-то Глебов, я вижу, времени не теряет…»

– Детка, ты послала Алексею Алексеевичу записку с приглашением? Он будет завтра к обеду? – Делая вид, что ничего не заметила, бросила баронесса на ходу и прошла к себе в будуар, где начала с удовольствием избавляться от украшений, платья с турнюром, модных, но невероятно неудобных туфелек. Дверь оставалась открытой – она частенько беседовала с Поленькой вот так: девушка – в кресле с книгой, а сама Ольга – перед зеркалом в будуаре.

– Будет, матушка. Он и сегодня был – незадолго до вас ушел. Говорил, так, мол, обрадовался тому, что мы в городе, вот и поспешил с визитом…

«А уж как обрадовался, узнав, что меня нет… – с улыбкой продолжила мысленно Ольга. – Похоже, я угадала, он и в самом деле пленился Поленькой с первого взгляда. Хотя сейчас это уже не так и важно…»

– Вот и замечательно, – отозвалась Ольга. – Значит, завтра за обедом о многом поговорим.

– Вы так сияете, маменька. Как все прошло?

Надо сказать, Поленька была не только наперсницей Ольги, не только ее самым преданным другом, но и помощницей во многих делах. Даже о «проделках», как это называла сама баронесса, знала почти столько же, сколько сама Ольга, которая и сейчас с удовольствием поведала бы ей о случившейся встрече с великим князем, если бы сама уже успела прикинуть все за и против.

– Мне нужно кое-что взвесить, душенька, чтобы разобраться в произошедшем. К этому разговору вернемся утром.

– Как скажете, маменька, – Полина кивнула. Уже не раз бывало, что баронесса о прошлых событиях рассказывала ей не сразу, а только после нескольких часов размышлений.

– Давай-ка я пока расскажу тебе презабавную историю… – предложила Ольга. – Клянусь, ты изумишься ровно так же, как изумилась я сама. Помнишь ли ты нашего друга Фаддея Фроловича?

– Богомаза с Садовой? Как не помнить. Наглец, за руки хватал, богоматерью называл… Хоть и к Академии художеств причастен…

– Ну-ну, детка, не богомаза. Художника. Жаль только, что трезвым он ни на что не годен.

– Мерзкий он, маменька, – Поля передернула плечами.

– Он талантлив… А что пьет – ну… не нам его судить. А помнишь ли ты картины, что мы купили в разваливающемся имении под Рязанью у помещика, более на дворника похожего?

– Отлично помню. И помещика, и имение. Как тут забыть… Куры в бальной зале, в рояле гнезда какие-то, библиотеку мыши в труху едва не превратили. Хорошо хоть, картины спасли. Уж не знаю, ценные они или так, упражнения в рисовании, но вывезли, слава Богу, из этого свинарника.

– Верно, – Ольга закончила домашний туалет и повернулась к Поленьке. – Холсты те я Фаддею отдала. Он картины смыл, какие пострашнее были. Да и начал творить. Глаз-то у него удивительный, рука тверда. Да и образцы взял отменные.

– Да, матушка. Помнится, портрет мой, словно рукою господина Санти написанный, вы продали чуть ли не самому Папе Римскому.

Ольга довольно улыбалась: картины были и впрямь хороши… некоторые даже лучше подлинных. Да и ценители за «найденные шедевры» только что не дрались.

– Ну, не Папе, – поправила Ольга, – но в его дворец, в галерею. Слыхала потом от некоторых, как видели, с каким укором ты со стены смотришь на проходящих мимо любопытствующих…

– Забавно.

Полина подошла к окну. Белая ночь уже хозяйничала на улицах, превращая знакомые пейзажи в неведомые и фантастические картины. Уж какой Поленька ни была практичной, но и ее временами поражало, насколько сильно незаходящее солнце может преобразовать все вокруг.

– Да, это было забавно, – согласилась Ольга. – А вот теперь, душенька, представь: сегодня у князя Долгорукова я видела одно из полотен Фаддея. То, которое он писал в духе господина Матисса.

– Неужто? Князь его приобрел?

– Не знаю. Говорил только, что нанял советчика, который сей шедевр за сущие копейки ему сторговал. Иначе наш бедный князюшка разорился бы вчистую…

«О том, что Долгоруков – большой любитель дам, как свидетельствовал великий князь, я тебе пока говорить не стану, – продолжила про себя баронесса. – Должно же у тебя, девочка, хоть о ком-то оставаться хорошее мнение…»

Полина хихикнула.

– Представляю, как удивился бы господин Матисс, ежели бы увидел свою картину, которую никогда не писал…

И тут баронесса нахмурилась. А ведь такая возможность существовала. Может, и не сам Матисс – газеты пишут, что он все еще в поисках своей линии, из мастерской не высовывается, – но все-таки модных, да к тому же ныне живущих художников лучше бы все-таки не… имитировать.

– Умница! Напомни мне завтра, надо будет к Фаддею днем заехать. Сказать, чтобы ныне здравствующих не трогал. Пока те живы…

– Ма-аменька, а можно я дома останусь?

– Конечно, детка. С утра ты будешь изрядно занята – кому же я могу доверить свою переписку, как не тебе. Однако сейчас уже пора бы и отдохнуть. Задерни шторы и отправляйся спать, полночь на дворе…

– Да и вы, душенька, не засиживайтесь. Добрых снов!

Полина звонко чмокнула Ольгу в щеку и отправилась к себе. Баронесса, проверив, плотно ли задернуты шторы, легла. Только спать было еще рано – следовало обдумать все произошедшее пару часов назад, чтобы понять, куда теперь поворачивать со своей задумкой и насколько опасно все, что случилось сегодня вечером.

Уснула Ольга не скоро. Однако размышления в тишине оказались на диво плодотворными. Теперь она знала, что и как делать…

* * *

За поздним завтраком Ольга продиктовала Полине такой список дел, что девушка только диву давалась, записывая. Как же замечательно у маменьки голова работает! Как удается ей все-все учитывать!

– Ну и, наконец, детка, о вчерашнем малом приеме, – перешла баронесса к обещанному. – Прием был не просто малым – крошечным. Однако придумка моя более чем успешной оказалась. Князюшка, за гроши сторговавший Матисса…

– Вашего Матисса? Или подлинного?

– Моего, дружочек… – баронесса усмехнулась. – Припомни, я вчера, вернувшись, рассказывала тебе…

– Да-да. Так что князь?

– Князь передал для помещения в новый банк пятьдесят тысяч рублей.

– Ого! – если бы Поленька умела свистеть, она бы присвистнула, как дворовый мальчишка. – Изрядная сумма.

– Изрядная, да не очень. Вот, этот чек от моего имени перешли в Цюрих на счет Ольги Цабель, под годовые, сроком на год.

– Слушаюсь.

– А вот это… – баронесса тяжело вздохнула, хотя решение было принято и теперь уж ни возвращать деньги, ни объясняться с великим князем не следовало. – Это помощь, которую дом Романовых оказал мне в устройстве того самого – помнишь нашу беседу? – салона-вагона, то бишь отеля на колесах для странствия по необъятным просторам России-матушки.

Девушка взяла в руки длинный зеленоватый листок, увенчанный короной, взглянула на него мельком, собираясь продолжать записывать указания душеньки мачехи, и… будто окаменела. Еще раз посмотрела на цифры, потом, словно не веря собственным глазам, медленно, чуть ли не по буквам прочла сумму.

– Господи, Ольга, – затряслись у Поленьки губы, – что же это?.. И что вы наобещали разине князю?

Баронесса встала, отошла к окну, потом вернулась и снова присела. Еще несколько минут – и сделанного с этим чеком будет уже не вернуть. А Полюшка все воспринимает со смехом, опасности не чуя.

– И ему, и Долгорукову, и всем прочим был обещан тройной доход через год, ежели Маньчжурская дорога будет полностью выстроена и начнет работать, как задумано. Поверь, детка, я пока не ведаю, что с этими деньгами делать. Уж очень страшно представить, каким может быть гнев царского дома.

Девушка подняла на баронессу удивленные глаза: не бывало раньше такого, чтобы Ольга, смелая и решительная, вот так опасалась чьего-то гнева.

– Матушка, тогда, думаю, следует пока просто в банк положить. В Швейцарии. На ваше имя. Пусть под защитой эти деньги побудут. Вечером, конечно, надо бы еще раз с Алешей… то бишь с Алексеем Алексеевичем посоветоваться о делах на Востоке. Ну, а там, как дело до выплат дойдет, и посмотрим. На худой конец отошлем полученное… дабы никто не смог упрекнуть, – Полина от волнения сглотнула и перевела дух.

Слушая девушку, Ольга несколько раз кивнула. Она представляла себе нечто подобное, но… хотя тут было бы смешно даже спорить, а отсылать полученное не хотелось. Ни через год, ни вообще когда-либо. Ей бы и в голову не пришло по собственной воле от таких денег отказаться. Однако в Полечкиных словах, как, впрочем, и всегда, был и здравый смысл, и желанная отсрочка, и даже… Даже некое, пока далекое «авось».