Текст книги "Тогда и сейчaс"

Ну, погоди, Коленька, мы с тобой ещё встретимся! И ты у меня попляшешь, несмотря на то что о тебе остались самые тёплые, самые лучшие воспоминания. Всё помню, хотя многое уже почти забыла. Коля, Коля, мой дружок, спасибо!

Я вспоминаю… Из высказываний царя Соломона: «Пока живы родители, между нами и смертью кто-то стоит». Отца привезли из Одессы, когда ему было четыре года. Моя бабушка Роза, по метрике Рахиль, мне рассказывала: «Я взяла маленького Шурочку и пошла на приём к Надежде Константиновне Крупской. Эта чуткая женщина выслушала меня и помогла остаться в Москве». Жили они на Соколе, вокруг – деревянные дома, тогда почти вся Москва была деревянной. Дед Михал, по метрике Мошэ, принимал всех, помогал соседям, ходил к ним на русскую Пасху, красил яйца. Дверь в их доме никогда не запиралась. А если даже кто-то и стучал, то он громко отвечал: «Ну заходи! Чего время тянешь?» Молодым, наверное, это покажется небылицей.

Имя Александр имеет несколько вариантов: Александр, Шура, Алекс, испанское Сандро, армянское Сандрик и так далее. До 1943 года моего отца называли Шурой. Вспоминаю его рассказ о войне: «Однажды я пришёл домой и увидел окаменевших родителей и тётю Веру с мужем. Все сидели за круглым столом. Кто-то сказал, что погиб Рома. Мой двоюродный брат Роман сгорел в танке в июле 1941 года, в первые недели войны. Парню было восемнадцать лет. В июне 1943-го ко мне подошёл директор школы и вручил аттестат с отличными оценками, хотя, честно говоря, такого аттестата я не заслужил. «Вернёшься с фронта, Александр, и поступишь, куда захочешь». С тех пор я стал Александром. На фронт меня собирали всем миром – родные, соседи, матери друзей. Они несли вязаные носки, варежки, сухари. Помню, как мы, солдаты, тащили на себе пулемёты по непроходимым болотистым лесам, помню первое воспаление лёгких, когда врач в госпитале подошёл ко мне, потерявшему надежду выжить, и сказал: «Александр, будешь жить! Нашли пенициллин».

Помню сражение на Курской дуге в 1943 году. Атаковали, как сумасшедшие, в пьяном остервенении, за Родину, за Сталина, за синий платочек! Потом помню небо, почему-то мамино лицо и слова санитарки: «Александр, ты живой, потерпи!» Лето, жара, а я дрожал, метался в бреду, и мне всё время казалось, что за окном метель. Сам не знаю почему, но такое всегда со мной случается, когда мне плохо. Я был ранен в тазобедренный сустав и руку, семь месяцев ходил на костылях. В 1945-м вернулся домой. Девятое мая стало великим праздником, объединившим весь советский народ. В этот день Москва салютовала нашим доблестным воинам. Праздновала и наша семья, одновременно поздравляя с днём рождения моего двоюродного брата Фиму, отец которого не вернулся с фронта. С какой же гордостью я, двадцатитрёхлетний парень-победитель, шёл по Красной площади на параде Победы 24 июня 1945 года! Мы бросали фашистские флаги Сталину, точно зная, что с немцами покончено навсегда! Для меня они были зверями, гадами, которым чуждо всё человеческое. Кто же знал, что через полвека, понимая всю сложность моего положения, сам обер-арцт (заведующий) кардиологического отделения немецкого госпиталя подойдёт ко мне, пожмёт руку и скажет: «Александр, я сам буду тебя оперировать и обещаю: ты будешь жить!» Я выжил. Позже, после операции, он входил в палату и шутил: «Александр, ти русский зольдат!» «А ты?» – шутя, спрашивал я его. «А я фашистская морда!» Врач произносил это громко и весело, сильно грассируя. Кто же знал, что немцы трижды будут спасать мою жизнь, что я буду обращаться за помощью именно к ним?

Наступил долгожданный мир. Вся страна это сразу почувствовала. Люди просто вдыхали его в себя. Я поступил, куда хотел: в медицинский. Ходил в кирзовых сапогах, в гимнастёрке и был счастлив! Да мы, фронтовики, все ходили так. Во-первых, у нас не было гражданской одежды, а во-вторых, мы гордились своей униформой. Это было модно (в тренде, как сейчас говорят). Не знаю почему, но у меня возникли трудности с немецким языком. Не мог запомнить ни одного слова. Наверное, это было связано с войной. Помогла молодая преподавательница Алла Яновна. Милая, добрая латышка сказала: «Александр, выучи вот эту страницу наизусть и приходи на зачёт». Так я сдал немецкий. Кто же знал, что он мне пригодится в девяносто шестом: их бин русиш зольдат, хер обер-арцт; йа-йа, Александр, алес гут!

Помню, в годы перестройки я вёл машину. Поспорил с бритоголовыми на трассе. Что-то не поделили. «Я пулемётчик, слышали?» – кричал я в окно. Раздался дикий хохот. «Угомонись, дед!» – все просто заржали заразительным смехом. И я рассмеялся, понимая, с кем они имеют дело. Немощный, старый, злой, придурочный дед. А я ведь им был! Вот был, был, был – и всё! В результате мы помирились. «Проезжай, дед-пулемётчик, – сказали ребята. – Мы сейчас движение отрегулируем, смотри, какая пробка образовалась». Проехал. Смешно, правда?

В моей жизни было всё: любовь, семья, дети, интересная работа, предательство и вера. Помню дело врачей в пятидесятых. Сразу после института устроиться на работу не мог. Помню, как какая-то сволочь с фамилией на «ко» сказала: «Работать не будешь! Предатель». Не помню время года, но в душе была метель. Через месяц меня взял на работу главный врач поликлиники Савченко: «Иди, Александр, и работай».

Началась моя карьера врача. В жизни иногда тот, кто был первым, становился последним, а посторонний человек становился другом. Праздники справляли с друзьями, водку квасили. Я объездил полмира, был уважаемым человеком, принимал друзей и охотно ходил в гости. Но когда родной мне человек на свадьбе предложил место в конце стола, в душе неистовствовала метель. Предательство близкого – это в первую очередь боль! И не важно, что я вышел на улицу в привозной дублёнке и ондатровой шапке. И неважно, что я шёл к машине марки «жигули». Всё это неважно! Я не мог вести машину, да я завести её не мог! А за окном была метель…

Я ненавижу ложь во всех проявлениях. Но когда врач в Германии развёл руками, давая понять, что сделать больше ничего нельзя, я подумал, что лучше бы он соврал что-нибудь. А за окном была метель».

P.S.: Считается, что душа умершего человека живёт в доме девять дней. А моя мама говорит, что отец к ней до сих пор приходит. Стоит в костюме и рассказывает про что-то незнакомое. А она ничего не понимает.

Я вспоминаю… Мои соседи по лестничной клетке слева только приехали из командировки, когда построили наш кооперативный дом. Лариса Григорьевна и Герман Геннадьевич работали в Чехословакии, квартиру и мебель купили на валюту. По рассказам Ларисы Григорьевны, в Чехословакию они попали неслучайно. Сначала Герману предполагалась командировка в Лондон, но, будучи честным человеком, он написал в каком-то пункте анкеты, что его дед был фанен-юнкером в царской армии. В командировку послали другого, однако заместителем директора магазина «Лейпциг» он всё-таки остался. Лариса Григорьевна работала в райкоме партии. Как-то в конце рабочего дня понесла документы на подпись секретарю райкома, вошла, дверь захлопнулась, замочек защёлкнулся… Помнила только, как застёгивала кофточку дрожащими руками и плакала, вставая с кожаного дивана. Председатель райкома внёс деловое предложение: надо лечить нервы. Лариса Григорьевна с мужем уехала на отдых в санаторий. С тех пор ей постоянно давали путёвки. Супруги ездили в Крым и на Кавказ, подмосковные санатории и дома отдыха им тоже подходили. Так продолжалось до тех пор, пока не пришла новая молоденькая секретарша. Ларису Григорьевну командировали в Чехословакию, где она и проработала со своим мужем семь лет. Их дочь, красавица Наташа, окончила Гнесинку, сын Виктор – только школу. Парень видный: осанка, рост, глаза очень впечатляли всех особ женского пола. Дети были одеты из валютного магазина. Виктор буквально через месяц после того, как получил новенькую дублёночку, сел на пять лет. Лариса Григорьевна считала это чистым недоразумением. Сын хорошо учился в школе, обожал русских классиков, много читал. И вдруг взял и обокрал с дружками какого-то американца из дипломатического корпуса. Те тоже были из хороших семей. После кражи понесли продавать картины на центральный рынок, там и попались. Лариса Григорьевна выплакала все слёзы, отец начал пить. Но сделать было уже ничего невозможно. Единственным утешением было то, что Виктор сидел на Лубянке. Он и там продолжал много читать, расхваливал тамошнюю библиотеку, не голодал, просил принести ему американские сигареты, потому что курил только их, и передавал привет сестре и соседям. Осудили Виктора на пять лет, но отсидел он пятнадцать (видно, ему там очень нравилось). А потом был лагерь в Потьме. В письмах домой, написанных красивым почерком без орфографических ошибок, Виктор ни на что не жаловался.

Прошло несколько лет. Все свыклись с тем, что сосед сидит. Правда, перед тем как отмотать свой последний срок, Витенька сообщил родителям в письме, что его в этот раз незаконно осудили за то, что он опустил петушка. Соседка, обливаясь слезами, объясняла нам, что её сын пострадал «ни за что»:

– Подумаешь, старого бесхозного петуха в котёл опустил…

Старшая сестра вышла замуж за красивого парня. Они пели в одном ансамбле, выступали в основном в ресторанах. Наталья и Саша хорошо зарабатывали, любили свою профессию, воспитывали сына Андрюшу и жили дружно. А потом вдруг ни с того ни с сего они расстались, но остались друзьями. Наташа объяснила это тем, что Сашка – не мужчина. Соседи не могли ничего понять: как это не мужчина, раз высокий, плечистый и говорит басом? Развод на Наталье совершенно не отразился. Она продолжала петь в ресторанах и завораживать бублику. Голос у Наташи был действительно необыкновенный, да и фигура не подвела. Статная молодая женщина в красивых эстрадных платьях, у неё было много поклонников, и по Сашке она совершенно не скучала. А тут ещё неожиданно начался бурный роман с итальянцем Бруно Сальтори из фирмы «Оливети». Итальянский бизнесмен только приехал в Москву и остановился в гостинице «Интурист». Вечером, после долгих переговоров, пошёл поужинать в ресторан, где пела Наталья. Слушал, вздыхал и нервно резал цыплёнка табака. В тот же вечер темпераментный итальянец признался Наташе в любви. Он закатывал глаза, целовал ручки, приговаривая: «На улице холодно, а у меня в душе Карибы, аморэ мия, биллисима донна». Наташа стала ходить в невестах, и по всему было видно, что она скоро уедет на родину Бруно Сальтори в сказочную Сицилию, о которой он ей так много рассказывал. Жених мечтал об их совместной жизни в Палермо, о белокурых детях, о большом доме с садом. Наталья со всем соглашалась. Пришло время для знакомства с родителями невесты. Вечер был чудесный. Наталья играла на аккордеоне, все пели «А мама бэлла, а мама чао, а мама бэлла, бэлла». Потом Бруно уехал по делам в Италию, и больше о нём никто ничего не слышал. Наташа пробовала звонить в представительство фирмы «Оливети», просила к телефону синьора Бруно, но тщетно! Никто ничего об этом человеке не знал. Позвонили жениху домой по оставленному им номеру. Мужчина на другом конце провода на просьбу позвать Бруно вежливо попрощался. Мы звонили чуть ли не каждый день: к телефону подходили разные мужчины, вежливо выслушивали и клали трубку. Мы были в абсолютной растерянности, пока Наталья не получила долгожданное письмо из Палермо.

В качестве переводчицы вызвали меня. Я неуверенно взяла письмо в руки и начала: пять, ага, у него пять домов, он пока не работает, в Москву приехать не может. Да, везёт какой-то камень (кольцо). И ещё шесть (это партнёры), а потом идёт аморэ, аморэ, аморэ, влюблён, как мальчишка. Наталья отнеслась к переводу недоверчиво. Пришлось пригласить Ленку-Белку, которая знала итальянский гораздо лучше меня. Та начала переводить, слова вылетали быстро и отчётливо. Из Ленкиного перевода было ясно, что Бруно Сальтори женат и у него пять дочек. В Москву приехать не может. Бруно прискорбно сообщал, что у его жены Лючии три родных брата и три двоюродных. Как они узнали об их связи, он представления не имеет, но только не успел он войти в дом и обнять жену и дочек, как появились все братья в чёрных костюмах. Разговаривали долго и тихо (сицилийцы вообще никогда не повышают голос). Ему объяснили, что если что-то подобное ещё раз повторится, то его выкинут из дома мордой об камни! Лючия в их мужской разговор не вмешивалась, тихо сидела в другой комнате и плакала. В конце письма жених написал: «Аддио аморэ мио, ти амэро пэр сэмпрэ (навеки твой) Брунино». Ленка, закончив перевод, укоризненно на меня посмотрела. Я виновато опустила глаза, а Наташка гордо заявила, что есть ещё и другие итальянцы. С Бруно Сальтори покончено! Прощайте, пожалуйста.

Я вспоминаю… В горбачёвскую перестройку Наташкин бывший муж с сыном Андрюшей не вернулся из туристической поездки. Лариса Григорьевна на нервной почве заработала рак лёгкого. Из больницы вышла худая, но довольная, с большими планами на будущее. «Жить буду, – сообщила она, – мне сам профессор Пелерман операцию делал!» Работу она потеряла по состоянию здоровья, супруг ушёл на пенсию. Это было очень интересное время. Появились кооперативы, частные предприятия, лотки и ларьки с разнообразным товаром. Одни нищали, другие богатели.

Из тюрем вышел криминал, в нашем лексиконе появились новые слова: рэкет, три в живот, контрольный в голову. Расстреливали везде – на светофорах, в подъездах, на улицах. Мы красиво похоронили Влада Листьева. Вышел и Витенька. Пришёл весь в наколках. Он по-прежнему много читал, много пил и, к ужасу соседей, начал избивать родителей. Наталья продолжала петь в ресторанах: ей теперь надо было кормить всю семью. Красавица собирала большую аудиторию, пела на всех языках мира. Приходила часто домой под утро в грязных эстрадных платьях, объясняя свой неряшливый вид мафиозными разборками. Частенько выползала из ресторана под столами, с маленькой сумочкой под мышкой. Заставить её бросить эту работу было невозможно. «Там же весь мой заработок», – говорила Наталья. Вот так и жили. Ночами молодая женщина пела в ресторанах, утром отряхивала платье от пыли, а днём её лупил брат Витя.

Я в платьях бархатных ходила.

Их шила, штопала сама.

На сцене я была неотразима,

А вместо бисера текла слеза.

Я вспоминаю… Во время путча я была в Москве. В семь утра позвонил приятель и сказал: «Всё! Держись!» Мне стало страшно, дико страшно, когда я смотрела на идущие по Москве танки с нашими ребятами-танкистами. Днём к ним стали подходить люди, предлагать кофе, чай, давали поесть, а те смущённо принимали еду. А потом побежали люди, бежали с палками, ломами, монтировками, вениками, с одними кулаками бежали на танки. Танки встали! Мы победили! Приехал Ростропович, люди залезали на танки, играли на гитарах, пели песни. Это был жёсткий, решительный и очень трогательный отпор старому. А потом мы поверили Ельцину, который привёл с собой олигархов. Наши бывшие партийные жополизы стали бахвалиться миллионными виллами и домами, ездить в машинах с затемнёнными стёклами. Кого они боялись? Только и слышали: Ходорковский, Абрамович, Березовский. А уж потом пришёл Владимир Владимирович, или просто Володя, со своей знаменитой фразой: «Замочим в сортире!» Все всё сразу поняли.

Наталья получила долгожданную визу в Соединённые Штаты. Собиралась день. Все вещи уместились в маленький чемоданчик, включая штопанные эстрадные платья. «Работу певицы я себе всегда найду», – говорила она. Но устроиться певицей в Нью-Йорке не удалось, а вот работу уборщицы Наталья нашла сразу. Она не только убирала, но и стряпала, смотрела за детьми. И что бы эта добрая и одарённая женщина не делала, всё было на «отлично»! Увольнялась только в том случае, когда уставала добираться на работу по два часа в один конец. Трудно было, очень трудно. Но Наталью поддерживала главная цель – вывезти родителей в Америку. Американцы визу не давали. Виктор подал на размен жилплощади. Наташа весело мне объявила, что квартиру удачно разменяли, но вот только папа подвёл: в последний момент сел на табуретку в пустой квартире и заплакал. Его выводили под руки. Работу по специальности Наташа получила только через четыре года. Её прослушали в большом ресторане N на Брайтон Бич и сразу же взяли, сказав, что она не уступает Любочке Успенской. Андрюшка поступил в университет, жизнь налаживалась. «Знаешь, Лёль, я же идиш выучила и ору на нём на весь Брайтон Бич, – смеялась в трубку Наталья, – адвоката хорошего взяла, чтобы с визой мамочке и папочке помог. Я верю, верю в то, что они приедут!» Через два года Лариса Григорьевна и её супруг вылетели в Нью-Йорк. «Долетели отлично! – кричала в трубку Наташа. – Вот только папочка подвёл: возмущался в самолете, что ему надо в булочную на Новослободской, а автобус не останавливают! Ну ничего, теперь мы все вместе! У нас гостей много! Праздники, семейные события, одних только свадеб сколько! Людей надо красиво встречать и провожать! Главное – внимание и чтобы всё от сердца!»

Недавно созвонились, разговаривали долго. «Папы давно нет, – сказала Наталья, – мамочка рядом, но трубку ей не дам, боюсь, получит разрыв сердца. Часто вспоминаем профессора Пелермана. Спасибо ему за мамину жизнь! Ой-ой, забыла тебе сказать. Я же замуж вышла! Моего мужа зовут Хосе, Хосе Гонсалес. Он американский кубинец. Отличный саксофонист! Мы работаем в одном оркестре, весело живём! Андрюшка работает в банке, у него хорошая квартира в Манхэттене. А знаешь, кто меня в оркестр устроил? Да мой бывший, Сашка. Мы теперь все вместе». Мы вспомнили Бруно Сальтори из фирмы «Оливети». «Знаешь, – сказала Наташка, – если он ещё жив, давай пожелаем ему доброго здоровья. Сидит, наверное, где-то под Палермо с мужиками и играет в нарды». Я слышу далёкий возглас: «Мазэл тов». «Это кто?» – спрашиваю Наташку, она хохочет: «Да этой мой, пьёт ром и тебе кричит. Мы все, музыканты, только так!» «А Виктор, Виктор-то где?» – кричу. Наталья шепчет: «Сидит, мама не знает. Мы ей сказали, что он уехал в кругосветное путешествие».

Виктор женился в конце девяностых на милейшей женщине, таких называют «ленинградская интеллигентка». В семьдесят два года Елизавета Максимовна овдовела. Её супруг скончался в оркестровой яме Мариинского театра от сердечного приступа. Детей у них не было. Лизонька почувствовала себя одинокой и никому не нужной. О муже она говорила мало, часто вытирала слёзы, никогда не произносила слово «смерть», а вместо этого: «мой Гришенька ушёл в высь поднебесную». От Витеньки она была без ума, их роман называла святым и от Бога. Влюблённые часто ходили в театр, катались на катере по Неве, Виктор много рассказывал, хорошо знал русскую классику. Елизавете Максимовне нравилось, когда он садился в кресло и, закинув ногу на ногу, в позе поэта-декадента читал стихи. Вот это был роман! Восьмидесятилетняя женщина не могла отличить плохое от хорошего, начала сама писать слабенькие стихи, читала Виктору, запинаясь, Пушкина и верила, верила в своё женское счастье. Влюблённые поженились. Большая квартира в Петербурге была продана, а за ней и весь антиквариат. Супруги купили дом с садом в Ольгино. Жили дружно, не ссорились, гуляли под луной, ходили по грибы, много читали. А потом Елизавету Петровну нашли замёрзшую в овраге. Зима в том году была лютая! Температура опустилась ниже тридцати градусов. После опознания пришли к Виктору. Он, как порядочный человек, сразу сознался. Ну почему? За что? Как же так?

В душе вся трепещу.

От счастья млея,

Я жизнь бурную ищу.

Но жить по-детски только я умею,

Наивно веря в разную х…ю.

Год назад в Лондоне были Эдик и Жанка. Эдик выглядел, как солидный американец. Называл Лос-Анджелес «Эл-Эй». Мы, как водится, выпивали в английском пабе. Вдруг Эдик задаёт вопрос Жене: «Жэка, скажи, сколько лет ты живёшь на Западе?» Женя, не задумываясь, отвечает: «Сорок лет». «А вот за эти сорок лет с тобой какие-нибудь оригинальные истории случались, а?» Евгения отрицательно качает головой. «А вот в Москве они с нами случались чуть ли не каждый день», – с грустью в голосе говорит Эдик. Иногда так не хватает старого, той жизни, тех людей.

Немного о грустном: вчера хоронили известного галерейщика. Красавец-парень с милой улыбкой разбивал и завораживал сердца… По нему 25 лет назад сохли девушки, женщины и английские леди. Знаток своего дела, интеллигент с обаятельной улыбкой давал разумные советы и оценки; его мнение было безапелляционным! А какой вкус! Редкие предметы старины – только в его галерее.

Всех дам каждые 4 года ждало разочарование: он опять женится. Ну почему? Как же так? Пятеро детей от разных жён – и никакой надежды, ни единого поцелуя поклонницам.

Я пришла с Жэкой. К гробу тянулась плачущая очередь, растянувшаяся на километры мужчин другой ориентации… А у гроба стоял, как всем было представлено, его горем убитый сожитель.

Что ж такое? Мы его ждали столько лет… Плачущая Жэка мне объяснила, что жизнь сменит смерть и наши глубокие раны затянутся. Потом ещё раз всхлипнула и замолчала. Всё! Не дождались!

Когда человек много путешествует, то, несомненно, и сравнивает. Я прожила в двух странах, в двух мирах, работала с разными людьми и, конечно, всё время сравнивала. Чопорные и на первый взгляд вредные англичане обожают шутить. Они шутят везде – дома, на улице, в офисах и даже в больничных палатах. Для англичанина пройти без очереди – стыд и срам! Он лучше встанет в конец и достойно отстоит. Нам всем знакома английская поговорка: «Мой дом – моя крепость!» И действительно, в дом к англичанам попасть трудно. Но англичанин всегда тебе вежливо ответит на вопрос, выслушает и ещё скажет спасибо. У каждого жителя Объединённого Королевства есть своё мнение, и никто не имеет право его оспорить. «Мы объединяемся в трёх случаях, – говорят англичане, – футбол, война, смерть королевы». Многим я обязана своему мужу. «Мы, протестанты, зря свечи не жжём и на картинки не смотрим! – говорит он. – Главное, что у человека в душе».

В 1981 году жених привёз мне журнал «Хэлло». Вы даже представить себе не можете, с каким восхищением я листала красивые яркие страницы… Совсем юная леди Диана стала невестой принца Чарльза. «О Боже! Какая же она красавица! То в джинсах и кедах, спортивных куртках и жилетках, то в великолепных нарядах. Глаз не оторвать! Вот так невеста!» А в июле свадьба, которую тогда называли Свадьбой века. Всё будет, как в волшебной сказке: «Они прожили долгую счастливую жизнь и умерли в один день».

Никогда не забуду то страшное утро 27 августа, когда тиви-презентер (диктор телевидения), весь в чёрном, с дрожью в голосе объявил, что, к сожалению, врачи парижского госпиталя Версия не смогли спасти жизнь уэльской принцессы. Смерть наступила в 4 часа утра. Эта страшная автомобильная катастрофа подкосила жизнь Объединённого Королевства. Через несколько минут люди двинули в Лондон из Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса. Ехали на поездах, машинах, летели на вертолетах, шли пешком… Через несколько минут толпы сидели под Кенсингтонским дворцом, резиденцией принцессы, перед Букингемским дворцом, в парках – везде!

Люди ночевали, подкладывая рюкзаки под голову, делились едой, сигаретами, напитками, наливали друг другу кофе… Народ потерял свою даму червей, даму сердца. Юг и Север Англии не дружат веками, но вы бы видели, с какой любовью и как бережно северяне и южане друг к другу относились! Это было общее горе, которое каждый переживал по-своему.

Похоронный кортеж проходил мимо нашего дома. Мне захотелось бросить розу, но, когда машина поравнялась со мной, я почему-то прижала её к груди. Роза осталась в руках. Тогда это мне показалось малодушием, а теперь, вспоминая, я поняла, что произошло: принцессу называли английской розой, вот и не отдала, не бросила, не смогла, не захотела! Этот прекрасный цветок я оставила у себя!

Мы, русские, про себя всё знаем сами. А я всегда с гордостью представляюсь как русская. Я люблю свою Родину, свою семью, всех своих! И готова открыто ответить на любой вопрос, если это, конечно, не касается моей работы. И, встречая человека из прошлой жизни, я испытываю постоянно одно и то же чувство: как будто бы подхожу к старому дому, поднимаюсь на высокий этаж и упираюсь в большую новую дверь, дверь открывается, а оттуда выходит незнакомый мне человек.