Текст книги "Дочь палача и ведьмак"

– Здесь-то я и услышала эту мелодию, – сказала тихим голосом Магдалена.

– Что за мелодия, дьявол ее разбери? – проворчал Куизль. – Говори уже, пока я выпытывать не начал.

Магдалена уселась на поваленный ствол рядом с часовней и стала рассказывать, что им с Симоном довелось пережить в эти три дня. Она упомянула о двух убитых, о кровавой сцене в мастерской часовщика, об исчезнувшем автомате и его бесследно пропавшем создателе. Не забыла она и про два покушения на свою жизнь.

– Кто-то стрелял в меня возле стены, – закончила Магдалена. – Но вот что странно: я не слышала никаких выстрелов, только свист какой-то.

– Свист? Может, это арбалет был…

Отец ее задумчиво осмотрел ближайшие деревья. Возле одного из буков палач вдруг остановился и что-то выковырял пальцем из коры. И показал с хмурым видом свинцовую пулю.

– Свежая еще, – пробормотал он. – И калибр немалый. А ты точно уверена, что не слышала выстрела?

– Отец, я, может быть, и упрямая, но уж точно не глухая.

– Занятно. – Куизль повертел в мозолистых пальцах деформированную пулю. – Вообще-то есть одно ружье, только оно и приходит на ум. Но оно очень редко встречается. На войне я видел такое лишь однажды.

– Значит, это все-таки Непомук! – взволнованно перебил Симон. – Он же был солдатом и…

– Вздор! – Куизль пренебрежительно сплюнул. – Непомук в это время уже сидел в подвале, вы сами об этом сказали. Так что будь добр, не выдумывай. Эти святоши просто хотят найти козла отпущения, вот и всё! Если они сами к этому всему руку не приложили.

– И все-таки, – заметил Симон, – ваш друг Непомук что-то от нас скрывает. Он, по всей вероятности, проводил какие-то эксперименты с часовщиком Виргилиусом, пока тот не исчез.

Якоб задумчиво потер свой большой нос.

– Тогда мне, видно, следует поговорить с ним по душам.

– И как ты хочешь это сделать? – спросила Магдалена. – Думаешь, раз ты палач Шонгау, то можешь просто постучаться и попросить немного попытать заключенного и послушать, что он скажет? За Андекс отвечает судья из Вайльхайма, не забывай. Если добрый господин узнает, что ты распоряжаешься в его округе, то и ты сам скоро окажешься на дыбе.

– Я что-нибудь придумаю, – проворчал палач. – Я всегда что-нибудь придумывал. А теперь идемте уже к Михаэлю. – Он направился к калитке. – Дети проголодались, да и я тоже. Вот увидите, с полным животом и трубкой думается лучше всего.

* * *

Они вернулись на площадь, еще полную народа. Рабочие тем временем отгородили веревками пространство у южного крыла церкви, чтобы никто не мешал им работать. Паломники с беспокойством взирали на дырявую обугленную крышу; некоторые недовольно ворчали, так как вход в церковь тоже ненадолго загородили. Симон взглянул на группу недовольных богомольцев, собравшихся перед порталом.

– Я целую неделю из Аугсбурга сюда тащился! – ругался пожилой мужчина. – Целую неделю! А меня теперь даже в церковь не пускают. Срам, да и только!

– Молиться надо, чтобы монастырь хотя бы к празднику в былом великолепии засверкал, – добавил с тревогой в голосе богато одетый патриций. – Пока что-то не похоже. Нам что, причащаться среди камней и мешков с раствором? За что я вообще десятину плачу?

– А мы уже думаем, не возвратиться ли обратно в Гармиш, – отозвалась старушка дрожащим голосом. – Сначала лихорадка разразилась, а теперь еще и монстр где-то в монастыре бесчинствует.

– Монстр? – спросил старик возле нее, явно напуганный. – Что еще за монстр?

– Ну, говорят… – начала старуха.

Но она резко замолчала, так как из бокового портала церкви показалась процессия бенедиктинцев. Некоторые несли дымящие кадильницы и раскачивали их под громкие песнопения. Толпа опустилась на колени, и монахи с высоко поднятыми головами прошествовали мимо. Симон узнал среди них настоятеля, толстого келаря, наставника, а также носатого приора Иеремию. Прежде чем они вошли в главное здание монастыря, лекарь заметил, с каким отвращением косился на него приор. Затем святые отцы скрылись за дверью.

Симон задумчиво почесал лоб. Настоятель и приор, да и остальные члены совета, казалось, что-то от него скрывали. Но как узнать, что именно? Монастырь этот был как заколдованный, и лишь немногие избранные могли входить в него. Так как же ему попасть в обитель? Он тихо выругался.

Раздумья его были прерваны, когда вслед за остальными мимо них прошагал еще один монах, высокий и в надвинутом на лицо капюшоне. На мгновение Симону показалось, что он увидел собственного тестя в рясе бенедиктинца. Потом понял, что это всего лишь брат Мартин, столяр, который вчера застал его и Магдалену в мастерской рядом с трупом послушника.

Внезапно Симона осенила мысль.

Лишь немногие избранные…

Он невольно ухмыльнулся. Похоже, нашлась наконец возможность побольше разузнать о монахах и об их тайнах. Требовались, конечно, кое-какие приготовления, но потом уже ничто не могло помешать его задумке.

Правда, Симон сомневался, что тесть его будет в восторге от такой идеи.

* * *

После того как трое шонгауцев удалились, он еще долго провожал их исполненным ненависти взглядом.

Он подслушал их из укрытия и в конце концов смешался с толпой на площади. Взглянув из-под капюшона на высокого широкоплечего мужчину, он вдруг содрогнулся. Этот неотесанный гигант был не таким глупцом, каким казался. Он, по всей видимости, распознал оружие и вопросы задавал исключительно верные. За ним нужно будет последить. Он тихонько прошмыгнул обратно за калитку – точно земляная жаба, что выбралась ненадолго на поверхность, чтобы погреться на солнышке. И только в тенистом лесу долины почувствовал себя в безопасности. Но его по-прежнему терзало чувство страха, что все его планы могут провалиться.

Теперь дознавателей в монастыре стало трое! Если не принять мер, то скоро за ним половина Андекса будет охотиться. Эта девка уже дважды от него ускользнула. В третий раз ей это не удастся, уж он-то об этом позаботится! Просто в следующий раз нужно действовать более осмотрительно. Быть может, яд или бесшумный клинок в ночи, послание, которое заманит ее в ловушку… Возможностей масса.

В следующий раз нужно будет покрепче втолковать подручному, насколько это важно, чтобы девчонка исчезла. Просто парень был иногда слишком чувствительным. Но чувства, они как ядовитые испарения – окутывают тебя, а когда осознаешь всю опасность, становится уже поздно. Он и сам знал, на что способны чувства. Слишком часто они оставляли рану в душе, которая не могла уже затянуться.

Послышалась отдаленная и родная уже мелодия. Начала возвращаться прежняя уверенность. Ничто его не остановит, даже эта шайка из Шонгау.

Еще каких-то пять дней, и мечта его воплотится наконец в жизнь.

7

Вторник 15 июня 1666 года от Рождества Христова, пополудни, в Эрлинге

– Что я должен сделать? Ты с ума сошел?

Палач как раз раскуривал вторую трубку, но, когда Симон изложил ему свою просьбу, отшвырнул ее, словно комок грязи. Магдалена поспешила ее подобрать, пока дети не успели перехватить дымящуюся чашечку. В тесной комнате они разбили уже глиняный кувшин и рассыпали короб с пшеницей.

– Ну, по-моему, это единственная возможность побольше разузнать о монастыре и его обитателях, – ответил Симон нерешительно. – Кроме того, Магдалена права. Если вы хотите поговорить с Непомуком, то уж точно не в облике набожного палача.

– Да, лучше вшивым монахом, так? – Куизль сплюнул. – Забудь. Я и молиться-то толком не умею. Не говоря уже о том, чтобы изгибаться, как эти святоши.

– Так тебе и не придется, – заверила его Магдалена елейным голосом. – Немного смирения будет достаточно. Вот увидишь, из тебя получится замечательный монах.

Она вручила отцу тлеющую трубку и ободряюще улыбнулась, на что он ответил невнятным ворчанием.

– Да и что в этом такого? – продолжала Магдалена. – Симон представит тебя как странствующего францисканца, который поможет ему выхаживать больных. Настоятель сейчас любому рад, кто избавит его от лишних хлопот. А с тех пор как разразилась эта странная лихорадка и твоего Непомука усадили в подвал, паломничество и без того превратилось в череду больных да чахлых. Никто не будет заставлять тебя петь и молиться, тебе просто следует глядеть в оба.

– Чтобы палач, и монахом!.. – Куизль сказал это с таким презрением, что внуки его испуганно забрались на колени к матери. – И речи быть не может. На это даже слепой не поведется. Надо что-то другое придумать.

Симон взглянул на Магдалену и тихо вздохнул. Он знал, что Якоб воспротивится его задумке. Эта идея посетила лекаря, когда он увидел среди бенедиктинцев коренастого брата Мартина в рясе. Такая одежда была отличным прикрытием, чтобы выяснить побольше о монахах Андекса. Его самого в монастыре уже знали, но палач и так лучше подходил на эту роль. Ворчливый и неразговорчивый, он словно создан был для молчаливого ордена картезианцев. Поэтому Симон уже в полдень посвятил Магдалену в свой план. Потом они подождали, пока Михаэль Грец и его рыжий помощник уйдут из дому, чтобы спокойно поговорить с Куизлем.

Правда, о спокойствии речи идти не могло: малыши то и дело драли друг друга за волосы или пытались скинуть с полки еще один кувшин.

– Черт возьми, Магдалена! – вспылил Симон. – Сделай ты что-нибудь, чтобы дети успокоились, когда взрослым нужно поговорить.

– Ах, и почему бы господину папе этого не сделать?

Магдалена усадила на колени маленького Пауля; он заплакал, когда старший брат отнял у него резного ослика.

– Мог бы и почаще за сыновьями присматривать.

– Всему свое время, – ответил Симон немного раздраженно. – Сейчас речь идет о том, чтобы узнать немного о некоторых монахах.

Сверкнув напоследок глазами, он снова обратился к палачу:

– Смотрите, мы обо всем позаботились. Что может пойти не так?

Фронвизер нерешительно пододвинул Куизлю черную рясу, которую стащил из ящика в пристройке монастыря. Она была изъедена молью, немного заплесневела по краям, но, по крайней мере, подходила по размеру. После того как Магдалена внесла некоторые изменения, она стала походить на одежду нищенствующего монаха.

– У миноритов рясы почти такие же, как у бенедиктинцев, – терпеливо пояснил Симон. – Никто и не заметит, что мы над ней немного потрудились. А если вы капюшон на лицо надвинете, вас и собственная жена не узнает.

– Оставь в покое мою Анну, зять неладный, – грозно проворчал палач. – Я не потерплю…

– Отец, черт возьми! – перебила его Магдалена и с такой силой ударила по столу, что Пауль снова расплакался. – Как ты не поймешь, что это единственная возможность узнать что-нибудь об убийстве? Это твоего друга скоро на костер отправят, а не нашего! – Она резко поднялась и направилась с детьми к двери. – Но пожалуйста, мы все можем вернуться домой и оттуда последить за казнью. Нам с Симоном и оставаться не стоит. Лучше помолимся Искупителю в базилике Альтенштадта.

– Э, ты забываешь, что настоятель попросил меня написать ему очередной отчет, – пробормотал Симон. – Если мы сейчас уйдем, это сочтут за побег, все ж таки нас до недавних пор подозревали. Нас будут разыскивать и осудят вместе с Непомуком. Если учесть, с какой ненавистью смотрит на меня приор, то он хоть сегодня же готов на костер меня отправить.

– А ну стой, девка наглая, – прорычал Куизль и махнул дочери, стоявшей еще в дверях. Потом с отвращением расправил рваную рясу и осмотрел ее. – Да я же в нее не влезу.

– Я могу отпустить еще немного по краям, – с надеждой сказала Магдалена и вернулась к столу. – Я тебе и белую бечевку приготовила, как раз на твое пузо хватит. Так, значит, ты согласен?

Палач пожал плечами:

– Никогда у меня не получится пробраться в этот монастырь. Никогда! Забудьте. Но может, маскарад этот сгодится, чтобы перекинуться парой слов с Непомуком… Вы, хитрюги, уж и четки мне подыскали небось?

Симон закрыл рот ладонью, чтобы палач не заметил, как он ухмыльнулся. Такого упрямца, как Якоб Куизль, не нашлось бы во всем Пфаффенвинкеле – но вместе с тем невозможно было отыскать и лучшего, чем он, друга. Лекарь не сомневался, что палач не оставит в беде безобразного Непомука. Он запустил руку под стол и торжествующе вынул резные четки, на что Куизль ответил довольным ворчанием.

– Тогда лучше заранее обсудить, как вести себя перед настоятелем, – сказал Симон с облегчением. – Маурус Рамбек все-таки должен дать позволение, чтобы францисканец выхаживал больных в его монастыре.

Он положил на стол маленькую Библию и подмигнул тестю.

– И нелишним будет выучить пару псалмов наизусть. На тот случай, если вам придется молиться, а вы не знаете, как подступиться.

Палач наклонился к Симону и ткнул его в грудь.

– Поверь, мальчик мой, – прорычал он тихим голосом. – Если этот твой план провалится, тебе самому молиться придется. Так что лучше сделай это заранее.

Он встал и натянул на себя пропахшую плесенью рясу.

– Если хоть один из монашков разоблачит меня, то все мы окажемся в таком дерьме, что и сами архангелы нас не вытащат.

* * *

Час спустя Симон и Куизль уже поднимались к кабинету настоятеля, расположенному на втором этаже в восточном крыле. Магдалена осталась с детьми в доме живодера, и малыши так соскучились по маме, что не желали больше упускать ее из виду. Но прежде Магдалена удлинила рясу и очистила от грязи самые скверные места.

И вот Куизль шагал в рясе францисканца; живот его стягивала белая бечевка, а на груди висел, раскачиваясь, словно маятник, деревянный крест. Симон одобрительно посматривал на тестя, похожего теперь на воплощенного судию Божьего. Куизль мог бы стать хорошим священником, хотя Фронвизер не ждал бы от него особого милосердия. Что ж, по крайней мере, своих прихожан он держал бы на коротком поводу.

– Эта ряса колется, как из крапивы сделана! – ругался палач. – Ей-богу, не понимаю, как священники их днями напролет носят.

– Не забывайте, что монахи также любят побичевать себя или поползать на коленях по церкви, – предостерег Симон, ухмыльнувшись. – А про пост я вообще молчу. Страдание неизбежно приближает к Богу.

– Или к правде. – Куизль вытер пот со лба. – Быть может, на следующем допросе я воспользуюсь такой вот рясой.

Между тем они дошли до дверей в кабинет настоятеля. Симон осторожно постучал. Не дождавшись ответа, лекарь надавил на ручку, и высокие створки распахнулись словно сами по себе. Заходящее солнце заглядывало в окна и бросало мягкий свет на ряды полок, что тянулись вдоль дальней стены. Перед ними сидел за письменным столом Маурус Рамбек и раздумывал над горой книг. Гостей он, судя по всему, даже не заметил.

– Ваше преподобие? – начал Симон неуверенно. – Простите, что помешали, но…

Только теперь Маурус Рамбек вздрогнул. По лбу его скатилась капелька пота и упала на лист бумаги, лежавший перед ним. Настоятель спешно убрал в сторону несколько книг.

– А, цирюльник из Шонгау, – пробормотал он и попытался улыбнуться.

Симон снова обратил внимание, каким бледным стал настоятель со вчерашнего дня. Когда он поднял правую руку для благословения, та мелко дрожала.

– Узнали что-нибудь о бедных наших послушниках? Быть может, какой-то след, который приоткроет тайну?

– Не совсем так, ваше преподобие. – Симон с сочувствием покачал головой. – Но я сегодня же внимательнее осмотрю их трупы. Сейчас я слишком занят больными паломниками.

– Больными… паломниками?

Настоятель растерялся; казалось, он и вправду с головой погрузился в мир книг.

– Ну, лихорадка, что разразилась в Андексе, – попытался объяснить Симон. – Вероятно, это некое подобие тифа, хотя я пока не знаю точно, о какой болезни идет речь. Как бы то ни было, я едва поспеваю за всеми. Тем более что брат Йоханнес теперь не с нами…

Он выдержал короткую паузу и затем продолжил:

– К счастью, нашелся коллега, готовый помочь мне. Разумеется, с вашего позволения. – Симон перевел взгляд на Куизля, тот стоял рядом с лекарем, скрестив руки на груди и в надвинутом на лицо капюшоне, словно тяжелый комод. – Брат… Якоб. Это странствующий францисканец, он очень опытен в деле врачевания. Верно, брат Якоб?

Настоятель, казалось, только сейчас заметил палача. Он мельком оглядел кряжистого человека в рясе и кивнул.

– Хорошо-хорошо, – пробормотал он задумчиво. – Сейчас любая помощь будет кстати.

– Э… брат Якоб хотел бы также присутствовать на службах и бывать в библиотеке, – не унимался Симон. – Он много слышал о ваших книгах. Среди них, должно быть, есть настоящие сокровища. Не так ли, Якоб?

Лекарь покосился на палача и пихнул его ногой, но Куизль продолжал упрямо молчать.

– Ну, как бы то ни было… – продолжил наконец Симон. – Вы позволите ему входить в монастырь? Даю вам слово, он…

– Разумеется. А теперь попрошу оставить меня. – Маурус Рамбек снова склонился над книгами и махнул рукой, словно разгонял надоедливых мух. – Я занят, очень занят.

– Как вы пожелаете.

Симон поклонился и при этом взглянул на страницы книги, раскрытой перед настоятелем. Но разглядеть сумел лишь странные неразборчивые письмена. Буквы истерлись и, судя по виду, написаны были очень давно. Заметив, что лекарь по-прежнему стоит перед ним, Рамбек резко захлопнул книгу.

– Что-то еще? – проворчал он.

– Нет-нет… просто задумался немного. – Симон потянул молчаливого Куизля к двери. – Я сообщу вам, как только выясню что-нибудь. А до тех пор всего хорошего.

Он поклонился напоследок и затворил за собой тяжелые двери.

В коридоре лекарь перевел дух и с рассерженным видом повернулся к тестю.

– Когда я просил вас переодеться монахом, я не думал, что вы тут же примете обет молчания, – прошипел он. – Настоятель, слава Богу, был слишком встревожен, чтобы присматриваться к глухонемому францисканцу.

– Ну и что же, что глухонемой? – проворчал Куизль. – Ты и за двоих прекрасно болтал. – Затем нахмурился. – Но ты прав. Что-то не так с этим святошей. Видел книгу на столе, которую он так поспешил от нас спрятать?

Симон кивнул.

– К сожалению, не разобрал написанного.

– Это иудейский, – немного резко ответил палач. – Язык древних евреев. Я как-то раз держал в руках такую книгу. Что, интересно, ищет в ней настоятель?

– Ну, Маурус Рамбек известен тем, что изучает древние языки, – заметил Симон. – Он много лет учился в Бенедиктинском университете Зальцбурга. Может, мы и вправду отвлекли его от работы?

– Ха, работа! Да по нему видно, что он влип по уши. И бледный был, как будто его казнить собрались. Уж в этом я разбираюсь.

Куизль побежал вниз по лестнице, стараясь при этом не наступить на подол рясы.

– А теперь идем отсюда, пока его преподобие не передумал и не решил отслужить с нами вечерню.

– Куда… куда вы собрались так скоро? – прошептал Симон и поспешил вслед за палачом.

– Ну куда же еще? – Куизль обернулся на секунду, и Симон заметил, как сверкнули его глаза под капюшоном. – К Безобразному Непомуку, конечно. Мы с ним все-таки тридцать лет не виделись. А ты пока еще раз осмотришь трупы. Может, найдешь что-нибудь, чего до сих пор не заметил…

Куизль стал перебирать четки, словно закручивал тиски на пальцах.

– Клянусь, что я найду того, кто решил так подставить моего друга, – прошептал он. – И пусть мерзавец благодарит Господа за то, что я не местный палач, а только переодетый вшивый монах.

Надвинув капюшон на лицо, Якоб шагал к старой сыроварне, где по-прежнему держали его друга Непомука. Красный диск солнца между тем скрылся за облаками к западу от Аммерзее, и сразу же заметно похолодало, так что палач начал мерзнуть в тонкой рясе. Он в очередной раз проклял своего зятя за его затею, хотя и признал уже, что план был не так уж и плох. Что ж, теперь, по крайней мере, выяснится, чего стоили измышления лекаря на деле.

Перед входом в сыроварню дежурили два стражника, по виду которых Куизль заключил, что в обычное время они занимались чем-то иным. Судя по зеленым плащам, это были монастырские охотники, отправленные теперь в караул. Опершись на мушкеты, оба смотрели на ясное небо и считали вечерние звезды. Справа и слева от двери горели факелы, зажатые в скобах. Заслышав палача, караульные вздрогнули и выпрямились.

– Кто такой? – крикнул один из них, толстый и с проплешиной.

– Господь с вами, и да освятит Он путь ваш, – пробормотал Куизль.

В тот же миг он почувствовал себя до невозможности глупо. Ему казалось, что слово «палач» выжжено у него на лбу. Но стражники расслабились и приветливо покивали.

– Приветствуем, святой отец, – ответил толстяк. – И спасибо за благословение. Хотя куриный окорочок тоже пришелся бы кстати.

Он тихонько засмеялся, затем взглянул на белую веревку Куизля, и смех его смолк.

– Секундочку. Вы же…

– Странствующий францисканец, верно, – закончил за него палач. – Несчастному брату за этой дверью нужно исповедоваться. Меня послал сам настоятель.

– Ну и почему кто-нибудь из наших монахов этого не сделает? – спросил второй стражник, помоложе; взгляд его выражал недоверие. – И кто вы вообще такой? Я вас не видел прежде.

– Потому что я странствующий монах, дурак ты безмозглый! – прошипел Куизль.

Он закрыл глаза, так как заметил, что выходит из роли. Стражники смотрели на него с удивлением.

– Вы серьезно думаете, что кто-нибудь из бенедиктинцев станет исповедовать этого несчастного? – продолжил Куизль более дружелюбно. – Не забывайте, на его совести жизни трех их собратьев!.. Впрочем, можете сходить к настоятелю и спросить у него. – Он показал на освещенное окно на втором этаже монастыря. – Я как раз от него. Брат Маурус, как обычно, сидит над своими старинными книгами. Только говорите с ним потише. У его преподобия голова раскалывается.

– Это… все в порядке, – ответил толстяк и хлопнул напарника по плечу. Он явно не горел желанием раздражать расспросами занятого и мучимого головной болью настоятеля. – Мы же стоим перед дверью. И ты не станешь вызволять этого изверга…

Стражник неуверенно засмеялся, затем отодвинул тяжелый засов и пропустил палача. Куизль снял со стены один факел и шагнул в темный подвал.

– Господь да благословит вас, – пробормотал он. – И засуньте себе в задницу свои мушкеты, дурни назойливые, – прибавил он так тихо, чтобы стражники не услышали.

Едва палач вошел в камеру, в нос ему ударил запах лежалого сыра, смешанный с вонью мочи и нечистот. На полках вдоль стен грудились растрепанные корзины, а на полу сидел закутанный в изодранную рясу человек. Услышав шум задвигаемого засова, Непомук вздрогнул и тяжело поднялся. Лицо его по-прежнему было распухшим от множества ударов, нанесенных преследователями. Он посмотрел здоровым глазом на вошедшего, но, ослепленный светом, не мог ничего разглядеть.

– Уже исповедника прислали? – прохрипел Непомук. – Значит, и процесса никакого не будет, да? Хорошо, меня хотя бы на дыбе не растянут, прежде чем сжечь.

– Никто не отправит тебя на дыбу, – прошептал Куизль. – И на костре гореть будет другой.

– Кто… кто вы? – Непомук выпрямился во весь рост и, прикрыв глаза от яркого света, сумел разглядеть громадную фигуру францисканца.

Монах вдруг скинул капюшон, и Непомук сдавленно вскрикнул.

– Господи, Якоб! – просипел он. – Ты ли это? После стольких-то лет! Значит, мои молитвы были услышаны!

– Если будешь и дальше так орать, то молиться тебе скоро вообще не придется, – прошипел Куизль. – Замолчи, ради бога, пока идиоты возле двери ничего не заподозрили.

Без лишних разъяснений он принялся бормотать обрывки фраз:

– Ventram porcinum. Bene exinanies, aceto et sale, postea aqua lavas, et sic hanc impesam imples…[11]11
  Свиное брюхо. Хорошо прожарить, добавить уксуса и соли, затем промыть водой и заполнить… (лат.)


[Закрыть]

Непомук насторожился.

– Зачем зачитывать рецепт свиного желудка?

– Потому что ничего другого на латыни мне в голову не пришло, болван, – прошептал Куизль. – Я вычитал его из одной рваной книжки на чердаке. Стражники думают, что я пришел исповедовать тебя, так что, будь добр, закрой рот.

Он побормотал еще какое-то время себе под нос, постепенно понижая голос, пока вовсе не замолчал. Губы его растянулись в ухмылке.

– А ты так и не стал краше за тридцать-то лет, – произнес наконец палач и прижал друга к широкой груди.

– А ты так и не похудел, – простонал Непомук. – Если будешь обнимать меня так, мне и дыба не понадобится. – Затем он опустил голову и тихонько всхлипнул. – Впрочем, о чем это я… Если в ближайшее время ничего не случится, то лучше бы тебе на месте меня раздавить.

Куизль выпустил его и уселся на перевернутый ящик.

– Ты прав, – проворчал он. – Сейчас не время для воспоминаний. Успеем еще, когда все это закончится, за стаканом вина. Договорились? – с улыбкой поманил к себе Непомука. – Расскажи лучше, что случилось. Только помни, что я должен знать чистую правду, если хочешь, чтобы я помог тебе. До сих пор я слышал эту историю из уст Магдалены, а она любит преувеличивать.

Не вдаваясь в подробности, Куизль рассказал ему, что узнал в полдень от Симона и Магдалены, после чего требовательно посмотрел на друга и рыкнул:

– Скажи, Непомук, замешан ты в этих убийствах или нет? Ты и сам знаешь, убийство не так позорно. Мы оба в этом преуспели. Но тогда закон был на нашей стороне. – Лицо его помрачнело. – Закон или война.

– Поверь мне, Якоб, я невиновен. Во всяком случае, не в этих двух убийствах. – Непомук со стоном опустился на пол и обхватил колени руками. – Я не знаю, кто убил послушников, но у меня есть смутное предположение о том, что послужило причиной их смерти.

– Ну так говори, или я лично растяну тебя на дыбе.

Монах схватился за волосы и тяжело вздохнул. Наконец он начал рассказывать; палач слушал, не перебивая.

– В последние годы мы много общались с братом Виргилиусом, – прошептал Непомук. – Можно сказать, сдружились. У нас были общие пристрастия – а именно, интерес к непознанному и неприятие недоказанных истин.

Он задумчиво улыбнулся, после чего продолжил:

– Разве Господь не завещал нам подчинить себе окружающий мир? Но сперва нам следует его понять. Еще на войне я часто делал заметки в книжке, помнишь? О взрывной силе пороха, о правильных опорах для укреплений, о гильотине для безболезненного обезглавливания… Жаль только, что мои планы никого не заинтересовали.

– Ты хоть и был вшивым палачом, зато котелок у тебя варил, – заметил Куизль, усмехнувшись. – Правда, слишком ты мечтательный, чтобы убивать. Тебе бы в университете поучиться, вот только у Господа на тебя были иные планы…

Непомук кивнул.

– Проклятое ремесло! Я-то думал, что на войне все равны. Но потом снова стал жалким палачом, каким были и дед мой, и отец…

Он снова тяжело вздохнул.

– Когда меня приняли в этом монастыре, я наконец добился того, о чем мечтал. Положение аптекаря позволяло мне заниматься и другими науками. – Непомук понизил голос и осторожно огляделся. – Прежде всего tonitrua et fulgura.

– Tonitrua et fulgura? Гроза, ты имеешь в виду? – Куизль наморщил лоб. – А что там изучать-то?

Монах тихо засмеялся, и смех его походил на блеяние старого козла.

– Ха, знаешь ли ты, как часто бьет молния в Святую гору? Знаешь, нет? До десяти раз в год! Если посчастливится, то сгорает несколько крыш, но чаще пылают целые дома или же колокольня. А лет двадцать назад по церкви, словно нечисть какая, пролетела даже шаровая молния! Один лишь Господь уберег от худшего… – Голос Непомука едва не надломился. – Монахи звонят в колокола, чтобы непогода прошла стороной и разразилась в другом месте, они молятся и поют, но никто еще не задумывался о том, как можно направить молнию. Направить!

– Направить? – с сомнением переспросил Куизль. – Непомук, теперь ты и вправду говоришь как ведьмак.

Монах яростно замотал головой:

– Ты не понимаешь, Якоб. Молнию можно обезвредить, притянув ее железом. Это не колдовство, а доказанная истина. Еще библейские фараоны знали об этом, я сам читал в старинных пергаментах! Мы просто забыли об этом!

Палач улыбнулся:

– Так вот зачем ты таскал железные прутья по лесу! Магдалена мне рассказывала.

– Во время грозы я устанавливал их на возвышенностях. Это работает, Якоб! Молния била только в них!

Непомук так увлекся, что вскочил с пола и с большим трудом сдерживал голос.

– Еще несколько экспериментов, и я достиг бы цели! Поэтому за пару дней до ужасного пожара я установил такой стержень на колокольне. И провел от него проволоку на кладбище. Я был уверен, что смогу таким образом направить молнию в землю. Но, к сожалению…

Он замолчал и уселся обескураженный на пыльный пол.

– К сожалению, ты едва не спалил всю церковь, осел, – закончил за него Куизль. – Неудивительно, что твои собратья не лучшего о тебе мнения.

Непомук покачал головой.

– Они… только подозревают что-то, но не знают правды. Я рассказал об эксперименте лишь Виргилиусу. Он был в восторге, начал засыпать меня вопросами… Говорил, что кое-кому мои исследования очень помогут. Вот и два дня назад он снова начал эту тему, и я его выставил. Я просто боялся, что настоятель узнает правду, а Виргилиус просто взбесился.

– Ваша с Виргилиусом ссора. – Палач кивнул. – Слыхал. Поэтому монахи и считают, что ты приложил руку к его исчезновению. К тому же в мастерской нашли твой окуляр.

– Богом клянусь, я не знаю, как он туда попал! Может, я оставил его где-нибудь, а кто-то потом подложил его к Виргилиусу в качестве улики… – Непомук закрыл ладонями распухшее лицо и затрясся всем телом. – И к исчезновению Виргилиуса я тоже не имею никакого отношения! Честное слово!

– А этот проклятый автомат? – расспрашивал Куизль. – Магдалена говорит, что слышала его где-то под монастырем. Знаешь ты что-нибудь об этом?

Непомук пожал плечами.

– Знаю только, что этот автомат был любимой игрушкой Виргилиуса. И если кому-то вздумалось украсть эту куклу, то сначала и вправду пришлось бы убить ее создателя. Он ни за что не отдал бы Аврору добровольно… – Непомук в отчаянии заломил руки. – Кто-то желает мне зла, Якоб! Ты должен помочь мне! Я боюсь… в жизни никогда так не боялся! Ты сам знаешь, что мне светит, если меня уличат в колдовстве. Сначала меня повесят, потом вынут внутренности и четвертуют и под конец швырнут мои останки в огонь… – Монах с надеждой взглянул на палача. – Прежде чем дойдет до этого, даруй мне хотя бы быструю и безболезненную смерть. Обещаешь?

– Никто здесь не умрет, пока я того не захочу, – проворчал Куизль. – Зять мой говорил, что они хотят повременить с процессом до окончания праздника, чтобы не пугать паломников. Так что у нас есть еще несколько дней, чтобы отыскать настоящего преступника. Не зваться мне Куизлем, если я не найду его. – Он снова почти вплотную наклонился к другу. – Но важно, чтобы ты ни о чем не умолчал. Могу я тебе доверять, Непомук?

Монах перекрестился и поднял правую ладонь.

– Клянусь всеми святыми и Пресвятой Богородицей, я говорю правду!

– Тогда продолжай молиться. – Якоб поднялся, надвинул капюшон на лицо и двинулся к выходу. – Два олуха возле двери как-никак думают, что ты на пути в чистилище. Isicia fomentata. Pulpam concisam teres cum medullasiliginei in vino infuse…