Текст книги "Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник)"

Подражая тебе, закончу письмо четверостишьем того же Хайяма: „Этот старый кувшин на столе бедняка / Был всесильным визирем в былые века. / Эта чаша, которую держит рука, – / Грудь умершей красавицы, или щека…“

Итак, материя преходяща. Разум и только разум – вот основа всего и главная загадка мироздания.»

Виктор Гарнецкий

Дикарь

Решено: поеду в Москву, в МГУ. В Ереванском университете делать мне нечего, не мой масштаб (те ещё были амбиции!). Ну и что – по-русски плохо говорю. Во-первых, я свободно читаю русскую классику, стало быть, язык знаю и достаточно быстро в русскоговорящей среде научусь болтать. Во-вторых, я же не претендую на языковой факультет (хотя с детства мечтаю о журналистике). На геологическом, например, всего-то одну лишь математику сдавать. А я её не боюсь, сдам с закрытыми глазами.

Вот только денег бы раздобыть. Родители пока против. Да и денег у них нет. Поехал в Ереван к дяде Геворку. Его семья всегда ко мне хорошо относилась. Категорический отказ. Жена дяди, Арпик, еще не закончила свои объяснения, как вбегает старшая дочка со сногсшибательной новостью: в соседнем магазине «выкинули» на прилавок красивый крепдешин. Тётя Арпик сразу и распорядилась: «Сбегай к соседу, попроси тысячу рублей – до понедельника, на три дня, пойдём вместе посмотрим». Я же просил у нее раза в два меньше, правда, не на три дня, а на два-три месяца.

За этим фиаско мать смилостивилась, поняла, что здесь есть шанс в иной разряд перейти всей семьей (таких и знакомых у нас не было, чтобы дети в МГУ учились). Заняла у своего брата Левона 600 рублей. Я её понимаю. Тут ведь как: пан или пропал. Но при «пане» сын в люди выйдет, а при «пропал» – от силы год потери.

Смысл есть! Да и то сказать: престижно-то как! Внук безграмотного деда-крестьянина – и диплом МГУ.

И отца ведь уговорила. Нет, он остался при своём «негативе» к этой идее. Но поддался, даже записку написал начальнику вокзала Еганяну, чтобы тот выделил один билет до Москвы (отец был депутатом горсовета от станционного района, его там знали). Поезда же были единственным транспортом в Москву в том далёком 57-ом. От нас они шли 73 часа, а из Еревана – все 80. Тащили их паровозы. Магистраль электрифицировали года 3–4 спустя. А тепловозов в СССР было несколько штук на всю страну, не накатаешься.

Провожали меня братья: Арсо, за мной следующий, и двоюродный Альберт, старший сын дяди Телемака (он на 6 лет старше, срочную отслужил). И отец «благословил», как же-с! Сидя за столом, брился, когда я выходил из дому. Положил станочек, сидя же пожал руку: «Счастливо» – пробормотал и продолжил бритье. Я, мол, никуда тебя не посылаю, в случае чего пеняй на себя. И за это – поклон его памяти.

Повезло с попутчиками, особенно с одним, из соседнего Степанавана. Был он доцентом Горьковского (теперь Нижегородского) мединститута. По-русски говорил с чудовищным акцентом. Но говорил! А я каждое предложение в голове обдумывал-переводил и произносил с затяжкой времени. По приезде в Москву он и сопроводил меня до Ленгор, помог выяснить, что после 19 часов вопрос общежития не может быть решён, утром надо прийти. Съездил со мной на Киевский, договорился с гостиницей, чтобы меня на ночь приютили. Когда добрались обратно до Курского, откуда ему ехать в Горький, опростоволосились: вышли на перрон, а его поезд с закрытыми уже дверьми уходил на восток. Но беды не было: перекомпостировали билет на следующий (часа на два позже уходящий) и расстались. Жизнь больше нас не сводила. Но я и по сей день не забываю его благородного содействия. Армяне не выжили бы в этом жестоком мире, не будь у них беспримерной взаимовыручки по всему миру (но если при этом не сталкиваются корыстные интересы).

Наутро поселили меня в общежитие на Стромынке, у Матросского моста (это здание вскоре было выведено из состава МГУ, разок успело даже гореть, сейчас там Институт связи, который, конечно же, переименован в «университет», а суть та же). Соседи – сплошь медалисты, ибо во второй половине июля в тот год шёл только приём медалистов, при громадном конкурсе. У нас на геологическом после зачисления золотомедалистов (по «собеседовании») оставалось 11 мест из выделенной «квоты». Претендентов же оказалось 159 «абитуров» – отсев после собеседования (им разрешали повторно испытать судьбу, сдав математику) и «серебряные». Конкуренция жесточайшая.

В общежитии быстро определились, кто чего стоит. В нашей комнате (12 коек с одним круглым столом в центре – и обеденный, и рабочий) ко второму дню постоянное столпотворение: решаю задачу за задачей «в поте лица», допоздна. Лишь после 9 вечера убегаем с Ниночкой из Клетни Брянской области к метро «Сокольники», в сквер рядом с «пожаркой» (нынче гостиница там встала) целоваться вусмерть. Ничего другого не умели!

Через два дня – письменный. Решив все задачи (их пять, но только одна серьезная), вышел первым, через час сорок. «Болельщики» в коридоре сочувственно: «Безнадёга, не решается?» Да нет, говорю, задачи довольно легкие, всё решил. Посмотрели на меня как на очередного кавказского хвастунишку.

Перед устным экзаменом вывесили оценки за письменный. У меня нежданная четвёрка. Возмущён. Всё правильно решил, твердо знаю. После того, как при сдаче устного взял билет и сел вроде готовиться, первым делом «побазарил» с экзаменатором по поводу этой четвёрки. Он принёс саму мою работу и показал: «Видите, главная задача решена длинным путём?». Я ему: так это ж черновик! А вот и чистовик, сложили его вчетверо, видимо, даже не посмотрели. Мужик вменяемый, молодец: тут же пошел к зав экзаменационной комиссией (та тоже принимала экзамен тремя рядами поодаль), поправили на пятёрку, оба расписались. Удовлетворенный, стал отвечать без подготовки на билет. Мой экзаменатор быстро понял: билет – это несерьезно. Стал задавать задачку за задачей. Одновременно под его эгидой – 5–6 сдающих. Так он и ходит вдоль ряда и, кто готов к очередной, решил предыдущую, добавляет новую задачу. Вот опять дошел до меня, увидел непонятную цифру 43 и, недоумённо: «Это откуда взялось?» Номер Вашего очередного задания, говорю. Не так уж и смутился, не сразу отстал. «Ладно, последняя: что больше – логарифм из числа 3 при основании 2 или из числа 2 при основании 3?». Получив ответ, поставил вполне мною заслуженную пятёрку, забрал бумаги с решениями, подписал у той же заведующей и выпустил меня ликовать. Первым делом телеграмму домой: «10 баллов! Уверен, примут». На последние деньги!

В день приезда у меня в кармане оставалось 300 рублей (230 билет стоил, еще 70 потратил по дороге, три дня ведь, еда-вода). Прожил на них 11 дней. Дальше-то на что жить? Армянин один в общежитии (уже защитившийся) посоветовал: сходи в Вузком комсомола, у них на такие экстраординарные случаи и денежки кое-какие водятся. Съездил на Ленгоры на 10-й этаж главного корпуса, где общественники – партком, профком и комсомол. Сочувственно выслушали. Предложили поехать в подшефный колхоз, поработать с только что зачисленными математиками. Те же медалисты, дня два как уехали. Там ночлег и кормят. Всякие полевые работы – сенокос, прополка Объяснили, как добраться автобусом от станции Можайск. Денег на дорожку дали…

Явился я туда на следующий день после полудня. Ребята все москвичи, разговоры у них столичные. Я себя вообще-то считал начитанным парнем. А тут мелькают такие имена! Пришвин, Куприн, Дидро, Паустовский какой-то… Таких имен не слыхивал. Или: у Гайдна больше 100 симфоний. Врут? Как успел? У Бетховена одних только фортепианных сонат за 30. Или еще: как наклонять тарелку с супом – к себе или от себя? Я про себя думаю: во дураки, проще ж прямо из самой тарелки и допить…

Но больше всего меня поразил эпизод, что перед глазами по сей день. Ходили в выходной на Москву-реку купаться. Вот искупались, вышли из воды, кто где переоделся… Одна из девчонок же надела платье, под его прикрытием при всех стащила плавки с себя и пошла так до деревни без трусов. Я сгорал от стыда, возненавидел её. Всем остальным хоть бы хны! Странный же народ эти русские!

Во второй день работы в поле обратил на меня внимание глава колхоза, проездом притормозивший у нашей бригады пропольщиков. По комплекции я заметно выделялся из общей толпы (математики ведь народ мелковатый). Подошёл: «Пойдёшь в кузню молотобойцем? Я тебе и деньги заплачу. А то мой-то запил, кузнец простаивает в эту страдную пору». Что же, говорю, дело знакомое, позапрошлым летом целый месяц в отцовской МТС кузнецу помогал. Наутро в кузню. И «Сам» пришёл, посмотрел, остался доволен своим выбором. А под конец заплатил 112 рублей. Так что вернулся в Москву богачом. Меня ждал еще и перевод из дома в университетской почте (234 отделение, поди, по сей день в зоне «В») «до востребования» на 200 рублей. Должно хватить до первой стипендии. Она, уже выяснял, бывает 9-го числа месяца.

И проблема ночлега решилась весьма успешно. Муж двоюродной сестры, Галуст, был аспирантом в ИНЭОН, институте Президента Академии Наук Несмеянова. Комнаты в их общежитии на двоих. Но сосед Галуста уехал на каникулы (август же). Так что спать было где. А в Москве разгар Фестиваля молодёжи и студентов, праздник, бардак! Не с моими деньгами в такое общество соваться. И Галуста стеснять, по мне, неприлично.

Опять в Вузком, опять Можайский район, теперь с журналистами (сборная солянка: от второго до пятого курса включительно, и тут – все москвичи). Из всей оравы один только Игорь Кудрин станет потом известным журналистом, долгие годы окажется собкором Центрального телевидения в Испании (с КГБ его отношения не выяснял, хотя уверен, без сотрудничества с разведкой сгорел бы быстро). Лет через пять еще Галю «синеглазую» (с этим именем было четверо девчонок, я их всех окрестил по-своему) встретил в коридоре журфака. Я первокурсник, а она преподавала здесь же русский язык. Слава Богу, не в нашей группе. Было бы очень неудобно: мы же несколько раз встречались в Москве после «колхоза» и даже целовались.

Работаем: лён теребим, сено косим-ворошим, умные разговоры ведем. Хорошо! А мои отношения с журналистами прервались неожиданно досрочно. Денька за три до завершения нашего пребывания одна из девчонок, уже не помню, с какой стати, походя бросила: «Ну, какой ты мужчина!» И в самом деле пока я был мальчиком. А обида смертельная! Сформулировал в голове ответ и, улучив момент, когда мы опять оказались рядом, выдал: «Я плевать на тебя не хочу, тем более – доказывать свои мужские способности». Она в рёв. Ревёт час, два. Весь день! Стерва какая! Как самой хамить – так язык без костей, а как ответ достойный – истерика! И так – всю жизнь. Не могу понять женщин, хоть убей. Что у них за психика…

Часов около 9 вечера мужики навалились на меня: ты же видишь, она вот-вот с ума сойдёт, тебе придётся уехать. Собрал нехитрые пожитки, вышел на дорогу без какой-либо надежды. А до Можайска – 14 километров. И повезло, какой-то автобус пустым возвращался в райцентр, подхватил меня, довез до станции, где на вокзальной скамье и переночевал до начала 6-го утра, а там первым рабочим поездом – в Москву (тут были тепловозы, и эту магистраль электрифицировали несколько позже).

К Галусту, куда же еще. Его доброта без края, а мне все равно стыдно. Езжу каждый день в учебную часть факультета. На второй или третий день я им основательно надоел, дали направление в общежитие, предупредив: оно еще не готово, там ремонт. Конечно, я поехал. Оно тоже в Черёмушках, только на другой трамвайной линии, 22 маршрута (101-й корпус). Действительно, пока никого нет из обитателей, один только комендант с семьей. Отставной майор КГБ. Живёт тут же на первом этаже, в служебном коридоре. Могу только, говорит, 520-ю на пятом этаже предложить, единственно отремонтированная и меблированная комната. Мне одно место и надо! На пятые-шестые сутки стали появляться и «коллеги». В нашей комнате интернационал: осетин Мурад Шавлохов, грузин Тамаз Иванидзе, русский Игорь Карташов (?) и аварец, сын председателя Радиокомитета Дагестана, Роальд (фамилию не помню). Все – голь перекатная, кроме дагестанца. У меня была одна рубашка, у Игоря и Тамаза – по две, у Мурада – три, в придачу к скрипке (хочет научиться хорошо играть на ней, то и дело пиликает танец маленьких лебедей). А у этого «буржуйского» сынка – шесть! Он их носит по два дня и раз в неделю по три штуки отдаёт в стирку.

Вот и «физик» Костя Юдин приехал из Пятигорска (193 см!). Один из тех, кто ходил ко мне на Стромынке задачки решать. Столкнулись лицом к лицу, пожали руки, перекинулись парой слов, и он мне: «Ты когда умудрился язык выучить? Тебя понять нельзя было месяц назад». Утешил. Значит, по-русски я начал уже сносно говорить.

Ещё был интересный эпизодец, сыгравший роковую роль в моей бурной жизни. Небольшого роста грузин (тоже забыл имя) пожаловался: не могу познакомиться с девушкой, как это делать, подскажи. Пойдём, говорю, покажу наглядно. Вышли на улицу, двое девчат навстречу. Я их останавливаю. Извините, говорю, мой друг хочет познакомиться, а сильно робеет. Разрешите вас познакомлю? Они смеются и разрешают. Оказалось, обеих зовут Валя, одна Сапрыкина (посимпатичнее), другая Самусенкова (не в моем вкусе). Одноклассницы. Обе уже ушли из школы. Самусенкова даже в педучилище продолжает учиться, работает воспитательницей в детсаде. А Сапрыкина на сборочном конвейере Второго часового трудится. Походили вниз-вверх по нашему «Бродвею» (трамвайной линии, тогда называлась 5-я Черемушкинская, а теперь именуется Кржижановского), девушкам уже и домой пора. Выбираю Сапрыкину проводить. Грузину поручаю вторую Валю. Ничего у них, понятно, не получится: она на голову выше ростом. Знать бы, чем эта идиотская бравада мне обернется через год-два…

Учёба давалась легко. Всё понятно, всё запоминается. Из дому прислали старое пальто отца, перелицевав, с сатиновой подкладкой. У нас же понятия не имеют о зимних пальто. Но я считал себя обеспеченным на зиму. В этом пальто и на демонстрацию по случаю 40-летия их революции ходил (единственный раз в жизни), когда Мао еще благоволил (тоже в последний, правда, раз) стоять на трибуне Мавзолея с нашими «вождями».

Первую сессию сдал всё на «отлично», в основном досрочно. Академик Иван Георгиевич Петровский, беспартийный наш ректор, преподнёс подарок отличникам за казенный счет: человек 25 отправил в Питер, оплатив билеты туда и обратно и обеспечив общежитием в тамошнем университете. Мы там были две недели. Первую из них потратили на Эрмитаж. Ходили к открытию (благо, недалеко, в пешеходной доступности), переходили из зала в зал до самого закрытия. Там обычно и перехватывали чего-нибудь подешевле из еды. Можно сказать, выучили наизусть всю экспозицию. И, надо же такому случиться, никто из нас не сообразил залезть на третий этаж. Не знали, «дикари», что там тоже есть картины. Да какие! И никто не подсказал. А там, на Невской линии, французские импрессионисты. Вряд ли кто из наших имел о них хоть какое-то понятие. Лично я впервые услышал о них года полтора спустя от Лени Хрусталенко, сына киевского художника, безуспешно пытавшегося поступить на физфак МГУ. Но о физфаке потом, потом…

Ну, в дополнение к моему ликбезу, наши студенческие привилегии. Первым делом еда. Мы не успевали в общежитии завтракать, разумеется. Встал, умылся, натянул штаны, беги на трамвай, в 9 начало занятий. Входили в главное здание обычно через «клубный» вход, ближайший к остановкам транспорта. А в фойе… Изобилие бутербродов на лотках! С черной икрой (1,40), с красной (1,10), с копченой или вареной колбасой, с сыром-маслом (конечно, эти куда дешевле). И в столовых добрый выбор. Абонемент на 10 комплексных обедов – 10 процентов скидки. Цены – на любой карман: по 2.50 за обед, 3.50 и 5 рублей (последний для немногочисленных «буржуйских» сынков да состоятельных аспирантов и сотрудников, для них же на 2-м этаже, рядом с Актовым залом, было и нечто похожее на ресторан, за которым укрепилось название «профессорский»).

В клубе у нас – и кино, и театры приезжают, и лекции познавательные случаются. Вот академик Келдыш, будущий президент АН СССР, к 65-летию одного из коллег-академиков (фамилию не запомнил) осанну поет (из которой я ничего и не понял). Или кинокритик Абрамов, прежде чем показать нашумевший голливудский фильм, битый час рассказывал об этой индустрии, ее методах работы. Оказывается, например, там есть даже фирма, поставляющая смешные эпизоды. Создали картотеку из всех предыдущих произведений, поняв, что в этой области очень трудно что-либо принципиально новое выдумать, и по заявкам режиссеров выдают несколько вариантов смешных решений для их сценарных ситуаций. Представляете? Никаких компьютеров, лишь картотека! И театры бывали разные. Свой, с Моховой, а то и знатные городские.

Касательно Актового зала, что над главным входом МГУ: он для классики. Раза два-три в месяц приезжают московские оркестры – и «Гос», и филармонии, разок был даже оркестр Большого театра с дирижером Гауком. Да и вообще многие знатные дирижеры по сей день считают за честь выступить в Актовом зале МГУ. В мое время бывали и Курт Зандерлинг, и Кирилл Кондрашин, а вослед Хайкин, Дударова, Светланов… За год заметно «отяжелел» в культурном отношении, жадно глотая до того мне неведомое. Летом на каникулы домой поехал. Уже крышу оформляли в только что отстроенном отцом доме (перед отъездом я дня 2–3 участвовал в копке фундамента). Как раз успели полностью завершить крышу, затащить шифер, и пора возвращаться в Москву. А там прямо с первой недели сюрпризец тот еще.

Трое с нашего курса москвичей пьянствовали с какой-то девушкой. Как она утверждала, побили её, изнасиловали, и она явилась часа в четыре утра в милицию с жалобой на них. Ребят арестовали перед самым началом учебного года. Сообщили на факультет. Тут, понятно, «персональное дело»: исключить и из комсомола, и из университета. Я был первым (но не единственным), кто на собрании высказал сомнение. Какого чёрта, говорю, ещё ничего не доказано, а мы их будем исключать. Ну, была у них девушка, пила с ними спиртное, но ещё надо доказать, что её насиловали. Пока же идёт следствие. Вот будет суд, признают виновными, тогда пожалуйста – исключайте. А сейчас-то за что? Никто из нас там не был, никаких оснований поверить какой-то девке у нас нет, а своих товарищей, с которыми мы больше года учимся, так сразу и исключать (все это – по логике простолюдина, никаких законов по этому делу я не знал). Но толпа сочла, что у нас просто так не сажают, и исключила всех троих из комсомола. А там и с приказом об исключении из МГУ задержки не было.

Двойная ирония судьбы: после более чем года разбирательств и мучений по тюрьмам и пересылкам мужиков оправдали подчистую, даже вынуждены были восстановить их в МГУ. Но никто не извинился за украденный из их жизни год.

Поди знай, что та же участь ждала меня, их рьяного защитника! По прошествии 2–3 недель после того собрания и меня забрали из постели около полудня, посадили в кутузку (114 отделение) по обвинению в изнасиловании девы, что ночевала у меня, стала женщиной (наутро сам же и проводил ее домой). История была из банальнейших, тысячелетиями ежедневно повторяющихся. Был в фойе Актового зала бал целинников (тогда еще Кремлевского Дворца Съездов не существовало, либо в Колонном зале устраивались после летних работ на целине, либо в нашем Актовом). Мы уже жили тут, на втором курсе нас переселили в общежитейские корпуса-пристройки к главному зданию… Только под конец вечера я спустился туда. Пару танцев с девушкой по имени Юлия, и кончился бал около 12. Предложил ей забрать пальто из гардероба (он тоже закрывался) и пойти ко мне. Она согласилась. И осталась на ночь. Около шести утра проводил ее до дома (3-я Фрунзенская), назначили с ней следующее свидание на вечер понедельника, и я вернулся домой отсыпаться (воскресенье). А эта дурёха перед матерью решила «оправдаться» (мать-то у неё о-го-го – преподаватель Института иностранных языков!). Та её потащила в милицию, заставила написать заявление, повела на судмедэкспертизу… Вот меня и «изолировали».

Дня через два выпустили, конечно. Но вкусить баланду СИЗО пришлось-таки.

Следствие вела Вера Анашкина в Ленинской районной прокуратуре (был слух, что она жена зампреда Верховного Суда Анашкина). Разбиралась основательно, ничего не скажу. Устроила очную ставку «виновникам торжества». Задавала, по моему разумению, «бесстыже» прямые вопросы и ей, и мне (например: «Извини, девочка, а как ты ноги раздвинула?» Та: «Он мне коленом раздвинул». «А что, экспертиза зафиксировала синяки?» «Нет, я же не сопротивлялась»). Дело закрыли с формулировкой «за отсутствием состава преступления». А меня к тому времени отовсюду уже исключили. Традиция!

На комсомольском собрании «хлопнул дверью». Сказал: «Постыдитесь, на любого из вас могут сделать поклёп. Потерпите хотя бы до конца следствия». И, не дождавшись их «обсуждения», покинул зал. Раззадорил, скорее всего. В мое отсутствие и приняли решение, вопреки своему же уставу.

Районный прокурор, подписывая постановление о закрытии дела, спросил: «Исключили из университета?» Да, говорю, из комсомола вроде тоже. «Это незаконно, – сказал, – идите восстанавливайтесь. Мы необходимую справку дадим, если запросят». Но мне уже заменили формулировку приказа: не за «недостойное поведение», а «за нарушение внутреннего распорядка общежития». Хрен редьки не слаще: восстановлюсь, общежития не видать, жить-то где, на какие шиши?

В те тревожные дни по-настоящему близкие люди всячески меня поддерживали. Кто-то из ребят познакомил с адвокатом-армянином, который меня бесплатно проконсультировал. Та самая Валя Сапрыкина то и дело прибегала в общежитие дух поддерживать. Даже брат Арсо, в тот год уже закончивший школу, приехал, привёз мешок яблок от дяди Телемака, брата отца (денег-то ни у кого нет, помогают, кто чем может). Яблоки вдвоем и продали на Даниловском рынке, выручили 145 рублей…

С братом однажды сходили и к этой Юле домой. Её мать, которой в прокуратуре, видимо, объяснили, что дочку никто не насиловал, злорадно сказала: «А я и не добиваюсь, чтобы Вас посадили, достаточно и того, что из МГУ выгнали». Лет 14 спустя, владея уже вторым дипломом этого же МГУ, было у меня неприличное желание отправить ей нотариальные копии своих дипломов. Подавил, конечно, не достойное приличного человека злорадное чувство.

С Сапрыкиной вышло нехорошо. Умиляясь тому, как она печётся о моём «благополучии», я ей даже обещал: «Вот выкручусь, и женюсь на тебе». Так и женился, на свою беду. Жизни у нас не получилось. Через два года, уже при годовалом сыне, разъехались. Но это уже совсем другая эпоха моей жизни. У нее будет своё название и свое время.

Отзывы

«Спасибо за очередную главу, читаю с интересом. У меня создается впечатление, что я читаю не о человеке, которого знаю, а о каком-то литературном герое. И еще хочу сказать, у меня раньше были какие-то иллюзии: может, написать что-нибудь, к примеру, о наших местных каких-то событиях. Теперь точно знаю, что писать мне противопоказано. Ни навыков, ни таланта нет. Если говорить о навыке (или умении), этому, как минимум, надо учиться, свыше это не приходит. А вот талант – от бога. Из своего личного опыта: попытался что-то написать по поводу каких-то наших местных событий, получилась ерунда. Боясь показаться необъективным, я приводил конкретные факты, имена… В результате получился донос. Слава богу, этого никто не видел. А почитав твое, понял, что это не мое. Как в том анекдоте, да наоборот: чукча не писатель, чукча читатель.»

Саша Лазарев.

«Орбели Григорьевич, я прочитал Ваши опусы, просто еще не успел написать, т. к. сейчас готовлюсь к госэкзаменам и защите диплома в институте. Пишете Вы просто, свободно и интересно, без каких-то лишних „писательских“ заморочек, и это втягивает в чтение, так что прочитал за раз. Мне нравится. Как будто переносишься в то время и пока читаешь – находишься там».

Сергей Старухин

«Чего так удивился девчонке без трусов? Обычное озорство. У нас на Руси не то еще бывает. Вот недавно пара пацанов (пишут – около 18-и, не более) часу в 12-м дня в самом центре Самары, на краю какого-то бассейна, спокойно занялись половым актом на глазах у изумленных прохожих, удовлетворили друг друга, оделись и ушли. Теперь, говорят, их ищут, чтобы примерно наказать. Это в миллионном городе. Ищи ветра в поле»…

Виктор Гарнецкий